Текст книги "Дьявол на испытательном сроке (СИ)"
Автор книги: Джина Шэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)
Еще один раз (3)
Агате некуда торопиться, раз уж она сменилась с Рит, но сейчас она не особенно вспоминает про работу, она мечется по кабинету Джона, то и дело задевая то ту, то иную папку с документами и ругается. На Артура, на Анджелу, на Кхатона, на их идиотский запрет и какое-то совершенно немилосердное миропонимание.
Джон слушает эти сентенции с потрясенным выражением лица, но молчит – хотя Агату настолько разрывает на клочья от негодования, что она практически этого и не замечает, она говорит сама, говорит много и чрезвычайно эмоционально, поди-ка, попробуй, добавь к этому что-то.
– Мне кажется, они не правы! – тихонько замечает Джон, когда Агата прерывается, чтобы таки глотнуть воды.
– Кажется? – выдыхает Агата. – Они ни черта не правы, Джо! Там люди жарятся – пусть грешные, но люди, а они…
– Может, они думают о безопасности, Рози, – пытается возразить Джон, – сама подумай, сколь опасен Хартман?
– Я не верю, что Небеса настолько слепы, что освобождают кого попало, – Агата качает головой, – вот не верю и все тут. Генри держится ничуть не хуже, чем бесы.
– Ты этого точно не знаешь…
– Я еще жива, Джо! – рычит Агата. – Я спала с ним в одной постели, ему ничего не стоило выпить меня и свалить в смертный мир, но я жива – уже вторые сутки жива, несмотря на то, что не нашла достаточно мозгов, чтобы держаться от исчадия ада подальше.
Джон молчит и качает в руках чашку, затем вскакивает.
– Пошли, – он хватает Агату за руку и ловит пальцами жетон, переносясь на верхний слой. Сразу чувствуется более сухой, раскаленный воздух. Впереди маячит оцепление стражей. Здесь они сдают жетоны, здесь Агата показывает бумагу Рит на посещение Анны Фриман, а здесь они материализуют крылья и бросаются в широкие объятия белого неба. Кажется, что воздух, ветер приносит Агате облегчение, по крайней мере – тревога и раздражение будто притупляются, когда в лицо дышит воздушный простор. Джон чуть касается её плеча раскрытой ладонью, Агата оборачивается и видит его ободряющую улыбку. Он еще ничего не сказал, а на душе все равно тепло. Хорошо, что они помирились. Хорошо, что он – её друг.
– Ты попробуешь еще раз, – наконец безапелляционно произносит Джон, как будто Агата прямо-таки сопротивляется, – потому что ты права, и Небеса не настолько слепы и глупы, чтобы освобождать тех, кто не готов менять свою судьбу.
Слышать со стороны слова, которые вторят в такт собственным мыслям, чрезвычайно приятно. Агата чувствует себя уверенней в своем недовольстве волей Триумвирата. Она бы попыталась помолиться и так, без поддержки Джона, но с ним – гораздо легче.
– Смотри-ка, бесов прогревают, – замечает Джон, кивая вниз. Агата бросает взгляд и видит усевшихся в рядок неподалеку от первого ряда крестов полтора десятка демонов. Ей мерещится меж них ярко-рыжий затылок Генри, но пролетают они слишком быстро и слишком высоко, чтобы успеть разобрать точно. В первый же день на верхний слой? Хотя он исчадие, его сюда могли направить просто профилактически. И вообще это мог быть не он.
По плечу слегка задевает крыло Джона – Агата ловит его ободряющий взгляд, улыбается.
Сейчас не хочется думать о разносе, который произойдет, если у неё все получится, зато хочется подумать о каком-то демоне. О каком-то несчастном, приговоренном к вечным мукам.
Поля Распятых дышат в лицо безжалостным жаром и жалобными стонами. В этом месте страдания возводятся в бесконечность, кажется сама боль растеклась здесь в воздухе, и из-за этого становится невозможно глубоко дышать. На Плато Суккубов Агата приземляется – как минимум нужно навестить Анну Фриман, а уж потом пробовать помолиться за кого-нибудь.
