Текст книги "Дьявол на испытательном сроке (СИ)"
Автор книги: Джина Шэй
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)
Осколки (1)
Когда начинает покалывать знак «альфа» на запястье, Агата стоит под горячим душем, надеясь, что раскаленные струи воды смоют не только слезы, текущие по её лицу, но и её саму, состоящую из какой-то совсем непотребной грязи.
Она помнит каждую секунду вчерашнего вечера. Каждый чертов поцелуй. Каждое чертово прикосновение рук Джона – нежных, ласковых рук, она помнит все это даже слишком хорошо, и от этого хочется выть особенно надсадно. И объяснений произошедшему у неё так и не появилось.
После того как спустя семь часов после отравления её душу очистили от яда Винсента, после того как она вновь обрела форму, вновь глотнула воздуха, когда боль, выворачивающая душу наизнанку, отступила, и страхи, захлестывающие безжалостными волнами, перестали казаться настолько правдивыми – тогда было слишком страшно оставаться одной.
Почему она не пошла к Генри? Ведь это как раз было самым понятным и объяснимым действием. Ведь именно рядом с ним она всегда чувствовала себя в абсолютной безопасности. Сейчас Агата понимает, что вряд ли стоило верить на слово Винсенту, который наплел ей про Генри и Джули. Почему она понимает это только сейчас? Почему не поняла вчера? Почему она, тысяча чертей её дери, пошла и переспала с лучшим другом?
Это бы и хотелось списать на яд суккуба, на какое-то нетрезвое состояние ума, но нет, не было никакого тумана в голове. Агата даже слишком четко помнит, как сама потянулась к губам Джона, как сама отказалась останавливаться, когда он ей таковой шанс предоставил. И от того становилось еще более мерзко на душе. Так ли уж неправ был Винсент, именуя её «подстилкой»? Подстилка и есть, раз в голове так ничтожно мало зацепок для принципов.
Что ей делать – Агата пока не очень представляет. Все, на что ей пока хватило решимости, – это признаться Джону, черт возьми, теплому, искреннему Джону, что она вчера думала не головой… И нет, Джо, так не надо было, это не знак судьбы. Сложно описать, насколько кипучие, разочарованные глаза были в этот момент у Джона. И все, на что хватило Агаты, – сбежать от этой его обиды, выдавив напоследок жалкое «Прости». Будто был в этой просьбе о прощении хоть какой-то прок. Будто могла она хоть на каплю скрасить его боль. Была в этом побеге особенная подлость – ударить, ранить в самую душу, а затем покинуть место преступления, чтобы раненый справлялся сам. Но как она могла исправить ситуацию? Она не могла ответить Джону взаимностью, не могла ему лгать. Черт возьми, она сегодня даже не посмела к нему прикоснуться, тронуть за плечо, до того пусто и холодно стало между ними. И да, все было понятно. Потому что так вышло, что Агата прошедшей ночью Джона жестоко обманула. Дала тот аванс, который давать ни в коем случае не стоило.
– Я не думал, что ты можешь вот так… – тихо сказал Джон напоследок, и все, что хотелось Агате, – отхлестать саму себя по щекам. Возможно, от пары пощечин ненависти к себе в её душе поубавилось бы. Но нет. Никто не спешил марать об неё руки, никто не спешил облегчать ей судьбу. И правильно. Это было жестоко и справедливо – швырнуть Агату в черные, удушливые объятия презрения к самой себе. Если бы она была суккубом, если бы Джон был хоть чуточку менее серьезен в своем к ней отношении – наверное, было бы проще. В принципе, существовать без каких-то моральных ограничений просто. И единственное, что хоть как-то сейчас утешало – так это осознание того, что если Агата сейчас понимает всю омерзительность собственного поведения, значит, не все еще потеряно, и когда-нибудь она может и сможет называться достойным человеком. Правда, сейчас кажется, что вряд ли это вообще когда-нибудь наступит.
От дресс-кода сегодня придется отклониться, вместо блузки Агата надевает плотную темную водолазку с длинными рукавами. Хотя скрыть следы от собственных зубов на тыльной стороне запястья это все равно не помогает. Синяками изукрашена вся рука, на ней не было ни единого живого места. Это помогло сдержать в себе большую часть рыданий, удержало от того, чтобы стечь в жалкую кучку соплей от удушающей выматывающей истерики. Как ни крути, а натура у Агаты просто восхитительно жалкая, чуть что – принимается рыдать. Даже когда не хочешь плакать, не хочешь быть слабой – никак не можешь повлиять на ситуацию, приходится вытаскивать себя из этого слезливого болота.
