Текст книги "Дьявол на испытательном сроке (СИ)"

Автор книги: Джина Шэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Движение навстречу (1)

– Я на это не подписывался, – бубнит Пейтон, оглядывая взглядом собравшуюся вокруг него компанию.

– Арчи, хватит уже ломаться, – раздраженно замечает Генрих, – какая разница?

– Разница в том, что мы в жилом районе, – педантично возражает Артур, – и, отбиваясь от такого количества демонов, я могу навредить людям.

– Тебе не придется отбиваться, – Генрих качает головой, – мы же договорились. Я тебе пообещал.

– Ох, Хартман, – Артур качает головой, – я же знаю, что о договоре тебе будет вспомнить непросто.

Генрих не успевает ничего сказать в ответ, потому что Артур расправляет плечи и выпускает свой запах на волю.

Да… Есть от чего потерять голову. Праведник. Чистый, сильный душой праведник, много – действительно много лет не соприкасающийся с грехом в принципе.

Четырнадцать демонов. Генрих – пятнадцатый. В какой момент трое «учеников» превратились в четырнадцать, он как-то упустил, просто в какой-то момент в их ночлежке перестало хватать места и матрасов. В какой-то момент Артур начал приносить им еду буквально мешками. И кажется, его это не напрягало.

Они приходили сами, взбудораженные, растерянные, лишь только услышав про то, что кто-то учит как победить голод. На самом деле любой из них мог победить себя и сам, но как это часто бывает с людьми – легче всего не искать свой путь на ощупь, а подождать, пока найдется тот, кто этот путь найдет. Так легко безвольно забываться, бездумно жрать, вечно откладывая работу над собой на потом, на послезавтра, в надежде, что кто-нибудь когда-нибудь тебя научит, как этого не делать.

Генриху было в общем-то плевать. Он, правда, испытывал некоторое подозрение, что ему рановато чему-то кого-то учить, он сам просыпался по утрам и не по одной минуте выкручивал голоду руки, но… Но раз попросили показать, раз они хотят попытаться – пусть, ему не сложно рассказать, что он делает сам, тем более что всего он за них сделать не мог.

И все-таки они приходили. Это был самый удивительный факт, с которым столкнулся Генрих за эти дни. Впрочем, если вспомнить – он и сам стал тем, кем стал далеко не сразу. Долгое время и его сопровождали сомнения, долгое время и у него подрагивали поджилки, прежде чем он осмеливался налететь на умершего смертного и выпить силу его души до прибытия сборщиков. Возможно, скажи ему кто-нибудь тогда, что есть демон, который учит сдерживать голод, – может, и не было бы тех восьмидесяти двух лет на кресте.

Они старались меньше жрать. Хотя с непривычки ограничивать себя было непросто, с непривычки все было не просто. Генрих смотрел на своих подопечных, заглатывающих просфору едва ли не целиком, и где-то на задворках памяти шевелились воспоминаниях о том, как тяжело приходилось во время нехватки продовольствия на военных кораблях. Тяжело. Спасался тогда думами о жене, что дожидается дома, вот только лучше бы и не знал, как она его дожидается…

Демоны скулили, кто-то, попробовав пресной просфоры, сбегал, но держать их Генрих не собирался. Политика Чистилища была разумной. Нельзя спасти тех, кто не хочет спасения.

Сейчас они пытаются освоить сдержанность. Навык ощущать запах вкусной души и не бросаться на не неё при этом, оскалившись демоническими клыками. Генрих так тоже развлекался, благо запах Агаты был до одури соблазнительным. Черт, а ведь запрещал себе думать о ней. Знает же, насколько болезненно впиваются в душу когти демона.

Кхатон ни разу не прав. Голод – это не ощущение только лишь смертной оболочки. Голод – это порыв всей сущности.

От запаха Артура Генриха ведет. Даже сильнее прочих, просто на первый взгляд кажется, что держится он крепче. Архангел. Праведник. Орудие Небес… Стоит тут с распахнутой душой… Генрих помнит вкус души Орудия как сейчас, помнит, как бурлила энергией демоническая сущность, именно после этого он смог впервые раскрыть темные крылья за спиной. Получил одну из редчайших демонических меток.

