Текст книги "Такая разная любовь"

Автор книги: Джин Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3

Кровь была всюду. Зу Хартман стояла на пороге кабинета и смотрела на стену. «Ума не приложу, как ее теперь отмыть». Марисоль она просить не могла: у той был слишком сильно развит рвотный рефлекс. И потом, кровь эта принадлежала мужу Зу, так что и отмывать ее должна была Зу.

Прищурившись, она заметила кое-что еще. На стене, которая была вся в пятнах крови, виднелись мелкие брызги чего-то коричневого – множество крапинок, напоминавших песок. Только песок не стекает вниз по стене. Непонятно как, но Зу сообразила, что это мозги Уильяма. Она привалилась плечом к дверному косяку, удивляясь, как быстро ей удалось догадаться. Зу всегда считала, что мозги серого цвета, а не коричневого. Ей до сих пор слышался крик школьной учительницы:

– Шевели мозгами! Или у тебя совсем нет серого вещества?

Как ее звали?.. Мисс Линдстрем. Точно, мисс Линдстрем.

– Неужели у тебя совсем нет серого вещества? – говорила всегда мисс Линдстрем, подразумевая под «серым веществом» мозги. Интересно, узнала ли она когда-нибудь, что на самом деле мозги не серые, а коричневые?..

Зу вновь перевела взгляд со стены на пол, где лежал Уильям. Он был сейчас совсем не похож на безмятежного, любящего Уильяма, каким был еще вчера ночью, когда спал рядом с ней в их постели. Боже… Неужели еще вчера ночью?..

У него был открыт рот. Наверно, туда-то он и направил дуло пистолета. Открыл рот, сунул дуло и спустил курок. Очевидно – хоть Зу и странно было сознавать это, – пуля пробила ему голову прежде, чем он успел повалиться на пол. В этом кроется объяснение того, что вся стена за его спиной оказалась забрызганной кровью и… серым веществом.

«Он вышиб себе мозги». От этой мысли Зу вздрогнула. Так вот оно какое… буквальное претворение в жизнь известного присловья. Уильям Хартман, преуспевающий голливудский агент по найму киноактеров, муж Зу – бывшей кинозвезды, на которой в семидесятые годы делались большие «бабки», – вышиб себе мозги.

В кабинете стоял неприятный запах. Воняло… дерьмом. Зу бросила взгляд на брюки Уильяма. Так и есть. Темное пятно. «Он вышиб себе мозги и при этом от страха наложил в штаны».

Она заметила пистолет. Может, это 38-й калибр, использовавшийся на съемках «Судного дня»? Или одна из тех пушек, которые стремительно вознесли к всемирной славе Клинта Иствуда? 350-й или что-нибудь в этом же роде?.. Нет. Пистолет выглядел отнюдь не грозно. Он просто лежал рядом с правой рукой Уильяма. Черный с синевой. И холодный. Холодный, как и Уильям. Неживой, как и застывшие в испуге глаза мужа…

Надо бы позвонить в полицию.

Впрочем… Тут где-то должна быть прощальная записка. Самоубийцы всегда оставляют записки, разве нет? Зу стала внимательно осматривать комнату. Первым делом ее взгляд упал на поверхность рабочего стола, затем туда, где стояли компьютеры, на диван, на кресла, на коктейльный столик, на встроенный в стену книжный стеллаж с толстыми крепкими полками. Ничего.

Она вновь посмотрела на Уильяма. Может, записка зажата у него в левой руке, которая была не видна с порога? Зу очень не хотелось приближаться к трупу и обыскивать его. Она внезапно почувствовала упадок сил. К тому же с минуты на минуту Марисоль приведет из школы Скотта. Надо бы встретить их.

Если, конечно, удастся сдвинуться с места.

* * *

Стоя у могилы и слушая раввина, Зу ощущала себя одним из персонажей «Алисы в Стране Чудес». Огромная толпа сгрудилась вокруг маленькой медной урны, которая стояла на земле около небольшой ямки и кучки набросанной земли. В этом было что-то сюрреалистическое. Ни тебе огромного гроба из красного дерева, ни стандартной шестифутовой могилы, как было бы в Миннесоте, где еще полно свободной земли и где есть традиции, которые не дано изменить никому, даже если ты представитель национального меньшинства, даже если ты еврей. Но здесь они не дома, не в Миннесоте. Впрочем, Зу не была там больше двадцати лет и уже утратила право называть Миннесоту домом.