– Мне побыть с тобой? – Джон оглядывается. Ему здесь не по себе, он редко спускается вниз, все больше оставаясь в небесах.
– Да нет, я бы предпочла остаться наедине, – Агата натянуто улыбается, а затем спохватывается, – слушай, Джо…
Джон оборачивается, и Агата смущенно прячет от него взгляд.
– Мистер Пейтон запрещал мне также и просить других помолиться за распятых…
– Ты хочешь, чтоб я попробовал?
– Из всех моих знакомых ты больше всех разделяешь со мной идеи сочувствия.
– Ты знаешь, ты мне сейчас даже честь оказала таким сравнением, – Джон вдруг выглядит действительно польщенным, – только объясни, что делать.
– Доверься Небесам, Джо, – говорит Агата, – пусть они приведут тебя к тому, кто достоин помилования, пусть сами подскажут тебе нужные слова. Я не читала конкретной молитвы, я просто просила за живого человека.
Джон кивает и уходит. Агата выжидает порядка десяти минут, пока он исчезнет среди крестов. Затем ищет Анну Фриман по номерам, выбитым на «спинах» распятий. Она шагает между крестов, наполняется стонами демонов, ощущает, как приливает к щекам стыд. Нет, она их не жалеет – нет. Здесь были лишь пропащие души, в которых не верил уже никто. Но все ли они действительно безнадежны? Она – она безнадежна. Она до сей поры не ощутила в себе раскаяния за совершенные ею преступления. Разве что за слабость души, позволившую ей оставить сестру в одиночестве. Агата находит Анну Фриман. Запоздало понимает, что в сумке не лежит ни воды, ни хлеба. Девушка на кресте глубоко в забытьи, выглядит измученной, ей бы не помешала поддержка.
У девушки по шее и рукам разбегаются стайками родинки. Как у Ханни.
Колени сами опускаются на землю, ладони сами встречаются друг с дружкой. Агата молится, даже не смахивая слез. Она не верит, что у неё получится. Архангелы совершенно зря считают её какой-то исключительной. У неё попросту не может получиться – в ней не было ни капли из тех чувств, что были вчера. Нет убежденности в собственных словах, нет уверенности, что суккуба может встать на правильный путь. Но девочка на кресте такая юная… Прямо как Ханни – такой, какой Агата её запомнила. Еще толком не осознавшая, где грех, а где преступление. Еще не нашедшая в себе силы противостоять соблазну.
В какой-то момент, когда истощенная мольбой и окружающим жаром Агата пошатывается, практически падая на землю, – она уже сорвалась с молитвы и уже просто в исступлении бормочет что-то, что и сама-то не особенно разбирает, забывая сразу же, как только слова срываются с губ. Не было ничего справедливого в том, что ей дали возможность искупления грехов, а этой легкомысленной девчонке – нет. Просто у неё не было никого, кто наставил бы её. Так может, сейчас… Может, Агата сможет? Может, это поможет и самой Агате? Пусть это сработает хотя бы раз. Еще один раз.
Сухим раскатом над Плато Суккубов гремит гром. Сверкает молния. Агата ощущает лишь уходящий в землю электрический разряд, и оглушенная им абсолютно бессильным кулем сваливается на выжженную землю – лишь краем сознания она слышит крик. Чужой крик. Высокий, женский.
Разлепить глаза оказывается сложно. Силой разомкнуть веки, заставить себя сесть – еще сложней. Практически невозможно. И тем не менее Агата встает. Её шатает, и в ушах звенит, будто кто-то ударил её по голове. Сосредоточившись, Агата глядит на крест – он черен, как уголь, но спокоен, и челюсти оков разжаты. Суккуба чувствует себя не лучше Агаты – слабо копошится у подножия тяжелого распятия.
Агата на своих неуверенных ногах шагает к помилованной. Нужно вывести её отсюда – там, за пределами Полей им обеим станет легче. Она касается плеча суккубы, пытаясь обратить на себя её внимание. Это у неё получается, девушка вздрагивает, широко распахивает глаза. Вот только глаза эти опасно светятся хищным янтарем, зрачки сужены в вертикальные щели.
