Текст книги "Такая разная любовь"

Автор книги: Джин Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

– Вина, – сказал он. – «Шардонэ».

Официант ушел.

– Откуда вы знаете, что я предпочитаю именно «Шардонэ»?

– Вы не относитесь к тому типу людей, которые уважают «Шабли» или бургундское. Остается «Шардонэ». Выбор здесь, знаете ли, невелик.

Она снова заглянула под его длинные густые ресницы.

– Нам не обязательно продолжать разговор здесь, – сказала она.

Он накрыл ладонью свою кружку.

– Что вы предлагаете?

Она улыбнулась:

– Это зависит…

Он тоже улыбнулся:

– От чего?

Алисса бросила сигарету в пепельницу.

– От того, остаетесь вы в Атланте или нет.

Данни одним духом осушил кружку.

– Если честно, – проговорил он, – у меня заказан билет на одиннадцатичасовой рейс до Нью-Йорка.

– На сегодня?

– На сегодня.

Алиссе удалось скрыть разочарование.

– Ясно.

– И потом, – добавил Данни, – не люблю мешать дело с развлечениями.

Она вспыхнула. «Негодяй! Какой негодяй! Боже мой!»

– А с чего вы взяли, что я вам предлагала поразвлечься, мистер Гордон?

Он пожал плечами:

– Я этого не говорил. Просто не хочу, чтобы вы подумали, что я привык требовать со своих клиентов что-либо помимо гонорара.

– К Мэг Купер это тоже относится?

Он резко крутанул на столе свою кружку. Ага! Значит, ей все-таки удалось кольнуть его!

– Знаете, Данни, – самодовольно улыбаясь, сказала Алисса. – Мэг не очень-то откровенничала со мной. И теперь я, кажется, понимаю почему.

– О чем это вы?

– И дело вовсе не в том, что ее бывший возлюбленный какая-то там знаменитость. Просто, похоже, в списке кандидатов в женихи на первом месте у нее стоите вы.

Он понизил голос:

– Я понятия не имел, что Мэг тоже кого-то разыскивает.

– Имели, имели. Вы же не дурак.

Данни замолчал.

Официант принес вино. Алисса мельком глянула на стакан, взяла свою сумочку и поднялась из-за стола.

– Позвоните мне, когда найдете Джея Стоквелла, – сказала она. – Но не раньше.

Глава 11

– Почему ты не хочешь сказать мне, куда ты собралась? – снова спросил Скотт. В его жалобном тоне сквозила тревога.

Стараясь не смотреть на сына, Зу сложила фуфайку и упаковала ее вместе с другими вещами в чемодан. Май был уже на излете, но она помнила, что в Миннесоте в это время еще прохладно.

– Я тебе уже сказала, – проговорила она, пытаясь подавить раздражение в голосе, – это неважно. Я вернусь через несколько дней.

– Да ты ведь недавно уезжала!

– Это другое, я была на курорте.

– Почему же другое? Какая мне разница, где ты была! Главное, что тебя не было дома!

Она сунула фланелевую ночную рубашку под фуфайку.

– Тебе пора привыкать к моим отлучкам. Если мне удастся вернуться к работе, я время от времени буду уезжать из дома.

– Я хочу с тобой.

Зу вздохнула, застегнула на чемодане «молнию» и обернулась на Скотта. Она все еще никак не могла привыкнуть к тому, что он уже на целых два дюйма выше ее и теперь ей приходилось смотреть на него снизу вверх. К тому же решительно всем – и бледностью лица, и светлыми глазами, и фигурой – он с каждым днем все больше и больше напоминал ей Эрика. Интересно, разобьет ли он когда-нибудь какой-нибудь девушке сердце так, как это сделал его отец?

– Я вернусь, ты и оглянуться не успеешь. Обещаю. И потом, тебе нужно готовиться к экзаменам.

Скотт насупился.

– Я не дурак и мне не надо готовиться. Пожалуйста, мам, ну возьми меня с собой!

Зу стащила чемодан с постели и поставила на пол.

– Нет.

Он принялся нетерпеливо расхаживать по комнате взад-вперед.

– Тогда по крайней мере скажи, куда ты едешь. Я имею право знать!

