Текст книги "Путь через равнину"

Автор книги: Джин Мари Антинен Ауэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 50 страниц)

Но прежде чем сломить его, она немного поиграет с ним. Кроме того, он сильный человек, над ним будет трудно взять верх, если он решит сопротивляться. Сейчас он слишком мнителен, поэтому надо успокоить его, притупить бдительность. Его нужно ослабить. Ш'Армуна кое-что разузнает. Аттароа наклонилась к шаманше и что-то сказала ей. Затем она посмотрела на мужчину и улыбнулась, но так зловеще, что мороз продрал его до костей.

Джондалар создавал угрозу не только для нее, он угрожал хрупкому миру, который пыталось сотворить ее больное воображение…

– Иди за мной, – сказала Ш'Армуна, отойдя от Аттароа.

– Куда мы идем? – спросил Джондалар. За ним следовали две женщины с копьями.

– Аттароа хочет, чтобы я полечила твою рану.

Она привела его к жилищу на дальнем конце селения. От узкого входа коридор вел к другому низко расположенному отверстию. Скрючившись, Джондалар спустился на три ступени вниз. Никто, кроме ребенка, не мог беспрепятственно войти в это жилище. Однако внутри Джондалару удалось встать в полный рост. Женщины, сопровождавшие их, остались у входа.

Когда его глаза привыкли к полумраку, он заметил у дальней стены кровать, покрытую необычайно белым мехом. Мехом животного, которое считалось священным у его народа, как, впрочем, и у многих других. Под потолком и вдоль стен сушились травы, еще больше, наверное, их было в многочисленных корзинах и сосудах на полках. Любой Мамут или Зеландонии, попав сюда, почувствовал бы себя как дома, не хватало одного – пространства: обычно в жилище Той, Кто Служит Матери, совершаются ритуальные церемонии, и поэтому необходимо место для гостей. Но здесь было слишком тесно. Видимо, Ш'Армуна жила одна и к ней редко кто приходил.

Он наблюдал, как она разожгла костер, подложила туда сучьев, как налила воды в почерневший от употребления пузырь – желудок животного, приделанный к раме из костей. Из корзины на полке захватила горстку какой-то сухой травы. Когда вода стала просачиваться из пузыря, она повесила его прямо над огнем – теперь, пока в нем есть вода, он не загорится.

Хотя Джондалар не знал, что это, но запах, идущий от горшка, был знакомым, от него веяло домом. И вдруг он вспомнил, что в Зеландонии они использовали такой же лечебный отвар для ран и порезов.

– Ты очень хорошо говоришь на языке Зеландонии. Ты долго жила там?

– Несколько лет.

– Тогда ты знаешь, что наши люди всегда радушно принимают гостей. Я не понимаю этот народ. Чем я заслужил такое обращение? Ты жила с нами долго. Может быть, ты знаешь мою мать. Я сын Мартоны… – Он замолчал, увидев, как исказилось ее лицо. Она была так шокирована, что стала еще уродливее.

– Ты – сын Мартоны, рожденный у очага Джоконана?

– Нет, там родился мой брат Джохарран. Я же родился у очага Даланара, который стал спутником матери позже. Ты знала Джоконана?

– Да. – Она опустила глаза вниз, затем перевела взгляд на сосуд над огнем.

– Тогда ты должна знать мою мать! А если ты знала Мартону, тогда тебе известно, что я не лжец. Она не могла бы воспитать лжеца. Знаю, что это невероятно, я сам почти не верю, но женщина, с которой я путешествую, была на лошади, когда табун гнали к пропасти. Та лошадь была выращена ею и не принадлежала к табуну. Не знаю, жива ли Эйла. Ты должна сказать Аттароа, что я не лжец! Мне надо найти Эйлу, хотя бы узнать, жива ли она!

Страстная речь Джондалара не пробудила никакого отклика. Женщина даже не отвела глаз от кипящей воды. Она знала, что он не лжет. Одна из охотниц Аттароа рассказывала ей о женщине, скакавшей на лошади.

– Так ты знала Мартену? – спросил Джондалар, приблизившись к огню.

