Текст книги "Дьявол на испытательном сроке (СИ)"

Автор книги: Джина Шэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Вопрос доверия (1)

Ну вот и допрыгался Генрих Хартман до камеры. Такой светлой чистилищной камеры, чистой, с серыми стенами. Светоч под потолком выжигает глаза – кажется, для создания именно этого клочка огня Миллер призвал всю свою к Генриху неприязнь. Генрих пытается забыться и задремать, к сожалению, в камере полноценно заснуть не получается. Светоч не гасят, чтоб греховный голод ослабить. Не то чтобы Генрих сейчас испытывал в этом потребность. Сейчас обходится без экзорцизма – в конце концов, Генрих даже в камеру зашел самостоятельно, без оков, и ни на кого не бросился. Даже довел сбор души до конца, кстати.

Дурацкое стечение обстоятельств. Почему вот в первый свой выход он встретил именно Джули, с которой его столько связывало. О перспективах нарушения условий испытательного срока думать не очень хочется. И ведь в первый же раз, черт возьми… разумеется, это учтут при разрешении его судьбы. С одной стороны, вроде как проступок-то не такой и значительный, ну подумаешь – не подчинился, с другой – позавчера подмахнул гордыне, вчера – вспышке ревнивой ярости, мелкие срывы происходят чуть ли не ежедневно и не спешат становиться менее слабыми.

И да. Агата обязательно узнает о случившемся. Узнает и о Джули. Хорошо, если Миллер ей не расписал в красках, как Генрих в свое время в компании Джули терроризировал Лондон, еще мог и от себя добавить про их страстные отношения. Было что добавлять, много чего было, хорошо, что Миллер далеко не обо всем в курсе. В общем и целом, чего бы Генрих точно не хотел – так это распространяться о своем количестве женщин перед той, с которой он строил отношения сейчас. И таки девчонка наверняка заподозрит, что у Генриха к Джули что-то всколыхнулось, что, конечно, правда – очень-очень слабенькая, но правда. А ничего болезненней для женщин нет, чем соперница-бывшая. Как будто обесценивает это в их глазах текущие отношения. И пускай ни о каком соперничестве речь не идет, Генрих не собирается менять Агату на Джули, но все-таки самолюбию девушки это наверняка удастся объяснить не сразу.

Дверь лязгает, открываясь. Где-то там приходят в движение замки из освященной стали.

Первым в комнату входит Артур, за ним Агата – быстрая, легкая, стремительная. Генрих ощущает себя предателем, когда она его обнимает. Он сегодня думал не о ней. И чем он особенно лучше всех тех, кого презирал и ненавидел?

И все же она его обнимает, окунает в собственное тепло. Прижимается к нему всем телом, отпускать её категорически не хочется, но приходится.

– Рассказывай, – требует Агата. Чтобы рассказать, Генрих смотрит не ей в лицо, находит точку за плечом.

– Что ты знаешь? – тихо спрашивает он.

– Про неподчинение приказу, – Агата морщится, явно недовольная таким ничтожным количеством информации, – Джон хотел, чтобы ты поймал суккубу, опасную суккубу – как вопит Анджела, – а ты отказался.

– Я просто её знал, – Генрих устало вздыхает, – обычно в нашей среде друзей не бывает вообще, ну а с ней… С ней я провел пять лет.

– Вы дружили? – негромко произносит Агата. Она уже все поняла – это ощущается по запаху.

– Нет. Мы были любовниками, – Генрих выговаривает это на едином вдохе, потому что еще чуть-чуть, и он соврет. Прошлое в отношения тащить не нужно ни в коем случае, но сейчас уже, похоже, от этого не спасешься, – пять лет мы жили как чертова супружеская пара. Потом я ушел, когда Небеса начали на меня активную охоту. Не хотел ставить под удар её. Это только в сказках хорошо, когда «умерли в один день».

– Ты любил её? – в выражении лица девчонки проступает нечто жестокое. Кажется, именно сейчас она расправляется со всем своим нежным отношением к нему. Он не может чувствовать её душевную боль, зато он чувствует, как холодеет от неё запах Агаты. Спасет ли ложь положение? Стоит ли усугублять положение еще и ею?