Четырнадцать лет – трудный возраст. Мальчишка уже слишком взрослый, чтобы с ним можно было обращаться как с ребенком, и вместе с тем слишком юн, чтобы смотреть на него как на взрослого. Впрочем, учитывая все, что ему уже пришлось пережить, – мать не имела возможности уделять ему много внимания в первые два года его жизни, потому что была прикована к постели, совсем недавно погиб человек, которого мальчик считал отцом, – Скотт был взрослее, чем Зу этого хотелось бы.

Она завязала узлом шелковый шарф.

– Ты прав, Скотт. Ты имеешь право знать, куда я еду. Но я просто не готова сказать тебе.

Он шаркнул ногой и уставился в пол.

– Тогда дай мне проводить тебя на самолет.

– Нет. Меня проводит Марисоль.

Он всплеснул руками.

– Ну, мам! Зачем превращать все в какой-то шпионский роман?! Позволь по крайней мере доехать с тобой до аэропорта!

Зу улыбнулась:

– Чтобы ты мог проследить за мной и посмотреть, на какой рейс я села? Скотт, ты придаешь моей поездке слишком большое значение. Между прочим, именно ты превращаешь все в шпионский роман. А теперь, будь любезен, – она кивнула на свой большой чемодан, – отнеси это в машину. А я возьму дорожную сумку.

В дорожной сумке у Зу хранились самые важные вещи: светлый парик и большие круглые солнцезащитные очки.

Он наклонился и подхватил чемодан.

– Знаешь что, мам? Похоже, твое возвращение в кинематограф не очень-то придется мне по душе.

Зу почувствовала угрызения совести. С чего это она стала вдруг поддерживать ложное убеждение сына в том, что этот ее внезапный отъезд как-то связан с кино? Почему бы ей просто не рассказать ему про Эрика в конце концов? Пусть узнает раз и навсегда.

«Еще рано, – тут же возразила она сама себе. – Подождем, когда я вернусь домой». Ведь Эрик может теперь и не обратить на нее никакого внимания. И тогда Скотту не нужно будет знать о том, кто его настоящий отец.

Она протянула руку и потрепала его за волосы.

– Тебе понравится мое возвращение в кинематограф. И заживем мы с тобой просто прекрасно.

Скотт направился к двери из спальной.

– Не знаю, как мы с тобой теперь сможем жить прекрасно без папы.

Зу провожала его глазами, и ей впервые пришла мысль о том, что, может быть, стоит все оставить так, как есть, и не пытаться разыскивать Эрика, расстраивая этим Марисоль и Скотта… и саму себя. Куда еще дальше расстраивать-то?

«Но теперь уже невозможно остановиться, – тут же напомнила себе Зу. – И как прежде уже никогда не будет. Уильяма нет, и ты осталась одна. Пора тебе собрать черепки и постараться склеить из них новый сосуд. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше».

– У нас давно уже не было никаких тайн друг от друга, – сказала Марисоль, выруливая машину в сторону аэропорта.

– Пожалуйста, хоть ты не начинай! Меня и так уже Скотт измучил с этим.

– Я не Скотт. Я твоя лучшая подруга. Та самая подруга, с которой ты раньше делилась всеми своими переживаниями.

– В таком случае ты должна меня хорошо знать и понимать, что сейчас меня лучше оставить в покое.

Зу жалела о том, что не так изобретательна, как Алисса. Уж она-то, конечно, организует поиски своего Джея Стоквелла так хитро и ловко, что комар носа не подточит. Или Мэг. Счастливая Мэг! Ей ни перед кем не нужно держать отчет, никому не нужно давать объяснения по поводу своих отлучек. Интересно, как прошло ее вечернее свидание с тем другом? Она до сих пор не позвонила. «Наверно, не хотела расстраивать меня, ведь у меня еще ничего не получилось, – решила Зу. – Или просто решила не расхолаживать меня, если у нее самой что-то сорвалось».

– Это как-то связано с работой? – спросила Марисоль.

– Нет. Впрочем, я еду отчасти потому, что долгое ожидание результатов пробы сводит меня с ума. Мне надо как-то отвлечься.

– Может быть, это каким-то образом связано с тем, что ты хочешь раздобыть денег?

– Марисоль, я тебя умоляю…

– Я же говорила тебе, что у меня еще остались какие-то средства. Если вопрос упирается в деньги…

– Он упирается не в деньги!