– Да, раз уж была там. В юности меня послали учиться в Девятую Пещеру Зеландонии. Садись здесь. – Она взяла мягкую кожу и, смочив ее в отваре, промыла его рану и внимательно рассмотрела ее. – Ты был ненадолго оглушен, но ничего серьезного. Само заживет. Может, у тебя болит голова? Я дам тебе кое-что.

– Нет, мне ничего не нужно, но я хочу пить. Могу я попить из твоей фляги? – спросил он, подойдя к большому сосуду. – Я вновь наполню его водой. У тебя есть чашка?

Она слегка замешкалась, но все же подала чашку.

– Где я могу налить воды во флягу? Где здесь берут воду?

– Не беспокойся насчет воды.

Шагнув вперед, он поглядел ей в глаза и понял, что не получит разрешения ходить свободно и без охраны даже за водой.

– Мы не пытались охотиться на тех лошадей. А если бы и охотились, то возместили бы урон. Правда, там погиб целый табун. Надеюсь, что там, под обрывом, нет Эйлы. Ш'Армуна, я должен найти ее!

– Ты любишь ее?

– Да, люблю. Мы ехали ко мне домой. Там я должен был стать ее спутником. Мне также необходимо рассказать о смерти моего младшего брата Тонолана. Мы путешествовали вместе… Мать будет очень опечалена: трудно терять ребенка… А эти похороны сегодня? Что случилось с этими юнцами?

– Они не намного младше тебя, достаточно взрослые, чтобы принимать неправильные решения.

Джондалар видел, что ей не по себе.

– Как они умерли?

– Съели что-то плохое.

Джондалар не поверил ей, но, прежде чем он успел что-то сказать, она вручила ему шкуру с клети и проводила к двум женщинам-охранницам. Он шел между ними, но на этот раз его привели не в землянку, а в загон, и ворота были открыты ровно настолько, чтобы втолкнуть его туда.

Глава 27

Эйла пила чай возле костра, уставившись невидящим взором на раскинувшуюся перед ней степь. Остановившись, чтобы дать Волку передохнуть, она заметила огромную скалу, которая четко вырисовывалась на фоне синего неба, но затем туман и облака закрыли ее, и Эйла отдалась мыслям о Джондаларе.

Благодаря ее зоркости и нюху Волка они уверенно шли по следам, оставленным людьми, которые увели Джондалара. Миновав пологий спуск, они направились на запад и дошли до реки, через которую переправлялись с Джондаларом. Но Эйла не стала перебираться на тот берег, а повернула опять на север вдоль реки.

Возле нее она и заночевала в первую ночь. На следующий день она продолжала идти по следу. Она не знала, сколько человек здесь прошли, но на влажном берегу заметила несколько отпечатков, два из них ей уже были знакомы. Однако следов Джондалара там не было, и она начала гадать, а был ли он среди них?

И тут она вспомнила примятую траву и след, как будто что-то волокли. Это не могло быть кониной, потому что лошади были внизу, под обрывом, а следы тянулись от плато. Она решила, что это – отпечаток носилок, на которых лежал человек, что взволновало и одновременно успокоило ее.

Если они вынуждены были нести его, то, значит, он не мог идти сам: кровь, что она видела, свидетельствовала о серьезном ранении. Если бы он был мертв, они не возились бы с ним. Значит, он жив, но ранен, и она надеялась, что они несут его туда, где ему окажут помощь. Но кто же мог ранить его?

Как бы там ни было, но шли они быстро, и след становился менее свежим, так что она поняла, что отстает. Порой ей с трудом удавалось найти отпечатки, что замедляло продвижение, и даже Волк иногда с трудом отыскивал их.

Без него она вряд ли прошла бы так далеко, особенно когда началась каменистая местность, где следы стали почти неразличимы. Более того, она не хотела упускать Волка из виду, боясь потерять его. Хотя Эйле приходилось спешить, она все же радовалась, что ему с каждым днем становилось лучше.

Тем утром она проснулась с сильным предчувствием, что нечто должно произойти, и была рада, что Волк готов к походу. Однако в середине дня она решила остановиться, чтобы выпить чаю, дать Волку отдых, лошадям возможность попастись.