Чтобы подняться на два слоя выше, Агате приходится спуститься к дежурному вахтеру. Её жетон при сборе её души не нашли, а новый нужно брать у Артура, раз уж Агата сейчас числится закрепленной за штрафным отделом. Зачем её жетон понадобился Винсенту, было не очень понятно, у него был свой, но факт оставался фактом. Вчера на слой стражей Агата поднялась при помощи Кхатона.
На людях держать себя в руках проще. Душа выстывает, откладывая самоуничижение на второй план. Поэтому, заходя в кабинет Артура Пейтона, Агата даже не вздрагивает, замечая Джона. Тот на неё тоже не реагирует. Не бросает даже скользящего взгляда, и лицо его совершенно неподвижно. Сердце снова болезненно сводит чувством вины, снова щиплет в глазах, поэтому Агата торопливо отводит от Джона взгляд.
– Что случилось? – осторожно спрашивает она.
– У ваших подопечных три неявки из четырех, – Артур приподнимает голову, отрываясь от бумаг, – и на знаки они не отвечают.
Мир продолжает рассыпаться, растекаться, рушиться будто песочный замок под морскими волнами. Вся её работа вдруг оказывается какой-то хрупкой, бессмысленной, и сама Агата чувствует себя на грани сознания, тихонько сползая в кресло у стола мистера Пейтона.
– Кто? – произносят пересохшие от волнения губы. Только бы не…
– Коллинз, Хартман и Эберт…
Агата с трудом слышит что-то после фамилии Генри. Он сбежал. Он все-таки сбежал…
– Что-то уже известно? – Агата пытается говорить не измученным тоном. Получается. Плохо, но получается – голос все равно подрагивает, но хоть не срывается так, как мог бы.
– У Хартмана отрицательная динамика, – голос Артура практически стерилен, – но я в ней разбираюсь, динамика странная.
– Как может быть странной отрицательная динамика, – с легким раздражением интересуется Джон. Агата не хочет подозревать его в предвзятости, не хочет, но… Нет, он просто опасается. Имеет обоснования. Имеет же?
– Может, – рассеянно отзывается Артур, – я вижу смягчающие коэффициенты. И факты.
– Какие к черту факты, – вспыхивает Джон, – он сбежал. Сорвался. Чего ты тянешь, Артур, если пора начинать на него облаву.
Паника накрывает Агату черной пеленой. Облава. Для Генри это значит только одно – его вернут на Поле, а в случае оказанного сопротивления – Орудия могут отправить его в ад. Если им только покажется, что задержание Генри невозможно. И все это… Все это с ним из-за неё…
Все это утро от мыслей о Генри было даже слишком черно на душе. Степень вины перед ним, перед чувством к нему не измерялась никакими рамками. Именно из-за вины перед Генри Агата приводила себя в чувство болью. Потому что это было, пожалуй, самое страшное предательство в её жизни. С учетом того, как Генри и Джон вообще взаимоотносятся друг к другу – еще и подло бьющее по больному месту. Возможно, не стоит самообманываться, но, судя по реакции Генри на произошедшее, – он ей все-таки дорожил. Видимо, очень сильно, раз покинул Чистилища после произошедшего. И это делает вину Агаты еще более невыносимой.
– Анджела тоже требовала начать облаву, – спокойно замечает Артур, не отрываясь от бумаг, продолжая что-то в них высчитывать, – я наложил вето.
– И какое же у тебя обоснование? – свистящим шепотом интересуется Джон. – Почему ты решил, что с Хартманом стоит ждать?
– Джон, я вообще могу ничего не объяснять, – Артур пожимает плечами, – ты знаешь, что это право у меня есть. Ты знаешь, насколько редко я к нему прибегаю. Анджела тоже была недовольна, но как видишь – согласилась.
– Я вижу, что её тут нет, – устало отвечает Джон, кажется, испытывая желание уже окончить бессмысленный спор, – но все-таки я хочу знать причины. Ты запретил начать розыск и Эберт? И Коллинза?
