Сесквоч

Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:20

Текст книги "Сесквоч"

Автор книги: Джон Бостон

Жанры:

Ужасы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Извините за беспокойство, но не позволите ли хоть пару минут поспать у вас на полу? – спросил Фенберг. Под глазом у него темнел синяк.

Элен ласково погладила Фенберга. Он смешно застонал и осторожно отстранил ее. У него болели ребра и душа, и он был очень, очень зол.

– Митикицкая.

– Что?

– Пожалейте меня. Мне очень плохо, – сказал Фенберг.

– Ох, милый…

* * *

Элен осторожно обработала раны Фенберга, но, как бывает на ранней стадии отношений, когда двое не могут жить друг без друга, Митикицкая и Фенберг почувствовали непреодолимое влечение. Но в эту ночь что-то было не так. Майк не был прежним Майком. Элен, которая, как всегда, была начеку в поиске тревожных знаков, реальных или воображаемых, заметила, что на этот раз не было обычной нежности и заботливости, о которых Фенберг никогда не забывал. Фенберг был сама усталость, и не драка являлась ее причиной. Митикицкая по привычке обняла его, потом вздрогнула. Она забыла о его ребрах.

– Прости.

– Ничего. Я просто слишком изнеженный. Посплю, и завтра все будет хорошо.

Элен сосчитала до десяти.

– Можно задать тебе личный вопрос? – поинтересовалась Элен. Они сидели на полу в гостиной. Ее голова лежала у него на груди. Они сидели, опершись на диван и прижавшись друг к другу. Фенберг потянулся, чтобы достать желтое с белым одеяло фирмы "Хадсон Бай" и накрыться.

– Это не о деньгах, которые я зарабатываю. Ты уже это знаешь. Не о драке. – Фенберг замолчал. – Ты хочешь знать о моей жене и ребенке, – произнес он спокойно.

Элен посмотрела на него.

– Тебе больно? Я зря спросила?

– Припишем это болезненному любопытству.

– Пусть я болезненно любопытна, – сказала Митикицкая. Она часто замечала, как Фенберг бросает взгляды на фотографию, которая никогда не покидает его кармана.

– Кошка умерла от любопытства.

– Она пришла в себя, когда узнала, что хотела, – ответила Элен. – И, кроме того, не забывай, как ты упрекал меня за былую неосмотрительность.

– Трейси не имела к этому никакого отношения. – В его голосе прозвучали предостерегающие нотки. Фенберг сделал вид, что шутит. – Я говорю это, потому что женщины должны открыто и честно рассказывать о всех своих слабостях, а мужчины сохраняют за собой право быть сдержанными и молчаливыми. Таинственными должны быть именно мужчины.

– Так не пойдет, Фенберг, – сказала Элен, погладив его. Господи, она вдруг проголодалась. Ей так захотелось съесть бутерброд с приправой на хлебе от Вандера и запить все это темным пивом "А&W". – Тебе хотелось бы обменяться информацией?

– Ты не собираешься сообщить мне о четвертом муже?

– Нет, кое о чем поинтереснее.

Фенберг ничего не ответил. Он даже не понял, что у него перехватило дыхание.

– Если это тебе так тяжело, Майкл, я, конечно, пойму, – Элен повернула голову и взглянула на Фенберга.

Он глядел в стену, как загипнотизированный. Стена была успокаивающего персикового цвета, и он чувствовал себя спокойнее, когда глядел на нее. Он глубоко вздохнул и тряхнул головой, перенося взгляд на комнату и черноволосую корреспондентку с редкими веснушками на лице.

– Знаешь, я, кажется, никогда не говорил об этом, – начал он. Элен уже готова была сказать, что и не надо ничего говорить, но Майк затряс головой. – Интересно, как некоторые сцены всегда ассоциируются с какой-нибудь личностью. Я всегда представляю Трейси верхом на лошади. Ее родственники уехали отсюда после аварии. У них было приличное ранчо по разведению лошадей в десяти милях отсюда, и я, наверно, задолжал им около двадцати тысяч за корм. Они выращивали арабов. Только не людей, а лошадей. С маленькими головами и капризным характером.

Фенберг взглянул на струящиеся волосы Элен, частично накрывшие его и спадавшие водопадом на одеяло.

