Текст книги "Охотники на мамонтов"

Автор книги: Джин Мари Антинен Ауэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 59 страниц)

Эйла не заметила, что Крози мельком взглянула в сторону Джондалара, который как раз в этот момент тоже посмотрел на них. Он быстро отвернулся, похоже, немного смутившись. Старуха понимающе покачала головой, видя перед собой склоненную голову молодой женщины.

– Ладно, но что я получу за это?

– Значит, ты согласна научить меня?! – с улыбкой воскликнула Эйла, поднимая глаза. Она заметила жадный блеск в старческих глазах, но за ним скрывалось нечто большее, какая-то задумчивая мечтательность. – Я сделаю тебе обезболивающее средство, – сказала она, – как Мамуту, чтобы не болели суставы.

– С чего ты взяла, что я в этом нуждаюсь?! – раздраженно проворчала Крози. – Я еще не такая старая, как он.

– Конечно, ты не старая, Крози, но у тебя же болят суставы. Хотя ты ничего не говоришь о своей болезни и не жалуешься, но я знаю об этом, ведь я – целительница. Исцелить больные кости нельзя, но можно уменьшить болезненные ощущения. После припарок ты почувствуешь, что тебе стало легче ходить и сгибаться, а специальные настои снимут боль; один надо пить по утрам, а другой – в течение дня, – сказала Эйла. Затем, понимая, что женщине трудно смириться со своей старостью, добавила: – Мне придется сделать лекарство для тебя, ведь должна же я выполнить условия игры.

– Хорошо, видимо, мне придется принять это в качестве выигрыша, – сказала Крози. – Но я хочу кое-что еще.

– Скажи что, и я постараюсь сделать это.

– Мне хочется, чтобы ты сделала мне еще один горшочек той мягкой белой мази, от которой сухая кожа становится такой гладкой… и молодой, – тихо сказала она, склонившись к Эйле, а затем выпрямилась и раздраженно добавила: – Просто моя кожа зимой всегда трескается от холодной воды.

Эйла улыбнулась:

– Договорились. А сейчас скажи мне, какую шкуру лучше всего выбрать для белой кожи, и я спрошу у Неззи, есть ли такая среди шкур, хранящихся в подполье.

– Тебе нужно выделать оленью шкуру. Конечно, северный олень очень хорош, хотя его шкуру лучше использовать для теплой меховой одежды. В общем-то пойдет кожа любого оленя – марала, гигантского оленя или лося. Правда, до того как ты займешься шкурой, тебе понадобится еще кое-что.

– Что же?

– Тебе надо будет собрать некоторое количество твоей жидкости.

– Моей жидкости?

– Ну да, твоей мочи. Можно использовать и чужую, но лучше все-таки свою собственную. Начинай собирать прямо сегодня, еще до того, как ты вытащишь из ледника оленью шкуру, – сказала Крози.

– А зачем нужна эта моча?

Подавшись вперед, старуха схватила руку Эйлы:

– Ты узнаешь секрет белой кожи, когда отмочишь ее в своей моче. Это может показаться странным, но это правда. Выдержав мочу в теплом месте некоторое время, ты заметишь, что она изменилась. Отмоченная в такой жидкости шкура очищается от остатков жира и грязи. Потом ты сможешь легко удалить подшерсток, и, кроме того, такая кожа уже не будет гнить и останется мягкой даже без окуривания дымом, из-за которого кожа обычно приобретает рыжий или коричневый оттенок. В сущности, в этом и заключается секрет отбеливания кожи, хотя после этого она будет еще не совсем белой, а сероватой. В общем, после отмачивания шкуру надо тщательно вымыть и почистить несколько раз, а после просушки и выделки кожа будет готова для заключительной окраски в белый цвет.

Если бы у Крози спросили, то она не смогла бы объяснить, что мочевина, которая является главным химическим компонентом мочи, отстоявшись в теплом месте, разлагается, выделяя аммиак. Она знала только то, что моча должна отстояться, чтобы изменить свои качества. Эта отстоянная жидкость растворяла жир и отбеливала кожу и одновременно помогала предотвратить процесс бактериального гниения. Крози, разумеется, было неизвестно, что это вещество назовут аммиаком, она знала только результат его воздействия.

– Известняк… а есть ли у нас известняк? – спросила Крози.