– Тебя волнует проблема получения Скоттом образования, не так ли?

– Что?

– Ты боишься, что не сможешь позволить себе послать его осенью в частную школу и тогда ему придется идти в обычную государственную, так ведь?

Зу стала смотреть в окно.

– Да, я об этом задумывалась.

Они подъехали к аэропорту. Марисоль свернула согласно указателю «ВЫЛЕТ». Остановив машину между каким-то фургоном и лимузином, она проговорила:

– Так вот, значит, в чем дело.

– В чем?

– Ты хочешь подыскать школу для Скотта. Наверно, подешевле. Хочешь услать его подальше.

Зу открыла дверцу машины.

– Марисоль, пожалуйста! Я никуда не собираюсь отсылать своего сына.

– Ты хочешь устроить его в ту школу на востоке, которую окончил Уильям? Думаю, тебе удастся убедить администрацию пойти тебе навстречу и добиться некоторой скидки.

Зу подхватила свою дорожную сумку.

– Я еду не за тем, чтобы подыскивать Скотту школу. Меня просто не будет несколько дней. И точка. Конец связи.

– Ты позвонишь мне? – спросила Марисоль.

– Да, конечно. Позвоню.

Зу вышла из машины и остановилась на тротуаре, ожидая носильщика. Наконец он явился. Зу показала ему свой билет и он увез ее вещи. Она оперлась о дверцу машины и заглянула в салон.

– Ну, ладно. Поехала.

Марисоль коснулась ее руки. Зу посмотрела на ее натруженные темные пальцы с вспухшими суставами и коротко подстриженными ногтями, под которые набилась глина. Гончарное ремесло, в сущности, олицетворяло собой все, что Марисоль осталось в жизни. Плюс Зу и Скотт. В этом для нее было какое-то своего рода равновесие. Подорвать его означало убить Марисоль, но Зу должна была рискнуть.

– Зу, ты не сойдешь с ума, если я задам тебе еще один вопрос?

Зу заглянула в темные глаза подруги:

– Не сойду, если твой вопрос не будет связан с моим отъездом.

Марисоль отвернулась и устремила неподвижный взгляд прямо перед собой в ветровое стекло.

– Это имеет какое-то отношение к Эрику Мэтьюзу?

Зу вся похолодела. Марисоль слишком хорошо ее знала. Но в этом была какая-то несправедливость. Зу чувствовала, что это ее, личное. Она заслужила право па то, чтобы думать и поступать по-своему.

С минуту она молчала, потом выпрямилась и проговорила только:

– Я позвоню тебе завтра. Присмотри за Скоттом.

С этими словами она захлопнула дверцу и решительной, даже сердитой походкой, чувствуя при этом угрызения совести, направилась к зданию аэровокзала.

Войдя внутрь Лос-Анджелесского международного аэропорта, Зу первым делом укрылась в женской уборной и надела парик и очки. Не хватало только, чтобы ее сейчас узнал кто-нибудь из поклонников и начал задавать разные вопросы. Сейчас Зу принадлежала только самой себе. Не Скотту, не Марисоль. И уж во всяком случае не фэнам.

Задержавшись у газетного киоска, она купила номер «Ньюйоркера», затем отыскала зал, где производилась посадка на рейс, вылетающий в Миннеаполис. До Хиббинга не было свободных мест, поэтому в Миннеаполисе ей придется взять напрокат машину. А дорога там неблизкая. Но Зу надеялась, что в итоге все окупится.

Она взошла по трапу в самолет, отыскала свое место и – так никем и не узнанная – села, раскрыв журнал и заслонив им лицо. В такой позе она провела весь трехчасовой полет, отвлекшись лишь на то, чтобы вяло поковырять вилкой безвкусный завтрак и сходить разок в уборную. Она твердо решила не думать об Эрике до тех пор, пока самолет не сядет в Миннеаполисе. Вот когда она повернет на машине на север, в Хиббинг, до которого придется ехать несколько часов, тогда и станет думать о том, что она сделает и что скажет, если ей удастся разыскать его родителей, если удастся разыскать его самого…