Агату швыряет на землю тонкая, но такая сильная рука суккубы. Девушка вжимает Агату в раскаленный песок, нависает над ней, втягивает носом воздух.
– Сладко пахнешь, – выдыхает она.
Суккубы лишены острых зубов хищных исчадий ада и не могут впиваться в плоть бессмертных душ. Но один поцелуй суккуба – и яд скверны уже растекается по твоим венам, а по крови суккуба разливается бодрящая жизненная энергия. Твоя. Человек выживет после такого поцелуя, душа же из Чистилища на долгие месяцы отправится на возрождение внутреннего сияния в Лазарет.
Агата жмурится, избегая взгляда демоницы, потому что уж что-что есть у суккубов, так это способность гипнотизировать души. Агате не хочется безвольно сдаваться демонице, хотя она и понимает, что протянет недолго – тем более что свободной рукой противница уже передавливает ей горло.
Суккуба сдергивает с Агаты черная когтистая лапа. Сдергивает и швыряет прямиком в крест, врезаясь в который демоница яростно взвизгивает от боли и бросается обратно, но на её пути, между Агатой и распятием, уже стоит демон в боевой форме, сплошь в черной чешуе, с длиннющими когтистыми пальцами, поджарый, но опасный. Агате еще не доводилось видеть цельной боевой формы демона – все, кого она видела, могли превращаться лишь частично. Но этот экземпляр производит впечатление. В этих тонких искаженных пропорциях тела очень сложно увидеть человеческое, но этот демон совершенно точно знает, что делает. Никаких лишних движений, нет – он одним ударом вновь сбивает суккубу с ног, опрокидывает на спину. Она рычит, пытается и сама перейти в боевую форму, но у нее не получается. Агата прокашливается, пытается сосредоточиться, призывает на помощь меч святого огня. Экзорцист из неё паршивый, но кажется, сейчас нужно попытаться урезонить освобожденную.
Она не успевает – рядом приземляются серафимы, и в два голоса вычитывают экзорцизм, зажав демонов между двумя клинками святого пламени. Черный демон, выпускает из своей хватки суккубу, падает на землю, пряча глаза от сияния мечей серафимов, девушка-суккуб тоже перекатывается на живот, утыкаясь лицом в песок. Черный демон напрягается, сбрасывая боевую форму, рыжим ручьем текут по его спине волосы, длине которых позавидует любая лондонская красотка.
– Генри, – Агата бросается к нему, хватает за плечи. Все-таки это был он – внизу, и он почуял её, пришел на помощь.
– Ты дура? – шипит Генри прямо ей в ухо, чтоб серафимы не слышали. – Ты какого черта тут творишь.
– Молилась, – виновато шепчет Агата.
– Точно дура, – выдыхает Генри, – я ведь еле успел, понимаешь?
– Отойдите от демона, мисс, – раздается приказ одного из серафимов, и из этой боевой пары Агата не знает никого, лица слишком бесстрастные, сухие, вряд ли им удастся что-то объяснить.
– Он амнистированный, – пытается сказать Агата, но стражи не особенно обращают на это внимание.
– Многовато сегодня амнистированных, – качает головой один из них, а затем заставляет подняться суккубу. Демоница, непрерывно кашляющая, будто пытавшаяся выкашлять собственную сущность, пытается стоять ровно. После экзорцизма она выглядит бледной, но не опасной. С гладкими блестящими волосами и томными губами. Девушка глядит вокруг ошарашенно, будто не до конца понимая, кто она и где находится.
– Проваливай, – шипит Генри Агате, – сейчас же, крылья в зубы и лети отсюда, мне не с руки тащить тебя сегодня, при ней – слишком опасно. Очень вероятно, что эта дура кого-нибудь да ранит, и я не хочу, чтоб это оказалась ты.