– Тогда. Я любил её тогда, – Генрих пытается найти в себе силы поднять глаза. Он даже очень хочет, чтобы она спросила про то, что сейчас, хотя… что сейчас он вообще может ей сказать? Чтобы она ему поверила. Нет в жизни никого безжалостней ревнующей женщины, тем более переживающей свой чувственный дебют. Даже правда сейчас будет обесценена, признана не годной, фальшивой, вырванной. Агата достойна, чтобы он сказал ей о этом не в камере изолятора. Будет ли еще возможность сказать позже?

Как же все некрасиво сложилось. Черт, он еще утром был в безумно хорошем настроении и, кажется, даже порывался на романтические свершения, а сейчас, кажется, он своими руками положил эти отношения на рельсы, и невдалеке уже грохочет поезд.

Ему хочется сейчас шагнуть к ней, спрятать в своих руках, прижать в груди, в которой колотится сердце. Но он же знает, как она среагирует, когда так ушла в себя. И только ожогов от защитной молитвы ему сейчас не хватает.

– Мисс Виндроуз, – окликает Агату Артур, потому что тишина затягивается на несколько минут, и девушка вздрагивает. Встряхивает головой. Оборачивается к Пейтону.

– Вы закончили? – уточняет Артур. – Нас ждут.

– Нет, – Агата сужает глаза, прикусывает губу, – не закончила.

Она просто шагает к Генриху, сжимает его ладони… и опускается на колени. Тянет Генриха за собой. Это настолько неожиданно, что Генрих даже не пытается сопротивляться.

– Помолись со мной, – кротко улыбается она. Демон открывает было рот, но встречает прямой взгляд и понимает… Агату сейчас ведет наитие. То самое наитие, по которому она отмолила сначала его самого, а затем Анну. И… ладно. Плевать, что святое слово Генриха ослабляет, ослабит оно и голод внутри.

– Какую молитву читать?

– Искреннюю, – пожимает плечами Агата и опускает голову, закрывая глаза.

Генрих давненько не молился. В последние дни он даже несколько раз поминал бога без толики иронии, но мысль обратиться самому к Небесам ему в голову не забрела.

Он толком не понимает смысла молитвы. Просить о чем-то? Вообще, это кажется решением слабака – просить о том, что можешь сделать сам. Себя победить он должен сам. Небеса ему уже помогли – выжгли в нем немалую толику демонических порывов. Пусть безжалостной болью, пусть не до конца, пусть ежедневно Генриху приходится снова и снова бороться с собой, но все равно сейчас он чувствует себя куда более правильным человеком, чем до распятия.

Ничего он не будет просить. Разве что прощения? Необязательно, чтоб прощали, обязательно попросить… Генрих не знает толком молитв, все уже истерлись из памяти, лишь «Отче наш», который когда-то читал вместе с матерью, приходит на ум. Читает. Тихо, чуть громче чем вслух.

Агата не выпускает его рук из своих теплых ладоней, и в какой-то момент их склоненные головы соприкасаются. Нет, она не отклоняется, кажется, и вовсе не замечает. Генриху хочется открыть глаза, заглянуть в её спокойное лицо, но он пытается сосредоточиться на молитве. И тягостные мысли потихоньку распутываются. Самое главное – сохранять спокойствие. Это сложно, но именно в положении эмоционального нуля легче всего удержаться от слишком резких реакций. Не будь он сегодня в таком приподнятом настроении, куда обдуманней среагировал бы на Джули.

– Вы продолжаете удивлять, мисс Виндроуз, – раздается над головой голос Артура, когда Генрих заканчивает молитву. Не очень понимая, к чему это, демон раскрывает глаза, а потом торопливо закрывает их ладонью. От кожи Агаты исходит сияние. Чистый белый свет, как от чистилищного светила. Во время молитвы Генрих его не замечал, но сейчас, уже раз увидев, свет уже невозможно игнорировать. Впрочем, когда Агата замолкает, сияние начинает меркнуть, пока она молча глядит на свою сияющую руку. Сияние меркнет, возвращается запах Агаты, который, оказывается, практически исчез во время молитвы. Все-таки сила Орудия в ней проснулась…

– Запомнили чувство? – голос Артура, к неожиданности Генриха, подрагивает от волнения. – Сможете добиться его снова?