– Нет, – Артур качает головой. – Коллинз сбежал вчера, да еще и отравил душу Орудия Небес, у Эберт вообще куда более сложная ситуация, и она украла чужой жетон для побега. Здесь я не буду спорить с розыском. Пусть Анджела хоть всех ищеек по следу пускает.
– Вето предполагает, что как минимум неделю мы не будем поднимать вопрос Хартмана, – продолжает Джон, – но разве через неделю он по прогнозам не окажется слишком силен, чтоб мы смогли с ним совладать?
– Пять Орудий? – скептически уточняет Артур. – Вчетвером когда-то совладали, а впятером не совладаем?
– Я не уверен, что она нам поможет, – сердито произносит Джон, бросая взгляд на Агату, и от его резкости Агату накрывает еще сильнее, – её сила еще совершенно не раскрыта. Её отравил суккуб. Она слишком уязвима, а к Хартману – еще и предвзята.
– Значит, наша задача – раскрыть потенциал мисс Виндроуз, – невозмутимо отзывается Артур, – и чтоб ты понимал, Джон, прогнозы ошибаются. Хартман уже практически на пике своей демонической формы. День-два ничего не изменят.
– Кроме количества пострадавших душ, – Джон несогласно качает головой. – Разве они у нас не в приоритете?
– К твоему сведению, – сухо замечает Артур, – Хартман с момента побега не отравил ни единой жертвы.
– Времени у него было немного.
– У него было достаточно времени, – отрезает Артур, – достаточно для того, чтобы уничтожить ключ-жетон, сцепиться с бандой бесов, отделать их до такого состояния, что защитники мисс Свон даже спустя некоторое время смогли арестовать их без сопротивления.
– Мне мерещится «но» в твоих словах, – в тоне Джона сквозит усталый интерес.
– Но при этом Хартман не тронул ни душу, из-за которой сцепились бесы, ни сборщика, который эту душу должен был забрать, – кажется, Артур уже устал что-то объяснять, – вот как хочешь, Джон, но вето вы можете оспорить только в случае, если появятся жертвы.
– Ты что-то недоговариваешь, – Джон раздраженно отмахивается, будто понимая всю бессмысленность происходящей беседы, – но раз уж ты все решил, позволишь мне уже заняться работой?
– Да, разумеется, иди, – Артур кивает, – и извини, что задержал.
Агата шевелится, ловит взгляд Артура и замечает, как он качает головой. Ей уходить пока не стоит.
Когда Джон уходит – в кабинете Артура становится тише. И спокойнее.
– Не могу не заметить, что вы на себя не похожи, мисс Виндроуз, – Артур смотрит на Агату пристально, изучающе, – и не все объяснимо последствиями отравления. Вы совершенно не спорили с мистером Миллером, а ведь могли бы. Я же знаю, что за своих подопечных вы очень сильно переживаете.
– Я… – Агата едва находит в себе силы заговорить, – я сейчас не уверена, что могу быть объективна.
– Мисс Виндроуз, объективность – это иллюзия и самообман, – мягко улыбается Артур, – но защитник демонов – вы, не я. Если бы у меня не было причин защищать свободу Хартмана – кто бы его защитил, если вы сдались без боя?
Агата виновато опускает взгляд. Да, ей действительно стоило найти в себе силы спорить с Джоном. Защищать Генри. Потому что дело же не только в том, что он для неё безумно дорог, дело и в том, что он действительно изо всех сил пытается победить в борьбе с самим собой. Но нет. Не спорила. Боялась услышать обвинение в предвзятости. Боялась снова обидеть Джона. И предала Генри еще раз.
– У вас померкшая аура, – Артур произносит это, будто медицинский диагноз, – возьмите отгул, юная леди, и желательно вам сегодня молиться исключительно о себе. Яд суккуба очень токсичен. Душу после него восстановить в её форме легче, но окончательное исцеление занимает время.
– Не уверена, что смогу сегодня находиться в одиночестве, мистер Пейтон, – устало возражает Агата, – мне бы лучше заняться работой, потому что…
– Вы мне можете не объяснять, – осторожно замечает Артур, – изменения в счете Хартмана связаны с вами. Я уже изучал и вашу кредитную статистику, и статистику мистера Миллера.
У Агаты вспыхивают щеки. Хотя нет. У Агаты вспыхивает все. От стыда хочется немедленно сгореть, желательно до пепла.
– Я вам настойчиво советую, мисс Виндроуз, – аккуратно произносит Артур, – просмотреть статистику мистера Коллинза внимательно. Обратить внимание на коэффициенты.