Вскоре после того, как они вновь двинулись в путь, она увидела, что река разветвляется. Она легко переправилась через пару притоков, но не знала, стоит ли преодолевать саму реку. Следы на некоторое время исчезли, и она не знала, то ли следовать по восточному руслу, то ли переправиться и ехать вдоль западного рукава. Она то шла вперед, то возвращалась, пытаясь найти следы, и лишь под вечер обнаружила необычный знак, который четко указал дальнейший путь. Столбы, торчавшие из воды, были поставлены здесь специально. Они были вбиты в дно реки, а рядом на берегу лежали бревна. Благодаря пребыванию в племени Шарамудои она поняла, что это была простейшая пристань для какого-то типа лодок. Эйла собиралась разбить стоянку рядом с ней, но затем передумала. Она ничего не знала о тех людях, кроме того, что они ранили Джондалара и забрали его с собой. Ей не хотелось, чтобы они застали ее врасплох. Она решила остановиться за излучиной реки.

Утром Эйла, прежде чем войти в воду, внимательно осмотрела Волка. Хотя и не широкая, река была достаточно глубокой и холодной. Волку же нужно было переплыть ее. Он еще остро реагировал, когда трогали место ушиба, но в целом выглядел уже здоровее и был готов к переправе. Казалось, что ему, так же как и ей, хочется найти Джондалара.

Сняв обувь и одежду, чтобы не тратить потом время на просушку, она села на Уинни. Волк уже не метался взад и вперед по берегу, а сразу же прыгнул в воду и поплыл за Уинни, как если бы не хотел терять Эйлу из виду.

На том берегу Эйла, отойдя от отряхивающихся животных, оделась. Волк, как бы стараясь сделать ей приятное, тут же начал искать след. Ниже по течению реки он обнаружил какое-то сооружение, принадлежавшее тем, по чьему следу шла Эйла. Оно было спрятано в кустах. Эйла внезапно поняла, что это и для чего оно использовалось. Зная до сих пор лишь лодки Шарамудои с их изящно сделанными носами да свою круглую посудину, она поразилась, найдя обыкновенный плот из бревен, который унюхал Волк. Она не знала, как им управлять, но вдруг поняла его назначение и посчитала выдумку умной. Волк с любопытством обежал плот, все время принюхиваясь. Вдруг он издал глухой горловой звук.

– Что это, Волк?

Эйла вгляделась и, обнаружив на одном из бревен плота коричневое пятно, слегка впала в панику. Пятно давно высохло, но она решила, что это кровь Джондалара. Она погладила Волка.

– Мы найдем его. – Но в глубине души Эйла вовсе не была уверена, что найдет его живым.

От пристани тропинка вела в поля, поросшие травой и кустарником, но она была так утоптана, что трудно было понять, за теми ли людьми они идут. Но Волк вел ее. По тропе они шли недолго, так как вскоре Волк перестал искать след, а, сморщив нос, обнажил, рыча, свои клыки.

– Волк? В чем дело? Кто-то здесь есть? – Она заставила Уинни свернуть в кусты и дала знак Волку, чтобы он следовал за ней. Как только кусты и трава заслонили их, она затаилась между лошадьми и, опершись на колено, обняла Волка, чтобы тот сохранял спокойствие.

Осторожность оказалась ненапрасной, так как тотчас появились женщины, явно направлявшиеся к реке. Она приказала Волку сидеть на месте и, вспомнив о том, чему ее учили в детстве, крадучись пошла обратно, прячась за высокую траву и кустарник.

Две женщины заговорили о чем-то между собой, и хотя язык был незнакомым, Эйла уловила его схожесть с языком Мамутои. Она не могла понять всего, но уловила два слова.

Женщины стащили плот на воду, затем достали два шеста, которые были спрятаны под плотом. Обвязав дерево канатом, они начали переправляться через реку. Одна из них упирала шестом в дно, другая работала с канатом. Когда они приблизились к другому берегу, где течение не было таким быстрым, они начали отталкиваться шестами, чтобы, преодолев течение, достичь пристани. Воткнув шесты в дно и привязав плот к ним, они отправились к бревнам, лежавшим на берегу.