– Да, думаю, да, – Агата отрешенно кивает головой.

– Хорошо. Юная леди, теперь вы же закончили?

– Да.

Тихая. Спокойная. Что-то для себя решившая. Чужие не озвученные решения не могут не вызывать тревогу. Однако сейчас не время для сцен, не хватать же Генриху сейчас Агату и не требовать от неё разъяснений.

– Тогда не могли бы вы оставить нас на пару минут? – учтиво просит Агату Артур, и та – с удивлением на лице – вновь согласно качает подбородком и выходит из камеры.

– Вот странный ты человек, Хартман, – вздыхает Артур, – вот вроде все делаешь правильно, комар носа не подточит, но что ни день – то лишняя причина для беспокойства. То экзорцизм тебе нужен лишний, то подерешься с кем-то, сегодня заканчиваешь рабочий день в изоляторе. Ты что, не можешь спокойно?

– Ты тоже будешь мне впаривать про правильность предательства, да, Арчи? – огрызается Генрих. Говорить об этом не хочется. Вроде и понимает, что ошибся, но признать это не получается никак. Спасти когда-то близкого человека от боли – разве не правильно?

– Давай ты наконец подумаешь головой, Хартман, – спокойно улыбается Артур, – ты спасал мисс Эберт от распятия, потому что для тебя это в первую очередь – боль, вне всяких сомнений, ты её никому не желаешь. Но ты же понимаешь, что только Гнев Небес помогает вам победить вашу демоническую натуру. Понимаешь же?

Генрих неохотно кивает.

– До распятия, когда мы начали на тебя охотиться, грех захлестнул тебя с головой. Ты и помыслить не мог ни о чем, кроме него. Облава на тебя началась после того, как ты совершенно потерял всякие вожжи. Чем дальше – тем крепче становился твой яд. В результате ты уничтожил одно из Орудий. Сейчас, ты хоть и напоминаешь нам всем непослушного ребенка, но все-таки справляешься с эмоциональными вспышками, голодом, даже иногда напоминаешь сознательного человека. Ты – здесь. А мисс Эберт охотится.

– К чему ты клонишь, Пейтон?

– К тому я клоню, Генри, что будь у нас возможность, мы бы ловили всех демонов еще бесами, потому что у них есть возможность повернуть назад. Есть возможность амнистии. Безусловная. Теперь есть она и у вас, хоть и с условиями, но Хартман, своим бунтом ты портишь перспективы не только себе. Но и той же своей приятельнице, которая с каждым днем становится все опаснее. Чем она опаснее – тем дальше от неё отодвигается перспектива амнистии, понял? Крест просто не сможет быстро выжечь в ней демоническое. Или ты до сих пор считаешь, что самая правильная жизнь – это демоном? Скучаешь по свободе, а?

– Скучаю, – глухо отвечает Генрих, – но возвращаться к той жизни не хочу…

– Сегодня ты сделал своей подружке хуже, – ровно произносит Артур, – она будет ближе к центру Полей, и её крест будет раскален сильнее. Ты же помнишь, как укорял Миллера в своем грехопадении? А у нее будет возможность укорять тебя. Потому что ты мог её остановить и не остановил. Да, разумеется, грешить она будет сама. Но ты отказался ей помогать победить внутреннего демона. Да, Гнев Небес – это больно. Но больно и тем, чьи души вы отравили. Вам попросту возвращают эту боль. Мы бы и рады отвращать вас от пороков другими путями, но нет других путей. И каждый из вас через это должен пройти, коль скоро вы позволяли себе истощать чужие души.

– Я понял.

Самое печальное, что умом Генрих понимает, что Артур прав. Действительно, желай от Джули действительно правильных вещей – помог бы её поймать. Глядишь, через пару лет Агата бы и её отмолила.

– Артур, – Генрих окликает архангела, когда тот, качнув головой, шагает к двери камеры. Тот оборачивается, всем своим лицом выражая заинтересованность.

– Ты все это мне сейчас говоришь почему? – произносит демон, пытливо глядя в лицо собеседнику. На самом деле хочется все-таки услышать, что не все еще потеряно.