– Она могла ездить верхом на лучших из них и выигрывала разного рода призы и трофеи на выставках и соревнованиях по преодолению препятствий. Она носила мой школьный жакет четыре года, когда ходила в старшие классы школы. С четырнадцати лет мы почти каждый день были вместе, как привязанные, прибавили на – двоих двенадцать дюймов и 146 фунтов. Мы ссорились и мирились, и давали друг другу обещания. Это была нирвана старших классов. Мы даже расстались на несколько лет и встречались с другими людьми. Это когда она несколько лет училась в колледже и работала в рекламном агентстве. Мы снова начали встречаться, когда она приехала сюда навестить родителей. И это было так серьезно, серьезнее, чем прежде. Я чувствовал, что ничто, никакие боги, не смогут разлучить нас на этот раз.

Нам было уже около двадцати пяти, когда мы поженились. Это было самое счастливое венчание в мире. Она была замечательная девушка, – сказал Фенберг. Он усмехнулся своей полуулыбкой-полуусмешкой. – Она была необыкновенно трезвой и спокойной. Я никогда не встречал никого, кто бы так легко смеялся и видел жизнь в таком розовом цвете. Она была совершенна. Кожа цвета меда и молока. Большая, красивая грудь. – Элен посмотрела на свою. – С тонкой талией. Хорошо сложена и отнюдь не комнатное растение. Такая хорошенькая и артистичная. У нее были длинные волнистые светлые волосы, падавшие прямо в глаза, как у Вероники Лэйк. И такой дьявольски привлекательный смех, и я… – Митикицкая закатила глаза, улыбнулась и покачала головой. – …был страшно умным и выдающимся мужчиной. Как обезьяны у Киплинга, мы хотели вершить великие дела. Хотели иметь свою газету и свое ранчо. Путешествовать. Открыть ресторан в Сан-Франциско. Если бы все было так, как мы планировали на шестьдесят лет вперед, мы катали бы внуков на тракторе, построили бы два крыла к дому для моих братьев и их жен. Хотя теперь, если бы она была еще жива, мы, видимо, внесли бы изменения в последний пункт.

Митикицкой показалось, что Трейси понравилась бы ей.

– Но появился ребенок, и это был мальчик.

– Как его звали?

– У него было несколько имен. В свидетельстве о рождении значилось Джек. Мы называли его Датч в честь отца Трейси. Мальчик был светловолосый в мать, но волосы у него вились, как у меня, голубые глаза, как у матери, а улыбка у него была непонятно чья, может быть, его собственная. Джон называл его Джеком Чемпионом. Чемпион Джек Фенберг. Мой брат любил изменять данные людям имена.

Митикицкая слушала Фенберга, он рассказывал ей о дне аварии, которая, по воле иронии, случилась за два дня до Рождества, пять лет назад. Это произошло во время одной из этих незабываемых бурь, когда температура из-за сильного ветра упала ниже нуля. Это была рекордно низкая температура в штате, особенно холодно было в Бэсин Вэли. Валились от ветра деревья, скот находили замерзшим и окоченевшим, так и оставшимся стоять. Шериф считал, что пьяный шофер вынудил жену Фенберга съехать с дороги. Она и ребенок остались бы живы, если бы шофер сообщил об аварии. Но никто не сообщил. Прошло двадцать четыре часа, прежде чем поисковая партия нашла лежащий под откосом корпус машины. Оба пассажира погибли. Но не от ранений, а от холода. Митикицкая слушала, не прерывая. Она была слегка ошеломлена рассказом Фенберга об аварии, похоронах, и особенно о том, как упаковывали в ящики вещи ребенка.

Фенберг замолчал, не разрешая себе сказать лишнего. Существуют вещи, которые причиняют слишком сильную боль, чтобы выставлять их в ярком дневном свете. Образы, которые ты почитаешь. Фенберг боялся, что если он начнет избавляться от печали, то она никогда не покинет его, а просто вырвется наружу и окончательно погубит его.

– Эй, иди сюда, – сказала Элен, садясь. Она привлекла к себе Фенберга и обняла. – Я буду с тобой теперь.