– Да, есть у Уимеза. Он говорил, что последний раз они добывали кремень из известняковой скалы и у него осталось еще несколько желваков, покрытых меловой коркой, – сказала Эйла.

– А зачем ты спрашивала Уимеза насчет мела? Откуда ты знала, соглашусь ли я поделиться с тобой своим секретом? – подозрительно спросила Крози.

– Конечно, я не знала. Просто я давно хотела сделать белое платье. Если бы ты не захотела показать мне, как это делается, я попыталась бы сама. Но я же не знала, что надо предварительно отмачивать шкуру, даже представить не могла. Я так рада, что ты согласилась научить меня твоему мастерству, – сказала Эйла.

Крози пробурчала что-то нечленораздельное, не желая показать, что ее удовлетворило объяснение Эйлы.

– Но не забудь, что ты обещала мне горшочек белой мази, – добавила она. – И перетопи также еще немного жира, он явно понадобится, когда дело дойдет до окраски кожи.

* * *

Эйла подняла края занавеса и выглянула из дома. Завывания послеполуденного ветра напоминали грустную погребальную песнь – вполне подходящее музыкальное сопровождение к этому унылому, безотрадному пейзажу и серому облачному небу. Эйла так надеялась, что сегодня будет немного потеплее, но суровая зима, казалось, хотела навечно заточить людей в этом земляном жилище. Уинни мягко заржала. Эйла обернулась и, увидев вошедшего в очаг лошадей Мамута, улыбнулась ему.

Едва познакомившись с ним, Эйла почувствовала глубокое уважение к старому шаману, но с тех пор, как он начал обучать ее, это уважение переросло в любовь. Отчасти это произошло потому, что она обнаружила огромное внутреннее сходство между этим высоким, сухопарым и невероятно древним шаманом и низкорослым, хромым и одноглазым колдуном Клана; хотя внешне они были совершенно разными, ей порой казалось, что она вновь разговаривает с Кребом или по крайней мере с его двойником. Оба они с глубоким уважением и пониманием относились к миру Духов, и не важно, что почитаемые ими духи имели разные имена; оба обладали огромной, внушающей благоговейный страх внутренней силой, хотя физически были немощными и слабыми; и оба были мудрыми и проницательными шаманами. Но возможно, главное состояло в том, что эта любовь была взаимной; Мамут, так же как и Креб, относился к ней с большой симпатией, помогал ей понять мир и признал ее дочерью своего очага.

– Я искал тебя, Эйла, и, видимо, не ошибся, подумав, что ты решила проведать лошадей, – сказал Мамут.

– Я вышла посмотреть, не ослаб ли мороз. Так хочется, чтобы скорее наступила весна, – проговорила Эйла.

– Да, к этому времени многие начинают тосковать по теплому солнышку, ожидая перемен, новых впечатлений и ощущений. Эта тоскливая спячка изрядно поднадоела людям. Я думаю, именно поэтому в конце зимнего сезона у нас так много веселых и радостных праздников. Скоро будет праздник Смеха и шутовские состязания. Многие их очень любят.

– Праздник Смеха? Что это за праздник?

– Он устраивается просто для того, чтобы люди могли вдоволь посмеяться. В этот день все стараются рассмешить друг друга. Можно одеться в нелепые шутовские наряды или вывернуть одежду наизнанку, раскрашивать лица, делая смешные маски; можно дурачиться, подшучивать друг над другом или устраивать веселые розыгрыши. И чем больше сердится тот, кого разыграли, тем веселее становится остальным. Почти все мы с нетерпением ждем этого праздника, но главным торжеством все-таки остается Весеннее Возрождение. В сущности, именно поэтому я и искал тебя, – сказал Мамут. – Мне надо подготовить тебя к этому празднику.

– А почему праздник Весеннего Возрождения считается главным? – спросила Эйла, испытывая легкую тревогу.

– По многим причинам, я полагаю. Это наш самый торжественный, самый любимый и радостный праздник. В этот день мы прощаемся с зимой и встречаем весну. Тепло побеждает холод. Говорят, чтобы понять смысл жизни, надо постичь сущность годичного цикла. Большинство людей делят год на три сезона. Весна – это сезон рождения. Великая Мать Земля порождает новую жизнь, посылая плодородные ливни и пробуждая ото сна реки. Лето – сезон тепла, период роста и созревания. А зимний холод подобен смерти. Но весной опять начинается новая жизнь, возрождение. Вполне достаточно осознать связь и сущность этих трех сезонов, но очаг Мамонта делит годовой цикл на пять периодов. Это священное число Великой Матери.