Эйла вернулась к животным, размышляя, что же предпринять. Женщины могут вернуться вскоре, а могут и через день-другой. Джондалара нужно было отыскать как можно быстрее, но она не хотела идти по следу, боясь, что, возможно, схватят и ее. Она также не намеревалась идти прямо к ним, пока не узнает, что они собой представляют. В конце концов она решила подождать женщин, чтобы понаблюдать, куда они направятся.

Эйла обрадовалась, что ждать пришлось недолго. В полдень она увидела идущих обратно женщин, но их сопровождали еще несколько человек, которые несли носилки с разрубленным мясом. Они шли удивительно быстро, несмотря на тяжелый груз. Когда они приблизились, Эйла с удивлением поняла, что среди них не было мужчин. Они все были охотницами! Эйла посмотрела, как они сложили мясо на плот и затем, пользуясь веревкой и шестами, перебрались на этот берег. Они спрятали плот, предварительно разгрузив его, но веревка, протянутая через реку, осталась, что озадачило Эйлу.

Женщины быстро поднялись по тропе вверх. Еще мгновение – и они исчезли. Выждав немного, Эйла последовала за ними, из осторожности держась на значительном расстоянии.

* * *

Джондалар испугался, попав в загон. Крыша его представляла собой довольно большой навес, который защищал лишь от дождя и снега, а стенами служил частокол, защищавший от ветра. Здесь не было ни костра, ни запасов пиши, лишь немного воды. В этом остроге были только мужчины. Когда они поднялись, чтобы посмотреть на него, он увидел, что все они были истощенными, грязными и больными. Из-за скверной ветхой одежды им приходилось согреваться, прижавшись друг к другу.

Он узнал двух или трех, которые были на похоронах, и счел странным, что здесь только мужчины и мальчики. Внезапно несколько загадок связались воедино: женщины с копьями, странные слова Ардемана, мужчины на похоронах, поведение Ш'Армуны, запоздалый осмотр его раны и грубое отношение. Возможно, это не только следствие взаимного непонимания.

Мгновенная догадка разбила вдребезги его неверие. Почему он так долго не понимал, что творится? Женщины держали здесь мужчин против их воли!

Но почему? Пустая трата времени – держать людей в неволе, когда они могли бы обеспечить процветание этой общины. Он подумал о процветающем стойбище Мамутои, где Талут и Тулия старались обеспечить всем необходимым каждого, а те возвращали это сторицей.

Аттароа! Какова ее роль во всем этом? Ясно, что она – вождь этого стойбища или стремится к тому, чтобы занять особое положение.

А эти мужчины должны охотиться и собирать травы, рыть ямы для запасов, делать новые убежища и ремонтировать старые, сбиваясь в кучу, чтобы согреться. Ничего удивительного не было в том, что они не принимали участия в столь поздней охоте на лошадей. Достаточно ли у них было припасов, чтобы прожить зиму? И почему они отправились так далеко, когда рядом столько добычи?

– Ты – тот, кого называют Зеландонии, – обратился один из мужчин к Джондалару, он говорил на языке Мамутои. Джондалар признал в нем одного из тех со связанными руками, кто был на похоронах.

– Да, я Джондалар из Зеландонии.

– Я Ибулан из племени Ш'Армунаи, – сказал человек и язвительно добавил: – Именем Мун, Матери Всех, разреши мне приветствовать тебя в остроге, как Аттароа любит называть это место. У нас есть и другие имена: стойбище мужчин, замерзший подземный мир Великой Матери и ловушка для мужчин Аттароа. Выбирай!

– Ничего не понимаю. Почему вы… все… здесь?

– Это долгая история, в действительности нас всех так или иначе надули. Нас обманули, даже когда мы строили этот загон.

– Почему бы не перелезть через забор и не сбежать?

– А быть убитым Ипадоа и ее бабами с копьями? – сказал кто-то.

– Оламан прав. К тому же я не уверен, что кто-то попытался бы сделать это. Аттароа нравится, когда мы ослаблены и еще…

– Что?

