Текст книги "Рунная магия"
Автор книги: Джоанн Харрис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
«Еще кого-нибудь по мою душу», – сказал Локи, но вторая женщина, вышедшая из Зала Спящих, походила на ледяную Охотницу не больше, чем сливки на гранит.
Эта вторая женщина была кругленькой, мягкой и золотистой, цветы мерцали в ее длинных волосах, и Ар, зеленая руна Изобилия, сияла на лбу. Ее взгляд упал на Мэдди и оказался открытым, доверчивым и немного растерянным, как у ребенка, мечтающего угодить.
Очарование этой странной, похожей на дитя женщины было столь велико, что даже Мэдди, у которой имелось довольно причин не любить красоток с ярко-желтыми кудряшками, ощутила, как воздух пещеры немного потеплел при ее появлении и вроде как запах далекими садами, спелой клубникой и свежим медом в сотах.
Скади шла за ней на некотором расстоянии, словно не желая приближаться к чему-то столь непохожему на нее.
Локи тоже узнал ее. Улыбающаяся женщина шла к нему, и Мэдди видела на лице Локи смесь облегчения и чего-то похожего на смущение.
– Кто это? – прошептала Мэдди.
– Идун, – ответил он. – Целительница.
– Вот он, – отрывисто произнесла Скади. – А теперь заставь его пошевеливаться, и побыстрее.
Идун уставилась на Локи широко распахнутыми глазами.
– Дорогой мой! Во что ты на этот раз вляпался?
Он скорчил рожу.
– Я? Ни во что.
– Веди себя хорошо, Локи, а то не получишь яблока.
Идун, подумала Мэдди, хранительница волшебных фруктов, которые лечат болезни и даже старость. Если верить сказкам, золотые яблоки находятся в золотом же ларце. Но фрукт, который Идун протягивала Локи, был маленьким, желтым и завернутым в листья, он больше походил на дичок, чем на что-то другое, однако его аромат, мощный даже в промерзлом воздухе пещеры, был всем: зеленым летом, сливочным жнивнем, набитыми в пригоршню сухими листьями.
– Съешь его, – велела Скади, поскольку Локи медлил.
С не слишком довольным видом он повиновался. Какое-то мгновение казалось, что ничего не происходит, но потом Мэдди увидела, как подпись Локи внезапно разгорается, из тусклой, как синяк, становится живой, сияющей. Недавно она угасала, теперь же гудела от силы, что потрескивала в волосах и на кончиках пальцев и быстро переливалась по всему его телу, как огонь святого Сепуке.
Результат последовал незамедлительно. Локи выпрямился, глубоко вздохнул, потрогал ребра, раненую руку, отметины от кошачьих когтей и обнаружил, что полностью исцелился.
– Ну как, лучше стало? – спросила Идун.
Локи кивнул.
– Прекрасно, – сказала Скади. – В путь. Да, Локи…
– Что?
– На случай, если ты думаешь меня надуть…
– Кто, я?
– Я буду следить за тобой. – Скади улыбнулась. – Как ястреб.
Чтобы пересечь долину, им хватило бы часа. Через десять минут орлица и маленький коричневый ястреб вылетели по направлению к деревне Мэлбри. Локи сказал, что без крыльев за ними не угонишься, и все же Мэдди ужасно не хотелось оставлять Одноглазого на милость Охотницы, когда та поймет (а она неизбежно поймет), что ее обманули.
От Идун, как она вскоре обнаружила, помощи ждать не приходилось. Та достаточно внимательно выслушала рассказ Мэдди, но, похоже, не увидела в нем ничего опасного или неотложного.
– Один что-нибудь придумает, – заверила она и, по-видимому, сочла, что это успокоит девочку.
Но Мэдди не успокоилась.
– Должен быть способ, – сказала она. – Это все я виновата. Я взяла Шепчущего…
Идун сидела на ледяной глыбе и напевала. При упоминании имени Шепчущего она замолчала, и легкое беспокойство исказило ее черты.