Обучение, на котором настаивал Мамут, вылилось в удивительно интересные знания, и прежнее предубеждение Эйлы быстро прошло. Она узнала так много нового; усвоила множество новых идей, училась по-новому мыслить и рассуждать. Оказалось, что в этом мире существует много поразительных понятий и сущностей, и осознание собственной сопричастности к этому миру заполнило ту пустоту, которая возникла в душе Эйлы, пока она жила в Клане, где для женщин существовали многочисленные табу и ограничения. Только мужчины Клана участвовали в священных ритуалах, им были известны некоторые тайны мира Духов, им открывались тайны чисел и охотничьего ремесла. Однако мог-уры открывали им далеко не все знания, которые они передавали только своим ученикам. Женщины не допускались на собрания, где обсуждались понятия духов или чисел. Охота также была запретной для женщин, но им разрешали присутствовать на охотничьих собраниях, считая, что они все равно не способны понять, о чем там говорится.

– Я думаю, что нам нужно отложить на время повторение ритуальных песнопений. Настала пора открыть тебе еще одну особую область знания. Символы. Мне кажется, ты сочтешь их очень интересными. Некоторые из них связаны с целительной магией.

– Целительные символы? – переспросила Эйла. Разумеется, это очень интересно для нее. Продолжая разговор, они вошли в очаг Мамонта.

– Ты надумала все-таки, что сделаешь из этой белой кожи? – поинтересовался Мамут, кладя циновки у небольшого очажка возле своей лежанки. – Или собираешься просто хранить ее, как и красную?

– Я еще не решила, как поступлю с красной, но из белой, наверное, сошью нарядное платье. Пока я учусь шить и вышивать, но у меня плохо выходит. Кожа получилась такой красивой, что я боюсь испортить ее, поэтому мне надо попрактиковаться. Диги учит меня, и Фрали иногда дает советы, когда Фребека нет поблизости.

Расколов несколько костей, Эйла подбросила их в костерок, а Мамут принес к очагу довольно тонкий овальный кусок бивня мамонта, большая и гладкая поверхность которого была слегка изогнута. Чтобы сделать такой ровный овал, его контуры сначала намечались на бивне с помощью каменного долота, а по этой линии вырезали глубокий узкий желобок. Затем сильным и точным ударом эта форма отделялась от бивня. Мамут достал из очага несколько угольков, а Эйла притащила мамонтовый барабан и молоточек из оленьего рога, предназначавшийся для игры на этом ударном инструменте. Поставив барабан возле циновки, она села рядом с Мамутом.

– Барабан нам пока не нужен, – сказал Мамут, приступая к занятию. – Вначале я хочу показать тебе некоторые символы, которые помогают нам запоминать разные понятия и сущности. Например, мы можем символически изобразить песни, легенды, поговорки; изобразить реки и горы, периоды жизни и имена – то есть все, что нам хотелось бы запомнить. Вот ты, к примеру, научила нас языку знаков и жестов, и я знаю, что ты также заметила определенные жесты, которыми пользуемся мы, хотя у нас их гораздо меньше, чем в Клане. Мы машем рукой в знак прощания или можем позвать человека жестом, если хотим, чтобы он подошел к нам, – все это естественно и понятно. Определенные жесты используются и тогда, когда мы описываем что-то, рассказываем истории или когда Служитель Великой Матери проводит священные обряды. Значение этих жестов очень легко понять, они подобны значению жестов Клана.

Мамут поднял руку и, обратив ладонь в сторону Эйлы, сделал круговое движение.

– Этот знак заменяет слово «все», то есть мы показываем, что смысл сказанного относится ко всем людям, предметам или понятиям, – пояснил он и взял остывший уголек. – А сейчас смотри, я изображу это же движение углем на костяной поверхности, – сказал шаман, рисуя черный круг. – Итак, этот символ означает «все», и, когда ты увидишь такой знак, даже если его изобразит другой Мамут, ты будешь знать, что он означает «все».

Старому шаману нравилось учить Эйлу. Она была способной и очень сообразительной, а главное – было очевидно, что эта учеба доставляет ей большое удовольствие. Мамут видел, как она живо реагирует на его объяснения, на лице ее всегда отражались любопытство и заинтересованность или искреннее удивление, когда она вдруг постигала смысл того или другого понятия.