– Покажи ему, Ш'Амодан. – Ибулан обратился к высокому, очень истощенному человеку со спутанными волосами и длинной почти белой бородой. У него было сильное с крупными чертами лицо, большой с горбинкой нос и густые брови, но более всего привлекали его глаза. Они были такими же темными, как и у Аттароа, но вместо свирепости в них виднелись древняя мудрость и понимание. Джондалар не мог оценить, чего в этом человеке больше: смелости или умения держать себя, но чувствовал, что к нему даже в этих условиях питают глубокое уважение.

Старик кивнул и двинулся к навесу, под которым находилось несколько мужчин. Едва войдя под наклонную крышу, Джондалар ощутил невыносимое зловоние. Какой-то человек, покрытый рваной шкурой, лежал на доске, вероятно, оторванной от крыши. Откинув шкуру, старик показал гниющую рану. Джондалар был в шоке:

– Почему этот человек здесь?

– Женщины Ипадоа сделали это, – сказал Ибулан.

– А Ш'Армуна знает? Она могла бы сделать что-то.

– Ш'Армуна! Ха! Почему ты думаешь, что она может что-то сделать? – спросил Оламан. – Как ты думаешь, кто первым помогает Аттароа?

– Но она промыла рану на моей голове.

– Значит, у Аттароа особые намерения по поводу тебя, – сказал Ибулан.

– Что ты имеешь в виду?

– Она любит, чтобы молодые и сильные мужчины работали, а она будет властвовать над ними, – сказал Оламан.

– А если кто-то откажется работать на нее? Как она справляется с ними?

– Лишает воды и пищи. Если это не действует, угрожает родственникам этого человека, – сказал Ибулан. – Если ты понимаешь, что твой брат или родственник будут посажены в клетку без пищи и воды, ты обычно делаешь то, что она хочет.

– Клетка?

– Место, где тебя содержали. – Ибулан улыбнулся. – Где ты достал такую замечательную шкуру.

– Неплохо сделано! – сказал Оламан. – Ардеман рассказал, как ты чуть не сломал клетку. Такого она не ожидала.

– Она сделает клетку покрепче, – произнес кто-то с акцентом. Ибулан и Оламан так хорошо говорили на языке племени Мамутои, что Джондалар забыл, что это не их родной язык. Но остальные понимали лишь, о чем шла речь.

Человек, лежавший на земле, застонал, и старик встал на колени, чтобы успокоить его.

– Или она велит сделать новую клетку, или пригрозит расправиться с твоими родственниками. Если ты женат и у твоего очага есть сын, она заставит тебя делать что угодно, – сказал Ибулан.

– Разве это несчастье – иметь сына? Ибулан взглянул на старика.

– Ш'Амодан?

– Я спрошу, захотят ли они встречаться с Зеландонии, – ответил тот.

Ш'Амодан заговорил впервые, и Джондалар удивился глубине и богатству тембра голоса этого истощенного человека. Старик прошел дальше под навес и наклонился, чтобы поговорить с сидевшими там людьми. Был слышен его сочный глубокий голос, но слов нельзя было разобрать. Затем послышались юные голоса. С помощью старика один из молодых людей встал и побрел к ним.

– Это Ардобан, – произнес старик.

– Я Джондалар из Девятой Пещеры Зеландонии, и именем Дони, Великой Земной Матери, я приветствую тебя, Ардобан. – Он протянул руки юноше, чувствуя, что к нему надо относиться с уважением.

Юноша попытался выпрямиться и коснуться протянутых рук, но Джондалар видел, как он сморщился от боли. Джондалар подошел к нему, чтобы поддержать юношу, но остановился.

– Предпочитаю, чтобы меня звали Джондаларом. – Он улыбнулся, чтобы как-то скрасить неприятный момент.

– Меня зовут Добан, а не Ардобан. Аттароа называет меня Ардобаном. Она хочет заставить меня обращаться к ней Ш'Аттароа. Я молчу.

Джондалар был озадачен.

– Это сложно перевести. Это уважительная форма обращения, – сказал Ибулан. – Означает, что кто-то удостоен высших почестей.

– И Добан больше не уважает Аттароа…

– Добан ненавидит Аттароа! – громко выкрикнул юноша, пытаясь повернуться, чтобы уйти обратно. Ш'Амодан помахал им рукой.

– Что случилось с ним? – спросил Джондалар, когда они вышли из-под навеса.