Но когда самолет начал снижение, Зу поймала себя на том, что мысли ее невольно все больше и больше обращаются к Эрику и ничего с этим поделать нельзя. Она отложила журнал и посмотрела в иллюминатор на пасмурное небо. Ей вспомнились их отношения: как он любил ее, как она любила его. Тогда это была еще совсем юная, незрелая любовь, но им казалось, что все именно так, как и должно быть. Они были молоды, но долгое время провели вместе и хорошо знали друг друга. Семь лет. Семь лет у них была почти семья и жили они, как муж и жена. Теперь, мысленно оглядываясь на то время, Зу понимала, что первые два года были самыми лучшими. Тогда они оба ходили без работы, а питались тем, что Эрик приносил из ресторана, где помогал убирать со столов. Тогда они полагались только друг на друга и на свою любовь.

А потом Тим Данахи «открыл» Зу. Карьера ее пошла в гору, а Эрик стал все больше и больше отдаляться. В ту ночь, когда был зачат Скотт, Эрик пришел домой пьяный. И по мере того как имя Зу приобретало все большую известность, он все больше пил. Зу была захвачена растущей славой, занята по горло, у нее голова кружилась от радостных перспектив и оптимизма. В таком состоянии ей, конечно, трудно было заметить, как слабеет любовь Эрика. Ей казалось, что все это она делает ради них обоих.

Речки, улицы и дома стали увеличиваться в размерах. Наконец самолет закончил разворот и выровнялся над посадочной полосой. Услышав, как вышли шасси, Зу вдруг поняла, почему ей стало так необходимо разыскать Эрика и почему именно сейчас: она просто не могла спокойно смотреть в будущее, не разобравшись в своем прошлом. Алисса Пэйдж только озвучила то, что бродило в Зу уже многие годы. Рано или поздно, с Алиссой или без нее, Зу все равно начала бы поиски Эрика. И если не ради любви, то хоть ради мести. Ибо Зу имела право знать, почему он ее бросил. Фактически на произвол судьбы.

Бродя по зданию аэропорта в поисках самого дешевого автопроката, Зу мысленно произвела ревизию своих финансов. Она оценивала не общее положение дел – об этом было слишком больно думать, – а лишь ту наличность, которая на данный момент имелась у нее в кармане, в сумочке. На эту поездку она позволила себе выделить только шестьсот долларов. Билет на самолет туда-обратно ей удалось приобрести всего за четыреста долларов: спасибо очередной вспышке конкурентной борьбы между авиакомпаниями, которая выразилась в снижениях несколько раз подряд цен на авиабилеты. Значит, осталось еще двести долларов. Зу решила, что эти деньги пойдут у нее на машину, комнату в мотеле и еду. «Точнее, не двести, а сто девяносто семь, – тут же поправила она себя. – Три доллара я отдала носильщику».

Зу так долго была оторвана от реальной жизни, что даже не знала, хватит ли ей этой суммы. Остановившись у окошечка, над которым было выведено «ПРОКАТ МАШИН СО СКИДКОЙ», она спросила себя, поверят ли ее поклонники в то, что их кумир вынужден считать копейки…

Уже через несколько минут Зу села за руль самой дешевой, которая только была в этом прокате, машины: четырехместная консервная банка с опускающимися стеклами и радио, работающим на частотах AM. Но цена аренды этого тарантаса на четыре дня составила всего шестьдесят девять долларов, включая страховку. Неплохо.

Она развернула карту местных дорог, выданную в прокате, завела чахоточный маломощный движок и стала выбираться из паутины подъездных к аэропорту дорог. Наконец она со страхом в сердце взяла курс на север в сторону Хиббинга, родного города прославленного фолк– и поп-исполнителя Боба Дилана, а также легенды Голливуда Зу. Интересно, что она почувствует, подъезжая к дому?

За окном сменялись пока сплошь незнакомые пейзажи. Она ехала по Тридцать пятому шоссе, и только указатели с названиями городков пробуждали время от времени в сознании неясные воспоминания: Норз-Бранч, Пайн-сити, Сандстоун… Причем Зу помнила не сами города, а именно дорожные указатели с их названиями: в детстве, дважды в год, ее семья в полном составе отправлялась в Миннеаполис за покупками и чтобы в очередной раз вдохнуть воздух цивилизации.

Зу сверилась с часами. К ночи она должна была добраться до Хиббинга.