Агата сдается, материализует крылья, взлетает. Ищет взглядом Джона, но не находит. Пытается призвать его по знаку, но треугольничек «дельты» покалывает в ответ. Джон не может сейчас прийти к ней. Хорошо бы он сейчас не влип, как она. Сейчас их затея уже кажется Агате самонадеянной, но поздно – она уже освободила еще одного демона, и хорошо, если Джону это не удалось. Хорошо, если он сейчас просто встретил какого-то приятеля из стражи и болтает с ним. Тогда Артуру Пейтону Агате придется каяться не в столь многих нарушениях.
Еще один раз (4)
– Садитесь, юная леди, – мистер Пейтон смотрит на Агату как на нашкодившего ребенка. Она же от одного этого взгляда чувствует себя как высеченная, ей совершенно не хочется сидеть.
Тем не менее Агата подчиняется и тихонечко оседает на кушетку. Артур подходит, заставляет Агату поднять голову, осматривает её шею – похоже, от пальцев суккубы остались кровоподтеки.
– Вас, наверное, саму приковать надо, чтобы вы не творили ерунды, да? – с иронией интересуется Артур, а его пальцы на шее Агаты наливаются исцеляющим теплом.
Агата молчит, ей сейчас сказать совершенно нечего. До нее запоздало доходит, что вообще-то демоны действительно опасны, просто ей с Генри каким-то образом повезло.
Артур барабанит пальцами по столу, смотрит на подавленную Агату.
– Рассказывайте уже, – наконец произносит он, – что натворили, кого освободили? После Хартмана мы уже, кажется, ко всему морально готовы, так что давайте, юная леди, рассказывайте.
– Я не думала, что у меня получится, сэр, – тихонько произносит Агата, – хотела только попробовать. И вообще была уверена, что вы не правы. Нельзя же запрещать молиться.
– И сочувствовать тоже нельзя запрещать, да, юная леди, в этом вы правы, – Артур согласно качает головой, – вот только, дорогая моя, вы, кажется, совершенно не понимаете, что в первую очередь мы пеклись о вашей безопасности.
– Теперь понимаю, – шепчет Агата, потирая шею пальцами. Вроде уже и не больно, а воспоминания неприятные никуда не делись.
– И что? – вкрадчиво улыбается мистер Пейтон. – Вот понимаете вы это, и что? Больше не пойдете на Поля? Больше не будете молиться?
– Пока не придумаю, как нейтрализовывать голод тех, за кого молюсь, – наверное, нет, – Агата отвечает гораздо быстрее, чем успевает прикусить язык. За такие слова, кажется, сам мистер Пейтон должен оторвать ей голову, но Артур смеется.
– Да. – фырчит он. – Именно этого мы от вас и ожидали. Ничего иного.
Агата непонимающе смотрит на него, и, кажется, архангел решает сжалиться.
– Вам даровано право защитного слова, мисс Виндроуз, – поясняет он. – Небеса слышат в ваших словах искренность, небеса берут их в расчет. Это великая честь, нужно заметить.
– Даже слишком, – произносит Агата оглушенно, – и что, за кого бы я ни попросила – всякого освободят?
– Вряд ли, – Артур качает головой, – безнадежных вам отмолить не удастся.
– Но та девушка… напала на меня.
– Вы кормили ей перед молитвой? Поили?
– Нет…
– И это было опрометчиво, – заключает Артур, – Хартману вы выпоили внеочередной кувшин воды. Поэтому он выдержал столкновение со своим голодом с блеском, а вот девушка была измучена, и у нее сил на борьбу не было.
– Да, мистер Пейтон, Генри там… вступился за меня. Дрался с суккубой. У него же не будет проблем?
– Я сейчас узнаю, – Артур встает и выходит из кабинета. Агате хочется съежиться в комок и зажмуриться. Небеса её слушают, небеса с ней считаются – это звучит настолько нереально, что пальцы поневоле тянутся к запястью, чтобы ущипнуть и проснуться. Усталость наваливается на неё с каждой секундой все сильнее, но она ждет – пять минут, шесть, семь. На десятой минуте Артур возвращается, вслед за ним шагает Генри. Он тоже выглядит утомленно, волосы растрепанные, неубранные, на рубашке видны пятна земли. Агата чувствует себя виноватой – вряд ли экзорцизм приятная процедура, вряд ли Генри избежал недовольства ангелов-стражей, наверняка же приняли его за сорванного, наверняка продержали в допросной под неприятным светом святого огня.