– Его ногу тянули до тех пор, пока она не выскочила из сустава, – сказал Ибулан. – Это сделала Аттароа, вернее, приказала Ипадоа сделать это.

– Что? – В широко открытых глазах Джондалара блеснуло недоверие. – Ты говоришь, что она специально вывихнула ногу этому подростку? Какая мерзкая женщина!

– Она сотворила такое и с другим мальчиком.

– Как ее накажут за содеянное, даже если она сама себя осудит?

– С мальчиком помладше она поступила так, чтобы показать, что будет, если ее ослушаются. Матери мальчика не нравилось, как Аттароа обращается с нами, и она хотела вернуть своего спутника. Аваноа даже проникала сюда, иногда проводила с ним ночь и обычно приносила нам пищу. Она не единственная, кто поступал так, но она убеждала других женщин, а Армодан, ее мужчина, сопротивлялся Аттароа, отказываясь работать. Тогда она отняла их ребенка, говоря, что семилетнему пора покинуть мать и жить с мужчинами, но вначале ему искалечили ногу.

– Другому мальчику семь лет? – Джондалар содрогнулся от ужаса. – Никогда не слышал о таком кошмаре.

– Одеван мучается от боли и скучает по матери, но история с Ардобаном еще хуже, – раздался голос подошедшего к ним Ш'Амодана.

– Трудно представить, что бывает и хуже, – сказал Джондалар.

– Он страдает больше от предательства, чем от боли. Ардобан считал Аттароа своей матерью. Его собственная мать умерла, когда он был малышом, и Аттароа взяла его, но обращалась с ним как с игрушкой, а не с ребенком. Она любила одевать его в женские одежды и дарила глупые вещи, но кормила его хорошо и иногда давала лакомые кусочки. Она даже ласкала его иногда и брала с собой в постель, если была в хорошем настроении. Но когда уставала от него, она отталкивала его от себя, заставляла спать на земле. Несколько лет назад Аттароа решила, что ее хотят отравить.

– Говорят, что она сама отравила своего спутника, – вмешался Оламан.

– Она заставляла Ардобана пробовать пищу, прежде чем ела сама, – продолжал рассказ старик, – а когда он стал старше, она связывала его, говоря, что он собирается убежать. Но она была единственной матерью, которую он знал. Он любил ее и старался угождать ей. Он обращался с другими мальчиками так, как она с мужчинами, и он уже начал приказывать мужчинам, что им надо делать. Конечно, это она вдохновляла его на такое.

– Он был безжалостным, – добавил Ибулан. – Можно было подумать, что все стойбище принадлежит ему, и он делал жизнь других мальчиков несчастной.

– И что же произошло?

– Он достиг возраста возмужания. – Ш'Амодан, увидев, что Джондалар смотрит на него вопрошающе, пояснил: —

Великая Мать явилась к нему во сне в виде молодой девушки и вызвала к жизни его возмужание.

– Это случается со всеми юношами, – сказал Джондалар.

– Аттароа обнаружила это и заявила, что он специально стал мужчиной, чтобы навредить ей. Она была в бешенстве! Она кричала на него, обзывала страшно, затем, покалечив ему ногу, отправила в мужское стойбище.

– Одевану легче, – сказал Ибулан. – Он моложе. Я даже не уверен, хотели ли они и в самом деле искалечить его. Думаю, что они просто хотели причинить страдания матери и ее спутнику, заставив мальчика стонать от боли. И я также думаю, что Аттароа считает это хорошим способом установить власть над мужчиной.

– Она показала это на примере Ардемана, – сказал Оламан.

– Она ему тоже искалечила ногу?

– В общем, да, – сказал Ш'Амодан. – Это произошло случайно, тогда, когда он пытался бежать отсюда. Аттароа не позволила Ш'Армуне помочь ему, хотя та и хотела.

– Но обезножить двенадцатилетнего мальчика было труднее. Он дрался и кричал, но тщетно, – сказал Ибулан. – И, услышав его агонию, никто здесь больше не таил зла на него. Он уже здорово поплатился за свое прежнее поведение.

– Правда ли, что она якобы сказала, что у всех мальчиков будут покалечены ноги? – спросил Оламан.