– Мне никогда не приходило в голову, что можно изображать слова! Неужели каждый может узнать смысл этих знаков? – спросила она.

– Некоторые знания считаются священными и передаются только посвященным ученикам очага Мамонта, но основная часть знаний доступна любому человеку, который проявляет интерес к учебе. Чаще всего случается так, что те, кто проявляет такой интерес, рано или поздно посвящают свою жизнь очагу Мамонта. Священные знания зачастую скрываются за обычными знаками, они открывают второй и даже третий уровень значимости. Большинство людей понимают, что это, – он нарисовал другой черный круг на костяной поверхности, – означает слово «все», но данный знак имеет и второе значение. Существует много символов, связанных с Великой Матерью, и это один из них. Он означает «Мут, Создательница Всего Живого». Множество других рисунков имеет свое значение, – продолжал он, рисуя зигзагообразную линию. – Вот этот, например, означает «вода».

– Да, такой символ был на карте Талута, когда мы охотились на бизонов, – сказала Эйла. – Я думала, что он обозначает реку.

– Верно, этим знаком можно обозначить и реку. Смысл его может изменяться в зависимости от того, где и в каком сочетании он будет нарисован. Если я, например, нарисую вот такой знак, – сказал он, проводя вторую зигзагообразную линию с несколькими добавочными черточками, – то он будет означать, что эту воду пить нельзя. И точно так же, как круг, этот символ имеет второе значение. Это знак страсти, любви, а иногда и ненависти. Кроме того, он является памяткой для одной нашей поговорки: чем тише река, тем глубже вода.

Эйла сосредоточенно свела брови, стараясь осознать смысл этой поговорки.

– Многие целители пользуются символическими обозначениями, которые помогают им запомнить те или иные понятия, так же как мы – памятками для поговорок, только их поговорки связаны с лекарствами и болезнями, и обычно никто, кроме самих целителей, их не понимает, – сказал Мамут. – Мне известна лишь часть таких памяток. На Летнем Сходе ты встретишься с другими целителями, и они смогут рассказать тебе гораздо больше.

Глаза Эйлы загорелись интересом. Ей вспомнилась встреча целительниц на Сходбище Клана, тогда она многому научилась от них. Они делились друг с другом своими способами лечения и снадобьями и даже научили ее новым ритмам, но важнее всего была сама встреча с другими людьми, с которыми можно было поделиться опытом.

– Мне хочется узнать как можно больше, – сказала Эйла, – ведь я общалась только с целительницами Клана.

– Мне кажется, Эйла, что ты сама не осознаешь, сколько знаний в тебе заложено. И большинство наших целителей даже не могут предположить, что ты столь опытная целительница. Некоторым явно придется поучиться у тебя. И я надеюсь, ты понимаешь, что должно пройти какое-то время, прежде чем они полностью признают тебя. – Старик заметил, как омрачилось ее лицо; ему хотелось придумать какой-нибудь хитрый ход, который позволил бы облегчить этот момент. Существовало много причин, из-за которых может осложниться ее встреча с другими Мамутои, особенно если учесть, что на Летнем Сходе собираются все стойбища. «Однако пока рано об этом думать», – решил он и сменил тему разговора: – Я хотел задать тебе один вопрос, касающийся целительной магии Клана. Ты просто хранишь в памяти все целебные травы, или у тебя тоже есть способы, облегчающие запоминание?

– Все хранится в моей памяти, я помню, как выглядят растения, какие у них семена, ростки и плоды; в каких местах они обычно растут и от каких болезней помогают. Помню, как смешивают травы, заготавливают и используют их. И остальные виды лечения я тоже запомнила. Иногда я придумываю какие-то новые средства или способы лечения, но, конечно, все эти нововведения основаны на моих исходных знаниях.

– Значит, ты не пользуешься ни символами, ни памятками? Задумавшись на мгновение, Эйла вдруг улыбнулась, поднялась с циновки и принесла свою лекарскую сумку. Вытряхнув ее содержимое, она аккуратно разложила перед собой множество разных пакетиков и мешочков, тщательно перевязанных веревочками или шнурками. Затем она выбрала два пакета.

– В этом пакете хранится мята, – сказала она, показывая его Мамуту, – а в этом – плоды шиповника.