Фенберг опять сконцентрировался на стене и цвете. Он пытался утихомирить чудовище, жившее в его груди. В последнее время он видел сны, но не с Трейси и ребенком, а темные, мрачные сны. Как будто его держали в волосатых руках стражники. Он оглядывался назад через плечо и видел свет – уютный, надежный, – но это был лишь проблеск. Боль снова уводила его прочь от этого света.

– Ах, Майк, я до сих пор ничего не говорила тебе, но я скажу тебе сейчас. Я без ума от тебя. – Хотя Митикицкая была высокой, почти пять футов девять дюймов, ее тело было приятно округлым. Грудь, изгиб ног и небольшой живот. Она тесно прижалась к Фенбергу, гладя его по голове. Прикосновения были мягкими, успокаивающими. Фенберг отстранился.

– Прости, – сказал он и сел, – это из-за клаустрофобии.

Элен с любовью посмотрела на него, улыбнулась и стала гладить по спине.

– Ты еще хочешь поговорить обо всем этом?

– Нет.

Элен откинулась на спинку дивана и обхватила колени.

– Я хочу, чтобы ты знал. Если тебе захочется поговорить о ней или еще о чем– нибудь, я всегда рядом.

– Спасибо.

Они сидели на полу молча, спиной друг к другу. Фенбергу не хотелось шевелиться, Элен думала, как сказать ему то, что она обязана сказать. Может, потом. Нет. Она уже и так слишком долго ждала. Промедление становится опасным.

– Я, м-м… мне кажется, мне самой нужен сейчас друг, – обратилась она к спине Фенберга. – Ведь мы еще друзья?

– Все двадцать четыре часа, – ответил Фенберг. Ему отчаянно хотелось оказаться сейчас где угодно, только не здесь. Терпи.

– Ты для меня самый дорогой друг, и даже больше, Майк. Я просто с ума схожу по тебе. – Она засмеялась над словами "с ума схожу". – Мне так жаль, что тебе пришлось испытать столько боли. И я чувствую себя виноватой, что не уменьшила ее, когда пыталась уйти от тебя шесть раз. Но мне действительно страшно. Все, что было до тебя, испугало меня. Я пыталась убежать, чтобы это снова не повторилось. Я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для таких признаний, но мы сейчас как бы на перекрестке наших отношений. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он не понимал.

– Я никогда не встречала такого, как ты. Ты заставляешь меня чувствовать себя особенной. И сентиментальной. Иногда я чувствую себя такой идиоткой рядом с тобой и в то же время очень сконцентрированной.

"Мне, кажется, пора получать Премию Конгресса за Туманность Высказываний, подумала она. – Может, лучше написать письмо? Нет."

– Ты не думал о более серьезных, – она закрыла глаза, – отношениях, накладывающих обязательства по отношению ко мне?

У Митикицкой забилось сердце. Она задавала этот вопрос не просто себе.

– Мне хочется поговорить с тобой о том, куда ведут нас наши отношения и что мне делать в моем положении.

Митикицкая отчаянно надеялась, что Фенберг повернется и посмотрит на нее.

– Не знаю, смогу ли я когда-нибудь любить так же сильно, как тогда, Элен. Это слишком больно.

Элен почувствовала, как к горлу подкатил комок.

– Кажется, несмотря на все обещания, которые я даю, когда вижу торт на столе, я вряд ли смогу когда-нибудь снова привязаться к женщине и семье.

– Что ты хочешь сказать мне?

– Я имею в виду наш великолепный, в лучших традициях, роман, который длится вот уже два месяца…

– Три.

– Три месяца. Я ощущаю на себе огромное давление. Мир вокруг перевернулся. Я веду себя нечестно по отношению к тебе. Господи. – Фенберг покачал головой. – Я чувствую, что мне осталось не больше года. Год отдыха – и нет проблем, нет братьев, и нет газеты, и нет… – Слова повисли в воздухе.

– Меня? – мягко произнесла Элен.

– Я не могу придумать, как сказать, чтобы это не прозвучало банально.

– Попытайся, пожалуйста. Я вставлю подходящие саркастические замечания.

– Я должен на какое-то время остаться один, не обижайся, чтобы вокруг не было никого, даже тебя, чтобы разобраться в происходящем.

– Как долго? – Элен держалась руками за живот.