– Те старые чары? – уточнила она. – Их лучше не трогать. От них никогда не было проку, одни только плохие новости.
Идун вытащила из волос гребешок, осмотрела его и снова принялась напевать, ее голос тонкой сладостной нитью парил в морозном воздухе.
Мэдди было ясно, что, какими бы силами Идун ни обладала, сейчас они ей ни к чему. Безумные идеи о том, чтобы пробить себе мыслями-взрывами выход из пещеры, были соблазнительными, но непрактичными. Девочка знала, что не поспеет в деревню вовремя, как бы ни старалась.
Оставалось одно решение, и, рассматривая его со всех сторон, взвешивая преимущества и недостатки, она все больше и больше убеждалась, что это ее единственная надежда.
– Выбора нет, – сказала она наконец. – Я должна разбудить еще одного Спящего.
Идун рассеянно улыбнулась.
– Было бы чудесно, дорогая. Совсем как в старые времена.
Мэдди подумала, что возрождать старые времена – последнее, что им сейчас нужно, но другого выхода она не видела. Вопрос в том, кого разбудить? И как ей убедиться, что, если она кого-то разбудит, все не станет еще хуже?
С тяжелым сердцем и Берканой, мерцающей на кончиках пальцев, Мэдди направилась к остальным Спящим. Идун хвостиком шла за ней по пещерам, как потерявшийся ребенок, напевая и восхищаясь огнями и цветами. Мэдди заметила, что, куда бы ни ступила Идун, лед быстро таял, превращаясь в морозные цветы и ледяные гирлянды, отмечавшие ее путь. Девочка не раз с опаской поглядывала на цепи сосулек, подвешенные над их головами, и старалась не думать о том, что случится, если Идун остановится где-то слишком надолго.
Вместо этого Мэдди сосредоточилась на Спящих. Они лежали в своих ледяных колыбелях, недвижные и мерцающие под сетью рун. Из семи осталось пятеро – четверо мужчин и одна женщина, – и некоторое время Мэдди бродила от одного к другому, пытаясь решить, кого выбрать.
Первым был мужчина мощного телосложения, с косматыми волосами и бородой, курчавой, точно пена. Его подпись была синей, как океан, он носил руну Логр под туникой из чего-то вроде мелкой чешуи, его ноги, крупные и красивые, были босыми.
Мэдди без труда узнала его по рассказам Одноглазого и сразу решила, что и речи быть не может о том, чтобы его разбудить. То был Ньёрд, Владыка Моря, один из настоящих ванов, бывший муж Скади, Охотницы. Их брак распался из-за непримиримых различий, но в то же время Мэдди чувствовала, что вернее будет Ньёрда пока не трогать.
Второй Спящий был похож на Ньёрда, с бледной кожей и светлыми волосами ванов, но Мэдди чувствовала исходящее от него тепло, которого не было во Владыке Моря. Он тоже был воином, с руной Мадр на груди и подзорной трубой на шее. Мэдди не сразу поняла, кто он, но в конце концов сообразила, что это златозубый Хеймдалль, вестник асов и недремлющий Страж Радужного моста. Даже подо льдом его ярко-синие глаза оставались открытыми и бдительными.
Мэдди прошла мимо него, дрожа от тревоги. Из собранных ею историй она знала, что Хеймдалль, верный Одину и асам, тем не менее страстно ненавидел Локи и вряд ли отнесется с симпатией к любому пытающемуся ему помочь.
Третьим был Браги, муж Идун. Высокий мужчина с руной Сол на руке и цветочным венком вокруг головы. Он выглядел благородным (Мэдди слышала о нем в основном как о превосходном певце и поэте), и она с удовольствием бы его выбрала, но Браги, как она знала, не был другом Локи, и ей не хотелось объяснять ему его роль – или, разумеется, свою – в том, что становилось настоящим клубком лжи.
Четвертый Спящий был закован в золото, золотом мерцали его длинные волосы. На его лбу сверкала руна Фе, рядом с ним лежал сломанный меч.