– Твоя судьба еще не решена, если ты об этом, – Пейтон расправляется с надеждами без особой жалости, – тебе повезло, что мисс Виндроуз проявила силу Орудия сейчас. Значит, мы можем провести совещание в расширенном составе. А говорю я все это тебе, Хартман… потому лишь, что отчасти тебя понимаю.

Генрих недоверчиво уставился на Артура, ожидая, что он пояснит это заявление, но тот махнул ему рукой и вышел из камеры, оставляя демона наедине с собой.

Вопрос доверия (2)

– Где Анджела? – спрашивает Артур, сразу как заходит в кабинет.

– Отлучилась, у них там какое-то ЧП, – кратко отзывается Кхатон. Он то ли развлекается, то ли тренируется, над его ладонями кружат, меняют свою форму и сталкиваются маленькие сферы из темной воды.

Джон дремлет в углу на диванчике. По идее, в кабинете Артура есть несколько кресел, можно даже устроиться на подоконнике – если набраться решимости.

Агата садится рядом с Джоном. Он приоткрывает один глаз, устало ей улыбается.

– Сильно устал? – тихо спрашивает Агата. Джон неопределенно пожимает плечами.

– Сложно сказать, – отвечает, снова прикрывая глаза, – просто настроение ни к черту. Ну и две смены на ногах… Устал, да.

– Ты не говорил, что был в Триумвирате, – шепотом замечает Агата.

– А ты спрашивала? – Джон слегка ухмыляется, поглядывая на неё сквозь ресницы. – Как же не задевать прошлого, не терять непредвзятости?

– Если ты хочешь услышать, что ты прав, – да, ты прав, Джо, – Агата терпеливо растягивает губы в улыбке.

– Пойдем-ка, – Джон встает на ноги, прихватывает Агату за руку, выводит на взлетную площадку. Поздно. Уже чертовски поздно. Небо уже засеяно звездами. Прохлада окутывает Агату будто шелковое одеяло.

– Иди сюда, – Джон свешивает ноги с края площадки, тянет Агату к себе.

– Я высоты боюсь, – Агата боязливо поглядывает вниз – кабинет Артура находится на просто чудовищной высоте девяносто четырех этажей. Высотки в Чистилище не редкость, в конце концов, именно благодаря им при высокой плотности населения чистилищным работникам удается работать, не сидя на головах друг у друга. Многослойность измерений решает далеко не все проблемы.

– А я дам тебе упасть, да? – фыркает Джон, и Агата сдается. Присаживается рядом, и Джон приобнимает её за плечи, явно согревая. Уровень внимательности у него высочайший.

– Ты выглядишь расстроенной, – замечает Джон, и Агата пожимает плечами. Ей не хочется разъяснять свои чувства, для этого их придется вытаскивать наружу, а сейчас в темном уголочке души они хотя бы доставляют минимум неприятных ощущений.

– Лучше ты расскажи, почему у тебя настроение ни к черту, – удачный повод уклониться от объяснений находится довольно легко.

Джон характерно мрачнеет, недовольно вздыхает:

– Вообще, я не очень об этом хочу распространяться.

– Почему?

Джон молчит пару минут, затем снимает свою руку с плеча Агаты и ежится, будто замерз сам.

– Я не хочу каким-то образом вмешиваться в твои отношения… с Хартманом, – наконец произносит он, – мне кажется, это с моей стороны будет и нечестно, и очень субъективно.

– Нечестно? – удивленно переспрашивает Агата. – Почему?

– Рози, я не хочу играть на таком поле, – с отчаянием в голосе отрезает Джон, – просто не хочу, это и тебе причинит боль, и я при этом окажусь… Нет, это нечестная игра, я так не буду…

– Так, стоп, – Агата ловит его за ладони, пытаясь успокоить, – вот сейчас по порядку, мистер Миллер, потому что я уже вообще перестала понимать, о чем вы. Ты знаешь что-то, что меня может ранить?

Джон прячет глаза, передергивая плечами.

– Очень вероятно, – тихо отзывается он.

– И это повлияет на мои отношения с Генри? – уточняет Агата. Никаких комментариев, что сейчас она сомневается в самой правильности этих отношений. Ничего она сейчас решать не будет, пока ничего не обдумала. Но сейчас, кажется, нужно уже трезво взглянуть на вещи. Без розовых очков влечения на глазах.