– Может быть, месяц? – Фенберг потряс головой. Он почувствовал, что рассыпается на части, как если бы он вылез из собственного тела на нескольких автобусных остановках и бежал по странному городу, пытаясь найти самого себя. – Может быть, хватит недели.

– Нет. Пусть будет месяц, – спокойно сказала Элен. – Если ты не возражаешь, я отправлюсь немного погулять. Мне тоже нужно немного времени и пространства, как говорят в Южной Калифорнии.

Элен натянуто улыбнулась.

– Если хочешь, я оденусь и уйду, – предложил Фенберг, наконец посмотрев на нее. – Як тому, что я сам навязался сегодня.

Элен встала. Ей очень хотелось одеться. Быстро.

– Ты не навязался. Мне это нравилось. Тогда. – Она вдруг развернулась и исчезла в своей комнате.

Фенберг уставился на ковер. Он вдруг с удивлением ощутил свою наготу. – Элен? – крикнул он. – Что-нибудь не так?

Мужчины бывают такими тупыми идиотами.

– Что-то случилось? – снова спросил Фенберг, когда Элен проходила мимо, убирая волосы под свою бело-голубую шапочку. Она оделась, как будто собралась на длительную прогулку. Сапожки, лыжная куртка, два свитера.

Да. Что-то не так.

– Нет. Все в порядке, – сказала она голому человеку, прикрытому одеялом. Она остановилась в двери. – Извини, если причинила тебе боль сегодня ночью. Может, я не очень хороший друг. Но лучше люби меня, Фенберг. Я вижу тебя насквозь. Но лучше люби меня. Может, то, что произошло с нами, лучшее, что могло случиться с двумя людьми. Тебе будет не хватать меня, если я уйду, и я знаю, что мне будет не хватать тебя. И я говорю это не только для себя…

– Что случилось, Элен?

– Ничего. – Она вышла из комнаты и захлопнула за собой дверь. На крыльце она сжала кулаки и зарычала от гнева и боли. Может, причиной был свежий горный воздух. Или повлияла диета Фенберга с высоким содержание холестерина и, особенно, набор его генов. Что бы там ни было, несмотря на годы безопасных сексуальных развлечений и на всех в отчаянии трясущих головами медицинских светил, у Элен Митикицкой появился ребенок, и она считала Фенберга тупым, бесчувственным, невежественным идиотом за то, что он не понимал этого.

Глава XV
Никаких любимчиков

Хлопнула входная дверь. Один, под одеялом, в комнате с обоями персикового цвета, окруженный портретами с изображениями изящных балерин, комнатными растениями, чайничками и мягкими игрушками, Фенберг почувствовал себя неловко. Он подумал, не дать ли себе по носу. Может, сначала завернуть руку в полотенце, чтобы смягчить удар, или, наоборот, ударить посильнее?

Может, просто извиниться, если уже не поздно.

Фенберг уселся на диван и оделся. Второй башмак он натягивал медленно, потому что Фенбергу, собственно, некуда было торопиться. Было чуть больше десяти вечера, мальчики должны скоро вернуться из кино. Ему придется забрать их от Малулу, а при этой мысли Фенбергу не хотелось прыгать от восторга, как обезьяна. Но все-таки вежливей было бы забрать их раньше, чем они успеют сотворить очередную мерзость.

Возможно, безобразные поступки были свойственны их семье.

Что с ним происходило? Он чувствовал, что едва владеет собой, и сегодня в баре он почти совсем потерял самообладание. Что он теряет? Он не знал, и это было самое страшное. По какой-то причине он злился на Митикицкую. За что? Она ничего такого не сделала и, конечно, была права. Ему будет не хватать ее, если что– нибудь случится. Она нравилась ему. Действительно ему нравились их ровные ежедневные встречи. Но что происходит?

Гены Фенбергов. Майкл понимающе покачал головой.

Ужасные гены Фенбергов.

В конце концов он начал сходить с ума. Не слегка, а по-настоящему.