Она также чувствовала себя последней дурой, потому что черный траур смотрелся совершенно неуместно в такой яркий солнечный калифорнийский день.

«Господи, пастырь мой…»

Она прислушивалась к словам службы и чувствовала, как Скотт сжимает ей руку. Она чуть повернула голову и через вуаль посмотрела на сына. В свои четырнадцать он уже перерос ее. Мальчик был, бесспорно, красив: точеные скулы, светлые волосы, голубые глаза. Впрочем, он совсем не походил на Зу, у которой были черные глаза и смуглая экзотичная внешность. Внешность, гарантировавшая ей звездное будущее. Когда-то. Давным-давно. Интересно, что будет со Скоттом теперь, когда Уильяма уже нет? Что будет с ней самой?..

«Воля Господа лечь мне в цветущую землю…»

Зу услышала негромкие всхлипывания своей самой близкой подруги, к которой она испытывала даже что-то вроде дочернего чувства, – Марисоль Перес. Марисоль была с ней с самого начала, еще когда Зу только-только приехала в Лос-Анджелес и жила на квартире. Марисоль была рядом все «звездные» годы, все годы жизни Зу с Уильямом. Она была рядом, когда родился Скотт. Марисоль поседела и потеряла стройную фигуру у Зу на глазах. У нее же на глазах кожа Марисоль высохла и стала покрываться старческими пигментными крапинками, походка стала более тяжелой из-за артрита. И все это время Зу черпала жизненные силы и мужество в. своей подруге. Сейчас это понадобится ей как никогда.

Зу не смотрела по сторонам, но почти физически ощущала присутствие сотен людей, до нее доносились чье-то покашливание, приглушенные голоса. Зачем они пришли? Искренне отдать последние почести Уильяму Хартману или только для того, чтобы взглянуть на нее? Не скорбеть по усопшему, а пристально разглядывать его вдову? Сейчас ей сорок. Они пришли посмотреть, как она постарела, располнела? Пришли убедиться в том, что она выглядит уже не как звезда? Зу поправила вуаль так, чтобы складки надежно закрыли ее слева от нескромных взоров. Им незачем знать, какой она стала.

«Пересеку долину теней и смерти…»

Она чувствовала, что служба подходит к концу. Можно ли уже спокойно подумать о нем? Или еще рано? Зу бросила внимательный взгляд на маленькую медную урну. Просто не верилось, что в ней мог поместиться человек ростом в шесть футов. Из праха восстав, в прах и обратишься… Ему был только пятьдесят один… У Зу к горлу подкатил комок, она торопливо сморгнула набежавшую слезу. Нет, все-таки еще рано. Она вспомнит Уильяма, но не сейчас и не здесь. А пока ей лучше сосредоточиться на лице раввина. Очки у него съехали с переносицы вниз. Зу захотелось перешагнуть через маленькую ямку в земле и поправить раввину очки.

«Милость Божия да пребудет со мной во все дни жизни моей…»

Во все дни жизни моей. Зу крепко стиснула руку Скотта.

«И найду вечное пристанище в доме Господа…»

У собравшихся, включая представителей прессы, хватило приличия не набрасываться голодными волками на Зу, Скотта и Марисоль, когда те, взявшись за руки, направились к длинному черному лимузину. Зу шла, опустив голову, глядя перед собой в землю и пытаясь не обращать внимания на шум включенных кинокамер. Они сели в машину, шофер закрыл за ними дверцу. Зу откинулась на спинку сиденья и уставилась в тонированное стекло-перегородку, которая отделяла их от шофера. Интересно, когда она наконец сможет поплакать? И сможет ли вообще?

В боковое стекло со стороны Зу негромко постучали. Она посмотрела на Марисоль – подруга молчала. Стук повторился. Зу глубоко вздохнула и нажала кнопку. Тяжелое тонированное стекло подалось вниз примерно на два дюйма и в проеме показалось лицо Фила Клиффорда, адвоката Уильяма.

– Зу? – тихо позвал он. – Ты в порядке?

Зу кивнула, но ниже опускать стекло не стала.

Фил стал нервно теребить кончики своих тонких серых усиков.