На Агату демон бросает сердитый взгляд и садится на другой край кушетки, растирая запястья – похоже его сковывали. Точно злится. Точно не доволен. Это пожалуй, расстраивает Агату сейчас куда сильнее, чем недовольство Артура и всего Триумвирата. Черт возьми, ни одно укоряющее слово Артура Пейтона не огорчает больше, чем эти сурово поджатые губы. Глядя на них, Агате почему-то хочется целовать их. Покрывать легкими невесомыми поцелуями, добиться, чтобы его губы расслабились, чтобы ответили на её поцелуй, что наверняка означало бы, что он слегка остыл.
– Ну что, Хартман, расскажи мне, что думаешь о действиях своего поручителя, – с очевидной иронией произносит Артур, усаживаясь в кресло.
– Её милосердие не помешало бы привести в согласие с инстинктами самосохранения, – Генри шумно выдыхает.
– А меж тем, благодаря её милосердию сегодня было амнистировано два демона, – замечает Артур, – со вторым суккубом, кстати, тоже возникли проблемы, как и мисс Фриман, он доставлен в камеру, где будет приведен в чувство…
Со вторым? У Агаты звенит в ушах. Значит, у Джона тоже получилось. И он тоже подвергся нападению демона.
– Джон не пострадал? – торопливо выдыхает она, перебивая мистера Пейтона.
– Да, мистер Миллер цел, в настоящее время заступил на дежурство, – кивает Артур, и, кажется, в его лице проступает сочувствие.
Агата тихонько выдыхает.
– И все же мисс Виндроуз, я просто обязан вам сказать – вы торопитесь, – Артур говорит с укоризной, барабаня пальцами по столу, по-прежнему пребывая в глубокой задумчивости, – мы еще не разобрались с одним помилованным исчадием, мы еще не видим его динамики, а вы уже подарили нам еще двоих суккубов. Вы осознаете степень опасности, которую хотите внести в нашу работу? Мы никогда не работали с демонами опаснее бесов. И у них, к вашему сведению, тридцать процентов помилованных сбегают в смертный мир, возвращаясь к грешной жизни.
– Там души страдают, сэр, – устало отзывается Агата, растирая переносицу пальцами, – ваше промедление – это их муки. Получается, лишние муки.
– Это демоны, – веско возражает Артур, – их никто не заставлял грешить, они свою судьбу выбрали сами, а мы должны сначала выработать политику работы с исключениями, разработать регламент…
– Пока вы все это делаете, тысячи демонов продолжает жарить заживо гнев небес, – ровно отвечает Агата.
Она знает, что не права, она знает, что её обоснования слишком слабы, а демоны очень опасны. Но оставить все как есть – оставить демонов наедине с их наказанием она почему-то не может. Не сейчас, когда знает, что их можно попытаться спасти.
– Мисс Виндроуз, это воля Триумвирата, воля Орудий Небес, – Артур повышает голос, – мы сначала посмотрим на прогресс Хартмана и сегодняшних амнистированных, а уж затем будем решать, что делать с Полями.
– Как будто вы мне оставляете выбор, – Агата кривит губы, роняя голову на ладони.
– Агата, посмотри на меня, – это голос Генри, и Агате приходится выпрямиться. – Ты серьезно, да? – глухо спрашивает он, впиваясь в её лицо глазами. – Ты хочешь молиться за всех подряд, чтобы освободить их от страданий.
– Какого черта меня об этом спрашиваешь ты? – вспыхивает Агата. – У тебя три кольца в печати грешника, я даже не помню, сколько нужно истощить душ, чтобы такое заслужить. Если помилования достоин ты, то почему его не достойны те, кто убивал меньше, или те, кто и после ада питался лишь суккубьим манером, но чьи счета превысили допустимые для милосердия уровни.
– Да в том и беда, что помиловали меня, – рычит Генри, вскакивая, и Агата вздрагивает, заметив, как темнеет его лицо.