– Мне хотелось бы любить тебя, Митикицкая, – вслух произнес Фенберг. – На сто процентов. Мне хотелось бы, чтобы это была именно ты. Мне хочется прокрутить ленту этого вечера назад, чтобы я мог сказать, как ты нужна мне. Мне еще хочется сказать, что ты страшно пугаешь меня, Митикицкая, потому что, несмотря на все твои слова о том, что ты останешься здесь, у меня есть глубокое предчувствие, что ты исчезнешь. Все близкие мне в этой жизни люди умерли или сумасшедшие. У меня такое чувство, что ты собираешься разбить мне сердце, и на этот раз у меня уже не хватит сил пережить это. И, самое главное, я тоскую по жене и ребенку и не могу их забыть.

Фенберг влез в рубашку и подошел к окну. Он посмотрел через раздвинутые шторы. Буря утихала. По небу неслись облака, как привидения, которые торопятся попасть домой до рассвета.

Завтра полнолуние.

Кто-то постучал в дверь, знакомый стук. Фенберг направился к двери, собираясь отчитать Клиффорда и Джо за то, что шатаются но ночам, в то время как в окрестностях бродит маньяк. Фенберг открыл дверь. Он увидел нечто, заполнившее собой весь дверной проем – огромное, покрытое шерстью, с желтыми клыками. Оно уставилось на Фенберга. Фенберг быстро закрыл дверь и прилег на нее. Оно рычало. Да. Действительно, его худшие подозрения подтверждались. Фенберг начал сходить с ума. У него слуховые и зрительные галлюцинации.

– О, черт, надо обратиться к врачу, – слабо произнес Фенберг.

Он затаил дыхание. Прислушался. Из-за стены доносилось приглушенное пение. Кто-то странным голосом пел детскую песенку:

– Твое любимое место МакДональдс. У тебя украли стоянку. Они кормят тебя гремучими змеями. Последний раз, когда я был здесь, поджарили мое белье. Но мне все равно. Ведь это было не мое лучшее белье.

Пение прекратилось. В дверь позвонили.

Фенберг услышал знакомый голос, который заставил его подпрыгнуть.

– Милый. Милый-милый. Это я, твой дружок.

Фенберг посмотрел в замочную скважину и увидел искаженные черты. На широких плечах, обтянутых белой майкой с короткими рукавами, была непропорционально маленькая голова.

– Норвуд, – заревел Фенберг и распахнул двери. Туберский робко вошел и распростер руки.

– Джон, – поправил он, – я же сменил имя.

Фенберг схватил своего младшего братца и с усилием приподнял его.

– Черт возьми. Как я соскучился! – кричал Фенберг. Он отпустил Туберского и взглянул на него. Трехмесячное пребывание в лесу не отразилось на его одежде. Он просто не мог пробыть в лесу столько времени и вернуться таким чистым, сделал вывод Фенберг.

– Где ты пропадал?

– В лесу, ответил Туберский.

Фенберг медленно покачал головой, счастливый, что видит брата. Он закрыл двери и снова обнял Туберского.

– Я думал, что тебя уже нет в живых. Ты знаешь, что тебя кругом ищут?

– Конечно. Поэтому я и скрывался, Майк. – Туберский заразительно улыбнулся, но выглядел он смущенно. – Я бы позвонил, честно, но в этой истории еще много такого, о чем я не могу тебе рассказать. Я не хочу впутывать тебя. Эх, Майк, как здорово снова увидеть тебя. Я начал скучать по дому.

– Я уж думал, что начинаю сходить с ума, – сказал Майк, усаживая брата на диван. Туберский повернул голову к двери. – Как ты? Где ты был? Господи, ты, наверное, голодный. Я поищу что-нибудь поесть, хотя не уверен что найду. Митикицкая не держит в доме настоящей еды.

– Где ты был? – снова спросил Фенберг, не переставая улыбаться.

– Кто такая Митикицкая? – спросил Туберский, все еще оглядываясь на дверь.

– Это та невероятная женщина… – хотел сказать Фенберг, – которую я люблю. – Но что-то остановило его.

– Х-х-м. Я с ней встречаюсь. Она, кажется, вышла погулять. Она понравится тебе.

– Слушай, я наткнулся по пути сюда на что-то, что надо бы занести в дом, – сказал Туберский, нервно потирая руки о джинсы. Майкл подошел с ним вместе к двери.

– Боже мой, ты знаешь, когда ты стучал, я думал, что схожу с ума. Я открыл дверь, и у меня была галлюцинация. Как будто что-то стояло перед мной. Конечно, на самом деле это был ты… А-а, скопище вавилонских проституток! – заорал Фенберг улыбаясь.