– Как ты думаешь, когда мы сможем поговорить?

Зу посмотрела на его рот – нижние зубы были попорчены никотином. Она всегда недолюбливала Фила Клиффорда и не доверяла ему.

– А зачем? – спросила она.

– Нам необходимо прояснить кое-какие вещи. Я говорю о завещании Уильяма. О его делах.

– Нет.

Фил Клиффорд удивленно повел своими белесыми бровями.

– Не сегодня, – поправилась Зу. – Завтра, если так нужно.

– Отлично. Мне приехать к вам в Седар Блаф?

– В два часа.

Зу не дала ему больше сказать ни слова и, вновь нажав кнопку, закрыла окно.

Лимузин тронулся с места. Почему так медленно? Видимо, из-за того, что дорога забита людьми, присутствовавшими на похоронах, и их машинами. Зу не хотелось их видеть.

– Он тебе не нравится? А, мам?

– Да, милый. Не сказать, чтобы уж очень нравился.

– Думаешь, от него стоит ждать проблем?

– Проблем? Нет, проблем, думаю, от него не будет.

– Ну, я имею в виду завещание папы и все такое. Мне кажется, что с этим могут возникнуть сложности.

Зу подумала, что четырнадцатилетнему мальчику еще рановато интересоваться подобными вещами.

– Не вижу оснований для беспокойства, Скотт.

Он будто задумался над ее словами, а потом сказал:

– Просто я знаю, что когда умирает состоятельный человек, вокруг его денег всегда потом возникают сложности.

Зу улыбнулась:

– Не обязательно. Я уверена, что твой отец обо всем позаботился.

Машина повернула за угол и увеличила скорость. «Слава Богу, – подумала Зу, – кажется, выбрались наконец с кладбища».

– Мам?

– Что?

– Ты собираешься продать Седар Блаф?

Скотт имел в виду их особняк из дерева и стекла с верандами на разных уровнях, крылья которого раскинулись далеко в стороны. Он укрылся в холмах и выходил окнами на каньон. Скотт родился в Седар Блаф и другого дома в своей жизни не знал. Ему не пришлось жить на снимаемых квартирах. Он не имел понятия о том, что такое бедность.

Зу взглянула на Марисоль. Глаза старой подруги излучали тепло, поддержку. Зу легонько похлопала Скотта по руке:

– Давай пока не будем об этом, милый, хорошо?

Впрочем, именно в ту минуту Зу бранила себя за то, что никогда не интересовалась делами и финансами Уильяма. Поэтому сейчас она даже приблизительно не знала размеры их капитала, его состояние и надолго ли его хватит. Она сложила руки поверх своей черной сумочки, лежавшей на коленях, и закрыла глаза. Сейчас ей хотелось самых простых вещей: принять горячую ванну, выпить чашку чая и, возможно, поплакать наконец.

– Мам?

У Зу еле заметно вздрогнули плечи. Она молила Бога о том, чтобы Скотт помолчал хоть несколько минут.

– Что, милый?

– Я вот думаю…

– О чем?

– Ну… Может быть, это глупо, конечно…

– Я тебя слушаю.

– Да, собственно, ничего такого. И я не хочу, чтобы ты из-за этого беспокоилась. Просто интересно, вот и все.

Зу подняла вуаль с лица и протерла глаза.

– Что такое, Скотт? – спросила она, надеясь, что ей удалось скрыть нетерпеливые нотки в голосе.

– Возможно ли… Ну, существует ли, в принципе, вероятность того, что…

Что за колебания? Это было не похоже на ее сына.

– В чем дело, Скотт?

– Ну, просто интересно: не передается ли такая вещь, как самоубийство, по наследству?

Зу показалось, что у нее замерло сердце. Она взглянула на Марисоль. Старая подруга была поражена не меньше ее самой.

– Что за глупый вопрос! – наконец сумела проговорить Зу.

– Я ведь как рассуждаю… Папа – мужчина. Я тоже… Точнее, почти мужчина. И вот я подумал, а что будет, когда я стану старше? Нет ли вероятности того, что… В конце концов ведь многие вещи передаются по наследству. Говорят, что алкоголизм, например. Наркомания. Ну и все такое. И вот папа совершил самоубийство… Я и подумал…

Он затих, не договорив. Зу потрясенно уставилась на Марисоль, надеясь, что подруга скажет что-нибудь, найдет те слова, которые не могла найти она, Зу. У Марисоль был настоящий талант сглаживать острые углы и разряжать обстановку. И делала она это с поразительным спокойствием и легкостью, словно мяла мокрую глину на гончарном круге.

