Текст книги "Рунная магия"
Автор книги: Джоанн Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
Остроглазый Хеймдалль никогда не спал. Даже в минуты крайней усталости он держал один глаз открытым, потому и был выбран Стражем асов в дни, когда такие излишества, как стражи, все еще были необходимы. В ту ночь, однако, ни один из ванов не осмелился отдыхать, за исключением Идун, державшейся в стороне из-за доверчивого характера, и Фрейи, чей цвет лица требовал положенных восьми часов сна. Остальные вместо отдыха тревожно сидели и ждали Одина.
– С чего ты взяла, что он вообще придет? – спросил наконец Ньёрд, выглядывая из окна гостиной.
Вставала луна, было часов одиннадцать, быть может двенадцать. После девяти не было ни шевеления, лишь лиса пробежала по открытому двору и исчезла в тени сбоку пасторского дома. Тогда ненадолго началась суматоха, ваны из кожи вон лезли, желая увериться, что животное – всего лишь обычная лиса. После этого часами потянулась тишина – напряженная, неловкая тишина, которая давила на чувства, точно туман.
– Он придет, – произнесла Скади. – Он захочет поговорить. Он получил наше послание, и кроме того…
Хеймдалль перебил ее:
– А ты бы пришла на месте Одина?
– Он может прийти не один, – заметил Браги.
– Вот именно, – отозвалась Скади. – Он захочет поторговаться. Он постарается вновь прибрать вас к рукам, используя Шепчущего как приманку. – Она улыбнулась своим словам, она одна знала, что Одину нечего предложить. След Локи вел под холм. У Охотницы были все основания полагать, что Шепчущий у него, к гадалке не ходи. – Но он хитер. Ему нельзя доверять. Вполне в его духе будет заманить нас в ловушку…
– Прекрати, – велел Хеймдалль. – Твое мнение мы уже слышали. И поняли, чем рискуем. Иначе зачем бы мы явились сюда торговаться с людьми? – Он вздохнул, внезапно став очень усталым. – Все это постыдно, Охотница, и мне кажется, что ты слишком уж наслаждаешься происходящим.
– Прекрасно, – сказала Скади. – Тогда сам веди переговоры. Я буду держаться поодаль и вмешаюсь, только если запахнет жареным. Годится? Так честно?
Хеймдалль казался удивленным.
– Спасибо, – поблагодарил он.
– Тем не менее, – продолжила Охотница, – возможно, пастору лучше присоединиться к нам. Если Один придет вооруженным…
Но тут уж ваны были едины.
– Вшестером мы с ним справимся, – отрезал Ньёрд. – Нам не нужен ни проповедник, ни его Слово.
Скади пожала плечами. Она не сомневалась, что к утру они переменят решение.
Один явился часом позже, в серебристом мерцании мнимой зари. В полном обличье – тщеславный поступок, который мог ему стоить большей части оставшихся чар: высокий, в синем плаще, с копьем в руке. Единственный глаз сверкал как звезда из-под полей шляпы странника.
Под видом волчицы Скади наблюдала за ним с окраин деревни, зная, что он явился подготовленным к встрече. Его подпись сияла, он выглядел расслабленным и отдохнувшим – все часть игры, конечно, но ей пришлось признать, что весьма впечатляющая. Лишь ее острые чувства волчицы способны были распознать истину за чарами: слабый тревожный запах пота, грязи, усталости, – и она довольно оскалилась.
Итак, она была права. Один действительно блефует. Его чары на исходе, он один, и единственное преимущество, которое у него осталось, – прочная верность ванов – скоро исчезнет.
По его пятам Скади вернулась в пасторский дом, вбежала в полуоткрытую боковую дверь и метнулась разбудить Ната.
– Он здесь, – сообщила она.
Нат коротко кивнул. Похоже, внезапное пробуждение ничуть не смутило его. На самом деле Скади не была уверена, что пастор вообще спал. Он встал, и Охотница увидела, что он лежал в одежде. Его глаза мерцали в лунном свете, зубы скалились, цвета не выдавали ничего, кроме возбуждения. Одна его рука немедленно схватила Хорошую Книгу, лежавшую у кровати, другая вцепилась в золотой ключ на кожаном шнурке.
– Помнишь, что делать? – спросила Скади.
Нат молча кивнул.