По соседству – на расстоянии вытянутой руки – покоилась последняя Спящая, женщина яркой и беспокойной красоты. Фе украшала ее, драгоценные камни искрились в ее волосах, ожерелье витого золота охватывало горло, ловя свет даже сквозь лед. Она удивительно походила на лежащего рядом Спящего, и Мэдди сразу поняла, что это Фрей и Фрейя, близнецы Ньёрда, которые вместе с ним присоединились к асам во времена Шепчущего.
Мэдди руками смахнула рыхлый снег с лица последней Спящей. Фрейя спала, прекрасная и безмятежная, ничем не выдавая своих чувств.
Осмелится ли она разбудить ее? Может ли она вообще быть уверена, что Фрейя – или любой из ванов – окажется полезнее, чем Скади или Идун? Конечно, Скади – единственная, ставшая ваном лишь в браке. Она происходит из снежных великанов Севера – жестокой расы, с которой боги заключили хрупкое перемирие. Разумеется, Мэдди очень не повезло, что Скади проснулась первой. Наверняка другие ваны окажутся милыми и готовыми спасти своего Генерала.
Мэдди быстро прокрутила в голове все, что помнила о Фрейе: «Богиня Желаний, Фрейя прекрасная, Фрейя изменчивая, соколиный плащ Фрейи…»
Да. Вот оно.
Внезапная надежда охватила Мэдди. Перед ней неярко, но отчетливо замерцала перспектива, от которой ее сердце вновь заколотилось.
Руны казались знакомыми, быстро вспыхивая в ее пальцах. Сеть, сковавшая их, тоже бурлила нетерпением. Путы зудели, чары властно сверкали.
Мэдди потянулась рукой за ними – за связкой разноцветных лент, как на майском шесте. Она потянула – и вся путаница развалилась, расплелась, разорвалась в бешеном вихре цветов и оттенков.
На этот раз лед не разбился, а растаял, и Спящая осталась лежать, мокрая, но невредимая, потирая глаза и деликатно зевая.
– Кто ты? – спросила она.
Мэдди как можно быстрее объяснила. Поимка Одноглазого, пробуждение Скади, экзаменатор, Шепчущий, Слово. Фрейя слушала, широко распахнув голубые глаза, но, едва Мэдди упомянула имя Локи, они вновь сузились.
– Предупреждаю, – сухо сказала Фрейя. – У меня есть… определенные разногласия с Локи.
Мэдди на мгновение задумалась, есть ли хоть кто-нибудь в Девяти мирах, у кого нет разногласий с Локи.
– Пожалуйста! – взмолилась девочка. – Одолжи мне свой плащ. Я же не прошу тебя пойти со мной.
Фрейя критично осмотрела ее.
– Запасного у меня нет, – сообщила она. – Постарайся не испортить его.
– Я буду очень осторожна.
– Гм. Надеюсь.
Через мгновение плащ очутился в руках Мэдди. Плащ был из трюков и перьев, легкий, как пригоршня воздуха. Она набросила его на плечи, ощущая восхитительное шуршащее прикосновение перьев к коже, и в тот же миг он начал изменяться по форме ее тела.
Похоже, оперение было исполнено чар. Руны и путы прошивали его насквозь. Мэдди чувствовала, как они вгрызаются, болезненно пускают корни в ее плоть и кости, превращая ее в нечто иное.
Это было блаженство, и это был кошмар. За несколько мгновений ее мышцы удлинились, зрение стало в тысячу раз острее, из рук и плеч выросли перья. Мэдди открыла рот от изумления, но из него вылетел лишь резкий птичий крик.
– Готово. Тебе идет, – сообщила Фрейя, наклоняясь, чтобы оценить результат. – Да, когда захочешь его снять, просто брось перевернутую Наудр…
«Как?» – подумала Мэдди.
– Ты сумеешь, – уверила Фрейя, – Главное, не забудь его вернуть.