Марисоль прикусила губу.

– Скотти, – проговорила она. – Думаю, тебе не стоит беспокоиться об этом. Твой отец… У него были проблемы, о которых нам ничего не известно. Ты не отождествляй себя с ним. У тебя свои чувства, своя реакция на жизненные обстоятельства. Ты другой человек. И потом не забывай, – добавила она, ласково подмигнув, – половина всего, что в тебе есть, пришло от матери.

Зу отвернулась к окну, делая вид, что любуется залитыми ярким весенним солнцем калифорнийскими пейзажами, убегавшими назад. Но на самом деле она боролась с дурнотой, которая появилась вместе с мыслью о том, что в один прекрасный день, возможно, уже скоро, ей придется, наверно, рассказать сыну всю правду. И эта мысль причиняла боль.

День выдался туманный. На землю словно опустилась серая вуаль. Такая погода была типична для города, но туман редко доходил до холмов, на которых раскинулся Седар Блаф. Зу стояла на веранде, обхватив себя руками, и обозревала долину. Она не понимала, отчего ей так зябко. Ветра вроде не было. Собственно, у нее вообще было такое ощущение, будто ее окружает вакуум.

После того как полиция увезла тело Уильяма, Марисоль пыталась уговорить ее покинуть дом на некоторое время. Переехать в отель, куда-нибудь, лишь бы не оставаться в Седар Блаф. Она говорила, что продолжать сидеть в том доме, где застрелился Уильям, просто глупо. Марисоль была другом Зу, лучшим другом. Но несмотря на то, что все эти годы она была рядом, ей так и не удалось понять то чувство благодарности и любви, – да, можно было сказать и так, – которое Зу испытывала к Уильяму.

Если бы были живы ее родители, Зу уехала бы к ним. Но отец умер еще лет десять назад, а мать – вот уже два года…

Зу некуда было податься. Но это не имело значения, она все равно не могла покинуть Седар Блаф. Уильям построил этот дом специально для нее после рождения Скотта. Именно здесь она медленно, в течение многих лет, приходила в себя, поправлялась после сердечного удара, который случился с ней в родильном доме и частично парализовал ее на долгое время. В Седар Блаф она спряталась от репортеров и поклонников, от всего мира, держа в тайне то, что с ней стряслось. Именно здесь, чувствуя постоянную моральную поддержку Уильяма и Марисоль и с помощью целой бригады врачей, которым она доверяла, Зу вновь стала ходить, вновь заговорила. Именно в Седар Блаф ей открылись истинные жизненные ценности. Нет, Зу не могла покинуть этот дом. Ни теперь, ни когда-либо в принципе.

Она коснулась левой стороны лица. Уголок рта все еще немного кривился. О существовании этого шрама поклонники никогда не знали и не узнают. Пусть помнят ее такой, какой она была: сексапильной красавицей Зу, во внешности которой не было ни единого изъяна.

Зазвонил дверной звонок. В доме, кроме нее, никого не было. Зу убедила Марисоль забрать Скотта на один день во флигелек на пляже. Она не хотела, чтобы сын был дома, когда придет Фил Клиффорд.

Она побежала к двери по дощатому полу босыми ногами. Звонок повторился. Настойчивость этого человека действовала Зу на нервы. Сама мысль о нем уже являлась раздражающим фактором.

Она перешла из гостиной в холл и поправила на себе платье. Зу не привыкла принимать гостей и потому не знала, что сегодня надеть. В конце концов остановила свой выбор на этом черном платье, которое было очень свободным и скрывало ее располневшее за последние годы тело.

Открыв двустворчатые двери, Зу увидела стоявшего на пороге Фила Клиффорда. В нем было пять футов три дюйма роста, одет он был в рубашку с короткими рукавами и джинсы, в руках держал портфель от «Де Веччи» – вещь стильная и смотревшаяся явно нелепо в его руках. «Наверно, чей-нибудь подарок», – решила Зу.