Этельберта громко завизжала при виде белой волчицы у своей постели, а затем еще громче, когда Скади приняла свой обычный вид. Ни Охотница, ни сам Нат не обратили на нее ни малейшего внимания.
Лежа в кровати, она дрожала в своей ночной рубашке.
– Нат, прошу тебя, – взмолилась Этельберта.
Нат даже не посмотрел на жену. По правде говоря, в этот миг он вообще не слишком походил на Ната, стоя у постели в рубашке и брюках. Его длинная тень металась по потолку, и сияние – она была уверена, именно какое-то сияние – исходило из его горящих глаз.
Этельберта села, она все еще была до смерти испугана, но старалась выразить свое возмущение, свою ярость на это бесстыдное создание, эту голую гарпию, которая соблазном увлекла ее мужа в глубины безумия и даже хуже того. Она знала, что никогда не была красавицей, даже в юности. А если бы и была – сама майская королева недостойна была прислуживать демонице, которую он называл Охотницей. Но Этельберта любила мужа, каким бы тщеславным и пустым он ни был, и не собиралась сложа руки стоять и смотреть, как его пожирают.
– Прошу тебя, – повторила она, цепляясь за руку мужа. – Пожалуйста, Нат, отошли ее. Отошли их всех, Нат. Это же демоны, они лишили тебя разума…
Пастор только засмеялся.
– Вернись в постель, – велел он, и в темноте его голос обрел звучность, которой был лишен при свете дня. – Это не твоя забота. Я служу Ордену, и не смей лезть в его дела.
– Но, Нат, я твоя жена…
Он взглянул на нее, в глазах его крутились колеса странного пламени.
– У экзаменатора Ордена нет жены, – сказал пастор. И потерял сознание.
Всего на несколько секунд. Скади привела его в чувство резким щипком. Этельберта села с глазами, полными слез, плотно прижав руки к губам.
«У экзаменатора Ордена нет жены».
Что он имел в виду? За ум Этель Парсон ценили не больше, чем за красоту. Все знали, что она купила положение на отцовские деньги. Независимо мыслящей она тоже не была. Никто и никогда не спрашивал ее мнения. Ей всегда говорили, что довольно выполнять свой долг: быть хорошей дочерью церкви, хорошей госпожой, хорошей хозяйкой, хорошей женой. Она также надеялась стать хорошей матерью, но этой радости ей не довелось испытать. Однако дурой Этель тоже не была, и сейчас она отчаянно пыталась сообразить, что происходит.
«У экзаменатора Ордена нет жены».
Что это значит? Этель, разумеется, не питала иллюзий насчет привязанности мужа. Уродины редко выходят замуж по любви. Но денег, в отличие от красоты, с годами часто становится лишь больше. И все же быть отвергнутой столь жестоко, да еще перед ней…
«Не время себя жалеть, Этельберта. Помни, кто ты такая».
Внутренний голос, который произнес эти слова, звучал грубо, но отчего-то знакомо. Этельберта слушала его со все возрастающим удивлением. «Да это же мой голос», – подумала она. Впервые в жизни в ее голову пришла подобная мысль.
Она посмотрела на мужа, все еще лежащего на полу. Этельберта испытывала множество чувств: тревогу, страх, боль предательства, обиду. Она все это понимала. Но было еще кое-что, что она не без удивления определила как презрение.
– Этель… – слабым голосом произнес Нат. – Принеси мне воды и одежду. Сапоги из чулана и платье для госпожи. Твое розовое шелковое сойдет или сиреневое.
Этельберта помедлила. В конце концов, повиновение было в ее характере, и казалось настоящей изменой устраниться и ничего не делать, когда муж просит. Но тот внутренний голос трудно было игнорировать, единожды услышав.
– Сам принеси! – рявкнула она, запахнула халат и вышла из комнаты.
Ее уход не слишком обеспокоил Ната. Ему хватало других забот, более важных; и не последней была та, которая возникла непосредственно перед обмороком: прилив энергии, несомненность предназначения, захватывающее ощущение бытия кем-то другим, не просто деревенским пастором, у которого на уме лишь десятина да исповеди, – кем-то совсем другим.
Он взял Хорошую Книгу, что лежала у постели, и его странно успокоила ее привычная легкость в руке, тепло и гладкость основательно вытертого переплета. Сняв золотой ключ с шеи, Нат Парсон открыл Книгу Слов.
