Текст книги "Дьявол на испытательном сроке (СИ)"
Автор книги: Джина Шэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
Первая встреча (2)
Джон спустился с небес неожиданно, Агата даже не услышала мерные взмахи его крыльев, а когда заметила – даже слегка смутилась, будто её застали на месте преступления.
Джон Миллер был её другом – они дружили практически с первого дня Агаты в Чистилище. Именно он когда-то доставил её душу в Чистилище, провел для неё первичный инструктаж и впервые напоил кофе после первого рабочего дня. Агата до сих пор помнила, как её потряхивало после тех нескольких часов, которые она провела в качестве ассистента собирателя душ: суетливых, шумных, полных новых незнакомых людей. У неё кругом шла голова – даже с учетом того, что в своей жизни она не была необщительной барышней, ей впервые довелось столкнуться со стольким количеством людей – и каких людей. В Чистилище было абсолютно нормально столкнуться с суфражисткой, времен первых забастовок за права женщин, и рыцарем раннего средневековья, который когда-то не считал простолюдинов достойными людьми. От переизбытка впечатлений и эмоций Агате тогда хотелось забиться в какой-нибудь уголочек, обнять голову руками и не высовываться вовек, и вот тогда-то Джон и прихватил её за локоток, утащил из общей столовой в общежитие и, усадив в полосатое плюшевое кресло, впихнул в ладони белую чашку с горячим кофе. Он сказал тогда, что она была похожа на потерянную плюшевую игрушку. Особенно лестным это сравнение не было, игрушкой Агате быть совершенно не хотелось, пришлось справляться с собственными привычками. Позже Агата узнала, что Джон сделал для неё внезапное исключение, несмотря на свой открытый и легкий характер, он не особенно стремился завести кучу друзей, обычно ограничиваясь легкими и теплыми приятельскими отношениями. Видимо, Агата попала в Чистилище именно тогда, когда Джон решил внести в свой образ жизни некоторые коррективы. Впоследствии дружба Джона и Агаты окрепла настолько, что некоторые сплетницы вовсю спрашивали у Агаты «каков он в постели», неизменно вгоняя её в краску. Джон всякий раз смеялся над этими случаями и неизменно уводил разговор в сторону новых книг, которые ему довелось скопировать с земных, или какого-нибудь очередного помилованного, которого он привел с Горящих Полей. Они не говорили о прошлом, о том, что легло на их плечи после окончания смертной жизни, стремясь не нарушать покой друг друга, не оценивать по прошлым, оставленным позади грехам. И это не тревожило ни Агату, ни Джона. Он вообще отличался практически непрошибаемым спокойствием, будто и вовсе ничего не чувствовал по поводу творящегося в Чистилище хаоса. Все он принимал исключительно как посылы судьбы, испытывающие его на прочность, и неизменно выдерживал все удары стоически. Агата не могла на него не равняться.
Вот и тогда, в день знакомства Агаты и Генри, на его лице не было ни капли раздражения, что его вытянули на другой край измерения, в область которой было труднее всего находиться.
– Друг мой, не шевелись, – произнес он негромко, касаясь её крыла. Он умел исцелять прикосновением рук, многие в Чистилище умели. Боль исчезала постепенно, вслед за тем, как от пальцев Джона все глубже в крыло Агаты пробирались щекотливые импульсы тепла. Генри на кресте насмешливо хмыкнул, но комментария не отпустил. Джон бросил в его сторону косой взгляд.
– Спасибо, – когда Джон опустил руки, Агата смогла наконец выпрямить оба крыла, а затем и заставить их исчезнуть.
– Ерунда, – хмыкнул Джон и, размяв пальцы, шагнул к упавшему кресту.
– Здравствуй, Хартман, – суховато произнес Джон, обращаясь к демону, – ты сегодня помалкиваешь? Сильно землей прижгло?