Интересно, какую силу бы он получил, поглоти он душу Артура…

Когда Майк бросается вперед, Генрих жалит его нитью боли на излете. Достаточно, чтобы демон сбился в прыжке, упал на землю, заскулил, съежился, пытаясь справиться с мукой.

Это движение приводит в чувство и самого Генриха, у которого уже зашумело в ушах. Он понимает, что и стоял-то слишком напряженно, будто балансируя на края пропасти. Это всего лишь запах. Всего лишь.

Срывается с места Уолли, его Генрих не торопится остужать распятной болью, нет, можно просто поймать за шкирку и швырнуть на место. Уолли самый слабый бес в группе, а боль, которой пользуется Генрих, – кара для исчадий ада. Её довольно жестоко использовать для воздействия на слабых демонов, но так как особого выбора у Генриха нет – он старается об этом не думать. Просто при урезонивании бесов возможностями клубка боли он не пользуется. Старается не пользоваться.

За планируемый час «испытания» жалящей распятной болью Генрих успевает приложить всех и каждого собравшегося, а новичка-отродье даже трижды – на раз больше, чем самого себя. Артур вбирает в себя запах со вдохом, в несколько минут после этого Генрих ощущает лютую пустоту внутри, будто у него что-то украли, будто этот чистый свежий запах уже принадлежал ему.

– Неплохо, – Артур одобрительно улыбается, – ты хорошо с этим управляешься, что бы это ни было.

– Арчи, скажи мне, что мои догадки – это бред, – вполголоса просит Генрих, наблюдая, как разбредаются «прихожане» его маленькой секты, – ну это же абсурд…

– Я не могу подтвердить абсурдность твоих мыслей, пока ты их вслух не произнесешь, – ухмыляется Артур.

– Небеса меня сделали Орудием? – шепотом, потому что мысль ужасно еретична, произносит Генрих.

– Ну, – Артур оглядывается, – да, похоже на то, Генри.

– Но это же бред, я? Орудие? Исчадие ада? Почему?

– Генри, – терпеливо вздыхает Артур, – если так оно и есть – значит, есть почему. Вопрос только в том – зачем Небесам сейчас демон-Орудие.

– Зачем? – повторяет Генрих. – А что, для этого нужны цели?

– Разумеется, – Артур кивает, – быть Орудием – большая ответственность, Небеса не возлагают её на плечи всем и каждому. Лишь когда приближается необходимость.

– Какого рода необходимость?

– Например – ты, – Артур смотрит на Генриха в упор, – когда ты выпил Сесиль, в тот же день сила нашла Кхатона. Более активная, более сильная, более опасная. Орудий всегда столько, сколько необходимо, чтобы обеспечивать безопасность душам смертных и Чистилища.

– Стоп, – отстраненно произносит Генрих, – получается и она.. тоже? Из-за появившейся необходимости?

– Смотря, что, – Артур пожимает плечами, – я не уверен, что дар защитного слова леди Виндроуз вообще касается её силы как Орудия. До некоторого времени мы вообще сомневались, что дело дойдет дальше отмаливания безнадежных. Но нет. Зашло. Сила Сесиль нашла перерождение. Теперь и ты демонстрируешь… необъяснимые возможности.

– Может, это побочные возможности меня как исчадия? – на всякий случай переспрашивает Генрих, но Артур качает головой.

– Этого не было при твоем задержании, – замечает он, – и появилось это… недавно же, да?

– Да.

Так, кстати, появилось, к слову… Генрих уже даже пару раз задумывался, случайно ли так совпало, что возможность самому прижигать демоническую сущность у него появилась именно тогда, когда он ближе всего стоял к краю. Верилось в это с трудом. Так уж совпало, молитва и это.

– В общем, грядет задница, Хартман, – деловито сообщает Артур, совершая своим ругательством жесткое изнасилование шаблонов Генриха, – и было бы неплохо, чтоб к этой заднице ты уже со своим даром освоился. Не то придется, как Кхатона, – обучать на ходу.

Генрих растерянно поигрывает желваками. Ему очень хотелось, чтобы Артур его догадку опроверг, потому что одно дело быть этаким «внештатным работником» Чистилища, нести в массы неконченных ублюдков волнения и сомнения, бороться с собой – да еще и не в одиночку, да еще и чувствуя моральное удовлетворение, когда тебе говорят спасибо за такие вроде как несложные действия.