– При чем тут это, – Агата удивленно поднимает глаза.
– Вопреки всему моему опыту, – медленно отвечает Артур, – я не очень сведущ в вопросах побочных действий суккубьего яда. Я знаю о их наличии, но не о действии. Сами понимаете, сколько у нас было суккубов, готовых к сотрудничеству. У мистера Коллинза в записи об отравлении вас указаны дополнительные отягчающие коэффициенты. Небеса не дают мне пояснений, почему они видят в этом преступление. Но видел я и то, что ваша… легкомысленность… была в ноль сведена другим коэффициентом. Небеса убеждены, что выбор, сделанный вами, – не был вашим.
Наверное, Агате должно быть от этой мысли легче. Так хочется уцепиться за неё, оправдать себя, сбросить с плеч невыносимый груз вины. Но слабовольно этим оправдываться. И в любом случае последствий не отменит, даже если окажется, что Артур прав.
– Вы за этим просили меня остаться, мистер Пейтон? – вымученно Агата пытается улыбнуться и вернуться к деловой стороне вопроса.
– Нет, – Артур качает головой, – не за этим.
Так она и думала…
Осколки (2)
– Вам помочь?
Генрих чуть приподнимает голову, поворачивается к монашке, которая на него смотрит. Пожилой, благообразной монашке с потрясающе сильным запахом, который не перебивают даже ароматы церковных масел.
– Нет, спасибо, сестра, – механически улыбаются его губы, и он снова затихает, утыкаясь лбом в спинку стоящего впереди кресла. В конце концов, чтобы слушать гимн, ведь совершенно не обязательно сидеть прямо, да? Генрих немыслимой силой игнорирует чутье и вообще дышит ртом, лишь бы не вдыхать лишний раз человеческих запахов. В церкви легче, тут со всех сторон святые символы, они давят голод. Тут все пропахло благовониями, толком и не разберешь, где на самом деле запахи душ. Вечером придется уйти, оказаться на темной улице, перекинуться в боевую форму, потому что чертово тело в смертном мире испытывает дискомфорт от холода и голода. Идиотские условности. Ладно. Ночь он перетерпит. А потом снова найдет какую-нибудь церковь, будет плавиться мозгом, слушая гимны и проповеди, и пытаться обмануть чутье. Как там говорил Кхатон?
«Голод – есть ощущение смертной оболочки. Его возможно игнорировать»
Хорошо ему, наверное, бросаться такими громкими заявлениями. Даже если допустить, что эти ощущения «фантомные», чувствуются они вполне себе по-настоящему. Да, Генрих в курсе, что не должен испытывать голод физическим телом, просто потому что телом он уже умер и, по идее, должен бы не зависеть от физиологии. Но души в Чистилище тоже питаются, тоже не могут пойти против своей природы, привыкшей к системе. И это души, у которых нет демонических меток, демонических особенностей, и голода демонического у них нет. А что делать Генриху, как ему отрешиться от материальной оболочки, в то время как это вполне себе часть его сущности?
Над ухом снова покашливают. Кажется, он все-таки напрягает монашек. Пора уходить. Генрих выпрямляется, вновь оборачивается в сторону собеседника и видит перед собой Артура Пейтона. В опущенной руке архангела – рапира, и Генрих прекрасно знает, что это такое и зачем оно вообще нужно.
– Пойдем поговорим, – Артур кивает в сторону выхода из храма. Что ж… Генрих не обманывался. Скрываться вряд ли удалось бы долго. Однако, вопреки его ожиданиям на улице его не встречает Триумвират во всем его Орудийном блеске. Лишь только люди с их чертовыми запахами, так обостряющими чувство голода.
– Пойдем-ка туда, присядем, – Артур шагает к летней веранде какого-то кафе. В Лондоне сейчас вполне себе май, и Генрих находит это неплохим стечением обстоятельств, в конце концов, окажись на улице декабрь, пришлось бы дольше гулять в боевой, неуязвимой к холоду, но вечно голодной, куда более зависимой от инстинктов форме.
Артур опускает рапиру прямо на стол, бросая рядом и небольшой тканевый сверток.