Генрих выпрямляется и поднимает вверх руку, его пальцы вытягиваются, покрываются черной блестящей чешуей, ногти скрючиваются в уродливые когти.
– Я о себе все помню, – выдыхает Генри, опуская уродливую когтистую кисть на полированную столешницу, – и именно поэтому твоя идея дерьмовая. Одного меня Небеса еще как-нибудь сдержат. А десяток голодных, сильных тварей? Без установленного регламента действий, без четкого понимания какова должна быть частота экзорцизмов, и что вообще с нами делать можно, а чего нельзя – эта идея паршивая.
– Уймись, Хартман, девочка слегка права, – неожиданно произносит Артур, и Генри дергается, аж в лице переменяясь. – Ты же знаешь, что на кресте ты практически мертв, но умереть не можешь – зато все прекрасно чувствуешь. И твое все – это одна бесконечная боль. И между тем, боль та – не слабая, сильнейшая из всех возможных. Если есть на полях те, кто достойны помилования, разве не наш долг избавить их от лишних страданий?
– Ваш долг – отрабатывать свои долги и не ставить под удар чужие судьбы, – ровно произносит Генри и, поморщившись, возвращает руке её человеческую форму, – что будет, если меня при работе в поле сорвет? Если голод отшибет во мне все человеческое?
– Мы справились с тобой один раз… – произнес Артур.
– Вчетвером. Ты не находишь, что таскать на всякий мой выход весь Триумвират архангелов – какая-то нерациональная трата вашего ресурса? – Генри, кажется, вот-вот взорвется. – Вообще, если выбирать между альтернативой вернуться на крест и дать вам освобождать больше голодных ублюдков вроде меня, то я предпочту распятие.
Тут Генри замолкает, вновь забивается в угол дивана, обхватывает плечи руками, будто уже жалеет о своих словах.
– Хартман, ты разошелся, – тихо произносит Артур, – я же сказал, твоя душа получила помилование.
– Ты же знаешь, Арчи, моя душа не стоит и полпенни, – глядя в одну точку, безжизненно отзывается Генри, – но другие здесь работают. Хотят исправиться. Мечтают о перерождении. Нельзя их ставить под удар, – он задевает взглядом Агату, и она внезапно ощущает приступ озноба.
– Девушка не имела дела с твоими подвигами, – голос Артура звучал даже не твердо – несокрушаемо, – я имел. Я семь лет охотился за тобой по всей Англии, три раза ты меня чуть не отправил в Лазарет, и после того как я проследил за твоим распятием – смог с чувством выполненного долга уйти из отдела ангелов-защитников. И если бы мне сказал кто-нибудь, что ты сойдешь с креста и после этого будешь беспокоиться о судьбе тех, кого раньше считал не более чем своей кормовой базой – я бы, пожалуй, отправил такого человека в отпуск, потому что счел бы, что он очень сильно переработал.
– Ты не можешь мне верить, – губы Генри еле шевелятся, – это может быть ложь, я могу пудрить тебе мозги.
– Ты не вернешься на крест, Генри, – мягко произносит Артур, – без вновь совершенных грехов – не вернешься.
– Если таков твой ответ – я же могу и помочь тебе в принятии верного решения, – Генри вздыхает, – все-таки, может, лучше обойдемся без пострадавших?
– Ты спятил, да? – резко спрашивает Агата, и Генри вздрагивает, на его лице проступает боль – концентрированная, сильная. Сложно представить, какая горечь сейчас выжигает его душу.
Он открывает было рот, но Агата вскакивает на ноги.
– Ты можешь быть идиотом, – она встряхивает ладонями и шагает к нему, – но какого черта ты вообще смеешь тут просить возвращения на крест? Мне каково, по-твоему, это слушать?
– Ты забудешь, – шепчет Генри, – ты меня забудешь.