– Спасибо за пожелание, Джонни, – демон слегка улыбнулся, – в моих условиях лишнее здравствие не повредит. А что, ты склонен пообщаться? Неожиданно.
В его голосе не было враждебности, подхалимских ноток, он просто говорил, слегка с насмешкой как со старым знакомцем. Они с Джоном явно сталкивались раньше, и совместного прошлого у них было более чем достаточно.
Джон глянул в глаза демона сверху вниз. Ни толики презрения не было в выражении его лица, даже некоторая печаль. Он часто так смотрел на грешников, которые никак не могли взять себя в руки. Джон наклонился, подхватил вершину креста и легко, даже не поморщившись от боли, вновь установил крест. Земля чуть дрогнула, расступаясь под «ногой» крестовины. Джон свел вместе обожженые ладони, прикрыл глаза – его руки окутало слабое сияние, и ожоги истаяли на его руках, будто торопясь зажить поскорее.
– Пойдем, друг мой, ты должна отдохнуть, – Джон настойчиво сжал ладонь Агаты.
Он увел её прочь, она даже толком не попрощалась с демоном, с которым её столкнули Небеса, лишь обернувшись, махнула Генри ладонью. Он проводил её взглядом, тяжелым, горьким, насмешливым взглядом, запрокинув голову и оперевшись затылком на крест. И что-то было безумно болезненное в том, что она уходила, а он оставался тут.
Следующим утром она уже не смогла подняться в небо над Горящим Полем. Зато зачем-то заявилась в Лазарет и попросила допустить её до работы с демонами.
Никто не препятствовал, демонов было много, сестер милосердия было не очень много, а временами встречались персонажи вроде Генри, которые уже довели до белого каления даже примерных работниц, которые прибегали на исповедь после каждой встречи с наглыми демонами. Было сложно работать здесь – по крайней мере так говорили, немногим удавалось спокойно терпеть язвительность исчадий ада и при этом пытаться испытывать к ним сочувствие. Впрочем, Агата вполне справлялась. Она вообще предполагала, что терпение есть величайшая добродетель.
Когда она впервые вызвалась навестить Генри – он же «распятый 226643, с Холма Исчадий», – на неё посмотрели как на дуру. Предупредили, что характер у демона паршивый, он любит издеваться над ангелами, играя на том, что ощущает их подавленные желания. Рассказали и что в подобных случаях дозволяется посещать распятого реже, чем раз в неделю, чтобы не вводить души в искушение.
Но Агата пожала плечами и сказала, что не боится. Что может демон сказать об обуревающих её страстях, чего она сама не знает? И пошла. Надела голубое платье сестры милосердия, белый, скрипящий чистотой передник, собрала свои непослушные кудряшки в хвост и, взяв сумку с водой, полотенцами и хлебом, пошла.
Когда Генри тогда её увидел – у него, кажется, пропал дар речи.
– Я думала, ты более разговорчив, – улыбаясь, сказала тогда Агата, а он еще пару мгновений просто смотрел на неё, силясь издать хоть звук.
– Почему перешла? – спросил он, когда наконец справился с вихрем эмоций.
– Подумала, что тебя должен хоть кто-то кормить, – Агата пожала плечами, – раз уж ты умудрился не понравиться всем сестрам милосердия сразу.
– В Лазарете быстро не отработаешь, – заметил демон, пока Агата смачивала полотенце.
– Я вроде бы никуда не тороплюсь, – отозвалась Агата, и это была правда. Глупая, наивная Агата Виндроуз всерьез не могла наступать на горло своим эмоциям. Ей было сложно видеть смерти людей, ей было сложно причинять вред демонам, даже защищая людские души, и ей было просто невыносимо наблюдать муки распятых демонов. А вот поддержка измученных обитателей полей – эта работа, пока что, имела хоть какой-то смысл. Все же должны быть равны перед небесами, да? И пусть Генри хоть тысячу раз демон, но в первую очередь он – живая душа, которую нельзя лишать того милосердия, которого для него хотел сам Создатель. Она выдержит. Все что угодно.