В Клокете она задержалась, чтобы перехватить в закусочной сандвич и чашку кофе, затем повернула на Пятьдесят третье шоссе, которое должно была привести ее в Виргинию. Ей вспомнилось, как в юности она ездила в этот городок покупать себе джинсы. Светло-голубые с бурой строчкой. Эрик тогда еще сказал, что в них она выглядит очень сексуально, потому эти джинсы стали у Зу любимыми. Она взяла их с собой и в Лос-Анджелес. Вскоре она уже могла позволить себе купить новые, но продолжала упорно носить эти. Для Эрика. А когда он ее бросил, Зу выкинула джинсы вместе с его школьной фотографией, программкой для «Вестсайдской истории» и кроличьей лапкой. Она отказалась от этих прежде милых ее сердцу вещей точно так же, как Эрик отказался от нее самой.

Виргиния была первым знакомым Зу городком. Именно там и появился впервые дорожный указатель с названием «Хиббинг». Стрелка показывала на запад, где пролегало Сто шестьдесят девятое шоссе. Повернув согласно стрелке указателя налево, Зу почувствовала, как часто вдруг забилось сердце: впервые за последние двадцать лет она приближалась к дому.

Лес, тянувшийся вдоль дороги по обеим ее сторонам на многие мили, был все тот же. Собственно, примерно с час Зу, кроме него, ничего и не видела. Огромные деревья. Пожалуй, они стали еще выше с тех пор, как она видела их в последний раз. И росли гуще. Лишь изредка в этой чаще попадались отдельные дома. Зу улыбнулась, когда мимо нее промелькнул первый указатель пожароопасности, который был сделан в виде большого циферблата и установлен на обочине дороги. Стрелка указывала на степень «Умеренная». Дальше пошли уже совсем знакомые места. Зу вздохнула и попыталась расслабиться, но это трудно было сделать, сидя в дешевой машине с жесткими сиденьями.

Впереди показалась бензоколонка – своего рода ориентир у городской окраины. Но она выглядела теперь несколько по-другому – чище, свежее. Трехместный временный гараж исчез, а на его месте появилось что-то вроде небольшого магазинчика. На всех колонках было написано крупными буквами: «САМООБСЛУЖИВАНИЕ».

Зу посмотрела, сколько у нее еще осталось бензина, и решила заправиться. Она тормознула перед одной из колонок и вышла из машины. Вокруг никого не было видно.

Зу заглянула в магазинчик. За прилавком сидела продавщица и смотрела телевизор.

– Добрый вечер, – поздоровалась Зу.

Девушка оглянулась на посетительницу, губы ее раздвинулись в полуулыбке, после чего она вновь повернулась к телевизору. Зу отметила про себя, что девушка явно не скандинавского происхождения. У нее были рыжие волосы и много веснушек. «Ассимиляция, – подумала Зу. – Ассимиляция дотянулась своими щупальцами и до Среднего Запада». Но она пришла в эти места слишком поздно, через много лет после того, как одной юной черноглазой еврейке пришлось бежать отсюда в Калифорнию, не дожидаясь, пока ее совсем замучат местные предрассудки.

Зу прошлась вдоль полок и после некоторого колебания решила остановить свой выбор на бутылке охлажденного чая и пачке диетического печенья с корицей. Это печенье, по всей видимости, имело вкус картона, но лучше жевать диетический картон, чем «Твинки» или «Ринг-динг», хотя вкуснее, конечно, последнее.

Она приблизилась к кассе и выложила покупки на прилавок.

– Я бы хотела также заправиться, – проговорила она под грохот заработавшей кассы. – Как бы мне это устроить?

– Вы у какой колонки остановились?

– То есть?..

Девушка со вздохом вышла из-за прилавка и выглянула в окно.

– Номер три, – сказала она.

– Номер три? – не поняла Зу. А ей показалось, что все колонки на одно лицо.

– Я пущу туда бензин, вам останется только скрутить колпачок с вашего бака и вставить шланг. Сколько вам нужно?

– Не знаю даже… До конца, наверно.

– В таком случае гоните вперед пятнадцать долларов.

– Почему вперед?

– Потому что вы заправитесь и… поминай как звали. Тогда мой босс с меня шкуру спустит.

Зу отдала ей пятнадцать долларов.