– Фил, – сказала она, – заходи.

– Как дела, Зу-Зу? – отозвался он, входя.

Зу терпеть не могла, когда ее так называли. От этого детского прозвища веяло неуважительностью. Уильям никогда не позволял себе так обращаться к ней.

– Думаю, нам будет лучше всего поговорить в гостиной, – сказала она. Фил покорно последовал за ней. – В кабинете еще не… – Она запнулась, подыскивая нужное слово: – Еще не до конца убрались.

Ее слова повисли в воздухе, оставшись без ответа. Зу почти физически ощутила, что ему очень хотелось что-то сказать, но он так и не проронил ни слова. «Хорошо, – подумала она. – Надеюсь, что ему сейчас так же не по себе, как и мне. У него нет никакого права вторгаться в мое траурное бытие».

Она отвела его в просторную открытую комнату, стены которой были увешаны по настоянию Уильяма цветными рекламными постерами времен «звездной» поры Зу. По этим постерам можно было без труда проследить всю ее карьеру в хронологическом порядке. На афишах ранних фильмов указывалось название картины и помещалась фотография, на которой было изображено, как правило, два-три человека, в том числе и Зу. Чем дальше – тем больше внимания конкретно ей. На постерах, рекламировавших последние фильмы, было напечатано огромными буквами: «ЗУ! ЗУ! ЗУ!», и на фотографии, кроме нее самой, уже никого больше не было. Название фильма в этих случаях указывалось в самом низу. Седар Блаф стараниями Уильяма был во многом своего рода гробницей славы Зу. Не хватало одной важной вещи: просмотрового зала. Но Зу запретила ему даже думать об этом. После сердечного удара ей не хотелось видеть себя на экране гуляющей, танцующей, говорящей…

Опустившись в кресло, обитое шерстью альпаки, и бросив взгляд по сторонам, Зу решила переделать комнату, чтобы раз и навсегда забыть о прошлом, в которое все равно не было возврата.

Фил подошел к дивану и отшвырнул в сторону подушку, едва не опрокинув круглую, цвета баклажана, чашку, слепленную Марисоль. Это была любимая вещь Зу. Не извинившись, опустился на диван. Он, видимо, ждал, что Зу предложит ему что-нибудь выпить, но та молчала.

Тогда он раскрыл портфель и вытащил из него какие-то бумаги.

– Я все еще не могу в это поверить, – проговорил он, качая головой. – Невероятно! Чтобы Уильям и…

Избегая встречаться взглядом с Зу, он смотрел в пол. Она не могла понять, искренен ли он в своих переживаниях или это все наигранное. Жизнь в Голливуде накладывала на всех людей отпечаток театральности.

Фил погладил свои усики.

– Он не оставлял записки?

– Нет.

Фил кивнул:

– Удивительно.

– Да. Полицию это тоже озадачило.

Он пожал плечами:

– Впрочем, всякое бывает.

– Да, наверно…

Наступила пауза. Фил снова кивнул. Зу решила, что он нервничает. На самом деле нервничает. И куда только девалась его былая говорливость? Сейчас он, похоже, и двух слов связать не мог. И хотя между ними никогда не было вражды, Зу казалось, что Филу известно, что она его недолюбливает. Она терпела его присутствие, лишь когда это было необходимо. Возможно, он отвечал ей взаимностью. Но вместе с тем Фил Клиффорд многие годы оставался другом Уильяма. «Кто знает, – думала она, – может, он действительно переживает. Действительно скорбит».

– Хочешь чего-нибудь выпить? – тихо спросила она. – Чай со льдом, например? Лимонад? Боюсь, что из спиртного у нас ничего нет.

Он покачал головой:

– Нет, не надо. Спасибо, что предложила. – Прокашлявшись, он стал листать бумаги, которые стопкой лежали у него на коленях, словно вспомнив о причине своего визита. – Не хотелось беспокоить тебя так скоро, – добавил он.

Зу молчала.

– Но дело не терпит отлагательства. – Он уткнулся взглядом в бумаги, не смея поднять на нее глаза. – Не знаю, в какой степени ты в курсе финансовых дел Уильяма…

Она сложила руки на коленях.

– В сущности, я вообще не в курсе. – Зу не хотелось, чтобы Фил понял ее ответ так, что Уильям намеренно не посвящал ее в свои дела. – Он всегда считал, что мне и своих забот хватает.