Так думала Агата, но сегодня, после слишком откровенного намека демона, она впервые испытала неприятную слабость и желание отказаться от этой работы. Подумать только, бедная Рит, ей-то довелось слушать о том, какие непотребства демон бы с ней проделал – и он-таки не остановился на одном намеке, нет, он рассказывал подробно, обстоятельно – Рит во время исповеди рыдала так, будто он её раздел и вывел голой в людное место. Тогда, обнимая и успокаивая подругу, Агата думала, что она преувеличивает, что это можно было стерпеть, но сейчас…
Что если Генри вздумается проделать подобное и с Агатой. Как ей выполнять свои обязанности, если у неё будут трястись руки, за спиной будут кашлять страхи, а сама она, разумеется, будет чувствовать себя будто котлета во время жарки.
Из размышлений Агату выводит Джон, осторожно щелкает перед её носом пальцами, и Агате приходится отложить все эти переживания на потом.
– Устала? – мягко спрашивает он. – Ты же сегодня была у Исчадий, да?
– Ага, – отзывается Агата, изучая лицо друга. Он выглядит бодрым – этот светловолосый серафим, с удивительно красивыми, тонкими губами. Агата изрисовала этой формой губ уже не один лист – одними лишь губами, в разных вариациях положения рта, да и в принципе – она регулярно любуется губами Джона, наверное, именно поэтому столь многие убеждены, что она в него влюблена. Но нет, ни в коем случае. Агата не хочет даже думать о подобных вещах. Красивые черты можно найти у каждого человека, не считать же, что Агата влюблена во всех людей, это слишком ветрено!
– Чувствую, Хартман снова взялся за старое, – вздыхает Джон и, прихватывая Агату за локоток, тянет её в столовую. Здесь можно съесть все, что приготовили из амброзии великие эйды, здесь можно наконец расслабиться после тяжелого дня.
Амброзия – то, чем делятся с чистилищем щедрые эйды, пища для бессмертных душ, которой придают вид обычных блюд, которые готовят люди. Как и демонам, всякой бессмертной душе нужно питаться, иначе ослабевшая душа становится слишком чувствительной к искушениям. Так или иначе, без пищи бессмертные долго с праведным образом жизни не протянут.
Эйды – высшие сущности, бессмертные души, познавшие очищение от страхов, греховных помыслов, всего, что свойственно смертным. Они снабжают чистилище всем – едой, одеждой, бытовыми мелочами. Они облекают мысль в форму, для них не существует никаких пределов, они делают только то, что желают, но желают они почему-то помогать заблудшим грешникам, называя их всего лишь детьми. Им незнакомы страх, боль и огорчение, им совершенно никаким образом нельзя навредить. Стать эйдой, чистой душой, мечтают очень многие, таковых даже больше, чем желающих переродиться.
Джон сажает Агату за стол, приносит чай и какие-то пирожные. Плевать, как оно выглядит, это все равно амброзия, которой придали другую форму, привычную для вечно-торопящихся грешников, чтобы они хоть в чем-то ощущали неизменность, хоть в чем-то могли быть уверены. И у амброзии всегда тот вкус, которого ты хочешь, например, сейчас на языке у Агаты нежный фисташковый крем и хрустящее воздушное тесто.
– Ну рассказывай, – улыбается Джон, и Агата внезапно рассказывает, потому что держать в себе становится уже совершенно нереально. Невыносимо молчать об уже четвертом намеке Генри на то, что Джон питает к ней, Агате, некое желание, о провокационных намеках Генри в свою сторону, и вообще невозможно при этом всем не захлебываться в эмоциях, в совершенной панике, потому что Агата совершенно не искушена в чувственных вопросах, её человеческий опыт вспоминать совершенно не хочется – он слишком омерзителен, а в Чистилище она занималась чем угодно, но не романтической самореализацией.