Другое дело – вопрос ответственности Орудий Небес.

И дело же не в том, что Генрих этой ответственности боится, но… Но что будет, если он не выдержит? Сломается? Что, к примеру, будет, если он встретится на улицах Лондона с Миллером, который частенько выходит на смены в качестве сборщика душ. Он удержался тогда, но удержится ли сейчас? Сейчас ведь хуже, сейчас ведь приходится ежедневно, еженощно выдерживать приступы тоски. И что будет, если он сорвется? Что будет, если сила Орудия Небес будет обращена против самих Небес?

– Ну до завтра, Хартман, – Артур хлопает Генри по плечу, – тебя ждут, кстати.

Да, ждут. Моника, Майкл, Уолли. Три самых первых «последователя» Генриха, распускающих о нем слухи по Лондону.

– Я нашла отличное место для ночлега, – возвещает Моника, радостно улыбаясь.

– Я надеюсь, туда половина Лондона на проповедь не припрется, – ухмыляется Генрих.

Место и вправду отличное – пустой, но вполне жилой дом. Можно даже душ принять, правда, перед этим поймать Монику за воротник платьица и напомнить, что Генрих не любит, когда нарушают личное пространство. И когда заявляются голышом во время его мытья – тоже не любит. Ты же помнишь, Моника?

Моника помнит, обиженно дуется, но ей хватает ума не повторять фортель недельной давности. Все-таки даже суккуб, вроде как желающий встать на путь искупления, не может не думать о сексе.

Дом пустой, судя по вороху почты, принадлежал какой-то недавно почившей паре, и наследник не спешит вступать в наследство. В таких домах можно ночевать – Генрих уточнял у Артура, – и никаких последствий для кредитного счета не будет, если, разумеется, тебе не вздумается что-то украсть «на память».

Артур вообще по-прежнему настолько внимателен, что впору на нем жениться. К очередной партии просфоры прилагалась сумка со свежим комплектом формы, и их Артур Генриху три раза в неделю таскает.

Генрих устал. Чрезвычайно сильно. Дар, если его можно так назвать, выматывает. В течение дня, когда никто не просит с ним поговорить, выслушать, – он отбивал нитями боли демонов-охотников от смертных душ. Пропускал боль через себя. Да, ему доставалось меньшее, но слабым эхом все-таки эта мука отдавалось в нем самом. Хотя, чем дальше, тем меньше на это хватало времени. Ему кажется, что скоро к нему будут ходить как к бродячему философу, и не столько послушать, сколько потыкать пальцем. Исчадие ада-проповедник, ну надо же. Лопнуть от смеха можно.

Вообще, сейчас Генрих священникам не завидует. У него нет обязанности молиться или вести ритуалы, но внезапно вылезло, что к нему кто-то может прибежать чтобы порефлексировать до или после греха. И если Генрих Хартман до распятия, скорей всего, бы дал скулящему от совести отродью пинка, то после распятия ему приходится вести себя иначе. Это малое, что он может сделать для искупления. Тем более что пока он занят болтовней – он не занят собственными искушениями, он не думает, он не вспоминает. Её – не вспоминает. Она – будто тень, замершая позади него. Наверное, она довольна его динамикой, радуется ей, как будто хорошему поведению своего ученика. Нужно думать о ней только как о наставнике – так легче. Она видела в людях – в демонах – хорошее. Это важно. Все остальное – пыль. Причем пыль, им самим созданная. Он потащил её в постель. Он хотел отомстить Миллеру. Отомстил. И Миллер вернул долг сторицей. Не нужно было мстить, да?

Генрих старается не слушать самого себя, старается игнорировать возражения, что Агата ему нравилась изначально, еще пока он был распят, что дело было не только в мести. Эти мысли утяжеляют жизнь, когти искушения всякий раз болезненнее впиваются в душу, грозя разорвать её изнутри и захлестнуть Генриха.

Именно поэтому – черта. Она – наставник. Ничего больше.