На этот раз прилив силы почти не затормозил его. Сами слова – чужие, ужасные гимны силы – стали понятнее теперь, когда он просматривал страницу, простые и знакомые, как стишки, которые он учил у матери на коленях. Голова у Ната немного закружилась. То, что еще вчера казалось таким новым и страшным, так быстро, так назойливо стало привычным сегодня.
Скади наблюдала за ним пристально и с подозрением. Что случилось? Только что он лежал на полу, отдавая приказания Этель и требуя принести сапоги, и тут же стал… просто другим. Словно зажгли огонек, словно поворот колеса превратил его из безвольного, достаточно тщеславного типа в кого-то совершенно другого. И все это в мгновение ока. Возможно, из-за Слова? Или просто из-за трепета и предвкушения действий?
Ей хотелось бы как следует обдумать это, но времени не было. Один в пути, и пока что ей нужен этот человек и его Слово, чтобы осуществить свой план. А там поглядим. Пастор нужен лишь временно, и, когда он исполнит свое назначение, Скади без сожаления разорвет их договор.
Вообще-то, подумала она, это может даже принести облегчение.
В былые времена, размышлял Хеймдалль, они бы держали совет в зале Браги. Там был бы мед и эль, смех и песни. Теперь, конечно, одно воспоминание о прежних днях расстраивало его.
Он выглянул из окна. Один ждал во дворе, более не согбенный старик, но муж – выше любого смертного, окутанный светом истинного обличья. Хеймдаллю казалось, что Один соткан из света. Если бы кто-нибудь из людей осмелился взглянуть на него, то непременно бы ее увидел, эту синюю подпись, пылающую на лице одноглазого попрошайки, стекающую с кончиков его пальцев, потрескивающую в его волосах.
– Я иду, – сказал Хеймдалль.
– Мы все идем, – ответил Фрей.
Он оглянулся на остальных ванов. Те тоже были в обличьях и полнились светом: Идун и Браги в летнем золоте, Ньёрд с гарпуном, Фрейя…
Он поспешно отвернулся. Неразумно пристально смотреть на богиню Желаний в ее подлинном обличье, даже если ты ее брат.
– Не уверен, что это благоразумно, сестрица… – пробормотал он.
Фрейя засмеялась, издав странный звук – нечто среднее между звоном монет и последним хрипом умирающего.
– Милый братец, – пропела она. – У меня свои счеты с Одноглазым Одином. Поверь, я ни за что на свете не пропустила бы сегодняшнюю встречу.
На столе рядом с ними стояла бутылка вина. Браги взял ее. По законам, установленным прежде, между теми, кто разделил еду и вино, невозможно кровопролитие. И пусть зал Браги обратился в прах, законы чести и гостеприимства по-прежнему нерушимы. Если Один хочет поговорить – пусть. Все, что он сделает, будет сделано согласно закону.
Мгновение они смотрели друг на друга. Шесть ванов и Одноглазый, сверкающие, точно герои легенды, точно горы на солнце.
Один предложил хлеб и соль.
Браги налил вино в кубок.
По очереди ваны выпили.
Все, кроме Скади, конечно. Она была в доме с Натом Парсоном и наблюдала из эркера. Время близится – она чувствовала это каждой мышцей. В руке она держала клочок тончайшего кружева, украшенный Фе, руной изобилия. Рядом с ней сидел и глазел Нат Парсон, вцепившийся в Книгу Слов. И, о чем не знал ни один из них, не знали даже боги, чьи судьбы столь опасно переплелись, некто третий со страхом и растущей яростью наблюдал за встречей, прячась и дрожа в дверях дома.
Когда последний из них отдал должное древнему закону, Один позволил себе расслабиться.
– Друзья, – сказал он, – я так рад видеть вас. Даже в наши суровые дни это подлинное удовольствие. – Его единственный глаз обвел собравшихся ванов, – Но кого-то не хватает, – тихо произнес он. – Охотницы, полагаю?
Хеймдалль оскалил золотые зубы.
– Она решила, что лучше держаться подальше. Ты уже пытался ее убить.
– Просто недоразумение.
– Вот и хорошо, – согласился Хеймдалль. – А то Скади показалось, что ты предал нас, что Локи на свободе и что вы с ним снова вместе, совсем как в старые времена, словно ничего не случилось. Словно Рагнарёк был всего лишь игрой, в которой мы проиграли, а сейчас начался очередной раунд. – Сощурившись, он посмотрел на Одина. – Конечно, Скади ошиблась. Ты ведь никогда бы так не поступил, правда, Один? Ты никогда бы этого не сделал, помня о последствиях для нашей дружбы и нашего союза.