– Вопрос – что мешает мне отправить тебя в ад прямо сейчас, если достаточно одной царапины этой дрянью, и плевать, что ты архангел? – скептически интересуется Генрих, разглядывая резьбу на костяной рукояти. Ведь и правда ничего не стоит, один лишь небольшой рывок, и ключ от ада в руках Генриха. Когда-то он даже фехтовал. Вечность назад.
– А вот на этот вопрос ты мне ответь, Генри, – мягко улыбается Артур, – что тебе мешает, а?
Идиотский вопрос. С идиотским ответом, который Генрих уже говорил для Триумвирата. Он не хочет на поле больше. Именно эта мысль заставляет его держаться, именно ею он руководствуется сейчас, когда нужно изобрести альтернативные экзорцизму методы контроля голода.
– Тебя кто-то страхует? – скептически спрашивает Генрих, окидывая взглядом улицу. – Миллер сидит где-нибудь на крыше и ждет лишней возможности меня поджарить?
– Нет, – Артур практически смеется, – я вообще не предупреждал Триумвират об этой встрече.
Вообще-то он может лгать. Очень даже легко. У него нет запаха, да и по спокойной непроницаемой физиономии сложно считать больше, чем Артур хочет, чтобы с него считывали. Но почему-то Генрих не сомневается в искренности Артура. Он здесь действительно один. И почему-то его действительно не волнует, что Генрих может рискнуть и завладеть самым опасным оружием, данным Небесами архангелам. Демон с ключом от ада… Вообще, это довольно жутковатая картинка, ведь при помощи этой рапиры путевки в ад выписываются мгновенно, без суда и следствия. И никаких апелляций, одна царапина – и до свидания.
– Ты что-то хочешь, Пейтон?
– Это тебе, – Артур пододвигает сверток к Генриху.
– У меня вроде не день рождения, – Генрих морщится, но разворачивает. Просфора. Чертова куча просфоры.
Практически сутки голодовки сказываются, первые две лепешки Генрих глотает, практически не жуя. Спасибо Пейтону, что не пялится на демона во время еды, Генрих мог и подавиться от косого взгляда.
– У меня цифры не сошлись, – задумчиво произносит Пейтон, глядя на торопящихся мимо людей.
Генрих молча жует, ожидая продолжения. Медленнее, медленнее, еще медленней!
– Анджела принесла мне семь ордеров на задержанных бесов, – Артур действительно продолжает, – но по твоей кредитной сводке от твоих рук пострадали трое. Причем один из них сбежал, потому что его фамилии в ордерах нет. Получается, всего их было восемь. Как ты обезвредил пятерых? Да так, что они скулили и не могли шевелиться аж до появления патрульных.
Сложный вопрос. Для того, чтобы на него ответить, нужно вспомнить первый час в смертном мире, когда демон рванулся изнутри, будто взведенная пружина. Когда всю сущность Генриха наизнанку выворачивало от боли и ярости. Стоп. Не думать о причинах. Так проще. Вечно, конечно, игнорировать этот вопрос не удастся, но кажется, говорят, что время лечит. Вроде правду говорят, кому как не Генриху знать об этом.
– Так как, Хартман, – деловито повторяет Артур, – и почему с прошлой ночи у тебя пассивный коэффициент уменьшения кредита появился? Что с тобой произошло ночью?
Объяснить сложно. Генрих действительно не знает, как это объяснить. Проще показать. Впрочем, он не уверен, что у него получится.
Клубок боли по-прежнему легко ощущается, только теперь не в руке – в груди, на уровне сердца. Постоянного беспокойства он не причиняет, лишь если о нем вспомнить, обратить внимание. Генрих тянет изнутри клубка тонкий клок, самый маленький, слабый – в конце концов, это не просто боль, это боль распятия, а Артуру вроде как и чувствовать-то её не за что, а затем демон касается раскрытой ладони Пейтона одним пальцем, через который и проводит линию боли.
Артур аж вздрагивает, отдергивает ладонь. Нет, не ошибка. Он это чувствует.
– Что это? – тихо спрашивает он, растирая руку.
– Не знаю, – Генрих пожимает плечами, – во время драки я этим… взорвался. Безумно злился на идиотов, которые совершенно не понимают, что их ждет за их грехи. Хотел донести до них эту прекрасную истину. В наивной надежде, что это их урезонит.
Генрих не добавляет, что после этого «взрыва» и его тело оказалось скручено болью. Просто для него она была привычна и не ослабила настолько сильно. Зато в душе после вспышки стало блаженно пусто – гнев будто притух, прогорев до пепла. Артур смотрит на Генриха как на произведение искусства.