Усталость наваливается на тело тяжелой колодой, когда Генрих, вытирая волосы, ищет по дому еще не занятую кровать. Подопечные обнаглели, поняв, что в завязке Генрих им даже пинка без повода не даст, поэтому уступать «наставнику» койкоместо никто не торопится. В гостиной находится старый скрипучий диван и даже одеяло. Сойдет. Генрих оставляет на диване полотенце, чтобы «пометить территорию» – не дай бог кто припрется и решит, что тут не занято… Ну а если не поймут, уберут полотенце и сделают вид, что здесь ничего не лежало, – значит, это будет тот самый повод для применения силы, который Генрих уже который день ожидает.

Впрочем, скорей всего, удастся изгнать потенциального конкурента со своей «территории» банально сощурившись, но в мыслях можно подумать о кровопролитии, правда же?

На Анну Генрих наталкивается, когда выходит на веранду дома, чтобы вдохнуть свежего воздуха.

Растрепанную. Напуганную. Запыхавшуюся. Торопливо перекидывающуюся из боевой формы. Её обычная манерная шелуха завзятой кокетки будто потерялась по дороге сюда.

– Генри…Там Агата, – выдыхает Анна отрывисто, – и она влипла.

Движение навстречу (2)

Это была идиотская затея. От начала и до конца. И вообще, находись Джон в здравом уме, – он, наверное, отговорил бы Агату от этого дерьма. Но Джон в здравом уме не был. Джон отчаянно хотел достать Винсента и проследить за его водворением на крест. И, пролистывая отчет по ухудшению кредитного счета, Джон умудрился заметить, что обнаглевший Винсент и не думает скрываться, и соблазняет уже третью смертную в одном и том же ночном клубе и таскает их в один и тот же мотель.

С одной стороны, Артур запретил соваться в смертный мир. С другой стороны, Агата не шла на поиски Генри, да и как его особо найдешь-то… Кредитной регрессии у него по счету не было, а положительные изменения на счету выдавались в подробном отчете только при разрешении Артура Пейтона. Формально Агата запрет преступает не очень сильно, никто не мешает ей очень надеяться, что в Лондоне она на Генри наткнется случайно – вдруг их судьба столкнет… Ведь свело же когда-то её крыло именно над его крестом.

Путь от клуба они прошли в компании Анны, которая и посоветовала Агате «распустить запах», чтобы выманить Винсента. Джон был недоволен. Целый день потратить на то, чтобы научить Агату его «подбирать», чтобы скрываться от демонов, чтоб сейчас так не завуалировано сообщить, что она здесь. Будто ждет возможности стать жертвой Винсента. Анна пожимает плечами и говорит, что вряд ли Винсента выманит из тени что-то еще. Агата к ней прислушивается. Дает себя увидеть, почуять, услышать.

Не так и много времени нужно, чтобы Винсент появился – хищно улыбающийся, с мерзко блестящими глазенками. Вот тогда проявляется рядом с Агатой Джон, и лицо Винсента выцветает. Демон бросается наутек.

Так выходит в ходе погони, что Агата и Анна от Джона и Винсента отстают, теряют из виду. Пока Анна пытается вынюхать их след, даже исчезает из виду, а Агата терпеливо ждет. Не сразу замечает, что её окружают.

Когда замечает, спохватывается, пытается схватиться за жетон, но один из суккубов налетает на неё со спины, срывает с шеи цепочку жетона.

Не то чтобы Агате страшно. Хотя нет – все-таки страшно. Просто она теряет понимание реальности, когда вместо того, чтобы сразу попытаться её отравить – и тогда бы Агата полыхнула бы светом, – суккубы стягивают её руки за спиной какой-то обжигающей дрянью и волокут её в тот самый мотель, в который Винсент водил своих девок.

То, что она по уши в беде, Агата осознает без подсказок. Впрочем… впрочем, не так уж она и боится. К силе Орудия она не прибегает сознательно, она почти сразу поняла, что суккубы, на неё напавшие, – подельники Винсента.

Оговорки у них были странные.

Так, например, когда один, обшарив Агату взглядом, предложил «занять её делом прямо сейчас», второй возразил, что без «шефа» начинать нельзя, иначе будут неприятности.

Они рассчитывают, что Коллинз уйдет от Джона? Или у них какой-то другой «шеф»? В любом случае у дара Агаты были ограничения. Она могла ослепить лишь тех, кто был вблизи неё. Имело смысл дождаться «шефа», парализовать их вспышкой света и вот тогда уже уходить, выудив из кармана одного из демонов свой жетон, и вызвать сюда отряд серафимов. Еще напади на Агату отродья, было бы страшно, но это просто суккубы, на них её дара вполне хватит. Анну удавалось удерживать с легкостью.