– Майки, понизь голос на несколько октав, – прошипел Туберский. – И прекрати стоять вот так. Ты его испугаешь.

Фенберг, правда, испугал его. Или это.

Оно нырнуло в дверь, ведущую из коридора на улицу. Фенберг увидел только тускло освещенный коридор и услышал удаляющиеся шаги.

– Иди сюда, – уговаривал кого-то Туберский. – Ну же, не бойся, все хорошо. Заходи…

К двери робко приблизилась волосатая рука, или, скорее, лапа. Фенберг снова вскрикнул и отскочил. Рука была размером с рождественскую индейку.

Туберский прищелкнул языком, как будто подзывая лошадь.

– Да ты войдешь, наконец, никчемная шкура? – уговаривал Туберский, схватив тварь за запястье и затаскивая его внутрь. И надо сказать, что Туберский, который легко гнул руками железо, на этот раз испытывал трудности, затаскивая то, чему принадлежало это запястье.

– Это, Майкл, мой подопечный, – сказал Туберский, сияя и делая широкий жест рукой. Фенберг не мог ни закрыть рта, ни оторвать глаз от существа мужского пола, которому пришлось наклониться и боком протиснуться в двери дома Элен Митикицкой. – И, да будет мне позволено добавить, наш билет к процветанию. Это мой брат Майк. Скажи «здравствуй» моему братцу.

Протеже Туберского не обратил на Фенберга ни малейшего внимания. Чудовище повело шеей, нос его задрожал от запахов духов и прочих ароматов, исходящих из комнаты Митикицкой. Он огляделся и одобрительно кивнул. Здесь было весело. Светло и гораздо красивее, чем у него в пещере. Тварь стояла в гостиной, слегка согнув ноги в коленях, потому что голова упиралась в потолок. Если бы Фенберг не пребывал в состоянии шока, он бы быстро подсчитал, что рост твари был немногим больше восьми футов. Были и другие детали, к которым Фенберг вернется потом, когда успокоится. Вес – около полутонны, волосы – он был покрыт ими с ног до головы, светло-коричневые и косматые, цвет глаз – карие, в целом – оно. Оно было мужского рода, и от него пахло.

– Скажи «здравствуй» моему брату. Ну же, – просил Туберский, тыча тварь под ребра, плохая привычка, которая досталась Джону от матери.

Существо посмотрело на Фенберга сверху вниз и нахмурилось. Он видел много человеческих лиц, но это показалось ему особенно знакомым. Существо сдвинуло брови и принюхалось. В мозгу всплыли картины похорон. Этот высокий человек был вместе с той женщиной с красивыми коленками, за которой он гнался и в которую был влюблен.

– Уф! – Звук был чем-то средним между чиханием и лаем.

– Кажется, ты не нравишься ему, Майки.

Существо не пожелало дарить Фенбергу свое внимание и двинулось мимо него к камину.

– Он не сделает тебе ничего плохого, – сказал Туберский, указывая большим пальцем в стороны удаляющегося существа. – Он игривый, как котенок. У него большое сердце.

Фенберг осторожно придвинулся ближе к Туберскому. Монстр притаился.

– Слушай, он думает, что ты хочешь напасть на него.

Существо не сводило глаз с Фенберга. Фенберг слышал его тихое грудное рычание.

– Послушай моего совета и прекрати вести себя, как герой плохого фильма о шпионах, который притаился за углом дома, – сказал Туберский. – Он думает, что ты хочешь напасть на него исподтишка или поиграть с ним. В обоих случаях он может укусить.

– Укусить меня? – повторил Фенберг и попытался сообразить, как вести себя естественно, когда чувствуешь, что окаменел от страха.

– И, кажется, мне не удастся остановить его, – сказал Туберский, положив руки на бедра и качая головой. – Время от времени он начинает щипаться. Ничего серьезного, только слегка раздражает. Видимо, плохая привычка.

Фенберг опустил ногу и улыбнулся, глядя на челюсти, которые, быть может, сожрали человек десять. Кусается. Существо заворчало громче и сделало вид, что нападает на Фенберга.

Туберский вздохнул.