– Так сказал Ардеман, – подтвердил Ибулан.

– Она что, считает, что может приказывать Великой Матери, что делать? Пытается заставить Ее творить только девочек? – спросил Джондалар. – Она испытывает свою судьбу.

– Зеландонии прав, – сказал Ш'Амодан. – Великая Мать уже пыталась предупредить ее. Только подумайте, как мало детей родилось за последние несколько лет. И ее заявление о мальчиках, наверное, переполнит чашу терпения Великой Матери. Детей нужно охранять, а не калечить.

– Эйла была бы просто вне себя, – хмуро сказал Джондалар. – Не знаю, жива ли она.

Мужчины переглянулись, не зная, что сказать, хотя на уме у них был один и тот же вопрос. Наконец Ибулан произнес:

– Это та женщина, которая, как ты говорил, может ездить на лошади? Это, должно быть, могущественная женщина, если может властвовать над лошадью.

– Она бы так не сказала, – улыбнулся Джондалар. – Но я думаю, что у нее больше силы, чем она думает. Она ездит только на кобыле, которую сама взрастила, хотя она скакала и на моей лошади, но моей труднее управлять. В этом и была сложность…

– Ты тоже можешь ездить на лошади? – недоверчиво спросил Оламан.

– Я могу ездить на одной… и на Эйлиной тоже, но…

– Значит, это правда?

– Конечно, правда. А зачем мне надо было придумывать это? – Он посмотрел на их скептические лица. – Может быть, мне лучше было бы начать сначала. Эйла воспитала маленького жеребенка…

– А как к ней попал жеребенок? – спросил Оламан.

– Она охотилась и убила его мать, а затем уж увидела жеребенка.

– Но почему она вскормила его? – спросил Ибулан.

– Потому, что он остался один и она была одна… Это долгая история. В общем, ей нужен был кто-то, и она решила взять жеребенка. Когда Уинни – так Эйла назвала лошадь – выросла, она принесла жеребенка. Как раз тогда, когда мы встретились. Она показала, как надо ездить, и отдала жеребенка мне, чтобы я его учил. Я назвал его Удальцом. Мы прошли путь от Летнего Схода племени Мамутои вокруг южной оконечности вот тех гор, ехали в основном на лошадях. Здесь нет ничего сверхъестественного. Дело лишь в том, что их надо взращивать со дня их рождения, как мать заботится о своем ребенке.

– Ну-ну… если ты так говоришь… – сказал Ибулан.

– Я говорю так, потому что это правда. – Он решил, что его объяснения бессмысленны. Чтобы поверить, им надо увидеть, а это вряд ли случится. Эйла исчезла, так же как исчезли и лошади.

Тут ворота открылись, и вошла Ипадоа в сопровождении нескольких женщин. Сейчас, зная о ней больше, Джондалар изучающе смотрел на женщину, которая так жестоко искалечила двух детей. Он не знал, кто более отвратителен: тот, кто отдает такие приказы, или тот, кто выполняет их. Хотя он не сомневался, что Аттароа могла бы сделать это и сама. Было очевидно, что с ней что-то не так. Какой-то темный дух, прикоснувшись к ней, лишил ее человечности. Но Ипадоа? Она вроде бы обычная женщина, но как может она быть столь жестокой и бесчувственной? Может быть, и она была лишена души?

К всеобщему удивлению, в загон вошла сама Аттароа.

– Она никогда не входила сюда, – сказал Оламан. – Чего она хочет? – Он был явно напуган.

За Аттароа вошли женщины, несшие подносы с жареным мясом и сосуды с аппетитно пахнущим супом. Конина! Разве охотники уже вернулись? Джондалар давно не ел конины, он не очень любил ее, но сейчас так пахло! Внесли также большую флягу с водой и чашки.

Мужчины жадно смотрели на процессию, но никто не пошевелился, боясь сделать что-то, что заставило бы Аттароа передумать. Они также опасались, что это очередной жестокий обман: внести, показать и унести.