Ей потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к крыльям. Мучительно долго она беспорядочно била крыльями, смущенная изменившейся перспективой и испуганная замкнутым пространством. Затем Мэдди обнаружила просвет и, словно брошенный камень, метнулась сквозь него в ночь. Свобода, подумала она. Воздух! Долина висела под ней, точно затканный серебром гобелен. Ледник, извилистая дорога, бегущая вниз по перевалу Хиндарфьялль. Небо было усыпано звездами, луна ослепительно сверкала. Радость, возбуждение полета были столь сильными, что какое-то время девочка с воплями просто позволяла им тащить себя в озаренное небо.
Но потом Мэдди вспомнила о деле и с трудом овладела телом. Новые глаза примерно в миле впереди видели ястреба с орлицей – Локи и Скади, несущихся к Мэлбри.
Поля под ними начинали менять цвет с желтого, как в жнивень, на бурый, как в конце года. В Мэлбри еще горело несколько огней, и запах дыма от костров реял над землей точно знамя. Мэдди знала, что где-то среди этих огней не спит ее отец, пьет пиво и глядит на небо. Ее сестра дрыхнет без сновидений на ложе из голых досок, кружевной чепец натянут на ярко-желтые кудряшки. Полоумная Нэн Фей сидит у себя в домике и разговаривает с кошками.
А Одноглазый? Что он делает? Он спит? Страдает? Надеется? Боится? Он обрадуется ее появлению или разозлится от того, как плохо она справилась? И, что важнее всего, станет ли он подыгрывать? А если станет, то кому?
Полночь. Могущественный час.
Часы на церковной башне пробили двенадцать раз, затем, через минуту, еще двенадцать. В маленькой спальне под отвесом крыши пасторского дома приезжий экзаменатор, который только того и ждал, чуть улыбнулся удовлетворенно. Все ритуалы выполнены. Он принял ванну, помолился, помедитировал и попостился. Теперь пора.
Он был голоден, но приятно, устал, но не был вял. Экзаменатор снова отказался от предложенной Парсонами домашней еды, и появившееся в результате легкое головокружение более чем компенсировалось обновленной силой концентрации.
На кровати, у него под боком, лежала раскрытая Книга Слов. Теперь наконец, со знакомой дрожью наслаждения и страха, он позволил себе изучить соответствующую главу. Такая сила, неясно думал он, такая опьяняющая, неописуемая сила.
– Не моя, а твоя, о Безымянный, – прошептал он. – Говори не во мне, но сквозь меня…
Он уже чувствовал ее на кончиках пальцев. Вставая из пергамента, она озаряла его: невыразимая мудрость Древних дней, желание, знание, чары…
Чур меня! Экзаменатор отогнал искушение гимном. Не моя, а твоя сила Слова.
Так-то лучше. Возбуждение немного ослабло. Ему надо работать, и поскорее, надо выявить агента беспорядка – одноглазого мужчину с рунной меткой на лице.
Та рунная метка. Он снова подумал о ней и задрожал от тревоги. Мощные чары, даже перевернутые – так гласила Книга Слов, а в Книге Выдумок были строки – неясные строки, написанные словами столь древними, что их почти невозможно было понять, – которые намекали на некую темную и опасную связь.
«По метке его узнаете его».
Да. Вот оно, распутье. Если бы только экзаменатор закончил учебу, остался бы в Универсальном городе еще лет на десять, то смог бы довериться чутью. А так он во многом до сих пор новичок. Новичок и одиночка. Но если Райдо означает именно то, что он думает, то ему отчаянно нужна помощь магистров, и поскорее.
Всаднику, отправившемуся в далекий Универсальный город, могут потребоваться недели, чтобы привести помощь. Чужаку хватит времени, чтобы восстановить силы и связаться со своими приспешниками. И тем не менее до сих пор экзаменатору приходилось сдерживаться. Книгой Слов не следует легкомысленно пользоваться в любое время, и гимны наивысшей силы – Путы, Вызовы и Казни – особенно запретны. Но еще строже запрещено Общение – цепочка гимнов, к помощи которой можно прибегать лишь в случае величайшей необходимости. Член Ордена может передать сообщение остальным. Это ритуал невероятной силы, слияние умов и знаний, мысленная связь с самим Безымянным.