– Понимаю. – Фил положил какой-то листок сверху. Она заметила блеснувшую у него на брови бисеринку пота. – Значит, тебе ничего не известно.

– А что мне должно быть известно?

Он вздохнул и вновь пригладил свои усы.

– В восьмидесятых Уильям делал крупные капиталовложения в недвижимость.

Фил опять прокашлялся и тяжело вздохнул. У Зу появилось мрачное предчувствие. Она уже подозревала, что ей не понравится то, что собрался рассказать ей Фил. Сколько же можно тянуть?! Еще немного, и ей придется вскочить со стула, схватить его за костлявые плечи и вытрясти из него все силой.

– Он вкладывал деньги в строительство многоквартирных домов. Это было очень рискованное занятие, – наконец проговорил Фил.

Зу закинула ногу на ногу. Муж, в сущности, был голливудским антрепренером, но она и раньше подозревала, что он участвует и в других видах бизнеса, так как знала, что она сама была последней его клиенткой, на которой можно было гарантированно неплохо заработать. После того, как с ней случилось несчастье, он работал и с другими актерами, но ни один из них, ни все они, вместе взятые, не могли обеспечить ему доход, который позволял бы жить так, как они жили. Агент, согласно установленным правилам, брал с актера пятнадцать процентов. Но этих денег не хватило бы даже на содержание Седар Блаф.

Фил замолчал. Очнувшись от размышлений, Зу вновь взглянула на него.

– Я, пожалуй, выпил бы лимонада, – наконец проговорил он.

Значит, все-таки придется из него вытряхивать все силой. Возможно, он этого и добивался. Возможно, ее срыв помог бы ему успокоиться. Но Зу не собиралась доставлять ему такого удовольствия. Она поднялась с кресла.

– Конечно, – проговорила она спокойно. – Подожди минуту.

Зу пересекла холл уверенным шагом и направилась в кухню. Она привыкла и полюбила ходить по дому босиком. Отчасти потому, что ей постоянно нужно было чувствовать соприкосновение левой ноги с полом, – в течение нескольких лет нога была парализована и абсолютно безжизненна.

Зу вытащила два стакана и открыла дверцу холодильника. В ту же секунду за ее спиной возник Фил.

– Не надо, – сказал он. – Я передумал.

Зу закрыла холодильник.

– Зу, – проговорил Фил, – ты попала в трудное положение.

Она тревожно посмотрела на него:

– В каком смысле?

– Уильям понес тяжелые финансовые потери в этой своей затее с недвижимостью.

Зу пожалела, что не сидит на стуле. Она поняла, что мрачное предчувствие, появившееся у нее несколько минут назад, не было плодом разыгравшегося воображения. Оно будто превратилось в густое черное и непроницаемое облако, и Зу совсем не хотелось проходить сквозь него.

– Насколько тяжелые? – спросила она.

– Очень тяжелые, – теребя усы, ответил Фил. – В сущности, он потерял все.

Зу показалось, что она ослышалась.

– Все? Но это невозможно!

– Возможно. Он лишился всего.

Черное облако само надвинулось на нее, окутало со всех сторон.

– Нет… – пролепетала она.

– Да, – ответил он твердо.

Зу тяжело оперлась о холодильник и обхватила себя руками. Ее уже не волновало то, что Филу бросится в глаза ее располневшая талия.

– Ты ошибаешься, – проговорила она. – У нас есть еще Седар Блаф. Это уже кое-что.

– Боюсь, что Седар Блаф уже не принадлежит тебе.

– Нет.

Фил подошел ближе и положил руку Зу на плечо.

– Уильям несколько раз закладывал Седар Блаф, чтобы покрыть свои потери в делах. Но поскольку дом записан на твое имя, ты должна была подписывать определенные документы. Вспомни, было такое?

Зу наморщила лоб, обращаясь к своей памяти. Да, Уильям просил подписать ее какие-то бумаги. Раз или два. Или даже три раза? Сейчас уже не вспомнить точно. Не помнила она и того, что Уильям объяснял ей относительно этих бумаг. Закладная, кажется, ни разу не упоминалась, а если это слово и звучало, то Зу настолько доверяла Уильяму, что, очевидно, просто не придала значения…

Фил убрал руку с ее плеча и отступил назад.