Джон некоторое время молчит, затем вздыхает, находит на столешнице ладонь Агаты и осторожно её сжимает.
– У Хартмана тяжелый характер, милая, – произносит он, – но мне кажется, что нет такого испытания, что ты бы не вынесла.
– Ну, я многое не вынесла, – Агата смеется, стискивая его пальцы, пытаясь удержаться за них, как за якорь спокойствия.
– Поиск своего места это не проваленные испытания, – качает головой Джон, – но сейчас ты сделала осознанный выбор, насколько я знаю – ты довольна своей работой, и разумеется, небеса хотят проверить тебя – выдержишь ли ты тот груз, за который берешься.
Тяжелый вздох слетает с губ Агаты. Да, она должна выдержать. Пусть демон и задевает её за больное, заставляет её страхи вновь шевелиться в груди – она справится, потому что только в Лазарете она ощущает то незыблемое спокойствие, что светится сейчас на лице Джона. Он не раз рассказывал ей о том, почему ему нравится быть стражем, и делал это настолько вдохновенно, что Агата и сама рискнула попробовать себя в этом. Пусть у неё не получилось, но её друг очень упоен своей деятельностью. Его работа – его стержень, что удерживает его от греха. И ей стоит взять с него пример.
Они с Джоном допивают чай, съедают пирожные, болтая о ерунде, доходят до общежития Агаты. Лишь там, у высокого белого здания, блестящего в небесах стеклами, когда приходит время прощаться, Джон сжимает руку Агаты и, заглядывая в её лицо, тихонько спрашивает:
– А если ты узнаешь, что Хартман прав насчет меня, что ты скажешь?
Освобождение (1)
– Ты настолько рано, что я аж подумал, что тебя заинтересовало мое предложение, – на лице Генри настолько нахальная улыбка, что невольно хочется кинуть в него полотенцем. Однако, он не виноват в том, что её сюда принесли ноги, раз принесли – значит, она вполне может вытерпеть его комментарии.
Агата садится напротив креста, обнимает колени руками. Она чувствует себя растерянной. Джон разумеется не потребовал от неё ответа «прямо сейчас», но именно в ту секунду она ощущала себя лишь только оглушенной, и глаза сами по себе порывались пустить несколько расстроенных слез.
– Что, Миллер наконец-то рассказал тебе, что мечтает снять с себя штаны и поиметь тебя? – с любопытством спрашивает Генри, и Агата лишний раз замечает, насколько же у него живое, открытое лицо. Нет, такой может задеревенеть, напустить на себя холодность, но она будет ему как чужая, как будто фарфоровая маска.
Агата выдыхает, бросая на демона красноречивый взгляд, замечает, как он прикусывает губу, и ощущает себя виноватой. Она тут со своей ерундой, а он по-прежнему распят и по-прежнему приговорен к неунимающейся боли.
– Извини, я, наверное, мешаю, да?
– О, мешай, пожалуйста, на здоровье, – выдыхает Генри, чуть содрогаясь, – хоть какое-то развлечение.
Агата снова утыкается подбородком в колени. По идее, с этими всеми переживаниями ей нужно идти в исповедальню – сестры помогут, а если не помогут, то хотя бы выслушают, скажут что-то в поддержку. Но не хочется идти туда, кажется, сегодня там дежурит сплетница Селин, которая вроде бы и не болтает о том, что выслушивает, но все равно её в этом подозреваешь. Почему ноги принесли Агату сюда – к язвительному нечестивцу, она особо не понимает. Но раз уж она тут, она тут и останется. Столько, сколько выдержит, конечно. В конце концов, не зря посещения этого слоя ограничивают всего по две смены в неделю. Местное солнце выжигает до пепла все, что в тебе желает греха. Говорят, некоторых работников, которые никак не откажутся от пристрастия к грехам, водят сюда в качестве профилактики греховной жажды.
– Джон мне друг, – недовольно произносит она, – неужели настолько принципиально все довести до постели?