– Когда закончите, вернитесь. Подобьем бабки.

Зу каким-то чудом удалось самостоятельно заправиться. Правда, при этом она пролила бензин себе на руки и плеснула немного на крыло машины. Интересно, сколько денег она таким образом выкинула на ветер? Десять центов? Может, все двадцать пять? Сунув патрубок шланга обратно в колонку, она сказала себе, что выглядит просто смешно. Десятью центами больше, десятью меньше – какая разница?

Или все-таки разница есть?

Девушка должна была дать ей сдачи два доллара тридцать пять центов. Забирая монеты с прилавка, Зу решила воспользоваться этой паузой. Она сделала глубокий вдох, как учили на курорте. Памятуя о неразговорчивости жителей Среднего Запада, Зу попыталась придать своему голосу известную небрежность – так, праздное любопытство – и спросила:

– А скажите, Мэтьюзы все еще живут здесь?

Зачем было задавать этот вопрос, если она и так уже после того телефонного звонка с курорта знала, что живут?

– Старики-то? Да. Поп и миссис Мэтьюз живут на Стейт-роуд. Где и раньше, насколько мне известно. Вы из этих мест?

– Нет, – излишне торопливо ответила Зу. – Просто мой отец когда-то работал вместе с Попом Мэтьюзом. Он все еще держит свою лавочку?

Девушка отрицательно покачала головой:

– Не-а. Она уже давно закрылась. Теперь народ ходит в основном в торговые центры. Или покупает все по дороге, вот как здесь.

Продавщица оказалась на удивление разговорчивой. «Видимо, молодежь теперь живет по своим законам, – решила Зу. – Даже в Хиббинге». Тогда она задала вопрос, ответ на который должен был еще больше приблизить ее к цели:

– Насколько я помню, у Мэтьюзов был сын. Он все еще живет здесь?

– Эрик-то? Конечно. Правда, не в Хиббинге. У него закусочная в Чисхолме. Моя сестра работает там официанткой.

Зу попыталась скрыть свое волнение, не изменить выражение лица. Эрик здесь. Совсем близко. Значит, он все-таки вернулся в Миннесоту. И теперь она знает, где найти его.

– Кстати, – проговорила она, откинув светлую прядь со лба, – я могу где-нибудь здесь переночевать?

– В Виргинии, может. Там на дороге есть мотель. А здесь просто негде…

– Хорошо, – сказала Зу, кинув сдачу в сумку. – Благодарю.

С этими словами она вышла из магазинчика. Солнце уже садилось. Но вместо того чтобы развернуться и поехать в обратном направлении в сторону Виргинии, где можно было получить комнату в мотеле, Зу поехала в Хиббинг. Там все еще жили Мэтьюзы. На Стейт-роуд. Продавщица могла и не говорить Зу адреса: семья Эрика жила всего в полумиле от ее собственного дома.

Она медленно проехалась по центру городка. Частные дома хоть и казались старше и серее в сумерках, в целом остались совсем такими же, какими она их запомнила. Парикмахерская стояла на прежнем месте. Как и библиотека с грязными окнами. Казалось, пыль въелась в них еще два десятка лет назад. Но зато там, где была лавка отца Эрика, где работал и сам Эрик, откладывая деньги им на поездку в Лос-Анджелес, теперь стоял хозяйственный магазин «Тру Вэлью». Исчез и кинотеатр, в темном зале которого они так часто сиживали, держась за руки и целуясь. На его месте была дешевая аптека.

Зу взяла правый поворот и проехала мимо школы. Она попыталась вспомнить, каково ей было там учиться, и не смогла. «Слишком мучительно», – поняла она. Вообще жизнь в Хиббинге для черноглазой еврейской девочки, которая всегда и для всех здесь была чужая, складывалась нелегко.

И тут Зу впервые задумалась: «А нет ли в моих поисках Эрика какого-то подтекста? Может быть, мне нужно поставить все точки над «i» не только в отношении Эрика, но и вообще в отношении всего, что было здесь?..»