– Одним словом, в течение шестидесяти дней ты должна заплатить полмиллиона долларов для того, чтобы оставить дом за собой. У Уильяма этих денег не было.

Зу заглянула ему прямо в глаза. Они были маленькие, печальные и по ним было видно, что он не лжет.

– Присесть бы… – проговорила она.

Зу не помнила, как прошел остаток дня. На ужин были тако [5]5
  Маисовый пирог с отбивной и салатом-латук.


[Закрыть]и буррито. Из ресторана, конечно, ибо Зу сама не готовила и даже никогда этому не училась. Внешне она вела себя так, будто это был самый обычный день и ничего не случилось. Если не считать того, что несколькими днями раньше Уильям покончил жизнь самоубийством.

Был уже двенадцатый час. Скотт ушел спать, а Зу сидела вместе с Марисоль за чаем. Она наконец передала своей старой подруге содержание разговора с Филом. Марисоль надолго задумалась: до нее не сразу дошла вся дикость создавшегося положения. А Зу смотрела на нее и думала о том, что все это сон. Скоро она проснется и весь этот кошмар исчезнет. Но обведя глазами комнату, обставленную синей, желто-розовой и бежевой мебелью в южном стиле, она поняла, что не грезит. Все выглядело слишком отчетливо и ясно.

– Наверно, поэтому он и покончил с собой, – вдруг проговорила Марисоль.

В ту секунду Зу пришла на ум та же мысль. Она не была убеждена в этом, но и не чувствовала в себе сил возражать.

– Есть еще страховка, – сказала она. – Он выписал полисы на каждого из нас. Полмиллиона долларов. Как раз хватит оплатить закладную, но и только. Мы останемся без гроша.

Марисоль помешала чай ложкой.

– Видимо, придется продать дом, – продолжала Зу. Но голос ее прозвучал неубедительно даже для нее самой. – Расплатимся с долгами и еще останется немного, чтобы купить новое жилье. Поменьше, конечно. Только на нас троих.

Марисоль все эти годы считалась уже членом их семьи, и Зу хотелось заверить ее, что в этом отношении ничего не изменилось. А может быть, она хотела скорее саму себя заверить в этом.

– Где? – спросила Марисоль. – Опять квартира?

Зу судорожно вцепилась в свою чашку.

Марисоль накрыла ее руку своей.

– Послушай. Лично я смогу вернуться туда. Жизнь в Седар Блаф всегда казалась мне каким-то сном, сказкой. Но ты? Ты в квартиру вернуться уже не сможешь, Зу. Твой дом здесь. Твой и Скотта.

Зу почувствовала, как на глаза стали наворачиваться слезы. Она так долго сдерживала их, что теперь они покатились по щекам сами собой. И когда теперь высохнут ее глаза? Через несколько дней? Месяцев? Лет?

– У меня нет выбора, – всхлипывая, пролепетала она.

– Выбор всегда есть. Взгляни на себя. Ты красавица. Кинозвезда.

У Зу от обиды загорелись щеки. Она с шумом отодвинула стул и поднялась.

– Не будь же ты дурочкой, Марисоль! А я-то думала, что смогу на тебя рассчитывать…

– Ты можешь на меня рассчитывать.

– Как же могу, если ты говоришь такие вещи? Посмотри на меня! – Зу опустила руки вдоль тела. – Я старая. Толстая. А посмотри на мой рот! Видишь, какой он кривой?

– Ничего подобного.

– Кривой, я знаю! Стоит мне посмотреть в зеркало, как это сразу же бросается в глаза. А мое лицо? Оно же заплыло жиром!

– Ты слишком к себе приглядываешься. Ты не видишь той Зу, которую вижу я.

– Боже, Марисоль, – не унималась Зу, не слушая подругу. – Да разве дело только в моей внешности? Я не работала уже пятнадцать лет! Я бывшая! За бортом! – Она случайно задела рукой чашку, и та едва не свалилась со стола. Чай расплескался на пол. – Черт!

Марисоль спокойно поднялась и стала вытирать пол своей салфеткой.

– Сядь, – жестко приказала она.

Зу села.

Марисоль вернулась на свое место.