Некоторое время Один молчал. Он это предвидел. Хеймдалль больше всех ванов ненавидел Локи, и именно свирепого верного Хеймдалля Один ценил больше всего. С другой стороны, он ценил Мэдди, и если она забрала Шепчущего…
– Старина… – начал Один.
– К черту это, – поморщился Хеймдалль. – Скади сказала правду?
– Ну, в общем-то, да, – Один улыбнулся. – Но прежде чем ты сделаешь поспешные выводы…
Хеймдалль замер на полуслове от удивления, разинув рот.
– Прежде чем любой из вас сделает поспешные выводы, – повторил Один, улыбаясь кольцу ванов, сомкнувшемуся вокруг него, – я бы хотел, чтобы вы выслушали мою версию.
Когда Отец богов начал говорить, никто не заметил, как крошечная зверушка – обычная бурая мышка – выскочила из-за одной из хозяйственных построек и перебежала через пасторский двор. Никто не видел следа, который тянулся за ней, и никто не видел, что она несла в зубах, очень осторожно, надушенный клочок чего-то легкого, как паутинка, прелестного, как майская роза, и уронила это меньше чем в футе от ног Одина. Уронила с его незрячей стороны и оставила на земле чуть-чуть мерцающую среди чар и пыли безделушку, ждущую, пока ее подберут и восхитятся, изысканную штучку, объект желания.
– Для вас, друзья мои, – начал Один, – Рагнарёк закончился лишь вчера. Но многое изменилось с тех пор. Боги Асгарда почти вымерли, наши имена забыты, наши земли утрачены. Мы были достаточно самонадеянны, чтобы считать, будто мирам вместе с нами придет конец в Рагнарёк. Но целая эпоха – лишь ежегодный прирост для Иггдрасиля, Мирового ясеня. Для Мирового древа мы просто прошлогодние листья, облетевшие и ждущие гибели.
Фрей заговорил:
– Пятьсот лет – и это все, что ты можешь нам сказать?
Один улыбнулся.
– Я не хотел вас расстраивать.
– Расстраивать! – крикнул Хеймдалль.
– Хеймдалль, прошу тебя. Я поведал вам истину, но вы должны знать и другое. Скади, возможно, рассказала вам об Ордене. – (Бурая мышь, спешившая обратно через дыру в заборе, остановилась и подняла голову.) – Но она, как и вы, уснула после Рагнарёка. Я же, напротив, посчитал своим долгом изучать и постигать Орден с тех самых пор, как он зародился.
Хеймдалль с подозрением посмотрел на Одина.
– И что ты узнал?
– Что ж. Сперва все казалось просто. В истории мира всегда были боги и их враги, Порядок и Хаос существовали в равновесии. Мир нуждался в обоих. Перемены неизбежны, как Мировому древу необходимо ронять листья, чтобы расти. Когда мы были богами, мы это понимали. Мы ценили равновесие Порядка и Хаоса и старались сохранить его. Но этот Орден смотрит на вещи по-другому. Он стремится не сохранить, а разрушить равновесие, уничтожить все, что беспорядочно. И это не только несколько мертвых листьев. – Один снова умолк и оглядел ванов. – Короче говоря, друзья мои, Орден мечтает о лете круглый год. А если у него ничего не получится, он срубит дерево.
Он потянулся, затем прикончил вино, пролив последние несколько капель на землю как приношение тем старым богам, которые могут оказаться поблизости.
– Я точно не знаю, что вам сказала Скади или какую сделку, по ее мнению, она заключила с людьми, но я вам вот что скажу: Орден не заключает сделки. Все его члены думают как единое целое. Он обладает силами, которые я только начинаю понимать. Если мы хотим получить возможность выстоять против него, мы должны оставаться едиными. Мы не можем себе позволить лелеять обиды и замышлять месть, равно как и судить своих союзников. Наша позиция проста. Все, кто не входит в Орден, на нашей стороне. Знают ли они это или нет, нравится ли им это или нет, нравится ли это нам или нет – неважно.