– Хочешь повидаться с Чарли? – спросил Джон.

Существо притворилось, что не слышит.

– Вот это видал? – снова обратился к нему Туберский, показывая кулак. – Хочешь повидаться с Чарли?

Существо неопределенно уставилось куда-то в пространство между Фенбергом и Туберским. Чтобы сохранить достоинство, он пренебрежительно бросил Фенбергу «дурак», потом принюхался к чему-то на камине.

– Я бью его по бедрам и называю это повидаться с Чарли, когда он не слушается, – сказал Туберский. – Эти методы не такие просвещенные, как у Джона Брэдшоу, который, как ты знаешь, один из моих героев, но они срабатывают.

Он крепко обнял Фенберга.

– Майкл, я так соскучился но тебе, по мальчикам и по ранчо. Трудно представить, что происходило в последние несколько месяцев. Ей-богу, я влипал в разные истории, но самое важное то, что на этот раз пришел наш корабль, – ухмыльнулся Туберский. Он похлопал себя по животу. – О'кей, я хочу есть. У этой твоей новой девушки есть что-нибудь поесть?

Джон пошел на кухню и закричал оттуда.

– Как, ты сказал, ее зовут?

Существо быстро повернуло голову и зарычало на Фенберга. Фенберг почувствовал себя маленьким мальчиком, который остался в закрытом дворе с очень большой собакой. Он осторожно сунул руки в карманы джинсов и не шевелился. Он не имел понятия, что это за существо и насколько оно слушается его брата. Картина, однако, начинала вырисовываться. Фенберг пытался превратить фрагменты в единое целое. Туберский был все таким же. Слишком маленькая для его туловища голова, может, слегка похудел и осунулся, но совсем не был похож на человека, прожившего двенадцать недель в лесу, в зимние холода. Концы не сходились с концами. Фенберг знал, что брату было необходимо около семи тысяч калорий в день, не считая полдюжины гамбургеров и столько же порций жаркого, съедаемых за один присест и запиваемых кока-колой и пивом. И Туберский был такой чистый! Нельзя прожить в лесу три месяца и не испачкать одежды. Туберский был даже свежевыбрит, и в комнате витал запах его туалетной воды – "Ром Вирджинских островов", смешанной с «Поло». Кстати, о запахах: от этой твари размером с двух горилл, сидевшей посреди комнаты Элен, буквально воняло. У Фенберга на глазах выступили слезы.

– Эта женщина, твоя подружка, ест прямо как мышка, – сказал Туберский, выходя из кухни с батоном хлеба и банкой приправы. – Я никогда не видел такой коллекции пищи, полезной для здоровья, и среди всего упаковки детского питания. Она, наверно, близнец, или беременна, ха-ха. Так нам и надо…

– Что?

– Я просто пошутил. Как твой дружок Беган? – спросил Туберский, окуная кусок хлеба в приправу. – Хорошо бы еще чего-нибудь сладкого.

– Беган никуда не делся и точит зубы на «Багл». – Фенберг отвлекся. Какой-то предмет на камине привлек внимание существа. Оно прикоснулось к фотографии Элен в рамке и издало тихий воющий звук. – Почему он так воет?

– Не знаю. – Туберский подошел поближе, чтобы посмотреть. – Ну-ка, дай посмотреть. Что ты тут нашел?

– О-о-о-о! – сказал протеже Туберского, бережно протягивая фото Туберскому. Туберский пожевал губами и задумчиво созерцал фото Митикицкой. Существо потянулось за хлебом, Туберский шлепнул его по руке.

– Майк, она великолепна. Просто великолепна.

– Действительно, и я так считаю, – согласился Фенберг.

– Я так понимаю, она здесь недавно. С такой внешностью нельзя долго прожить в Бэсин Вэли и остаться неизвестной.

– Она работает вместо Генри Дарича.

– Выглядит она гораздо лучше, чем Генри, – отметил Туберский, возвращая фотографию монстру. – Знаешь, она мне кого-то напоминает, но я не могу припомнить, кого.

Сноу Уайт, подумал Фенберг, но он не хотел сейчас говорить об этом. Монстр монстром, а надо было еще выяснить насчет десяти тысяч мелочей, связанных с Туберским. Например, где он был, почему он подделал имя Фенберга на всех кредитных карточках, что случилось в ночь убийства (убийств) и что это чудище делает в гостиной Элен Митикицкой.