Ждать приходится целый чертов час. Сидя на кровати, в компании трех практически облизывающихся при взгляде на неё демонов.

А потом появляется «шеф» – все-таки Винсент. С омерзительно довольной рожей. В человеческом обличье, прокручивая ключ от номера мотеля на пальце. Кажется, он себе ни в каких грехах не отказывает и деньги приворовывает в том числе.

– Ну, вот и все, – деловито сообщает он напарникам, – сделано. А теперь пойдите вон.

– Так не договаривались, – ворчит один из суккубов.

– Я поделюсь, не переживай, – от широкой улыбки этого «рубахи-парня» Агату даже подташнивает, – но у меня же право первого, нет?

Видимо, это право у него все-таки есть. С одной стороны, нужно бы вспыхнуть именно сейчас, когда все они тут, с другой – Агате тревожно. Что сделано? Почему-то кажется, что Джон вряд ли бы упустил Коллинза, так не случилось ли что-то с самим Джоном? Может, удастся что-то выведать?

– Давно не виделись, крошка, – ухмыляется Винсент, закатывая рукава, – честно скажем, я скучал.

Агата молча приподнимает бровь, выказывая максимально возможную степень отвращения.

– Вот и белобрысый твой, такой же был невежливый, – ядовито ухмыляется Коллинз, – даже спасибо мне не сказал, а ведь я ему помог с тобой воссоединиться. Никто не ценит труд честного сводника.

– Ты льстишь себе, называя свою мерзость трудом, – брезгливо замечает Агата, – и дважды про честность за две минуты говорят только насквозь лживые мудаки.

– Но-но, повежливей, – Винсент угрожающе щурится, – а то же я могу вернуть ребят, и мы пустим тебя по кругу. Как ты хочешь, а, подстилочка?

– Пошел ты, – четко выговаривает Агата. К сожалению, дрянь, которой ей связали руки, каким-то образом и потусторонняя, и материальная разом. Мало того что от соприкосновения с ней щиплет кожу, так еще не удастся воспользоваться собственной нематериальностью для смертного мира, пройти сквозь ту же стену – веревка удержит, застрянет. Нет. Нужно парализовать Винсента, а уж потом бежать. Правда, перед этим неплохо бы узнать, что случилось с Джоном.

Агате по-прежнему не страшно. Винсент даже не подозревает, что она Орудие.

– Что с Джоном? – ровно спрашивает она, глядя прямо в глаза Коллинзу. С каким удовольствием бы она сейчас ему врезала. Даже жаль, что её свет – не пламя Джона. Слепит, парализует, но не наносит никакого урона.

– Мы его неделю выманивали, – довольно скалится Коллинз, будто рассказывая об удачно провернутом дельце, – наконец-то вышло.

– Что с ним? – мертвея, переспрашивает Агата. Он в опасности, это совершенно очевидно. Только бы еще не выпит, только бы не…

– Пока еще жив твой Джон, – насмешливо сообщает Винсент, – у нас на него планы, знаешь ли.

– Какие, к черту, планы, – шипит Агата.

– Большие, – Винсент шагает вперед, впиваясь ногтями в подбородок Агаты. Пальцы суккуба касаются её губ, и Агата с огромным наслаждением впивается в один из пальцев зубами. Сильно. Винсент аж рычит от боли, хлещет её по лицу.

Кажется, сейчас… Пора… Агата опустошает душу, тянет наружу дар…

Дверь номера открывается с такой силой, что ясно, что открывали её с ноги.

Черная хищная тварь сбивает Винсента с ног одним лишь взмахом когтистой лапы. Рык, которым отвечает суккуб, высокий, больше похож на визг.

– Назад, – предостерегающе выдыхает Генри, перетекая в свой человеческий вид. Он умудряется выглядеть угрожающим даже таким – в едва ли не отутюженной форме Чистилищного работника, кажется даже более опасным, чем в виде демона. Может, Агате так кажется, потому что сейчас только она понимает – ей страшновато от этой встречи.