Ладони очень чешутся хлестнуть его по лицу, привести в чувство от накатившего внезапно суицидального приступа самобичевания, на Агата выдерживает этот прилив. Она не хочет его унижать. Она не знает о том, какие грехи стоят за его спиной – и это сейчас не столь важно. Но его осанка, мимика, выражение лица – во всем ощущался его внутренний стержень. Такие мужчины вовсе не прощают нанесенных оскорблений, задень один раз – вычеркнут из жизни навсегда.
– Я не забуду, – кратко возражает она, – не дождешься. Никогда не забуду, вплоть до перерождения, буду всякий раз ненавидеть себя за то, что позволила тебе снова отдаться небесным карам, но я не приду к тебе, Генри, ни разу не приду.
Сама того не ожидая, Агата нащупывает больную точку – лицо Генри резко бледнеет. Губы шевельнулись – Агата даже готова услышать вымученное «Пусть», окрашенное самоубийственным искусственным равнодушием, но Артур покашливает, вмешиваясь.
– Хартман, я очень высоко ценю вот этот весь драматизм, поверь, я знаю, что это все не фальшь, – на этом архангел задумчиво кивает и, выйдя из-за стола, подходит к окну, – но ты на крест сейчас вернуться не сможешь. Оковы просто не станут тебя держать. Твоя судьба определена небесами, ты должен попытаться встать на верный путь. И если ты сейчас назло мне и самому себе попытаешься кому-нибудь навредить – я лично проведу над тобой экзорцизм. Два-три – сколько потребуется, чтоб тебе стало тошно от мысли, что ты причинишь вред чужой душе.
Судя по виду Генри, тошно ему уже сейчас. Он роняет голову на руки, чуть раскачивается взад-вперед, так впиваясь пальцами в волосы, будто хочет их выдрать. Агата присаживает рядом, касается его колена. Его рука накрывает её пальцы таким резким движением, что сердце напуганно подпрыгивает.
– Не бойся, – умоляюще шепчет он и, прикрыв глаза, притягивает её ладонь к своей щеке, прижимается к коже губами.
Артур за спиной вежливо закашливается, напоминая о себе, заставляя Агату чуть покраснеть. Она выпрямляется, не отнимая у Генри своей руки, чуть оборачивается к Артуру.
– Идите отдохните, господа, – спокойно произносит Артур.
Усталость действительно нарочито покашливает за спиной, но Агата уже около часа не обращает на это внимание.
– Пусть вернут жетон, – недовольно произносит Генри, – я сам теперь за ним на Верхний Слой не поднимусь.
– Завтра занесу, – отмахивается от него Артур, – конец смены все-таки. Скоро мне принесут все невостребованные жетоны.
Никаких взысканий? Или никаких взысканий сегодня?
– Завтра, мисс Виндроуз, все наказания завтра, когда мы уже будем знать, как серьезно вы накосячили, – улыбается Артур на растерянный взгляд Агаты. – И вашу судьбу мы тоже обсудим завтра, защитница вы наша…
– Не все наказания завтра, – краем рта и еле слышно произносит Генри, и Агату бросает в жар. Она может сбежать – да, может. У него нет жетона, даже если поймает её за руку во время перехода, он с ней не перенесется, у него таки есть материальная в смертном мире оболочка, в отличие от неё – материальной лишь номинально. Вот только сбегать – самое последнее дело. Она ещё в смертной жизни приняла решение встречать проблемы лицом к лицу, и не жалеет о том решении. И потом, есть в ожидании его «расправы» – Агата догадывается, какого рода ей предстоит наказание – сладкое предвкушение. Ей богу, он может наказать её куда сильнее, если попросту пошлет её к себе, к той самой «холодной, пустой, постели», о которой сам недавно говорил. Кажется, он все-таки заразил Агату своей похотью, своей страстью, иначе почему сейчас её мысли совершенно не об ответственности за нарушение запрета Триумвирата?
– Пешком? – тихонько спрашивает Агата, когда Генри ловит её запястье и шагает в сторону двери. Через взлетную площадку было бы быстрее.
– Да, – отрывисто говорит он, – экзорцизм меня пока от крыльев отрезал. Так что пешком.
– Ладно-ладно, – Агата сейчас на все согласна, лишь бы он не злился.