– Потрясающе, – он недоверчиво качает головой, – и ты это… чувствуешь? Постоянно?
– Не постоянно, слава небесам, а то уже озверел бы, – Генрих снова отстраняется от ощущения «клубка», и боль действительно исчезает.
– Вы готовы сделать заказ? – сбоку подходит девушка. Генрих практически принудительно заставляет себя не смотреть ни на голые ноги, ни на откровенный вырез блузки. Это слишком для того, чтобы демон внутри не начинал заинтересованно шевелиться. Ублюдская сущность. Даже когда тошно задумываться о подобных вещах, она все равно норовит задуматься.
– Спасибо, нет, юная леди, – отмахивается от официантки Артур… И девушка отходит.
– Она тебя видит? – Генрих поднимает взгляд. Артур равнодушно пожимает плечами.
То, что официантка видит Генриха – нормально. У него достаточно сил, чтобы неделями шляться по смертному миру в материальной форме. То, что официантка видит Артура – не может не вызывать вопросы. Этим приятно занять мысли. Хоть чем-то, лишь бы вытеснить эту опостылевшую тоску.
Душа по-прежнему опустошена и будто бы надсадно ноет, требуя, чтоб её чем-то заполнили. Нет уж. Не будет он потакать этому желанию сейчас. Уж лучше пустота, чернота, холод.
– Занятно, – Генрих задумчиво ломает зубочистку, – к слову, Арчи, а почему ты единственный архангел, чей дар воздействует на смертный мир?
– Тебе насколько еды хватит? – Артур слегка ухмыляется, но на вопрос отвечать явно не собирается.
– Ты не потащишь меня обратно? – удивленно уточняет Генрих. На самом деле он долго ждал, когда поднимется этот вопрос, потому что именно в тот момент пришлось бы делать ноги. Обратно Генрих не хочет.
– Зачем? – Артур пристально смотрит на Генриха. – Ты же знаешь нашу политику – мы ни к чему не принуждаем. Наша задача при работе с демонами – помогать справляться с голодом. А работать или нет – вы решаете сами. И где работать – тоже сами решаете.
– Разве я не нарушил испытательный срок? – скептически замечает Генрих. – Не пришел на явку, подрался, все такое…
– Генри, – Артур вздыхает и смотрит на демона, как на первоклассника, – я писал условия испытательного срока для бесов. Не для исчадий ада. Бесы гораздо более управляемы, им не сложно выдерживать прописанное расписание. Для исчадий ада, я уже говорил, регламент следует скорректировать.
– И ты хочешь… скорректировать? – Генрих даже не удержался от улыбки.
– Насколько тебе хватит просфоры? – повторяет Артур деловито. – День? Два?
– Чуть больше суток, – Генрих щурится, прикидывая примерную частоту перекусов.
– Хорошо, – Артур кивает и встает из-за стола, – значит, завтра вечером встречаемся.
– Какое романтичное предложение, Пейтон, – отстраненно фыркает Генри, а в душе снова тоскливо что-то выворачивается, – где?
– Я тебя найду, – туманно отвечает Артур, – за это можешь не волноваться.
После такого невнятного ответа Генрих озадачивается и вопросом – а как, собственно, Пейтон нашел его сейчас. Один. Без демона-ищейки, который бы мог провести его по следу Генриха до церкви. Да и Генрих не дурак, от места драки порядком попетлял и вообще в церквушку приперся в другом районе Лондона. Нет, сам он, разумеется, смог пройти даже по такому слабому и сложному следу, но на службе у Чистилища не было демонов с аналогичными возможностями чутья. И ведь не грешил же, в храме, отследить его через кредитную сводку точно не получилось бы. Загадка. Кажется, сегодня Пейтон решил поразвлечься и устроить Генриху викторину.
– Артур, – окликает Генрих, и архангел, уже сунувший руку в карман в поисках жетона, вопросительно смотрит на него, – почему ты мне помогаешь?
– Ты поймешь, – Артур пожимает плечами, – сам поймешь, когда придет время.
Хотелось бы понять сейчас. Это бы придало миру хоть какую-то четкость.
– И что мне делать дальше? – устало спрашивает Генрих, перекатывая в руках круглый хлебец.
– Откуда же мне знать? – Артур разводит руками и исчезает.