Экзаменатор знал, что Общение опасно. Одни утверждали, что оно сводит с ума того, кто его применяет, другие говорили о блаженстве, слишком ужасном, чтобы его описать. Сам он никогда еще его не использовал. Не было необходимости. Но теперь, думал он, возможно, придется.
Его глаза вновь скользнули на Книгу Слов, открытую на первой главе, главе «Взывания». Единственный гимн венчал первую страницу, под ним располагался список имен.
Экзаменатор прочел: «Кого назвал, того связал».
Он углубился в чтение.
Через пятнадцать минут он определился. Решение нельзя дольше откладывать. Какому бы риску он ни подверг свой рассудок, ему придется осуществить Общение с Орденом.
Он отчасти сожалел об этом – пока что чужак один, и привлечь Орден означает утратить независимость, – но блаженное облегчение было сильнее. Пусть кто-то другой примет ответственность, думал он. Пусть кто-то другой принимает решения.
Конечно, не исключено, что он неверно истолковал знаки. Но даже это было бы облегчением. Уж лучше терпеть насмешки коллег, чем жестко казнить себя за то, что позволил врагу ускользнуть из неопытных пальцев.
Он представил слова Книги. Все следует произвести согласно правильной процедуре, напомнил он себе. Его сознание должно быть широко распахнуто во время Общения, нужно увериться, что даже тень тщеславия не запятнает его. Ему понадобилось десять минут, чтобы достичь необходимого состояния безмятежности, и еще пять – чтобы набраться храбрости и произнести Слово.
Руна Ос звучала неизвестно как долго. То была неслышимая нота пронзительного резонанса, что прорезала мрак. По всей долине псы насторожили уши, спящие проснулись, деревья уронили последние листья, мелкие животные съежились в норах и гнездах.
Мэдди ощутила ее как воздушную яму, втянувшую и закружившую ее.
Локи увидел ее как глубокую темную рябь, прокатившуюся по долине.
Скади не услышала и не увидела ее, все внимание Охотницы было сосредоточено на маленьком ястребе впереди. На мгновение экзаменатор ощутил их присутствие. Мгновение экзаменатор был везде: парил в воздухе, крался по земле, сидел в кутузке, прятался под холмом. Сила вскипела в нем, ужасная и удивительная. Он потянулся сознанием дальше, коснулся Края Света и путаницы сознаний, ожидавших его. Внезапно он очутился там – в кабинете, библиотеке, келье, – сливаясь, касаясь, общаясь со всеми душами Ордена, не прибегая к словам.
Какое-то время сознания галдели одновременно, как голоса в толпе. Экзаменатор старался удерживать связь и сохранять рассудок. Теперь он мог различить отдельные голоса магистров и профессоров. Совет двенадцати – высший орган Ордена, в котором принимаются все решения и упорядочивается вся информация.
Внезапно все замолчали. Экзаменатор услышал единственный Голос, который обратился к нему по истинному имени.
«Элиас Рид», – нараспев произнес Голос.
Экзаменатор резко вдохнул. Уже почти сорок лет он не слышал своего имени. Он отказался от него, как и все подмастерья, ради безопасности и анонимности в Ордене. Из практических соображений он получил взамен номер – 4421974, который был выжжен на его руке во время посвящения.
Давно забытый звук собственного имени наполнил его необъяснимым страхом. Он чувствовал себя беззащитным, одиноким, крайне уязвимым под испытующим взглядом намного более сильного разума.
«Я вас слышу, магистр», – подумал он, борясь с желанием убежать и спрятаться.
Голос – который был не совсем голосом, а скорее светом, проникавшим прямо в его тайное «я», – как будто тихонько хихикнул.