– Ты на меня, наверно, дуешься, – сказал Туберский.

– Я слегка ошарашен, но погоди минуту. – Фенберг подвинул к себе стул из-за обеденного стола и уселся. Существо не обращало на него никакого внимания, и Майкл почувствовал себя в относительной безопасности, по крайней мере, когда рядом был Туберский. – Начинай с начала.

Туберский дал тонкий ломтик хлеба монстру, тот понюхал, прежде чем проглотить.

– Во-первых, как ты нашел меня?

– Твоя машина стоит рядом с домом. Поэтому можно ставить один к двум, что на ранчо тебя не окажется…

– Джон, ты представляешь, как много у тебя проблем?

– Уйма?

– Во-первых, ты являешься первым в списке подозреваемых в десяти убийствах. – Фенберг покосился на монстра.

Туберский скорчил гримасу:

– Черт! В десяти?

– Да, в десяти. Я вел счет. И что заставило тебя…

Уйди с дивана!

Существо дернулось от крика, потом оскалилось на Фенберга. Оно прилегло на софу, опираясь на локти, и нюхало подушки. Легкая софа скрипела под тяжестью его веса.

– Он сломает диван, если не прекратит, – сказал Фенберг, привстав со стула. – Встань сейчас же!

Существо неловко лежало на спине, наполовину свесившись с дивана, верхняя губа его изогнулась в издевательской усмешке.

– Черт бы его побрал, – сказал Фенберг.

Однако все дальнейшие пререкания были прерваны стуком в дверь. Туберский подпрыгнул, монстр быстро поднялся и принял спринтерскую позицию.

– Девушка, кажется, пользуется популярностью, – прошептал Туберский. Он произнес одними губами: – Избавься от них.

Провел тварь в спальню Элен и закрыл за собой дверь.

– Одну минуту! – ответил Фенберг.

Стук раздался снова и на этот раз более настойчиво.

– Иду, подождите, – крикнул Фенберг, проверяя, не осталось ли следов пребывания компании. – Кто там?

– Открой, пожалуйста. Это я, твой кузен.,

Отлично, подумал Фенберг. Просто отлично. Он неохотно открыл дверь, положив руку на косяк и стоя в проходе.

– Привет, Буба. Что, мы слишком шумим?

– Привет, Майки. – Шериф Буба Фенберг улыбнулся, показав щели между зубами.

Толстый, в своем бежевом костюме, он был похож на мастерового с ружьем.

– Ты знаешь, это просто смешно, – сказал Буба, потерев затылок. – Такая работа, что знаешь буквально обо всем.

– Спасибо, что пришел в подходящее время, чтобы сообщить мне об этом, – сказал Фенберг, пытаясь закрыть дверь. Буба выставил руку, не давая двери захлопнуться.

– Это не все.

– Да?

– Мне позвонила женщина, которая живет напротив.

– Миссис Каулинг?

– Видимо, она.

– Беспокойная дама.

– Да, временами такие надоедают, – согласился Буба. – Раз в месяц она звонит нам и жалуется на воров и насильников. Богатое воображение.

– Сочувствую, – произнес Фенберг, – если тебе от этого станет легче.

– Спасибо. Только сегодня вечером она позвонила и сказала, что видела мужчину большого роста в белой рубашке с короткими рукавами, который крался по улице за руку с огромной гориллой.

"Это монстр, а не горилла", – подумал Фенберг.

– И она говорит, что видела, как оба постучали в дверь и вошли. Где твоя подружка?

– Вышла. Гуляет. Ее ведь не назовешь гориллой, правда?

– И я надеюсь, вы были дома весь вечер? – спросил Буба, не обращая внимания на вопрос брата.

Фенберг усмехнулся:

– Немного раньше я был в зообаре.

Буба хмыкнул:

– Слышал. Слышал. – Он сморщил нос и принюхался. – У этой Митикицкой есть кошка?

Фенберг сочувственно кивнул.

– Запах кошки и сигар. От них не избавишься.

– Больше похоже на запах от скунса.

– Элен любит всех животных, но скунса у нее нет.