– Да брось, подумаешь, дружеский перепих, – ухмыляется демон, – это настолько несерьезно, что можешь переспать с ним и забыть.
– Нет, – Агата категорично качает головой, игнорируя его насмешливый тон, – нереально такое забыть, нереально отнестись к такому, будто он зайдет ко мне «чая попить».
– Знаешь, что забавно, – Генри отбрасывает с плеча косу за спину, – ты хочешь, чтоб я тебе сейчас рассказал, что ты чувствуешь, так?
– Да кто меня знает, чего я хочу, – Агата пожала плечами, – я и так знаю, что я чувствую. Недоумение. Недовольство. И вообще не понимаю, что он во мне нашел. Между прочим, красивый парень, не одна девчонка по нему сохнет.
– О, погоди, погоди, – демон вдруг преисполняется подозрительным энтузиазмом. – Хочешь скажу, что он в тебе нашел?
Агата смотрит ему в глаза и понимает – он сейчас размажет её тонким слоем, одними только описаниями каких нибудь «удивительно чувственных губ, которые так и просят поцелуев», если он чуть-чуть понизит тон и будет говорить с легким придыханием, то даже если он будет читать вслух академический справочник, будет казаться, что говорит он о чем-то бесконечно развратном. И после этого она не просто сбежит – она попросту расплавится от неловкости. Возвращаться после этого будет еще сложнее.
– Нет, спасибо, я уже представила, – бурчит она, и губы Генри разъезжаются в довольной улыбке.
– Я тебе потом тогда расскажу, – то ли обещающим, то ли угрожающим тоном заявляет он.
– Ага, уже напугал, правда, – кивает Агата и достает из сумки кувшин с водой. У неё есть возможность унять его боль, и она ею воспользуется. Вообще, сразу надо было выпоить ему воду, тогда даже в начале разговора ему было бы гораздо легче, да только каша в голове отвлекла.
– А тебе не влетит, что ты тут всяких ублюдков вне плана посещений поишь, – с, кажется, искренним беспокойством спрашивает Генри. Все-таки он действительно озабочен вопросом интенсивности её посещений.
– У тебя были пропуски, имеешь право на компенсацию, – Агата поднимает кувшин на уровень его губ, – ну так что, хочешь?
Разумеется он хочет. Он прикладывается к кувшину, как будто является иссохшим растением. Будь у него такая возможность – он бы в этот кувшин нырнул. В этот раз ни капли мимо он не упускает, хотя в любом случае Агата специально повесила на плечо полотенце, чтобы не дразнить его лишний раз.
– Господи, аж в глазах просветлело, – блаженно улыбается Генри, когда кувшинчик пустеет.
– Рада, что тебе легче, – Агата вновь возвращается на землю у подножия креста, затягивает шнурок на горловине сумки.
– Спасибо, – вдруг произносит демон неожиданно мягко, в его искренность очень легко поверить.
– Ерунда, это всего лишь то, что тебе полагалось ранее, – Агата разводит руками и снова задумывается. Почему-то именно здесь ей думается особенно продуктивно, наверное, это потому, что очень хотелось отрешиться от творящегося вокруг. Все-таки сложно представить, как она сможет отказаться от отношений с Джоном и при этом никак его не обидит. Наверняка на их дружбе это скажется. Агата панически боится остаться без друга – она не очень умеет сходиться с людьми, ей чертовски повезло, что Джон оказался настолько надежным, в Чистилище и тут, и там – случаи срывов, и первыми жертвами, потерявшими ключи от самоконтроля грешников, чаще всего становятся именно те, кто считался их друзьями. Может, все-таки стоит рискнуть? Довериться Джону, дать возможность их дружбе выйти на новый уровень отношений? В конце концов, уже столько народу считают их парочкой, почему бы и не попробовать?
Генри, который все это время изучающе смотрит на неё, вздыхает, обращая её внимание на себя.