Винсент не понимает, Винсент бросается на Генри, замахиваясь на него когтистой, обращенной в лапу рукой, но с воплем падает, не сделав и двух шагов. Генри при этом так и стоит, не шевелясь, опустив руки вдоль тела, не отрывая от содрогающегося тела Винсента взгляда.

В приоткрытую дверь шмыгает Анна, с бледным, практически выхолощенным лицом. Бросается к Агате, хватает за плечи.

– Ты совсем спятила? – вот чего Агата не ожидала, так это того, что на неё будет яростно шипеть суккуба. – Почему позволила себя увести, ты же могла отбиться, ты же могла уйти.

– Жетон выбили, – кратко отзывается Агата. – Они говорили, что кого-то ждут, хотела нейтрализовать всех сразу.

– Дура, дура, дура, – Анна лупит ладонями по коленям Агаты, – он же мог… мог… Я же и твой след потеряла! Повезло, что почуяла Генри…

– Ты нашла Джона? – ровно спрашивает Агата, пытаясь успокоить истерику Анну. Анна мотает головой, виновато опуская глаза. Черт. Черт-черт-черт!

Плеча Анны касается ладонь Генри.

– Сходи-ка, погуляй, детка, – неестественно улыбается он, – и да, пригляди за ублюдком…

В груди Агаты неприятно холодеет от страха. В каждом жесте, в каждом движении Генри ей мерещится угроза. Пока он вытаскивает скулящего Винсента в коридор, Агата успевает встать с кровати, на которой сидела. Хочется попытаться сбежать, но… Но во-первых, у неё нет на это действительно веского повода, кроме собственной паники. А во-вторых, руки по-прежнему связаны за спиной, выйти через балкон, открыв дверь связанными руками, быстро не получится, уж куда быстрее Генри вернется. Так уж лучше не показывать, что ты хотела уклониться от разговора.

От разговора… Он ведь еще не знает про отравление и его побочное действие. И… Артур просил не говорить. Настаивал на том, что Генри должен выдержать некоторое время в смертном мире, убежденный, что в Чистилище его никто не ждет.

Это больно. Больно видеть, как он возвращается в номер, медленно закрывает дверь и поворачивается к ней, и при этом… не иметь права на оправдание. Если она скажет… Он может вернуться. И его работа в Лондоне пойдет коту под хвост. Его искупление куда важнее, чем чувство самой Агаты. Она ему мешает. Она должна промолчать.

От его убийственного взгляда хочется раствориться без следа, но не получается.

– Повернись, – ровно произносит демон, и уже на полуразвороте Агата понимает, что могла бы и не слушаться. Зачем? Она ему сейчас чужая. Но слышать его голос сейчас и пытаться спорить с ним – невозможно. Тоска внутри неё выжимает из души последние капли выдержки.

Его пальцы начинают распускать узлы на её запястьях. Медленно. Беззвучно. И сам он молчит, не говоря ни слова, а у Агаты лишь от того, что его пальцы пару раз соскальзывают на её кожу, случается чувственный шок. Затмение. Так он называл когда-то чувство, когда весь мир сосредотачивался на одной лишь форме восприятия.

Из головы торопливо дезертируют все мысли, Агата держится лишь за тревогу о Джоне. Это нельзя терять из головы, это важное. А вот эти вот все раскаленные, расплывчатые, но волнующие образы – нет. Все равно этому не суждено претвориться в жизнь. Сейчас он как-нибудь выкажет ей свое в ней разочарование. Она промолчит. И он уйдет. И больше… больше они не…

Твердые пальцы демона сжимаются на её плечах, разворачивают Агату к нему лицом. Поднять глаза страшно. Как всегда, когда приходится сталкиваться с проблемами лицом к лицу.

– Смотри на меня, – беспощадно требует Генри и одним только голосом заставляет душу плавиться. А ведь он чует. Чует все эти её трепыхания.

Он не желает терпеть, ждать пока она наберется смелости. Сжимает пальцами её подбородок, заставляет поднять лицо.

– Смотри! На! Меня! – яростно выдыхает Генри, и его слова будто раскаленной плетью хлещут по душе.

Агата поднимает глаза. Встречается с ним взглядом. Холодеет от паники.

Потому что смотрит на неё Генри сузившимися вертикальными зрачками исчадия ада.