За речью Одина последовала очень долгая тишина. Браги лежал на спине и смотрел вверх, обратив лицо к звездам. Фрей закрыл глаза. Ньёрд гладил свою длинную бороду. Хеймдалль хрустел костяшками. Идун принялась напевать, а Фрейя перебирала пальцами звенья ожерелья, которые бренчали, как все сокровища мира. Одноглазый Один заставил себя тихо ждать, глядя в темноту.
Наконец Хеймдалль заговорил:
– Я дал клятву насчет Обманщика.
Один с упреком посмотрел на него.
– Разве ты не выполнил ее в Рагнарёк? Сколько раз ты собираешься его убивать?
– Еще разок – и достаточно, – процедил Хеймдалль сквозь зубы.
– Это ребячество, – твердо произнес Один. – Нравится тебе или нет, нам нужен Локи. К тому же есть еще кое-что, чего я вам пока не сказал. Наша ветвь Древа не так мертва, как нам казалось. На Мировом ясене вырос новый побег, его зовут Моди. Если мы будем вести себя правильно, она построит нам лестницу к звездам.
В пасторском доме Скади услышала слова Одина и улыбнулась.
Нат, сидевший рядом с открытой Книгой Слов наготове, повернулся к ней с вопросительным видом. Он был бледным, встревоженным, наполовину безумным от беспокойства, на кончиках его пальцев потрескивало, подобно растопке, Слово.
– Пора? – спросил он.
Скади кивнула, произнесла самый крошечный из заговоров – и у ног Одина замерцал отклик. Платочек, который она обронила, словно прыгнул в глаза: прелестная вещица, выполненная с любовью, расшитая розочками и незабудками и украшенная по краю тончайшим кружевом. Как Скади и планировала, руна Фе привлекла внимание Одина. Он поднял клочок вышитого кружева и мгновение неуверенно держал его, прежде чем широко шагнуть вперед и склониться с платочком в руках к изящным ножкам богини Желаний.
– Пора, – подтвердила Скади, и Нат принялся читать из Книги Взываний.
В дверях пасторского дома третий наблюдатель глубоко вздохнул и сделал первый нерешительный шажок из тени.
Этельберте Парсон многое пришлось вынести за последние двадцать четыре часа. За это короткое время она увидела гибель своего домашнего хозяйства, разорение гардероба, опустошение погребов и несомненное соблазнение степенного мужа бандой дегенератов, которые даже сейчас собирались вернуться в пасторский дом и допить то, что осталось в винном погребе.
Она может со всем этим справиться, она твердо сказала себе это. Понадобится лишь немного здравого смысла. Настало время взять власть в свои руки и изгнать незваных гостей из дома. Если Нату это не по душе, то пусть выметается вместе с ними, она не против. Но они больше носу не покажут в ее доме и ничего от нее не получат – да, ничего, даже если сам Безымянный прикажет обратное.
Ее первый шаг из тени дверного проема был неуверенным. Он привел ее в круг света – не лунного, подумала она, ведь луны на небе не было. Впереди стоял одноглазый коробейник, склонив голову перед шлюхой с льняными волосами, которая сперла у Этель зеленое шелковое платье (и то, что оно шло Фрейе куда больше, чем когда-либо ей самой, заставило Этель заскрежетать зубами с не подобающей даме злобой). От обоих исходил этот странный дневной свет, из-за которого нищий и проститутка казались великанами, прекраснее, лучезарнее, ужаснее, чем дозволено кому-либо из смертных.
Когда Этель сделала еще шаг, открыв рот от изумления и страха, коробейник протянул шлюхе руку.
В его ладони лежал какой-то обрывок, паутинка, соблазнительный клочок кружева и лунного света, который он предложил женщине в зеленом платье со словами:
– Твой, моя госпожа?
Вот чего ждал Нат. «Он даст ей платок, – сказала Скади. – В этот миг, и ни в какой другой, освободи Слово. Секундой раньше – и все погибнет. Секундой позже – и мерзавец от нас уйдет. Но если ты все сделаешь правильно, Парсон, то мы отомстим и получим в награду благодарность ванов».
Конечно, думала Скади, потеря Фрейи больно ударит по ним. Она закусила губу, размышляя об этом: по ее мнению, сие было признаком весьма дурного вкуса, – но она не сомневалась, что ваны немного утешатся в жажде мести.
«Попытаюсь потом заключить с ними союз», – решила Скади и довольно заворчала. Рядом с ней ждал Нат Парсон, дрожащий, но полный Слова, полный им, сияющий им.