– Он тебе не нравится, – ровно произносит он, отводя взгляд в сторону, – вот как хочешь, он тебе как мужчина не нравится совершенно. Почему так сложно об этом ему сказать?
– Это его ранит.
– Миллер – не мудак. Он поймет. Сколько вы там с ним знакомы?
– Семь лет.
– Он семь лет просто был с тобой рядом, и его это устраивало. Сегодняшнее признание это всего лишь попытка – может, удастся что-то изменить, но даже если нет – терять тебя он не захочет.
– С чего ты вообще взял это?
– Я бы не захотел, – все так же ровно отвечает демон, – ты – хороший друг. Такими не расшвыриваются.
Неведомо зачем Генри решил выступить в качестве советчика. Возможно, ощущал благодарность за воду, но в таком случае Агата ощущала себя не очень приятно, будто она выменяла у него все эти слова, даже не выменяла – вырвала.
– Я сам сказал вообще-то, – бурчит Генри, по-прежнему избегая её взгляда, – и не из-за воды вовсе.
– Ладно, – неловко бормочет Агата, лишний раз напоминая себе, что с чувствами в присутствии исчадия ада надо как-то посдержанней. Он чует слишком многое. Практически читает мысли.
– Что делаешь? – удивленно интересуется Генри, замечая, что она изменила позу – встала перед его крестом на колени.
– Хочу помолиться о тебе, как и обещала, – Агата складывает вместе ладони, – помолчать можешь некоторое время?
– Попробую, – демон кивнул, глядя на Агату как на невиданное чудо света, – только это не обязательно, слышишь?
– Сама решу, молиться мне или нет, позволишь? – Агата одаривает его резким взглядом, Генри изображает на лице суеверный страх, но исключительно для того, чтобы прикрыть им растерянность, кажется, ничего подобного он не ожидал.
Агата понятия не имеет, что он натворил при жизни, как он грешил пока считался «на исправлении», просто сейчас ей конкретно кажется, что есть в его душе стремление к правильным вещам, не к греху. Даже его капризы были вызваны нежеланием чужой фальши, хотя с понятием «добродетель» ему еще предстоит знакомиться. Все же он не конченный ублюдок, в нем шевелится человеческое, и неплохо бы, если наказание для него стало хоть чуточку мягче. И если для этого понадобится произнести тысячу молитв – она, пожалуй, прочитает, лишь бы помогло. О молитве о прощении грехов Агата раньше лишь только слышала, точного текста она не знает, однако, искренне предполагает, что душевный порыв компенсирует ей огрехи в исполнении. И порыв действительно оказывается настолько сильный, что Агата шепчет и шепчет, фразу за фразой, слово за словом и никак не может остановиться. Её переполняет сочувствие к несчастному распятому, ей довелось лишь раз соприкоснуться с его крестом– и все её тело содрогалось при этом воспоминании, но он прикован к кресту уже не первый десяток лет, и, честно говоря, Агата хочет сделать хоть что-то, что помогло бы ему оказаться освобожденным от наказания, но все, что она может – это умолять небеса о милосердии, задыхаясь от собственной настойчивости, не замечая бегущих по щекам слез.
В голове гудит, когда она наконец находит в себе силы замолчать и открывает глаза. Генри смотрит на неё печальным взглядом и не говорит ни слова. Как бы то ни было – еще чуть чуть, и ей придется уйти, оставив его тут в одиночестве, предназначенным для одних лишь мучительных кар, но она может ему дать сейчас лишь только свою молитву.
Она взмахивает крыльями, поднимаясь над землей, и подается вперед, как можно ближе к нему, настолько близко, чтоб смочь коснуться его влажного от пота лба своими пересохшими губами. В эту секунду она не боится боли, что грозит ей, соприкоснись она с крестом хоть кончиком крыла. Она готова принять это наказание, это малая плата за возможность его приободрить.
– Держись, – шепчет она, ловя его опустошенный взгляд.
А затем его оковы размыкаются, и демон падает на землю.