Джон выглядит несчастным, будто его зажали в угол. Просто кивает, ничего не говоря.

– Знаешь, если непредвзятость ничего не стоит без знания о том, с кем имеешь дело, то чего стоят отношения, если в них есть какие-то иллюзии и недомолвки? – тихо спрашивает Агата.

Джон вновь пожимает плечами.

– Я тебя говорить никак не заставлю. Но если ты скажешь, я буду ощущать себя более объективной.

– Не надо было вообще об этом заговаривать, – бормочет Джон, высвобождая из пальцев Агаты одну свою ладонь и прикрывая ею глаза, будто собираясь с мыслями.

– Но ты уже сказал, – Агата улыбается.

– Я тебе скажу, – будто решая для себя что-то, произносит Джон, – но только после того, как ты мне скажешь, почему расстроена ты. Потому что потом ты со мной говорить, наверное, уже не захочешь.

– Джон, ты какой-то пессимист, – Агата качает головой, но по выражению лица Джона понимает, что он абсолютно серьезен. Теперь её очередь ежиться и скрещивать на груди руки в попытке защититься от самой себя.

– Этот вечер должен был закончиться не так, – отстраненно замечает она, – да – под звездами, но… не с тобой, прости, Джо.

– Я помню, – Джон невозмутимо пожимает плечами, – понимаю, да. Разочарована?

– Да, – честно отвечает Агата, – но не тем, что я тут с тобой, правда. А тем, что ради бывшей любовницы он довольно легко распрощался с нашими с ним планами. Это так эгоистично сейчас об этом думать, когда у него столько неприятностей, но… но он поступился испытательным сроком. Ради другой женщины. Стоят ли наши отношения хоть жалкий пени после этого?

– Мда, – Джон растерянно смотрит на Агату, – знаешь, можно я все-таки ничего не скажу, а? Кажется, это сейчас может оказаться последней каплей, а я не хочу становиться причиной…

– Джо, ты обещал, – сердито хмурится Агата, – я сейчас хочу принять максимально правильное решение. О какой правильности речь, если я чего-то не знаю.

Сейчас, когда она снова растравила этот вопрос для себя, когда внутри будто по сообщающимся сосудам переливается горечь, особенно обидно будет, если её искренность окажется не взаимной.

– Тут долгий разговор, на самом деле, – судя по тону, Джон по-прежнему надеется уклониться от беседы.

– Я не вижу Анджелы на горизонте, так что, думаю, мы можем потратить некоторое время.

Последний путь для отступления перекрыт. Что дальше, Джо?

– Ох, – Джон вздыхает и переплетает на коленях пальцы, явно пытаясь сосредоточиться, – ладно. Слушай. Дело, в общем, в том, что некогда я соблазнил жену Хартмана.

– Ты? – Агата пытается составить в своем понимании мира Джона – который за семь лет их знакомства ни разу не был замечен в компании девушки иначе чем по работе, – и образ соблазнителя чужих жен. И потом, сколько в таком случае Джону лет вообще?

– Не перебивай, я не особо хочу это все рассказывать, – недовольно морщится Джон и, когда Агата виновато кивает, продолжает, – я был священником в смертной жизни. Довольно паршивым священником, чтоб ты понимала. Имел пагубную слабость к женщинам, соблазнял всякую симпатичную леди из моего прихода, замужнюю или нет. Мне особенно даже напрягаться не приходилось.

В это было легко поверить. Многие ли женщины смотрели на эти губы или в эти хрустально-прозрачные глаза и испытывали исключительно эстетическое восхищение, которое чувствовала Агата? Многие ли думали схватиться за карандаши? Вполне вероятно у других женщин были более здравые желания.

– Так вот. Жена Хартмана тоже была одной из тех женщин, которых я затащил в постель, – продолжает Джон, и его лицо будто закаменело, – его частенько не было дома, а жена дома была… И в один прекрасный раз он нас поймал.

В этот момент Джон замолчал на несколько секунд, собираясь с мыслями.

– В общем, умер я, не успев даже слезть с постели. Хартман проломил мне голову кочергой. Придушил жену. После этого у него помутился рассудок, и он почти год в Лондоне соблазнял замужних женщин, а потом убивал их – за неверность. Его поймали – повесили. Вот тут мы с ним и встретились снова.