Какое изумительное чувство: его кровь казалась летучей, словно каждую вену и артерию заполнил горячий бренди. Он знал, что стал отчасти кем-то другим: он был, быть может, даже немного безумен, – но какая разница, если это так прекрасно?
И тут Этельберта шагнула в свет.
– Это моя жена, – с удивлением сообщил Нат.
Скади выругалась и хлестнула чарами.
– Пора! – повторила она, продолжая ругаться, потому что Этель встала на пути, будь она проклята.
Этель влезла между ними, выдирая платок из руки Фрейи с криками: «Нет уж, дамочка, ничего вы от меня не получите!» Ваны наблюдали, кто-то улыбался, еще не подозревая об опасности. Скади снова выругалась, на этот раз еще более яростно, на языке демонов, потому что Слово – гимн, который должен был приморозить Одина к месту, в то время как ваны смотрели бы, а Фрейя оседала бы, бездыханная, на землю, – Слово подвело ее, Нат подвел ее. Он повторял «Это моя жена» беспомощным, глупым голосом, чары сорвались с кончиков его пальцев, промахнулись мимо Одина, попали на мушиное крылышко и заморозили птицу в небе в трех милях от деревни. Во дворе пасторского дома одновременно произошло следующее:
Круг ванов мгновенно распался.
Хеймдалль прыгнул в сторону, на кончиках его пальцев задрожали мысли-стрелы.
Браги спел защитную песню.
Фрей выхватил мысль-меч и направился к дому.
Фрейя превратилась в краснохвостого сокола и взлетела подальше от опасного места, оставив пустым зеленое шелковое платье Этельберты.
В этой неразберихе чар, движений и шума какое-то время никто не замечал, что жена пастора лежит, мертвая, на земле и что в суматохе Одноглазый Один неведомым образом исчез.
В доме Скади бросила Иса в Фрея, приморозив его к месту. Затем она повернулась к Нату.
– Ты можешь? – спросила она. – Можешь их всех остановить?
Нат помедлил.
– Этель, – произнес он.
– Забудь о ней, – отмахнулась Скади. – Нечего лезть под ноги. – Она схватила Ната за руку и заставила взглянуть на нее. – Ну так что, Парсон, ты можешь?
Мгновение он смотрел на Скади. Охотница в обличье – грозное зрелище, даже для богов. Нату стало нехорошо. Слово, те ощущения, которые оно вызвало в нем, испарились. Они могут вернуться, сказал он себе, но сначала нужно время, чтобы поймать их, чтобы подготовиться…
– Магистр, – прошептал пастор.
– Что? – спросила Скади.
– Дар, – лепетал пастор. – За верную службу.
Скади выругалась и метнула очередную мысль-стрелу в ночь. Вот что бывает, когда заключаешь сделки с людьми, яростно думала Охотница. Она считала Ната иным. Что ж, тем глупее была она сама. Человек слаб, его рассудок блуждает. Теперь в любую секунду ваны поймут, кто предал их, и сбегутся.
Скади снова бросила Иса во двор. Ньёрд замер с гарпуном в руке. Но это ненадолго. Без Слова, которое обездвижило бы их и сделало бы беспомощными, она станет легкой добычей ванов.
В последний раз Скади повернулась к пастору. Он был бледный и потный. Возможно, из-за шока после смерти жены? Заглянув в его дикие глаза, Скади поняла, что ошиблась. Она уже видела в подобном трансе людей, которые поклонялись ей в далеком прошлом. После экстаза – ужас. Охотница узрела его в глазах Ната Парсона, зияющий, пустой ужас, и осознала, что они проиграли. Один сбежал, и ваны вот-вот набросятся на них.
«Что ж, тогда до следующего раза», – решила Охотница. Она положила руки на плечи пастора.
– Послушай, приятель, – начала она.
Его глаза медленно повернулись к ней.
– Не… называй… меня… приятелем… – прошептал он.
Вот. Наконец-то реакция. Хорошо, подумала она.
– Если хочешь жить, делай, как я говорю. Хочешь жить?
Он безмолвно кивнул.
– Тогда идем со мной, Парсон, если сможешь. Бери свою Книгу. Следуй за мной. Бегом!
С этими словами она превратилась в снежную волчицу, выскочила в открытую заднюю дверь, беззвучно перебирая подушечками лап по твердой земле, и растворилась в ночи, точно дымок.