– Послушай, что я тебе скажу. Многие воспринимают тебя такой, какой ты им запомнилась. Для многих ты до сих пор кинозвезда. Для меня лично ты еще и подруга.

Зу продолжала бороться со слезами.

– Ты начинала с нуля. Я-то знаю это лучше, чем кто бы то ни был. Ты никогда не забывала про меня. Даже во время болезни. Дала мне эту работу. Говорила, что я навсегда стала частью твоей жизни. Я, конечно, не сидела сложа руки, заботилась о тебе. Но то, что ты сделала для меня, ценится выше. Ты спасла меня.

Зу вспомнились те жуткие ночи, когда за стенкой слышались крики и звуки ударов. Рыдания. Она помнила Марисоль с вечными синяками на лице, на руках и ногах. У Марисоль не было детей. С одной стороны, это печалило, с другой – радовало ее. Ей труднее было бы уйти от мужа, если бы были дети. А уйти ее уговорила Зу. Убедила в том, что это единственно верное решение.

– Ты хочешь продать Седар Блаф? – переспросила Марисоль. – На твоем месте я бы этого не делала. Может, позже. Но не сейчас. Еще рано.

Зу закрыла лицо руками:

– Ты же сама хотела, чтобы я не показывалась здесь после гибели Уильяма!

– Да, я хотела, чтобы ты провела несколько дней где-нибудь в другом месте. Несколько дней. Неделю. Не больше. Здесь твой дом, Зу. Седар Блаф – часть твоей жизни, от которой нельзя отказываться. По крайней мере пока. – Марисоль отвела руки Зу, открыв ей лицо. – Я тебе скажу, как нам быть. Тебе необходимо вернуться к работе. Ты сказала, что страховки хватит на то, чтобы оплатить закладную. Прекрасно. Но чтобы жить дальше, нужно вернуться к работе. А потом, позже, если ты все-таки решишь продать дом – пожалуйста. Но это уже будет вопрос твоего свободного выбора, а не его отсутствия.

– Марисоль, я не смогу…

– Не морочь мне голову! Ты будешь делать то, что я тебе говорю.

Зу вспомнила, что эти слова Марисоль произносила неоднократно во время ее болезни. Поначалу Зу боялась вставать с постели, боялась вновь довериться своим ногам. Иногда несколько дней подряд она проводила в молчании, даже не пытаясь говорить. «Не морочь мне голову!» – кричала в таких случаях Марисоль, и это срабатывало. Тогда…

– Сейчас другая ситуация, Марисоль. Такие слова годились, когда нужно было укрепить мой дух, поднять настроение. А сейчас речь идет о деньгах. Счетах. Об огромных счетах. У меня просто нет средств, которые помогли бы выйти из положения.

Марисоль наклонилась к ней и взяла ее лицо в свои руки. Она посмотрела подруге прямо в глаза и проговорила:

– Нет, есть. У тебя есть мужество, дорогая. Скотти. Я. И я помогу тебе.

Марисоль вновь поднялась и стала расхаживать по комнате.

– И вот с чего мы начнем. Тебе необходимо привести себя в порядок. Как только ты будешь выглядеть как кинозвезда, ты и почувствуешь себя таковой.

Зу вздохнула.

– Тебе надо посетить какой-нибудь курорт.

– Минеральные воды?

– Да, минеральные воды.

– Едва я покажусь там, как через десять минут об этом уже будут знать все бульварные писаки.

Марисоль сделала еще один круг вокруг стола.

– Мы подыщем местечко, где тебя никто не найдет. Где-нибудь подальше отсюда.

– Марисоль, я очень ценю то, что ты пытаешься для меня сделать. Честное слово. Но посмотри на вещи более реалистично. Во-первых, на воды я не поеду. Это очень дорогое удовольствие, а у меня нет денег.

– Деньги у тебя, положим, есть.

– Правильно. Несколько тысяч в банке на мое имя. Но эти деньги мне понадобятся на более насущные дела. Я не имею права бросать их на ветер. – Она встала и подошла к окну. – Дом надо будет продать. Нам придется переехать. Начать новую жизнь. Сказка кончилась.

– У меня есть деньги.

Зу обернулась к ней:

– Что?

– Я сказала, что у меня есть деньги. И довольно приличная сумма. Много лет подряд ты платила мне солидное жалованье. Я откладывала.