Она сбавила скорость, подъезжая к своему дому. К тому самому, в котором выросла Зу Надлмайер. Он стоял слева от дороги. Обшарпанные, нуждающиеся в ремонте стены… Интересно, живут ли здесь еще те люди, которые купили его у родителей Зу? На город уже опустились сумерки, и дом был виден неясно. Он показался Зу меньше, чем двадцать лет назад. А может, просто деревья вокруг него стали выше. И все же что-то было не то. Вид родного дома ничем не отозвался в ее душе. Она была здесь чужая, как и тогда, прежде.

Зу проехала дальше и увидела дом Эрика. Вон боковое крыльцо, которое вело в его спальню. Зу частенько прокрадывалась туда ночами, и они с Эриком до самого рассвета тихо, стараясь не разбудить его родителей, занимались любовью. Во дворе стоял старенький пикап. Зу готова была поклясться, что это была та же самая машина, на которой отец Эрика ездил и двадцать лет назад. Только теперь пикап еще больше заржавел и стоял без номеров.

Сквозь кружевные занавески из окон гостиной струился мягкий свет, освещавший главное крыльцо. А вон старая качалка, на которой они частенько сиживали с Эриком, посасывая лимонад и трогая друг друга в разных тайных местах. Но теперь во дворе появилось и то, чего прежде не было. Например, детский велосипед.

Зу внимательно присмотрелась к нему. У Попа и миссис Мэтьюз не может быть таких маленьких детей. Она глянула на почтовый ящик, который был установлен у обочины дороги перед домом. Все правильно: «Мэтьюзы».

И тут ей пришла страшная мысль: это, должно быть, их внуки. Дети Эрика.

«Вот от чего я отказалась, – подумала она. – Я повернулась спиной к этой жизни в тот день, когда мы с Эриком отправились в Калифорнию». Впервые за много лет Зу почувствовала благодарность к Эрику за то, что он тогда дал ей этот шанс. И вместе с тем ей было немного грустно оттого, что она в отличие от многих других не имела собственных корней и отчего дома.

Она остановила машину перед домом Эрика, постояла несколько минут, а потом переключила передачу, развернулась на сто восемьдесят градусов и поехала обратно, в сторону Виргинии, где ее ждала комната в мотеле.

Завтра она решит, что делать дальше. Если вообще что-то нужно будет делать.

Той ночью она спала плохо. Утром заглянула в пончиковую, что располагалась через улицу от занюханного мотеля, съела там кукурузный блинчик и выпила чашку кофе. Вторую чашку она унесла к себе в комнату.

Интересно, узнает ли она теперь Эрика? Пятнадцать лет – большой срок. Вот если бы он увидел ее такой, какая она была до «Золотого источника», он бы ее ни за что не узнал. А каким он сам стал теперь? Может, располнел? Или стал лысым?

«А может, его тоже хватил удар и он парализован на левую сторону?» Зу и сама не знала, хочется ей этого или нет.

Да, ей было что поставить ему в вину. Она его до сих пор не простила. Если бы он ее не бросил, возможно, с ней не случилось бы удара в тот день, когда родился Скотт. Почему же все-таки с ней произошло то несчастье? Отчего? Зу не спрашивала врачей, которые все равно никак не смогли бы этого объяснить, так как не знали ничего о ее жизни. Не знали и о том, что отцом Скотта на самом деле является Эрик. Об этом знали только она сама, Марисоль и Уильям.

Да, в том, что случилось тогда с ней, виноват был именно Эрик, а не она.

Она глотнула из чашки. От кофе пахло пластмассой.

И теперь она должна увидеть его. Пусть он посмотрит на нее. Зу должна показать ему, что она не умерла тогда, а выстояла. Физически и душевно.

Она поставила чашку на тумбочку. Но если еще вчера она хотела только отомстить, то теперь ей хотелось также и поблагодарить его. Ведь не будь той поездки в Лос-Анджелес по его инициативе, не было бы и всех тех счастливых лет, что она прожила с Уильямом. Зу хотела сказать Эрику спасибо за то, что тот дал ей возможность выбрать себе жизнь за пределами Хиббинга.

Но прежде всего нужно позвонить Марисоль.

Набирая ее номер, Зу очень надеялась, что подруга не сердится. И не разозлится, узнав о том, где Зу находится. Марисоль была права: они были самыми близкими подругами и не имели друг от друга никаких тайн. Именно поэтому Зу хотелось поделиться всем, что было сейчас в ее душе, не с Мэг Купер и не с Алиссой Пэйдж, а с Марисоль, которая была с ней в те минуты ее жизни, когда больше никого рядом не было.