«Тогда расскажи мне, что видишь», – приказал он, и экзаменатора немедленно пронзило невыносимо ужасное, невыносимо мучительное чувство: будто нечто безжалостно пролистывает страницы его сознания.
Вреда оно не причиняло, но все равно было больно. Секреты раскрывались, слабости обнажались, ветхие воспоминания съеживались под безжалостным светом. Вопрос о сопротивлении не стоял. Под испытующим взглядом Элиас Рид открыл душу – да, до последнего кусочка: каждое воспоминание, каждое честолюбивое желание, виноватое наслаждение, слабое возмущение, каждую мысль.
Экзаменатор остался пустым, рыдающим в смятении. Теперь его охватил новый страх, что Орден наблюдает и разделяет происходящее. Все подмастерья, все профессора, все магистры, вся мелкая сошка. Все здесь, все судят его сейчас.
Время остановилось. Замкнувшись в своем горе, экзаменатор сознавал, что в кабинетах Края Света ведутся споры. Голоса гудели вокруг него, взмывали от возбуждения. Ему было все равно. Он хотел спрятаться, умереть, зарыться глубоко в землю, где никто никогда его не найдет.
Но Голос еще не закончил с Элиасом Ридом. Сейчас он тасовал последние несколько часов, вникая безжалостно подробно в дела на холме, в приезд пастора и поимку чужака – особенно чужака, – просеивая и сличая каждую деталь, рассматривая каждый нюанс каждого слова, которое тот произнес.
«Еще», – требовал Голос.
– Магистр… я… – промямлил экзаменатор.
«Еще, Элиас. Мне нужно еще».
– Прошу вас! Магистр! Я все рассказал!
«Нет, Элиас. Ты видишь больше».
И в этот миг он осознал, что действительно видит. Словно око распахнулось в его сознании и уставилось за мир, в какую-то другую, сказочную обитель огней и цветов. Его глаза расширились.
– Ого! – выдохнул он.
«Смотри хорошенько, Элиас, расскажи мне, что видишь».
Это было откровение. Забыв о своем горе, экзаменатор жадно пил его. Все вокруг него живо: цвета за деревьями, следы-подписи за домами. Даже его собственная рука, большой и указательный пальцы которой были соединены в круг, отбрасывала яркий след, мерцающий на фоне темного воздуха. Несомненно, даже Небесная цитадель не могла быть прекраснее…
«Кончай таращиться и выгляни наружу».
– Простите, магистр, я…
«Наружу, я сказал!»
Он распахнул окно и перегнулся через подоконник, вновь всматриваясь в кольцо пальцев. Ночь тоже была прошита узорами: блекнущими следами множества цветов, в основном тусклых, некоторые из них, точно метеоры, пересекали небо. Самый яркий горел над кутузкой: след цвета крыла зимородка, стреляющий искрами в звездное небо.
В этот миг Элиас Рид узнал человека со шрамами и закрыл лицо дрожащими руками.
«Отличная работа, Элиас, – похвалил Голос. – Безымянный благодарит тебя за труды».
Связь слабела, поднимался несдержанный гул множества голосов, в то время как Единственный Голос стихал. Элиас Рид чувствовал, как его сознание съеживается. Общение подходило к концу. Однако видения – чудесные видения – оставались, лишь чуть потускнели, словно увиденное однажды сохранялось навсегда.
«Дар, – сообщил Голос. – За верную службу».
Экзаменатор пошатнулся. Теперь, когда его сознание снова принадлежало ему, он начал понимать, какую выдающуюся честь ему оказали. «Дар, – подумал он, – дар самого Безымянного…»
– О Безымянный, – завопил он, – что мне делать?
И получил безмолвный ответ.
Когда церковные часы пробили половину первого ночи, Элиас Рид – экзаменатор номер 4421974 – лег на пол гостевой спальни Парсонов, обхватил голову руками, задрожал и зарыдал от ужаса и восторга.