– Зеландонии! – скомандовала Аттароа. Джондалар, подходя к ней, вглядывался в ее лицо, резко очерченное, ясное и хорошей формы. Она и в самом деле была по-своему красивой или могла бы быть таковой, если бы не жесткая властность. В уголках губ затаилась жестокость, а во взгляде недоставало душевной мягкости.

Появилась Ш'Армуна. Должно быть, она пришла с другими женщинами, но он не заметил ее.

– Я говорю за Аттароа, – сказала она на языке Зеландонии.

– Тебе за многое придется ответить, – сказал Джондалар. – Как ты могла позволить совершиться подобному? Если Аттароа лишилась разума, то у тебя-то он есть. Ты отвечаешь за все. – Его ледяные синие глаза были полны гнева.

Аттароа что-то сердито сказала.

– Она не хочет, чтобы я говорила с тобой. Я здесь только для перевода. Аттароа требует, чтобы ты смотрел на нее, когда говоришь.

Джондалар взглянул на женщину-вождя, выжидая, когда она заговорит. Ш'Армуна начала переводить:

– Как тебе нравятся эти… удобства?

– А как она хочет, чтобы я к этому относился? Злая улыбка заиграла на лице Аттароа.

– Уверена, что ты уже много слышал обо мне, но не стоит верить всему, что слышишь.

– Я верю в то, что вижу.

– Ты видел, что я принесла сюда пищу.

– Я не вижу, чтобы кто-то ел, а они все голодные. Ее улыбка стала шире.

– Они будут есть, а ты – ты должен. Тебе пригодится твоя сила. – Аттароа громко расхохоталась.

– Думаю, что так.

После того как Ш'Армуна перевела, Аттароа внезапно ушла, жестом показав, чтобы женщина шла за ней.

– Ты отвечаешь за все! – крикнул в спину Ш'Армуны Джондалар.

Когда ворота закрылись, охранница сказала:

– Вам лучше съесть все это, пока она не передумала. Мужчины бросились к блюдам, стоявшим на земле. Проходя мимо, Ш'Амодан сказал:

– Будь осторожен, Зеландонии. Она что-то замышляет насчет тебя.

Медленно текли дни. Приносили воду, немного пищи. Выходить никому не разрешалось даже на работу, что было необычным. Это действовало на нервы, тем более что в загон загнали и Ардемана. Его знание нескольких языков позволило ему стать сначала переводчиком, а затем посредником между Аттароа и мужчинами, так как хромой для нее не представлял угрозы и не мог убежать. У него было больше свободы, он мог самостоятельно передвигаться по стойбищу и часто приносил сведения о жизни за пределами загона, а также и еду.

Большинство пленников коротали время за играми, обещая вернуть проигрыш в будущем. Играли, используя кусочки дерева, камешки, осколки костей.

Джондалар провел первый день своего заключения, изучая окружающий их частокол. Он нашел несколько мест, где его можно было сломать или перелезть через него, но сквозь дыры и щели он видел, что Ипадоа и ее женщины неусыпно охраняют их. Он понял, что прямолинейные действия здесь не пройдут. Это заставило его действовать более хитро. Осмотрев навес, он нашел, что кое-где надо заменить доски, чтобы он не протекал во время дождя, но для этого нужны были инструменты и материал.

По взаимной договоренности в конце загона, позади кучи камней, было место для отправления нужды. Уже на второй день Джондалар ясно почувствовал этот тошнотворный запах. Но еще хуже пахло рядом с навесом, где гниющая плоть добавляла ко всем запахам свой зловонный аромат. Однако ночью не было выбора: Джондалар, как и все, тесно прижимался к другим, чтобы согреться, деля шкуру с теми, у кого ничего не было, чтобы укрыться.

С течением времени чувствительность к запаху и постоянное ощущение голода притупились, но холод чувствовался сильнее, и иногда кружилась голова. Ему хотелось выпить ивового отвара от головной боли.

Обстоятельства стали меняться, когда умер раненый. Ардеман подошел к воротам и попросил переговорить с Аттароа или Ипадоа насчет тела – его нужно было вынести и похоронить. Для этого были выбраны несколько человек. Позднее сказали, что Джондалар может присутствовать на похоронах. Джондалару стало стыдно от радости, которую он испытал при известии, что может выйти из загона благодаря смерти одного из них.