– Ты тоже грешил? – тихо спрашивает Агата, пользуясь его паузой, и Джон качает головой.

– Нет. В Чистилище я по-новому взглянул на вещи. Я тогда вообще воздерживался от близости с женщинами. Работал сборщиком душ. Ну и Хартман оказался в моем отделе.

– Он не забыл тебе, да?

– О нет, – Джон задумчиво вздохнул, – совсем не забыл. Он пытался портить мне статистику, но когда понял, что на мой кредит это не влияет – сорвался сам. Демоном стал уже через год и проявил просто удивительную верткость, потому что мы бы его и не поймали впоследствии, если бы не появилось два дополнительных Орудия.

– Ты?

– Ага. Я и Кхатон, – Джон кивнул, – была еще Сесиль, от её света души начинали сиять ярче, но…

– Её не стало, да?

– Да, – осипшим голосом выдохнул Джон, – честно говоря, мне до сих пор кажется, что Хартман отравил её душу, угасил на столько лет, заставил уйти в перерождение, лишь бы ранить меня побольнее.

– Вы дружили? – осторожно выдохнула Агата, а Джон качнул подбородком.

– Я её любил, – поясняет он, – она была самым светлым человеком, которого я только видел. И я был в неё влюблен уже спустя первые полгода в Чистилище. Во многом я стал лучше только благодаря ей.

– И Генри знал?

– Конечно знал, – Джон болезненно поморщился, – даже пытался сам её очаровать, но Сесиль его отвергла. После этого он, кстати, и сбежал.

– Так, – у Агаты даже голова кругом пошла от количества информации, – и сегодня это тебе настроение испортило, потому что?

– Сегодняшний выход Хартмана был проверкой, – разъясняет Джон, – его бывшая пассия давно на меня охотилась, так сказать, приняла флаг мести Хартмана. Мы нашли последнюю душу, которая стала жертвой её банды, я выбрался с Хартманом в смертный мир – меня страховал Артур. Я позволил ей себя загипнотизировать, но понимаешь… Я же Орудие… Демонические штучки на нас срабатывают лишь только если мы сами разрешим, и то не до конца. Я все равно слышал, о чем они говорили. Да, Хартман сам попросил снять с меня гипноз. Но при этом, перед этим похвастался, как ловко он все-таки увел у меня девушку.

Кровь бросилась Агате в лицо. Захотелось срочно вскочить и рухнуть вниз с площадки, материализовывая крылья уже в падении, и все это лишь бы остудить пылающие щеки ледяным воздухом, летящим навстречу. Трофей? Она просто трофей?

– Увел?

– Да, – мрачно подтвердил Джон, – прости.

– Джо, не ты мне голову дурил лишь из тупой вендетты, – выдохнув это, Агата впилась зубами в кожу на тыльной стороне ладони. Больно. Лишь бы не расплакаться. Не так больно, как сейчас в душе. Дура, какая же дура. И чему она сейчас удивляется? Ведь говорили же, говорили, что ему от неё нужно только одно, почему думала о другом? Он же ничего ей не говорил, никаких признаний не было, даже в запале, конечно, ведь врать ему нельзя, так? И все это, все – даже случай с кабинетом – вовсе не из ревности к Джону, вовсе не из-за того, что Агата не смогла убедить Генри, что Джон ей только друг, нет. Это все, чтобы уязвить самого Джона, да побольнее, поглубже…

– Рози, – Джон притягивает Агату к себе, и она понимает, что слезы все равно бегут по щекам. Злые, досадливые, горькие слезы. Выдыхает, собирается с мыслями. Там за стенкой Триумвират, и хорошо же будет, если она, новое Орудие Небес, заявится на первое в своей жизни совещание зареванная и в слезах.

– Ты в порядке? – тихо спрашивает Джон, когда Агата отстраняется, и она кивает, стирая с щек остатки слез.

– Я правда не хотел тебе больно делать, – виновато произносит Джон, – простишь?

– Ох, Джо, – Агата утыкается лбом в его плечо. Ну и почему она такая дура, и увлеклась не вот этим вот супернадежным человеком?