– Так и знала, что тебе взбредет в голову какая-нибудь глупость, – прокричала Марисоль в трубку. – Он бросил тебя, милая. Или ты уже забыла?

– Марисоль, подожди, – попыталась вставить Зу. – Мне необходимо было побывать здесь. Теперь я это окончательно поняла. И я приехала вовсе не для того, чтобы возрождать отношения с Эриком. Просто мне хочется поблагодарить его…

На том конце провода Марисоль рассмеялась:

– Поблагодарить его?! За что?! За то, что он тебя бросил? Я уж и не помню точно, сколько дней и ночей ты после этого проплакала… Хотя помнить-то должна, потому что только я одна это и видела. За это ты хочешь его поблагодарить?

– Марисоль… – Зу посмотрела на стул с порванной обивкой, который стоял у окна, занавешенного поблекшими клеенками. Она содрогнулась при мысли о том, что вот точно так же мог выглядеть ее собственный дом, если бы она осталась в Хиббинге.

– А как же Скотти? Ты хоть раз задумывалась над тем, что все это будет означать для него? Тебе прекрасно известно, что он боготворил Уильяма. И зачем, когда прошло столько лет, вдруг оглушать его сюрпризами? Ему будет очень больно, вот и все, чего ты этим добьешься. Зу, ты сделаешь ему очень больно, а, по-моему, он и так уже достаточно натерпелся в последнее время. Да, по росту он уже выше нас с тобой, но в душе он еще ребенок и сердце у него детское. Ты хочешь, чтобы оно сжалось от боли? Ты этого добиваешься?

Зу не мешала подруге изливать свое негодование и одновременно приходила в себя. Наконец она быстро проговорила:

– Марисоль, я не собираюсь ничего рассказывать Скотту. Когда я летела сюда в самолете, то точно еще не знала, зачем я это делаю. Теперь знаю. Эрику знать про все это совершенно необязательно. Я не расскажу ему ни сейчас, ни вообще. Все будет так, как мы договорились много лет назад. Я, ты и Уильям.

– Наконец-то в твоей голове появилась хоть одна здравая мысль.

– Я испытываю сейчас такую уверенность в себе, какой не чувствовала многие годы.

– Так на кой черт тебе сдался этот твой Эрик? Возвращайся в Миннеаполис, садись на самолет и давай домой. Сегодня же. Уезжай оттуда, пока не передумала.

– Ты думаешь, что я могу передумать после встречи с ним?

– Милая, один раз он тебя уже окрутил. Ничто не помешает ему сделать это вторично. У мужиков есть к этому большой талант, это у них в природе. Но ты всегда должна помнить, что он поступал с тобой в чем-то нисколько не лучше того, как мой Луис поступал со мной. О, конечно, Эрик не колотил тебя, но он зато разбил тебе сердце. Ты можешь больше вообще не прислушиваться к моим советам, но к этому прислушайся. Возвращайся домой. Сейчас же.

Зу снова взяла в руку чашку с кофе, но, заметив на дне густую и толстую гущу, которая выглядела, как болотный ил, поставила обратно.

– Я не могу, Марисоль. Раз уж я зашла так далеко… Я не могу больше пытаться убежать от самой себя, от своих чувств.

– Это тут совсем ни при чем, милая. Тебе надо перестать оглядываться на прошлое, с которым давно покончено. И это нормально.

– Нет, я должна. Все последние годы я скрывалась от мира. Мучилась страхом. Мне казалось, что я боюсь показываться на глаза людям из-за того состояния, в каком я находилась после удара. Но теперь я понимаю; что боялась просто так. Это был чистый страх. Я не хотела никому причинять боль. Мне жить было больно… Затворничество показалось единственным выходом из ситуации.

Перед ее мысленным взором на мгновение возникла мрачная картина. Вот она сидит одна в своей комнате и вскрывает пакет с картофельными чипсами и упаковку «Твинки», а потом с почти маниакальной ритмичностью и очередностью начинает поглощать все эти вредные калории: четыре чипса, один укус «Твинки», четыре чипса, один укус «Твинки»… Соль, затем сахар, соль, сахар… И плевать на то, что тело расплывается прямо на глазах.