– Откуда ты это узнала? Ведь ты же не раскрыла и даже не понюхала их?

– Я знаю, потому что эта веревка сплетена из волокон коры одного кустарника, а на конце ее завязаны два узелка. Завязка на пакете с шиповником сделана из волос лошадиного хвоста, и на ее конце завязан ряд из трех узелков, – пояснила Эйла. – Я могла бы различить их по запаху, конечно, если бы не было завязок, но некоторые сильнодействующие и даже опасные растения очень слабо пахнут, и иногда их можно даже перепутать с другими, безопасными травами. Надо быть очень осторожным. Поэтому я использую разные веревки и разное количество узелков и делаю отдельные пакеты для опасных растений и растений с разными запахами. Может быть, это тоже памятки?

– Да, умно… очень умно! – сказал Мамут. – Правильно, это и есть памятки. Но тебе нужно было запоминать все эти веревочки и узелки, ведь так? И все-таки это хороший способ, чтобы избежать путаницы.

* * *

Глаза Эйлы были открыты, но она лежала тихо и не двигалась. Вокруг было темно, если не считать тусклого ночного света, идущего от кучки раскаленных углей в очаге. Джондалар только что забрался на лежанку и как можно осторожнее перелез через Эйлу, чтобы лечь на свое место к стене. Как-то раз она подумала, что может спать и у стенки, но решила, что в этом случае Джондалар сможет ложиться и вставать совсем незаметно, а этого ей как раз и не хотелось. Он завернулся в меховое покрывало и лег на бок, повернувшись лицом к стене. Эйла знала, что он не мог заснуть так быстро, хотя он лежал неподвижно, и ей очень хотелось погладить и приласкать его. Однако он столько раз отвергал ее ласки, что Эйла боялась получить очередной отказ. Она чувствовала себя обиженной, когда он говорил, что устал, или притворялся спящим.

Джондалар не спал, дожидаясь, пока уснет она; и наконец ее ровное дыхание подсказало ему, что Эйла заснула. Тогда, осторожно перевернувшись на другой бок, он облокотился и посмотрел на Эйлу долгим тоскующим взглядом. Ее спутанные золотистые волосы разметались по темному меху. Исходившие от нее тепло и приятный женский запах пробудили в нем трепетное желание, ему хотелось обнять и приласкать ее, но он боялся, что она проснется и совсем не обрадуется, что ее разбудили. Джондалару казалось, что она неприязненно относится к нему с тех пор, как он обидел ее своей возмущенной и гневной реакцией на ту единственную ночь, которую Эйла провела с Ранеком. В последнее время каждый раз, когда они случайно касались друг друга, она вздрагивала и отступала. Джондалар уже подумывал, не перебраться ли ему на другую лежанку или даже в другой очаг. С одной стороны, он испытывал мучение, засыпая рядом с ней, но понимал, что еще мучительнее будет спать вдали от нее.

Легкая прядь волос, упавшая на лицо Эйлы, приподнималась от его дыхания. Джондалар протянул руку и легким движением убрал эту прядку в сторону, а затем тихонько лег на спину и позволил себе расслабиться. Он закрыл глаза и вскоре уснул под звуки ее размеренного дыхания.

* * *

Эйла проснулась с ощущением того, что кто-то смотрит на нее. Костер в очаге уже вновь горел ярким пламенем, и дневной свет прорывался сквозь приоткрытое дымовое отверстие. Повернув голову, она увидела черные горящие глаза Ранека, который наблюдал за ней из очага Лисицы. Лицо его озарилось широкой радостной улыбкой, когда Эйла сонно улыбнулась ему. Она была уверена, что место рядом с ней уже опустело, но решила все же убедиться в этом и похлопала рукой по складкам меховой шкуры. Затем, откинув свое покрывало, она начала одеваться. Она знала, что Ранек зайдет поздороваться с ней, только когда она выйдет к очагу.

Поначалу Эйла смущалась, постоянно чувствуя на себе его взгляд. В известном смысле это ей даже льстило, и, кроме того, она знала, что такое внимание порождено отнюдь не злобными чувствами. Однако, по обычаям Клана, где люди жили в одной пещере и семейные очаги разграничивались лишь низкими каменными перегородками, считалось крайне неприличным подсматривать за своими соседями. В земляном жилище Мамутои, как и в пещере Клана, уединение было чисто условным, но такое навязчивое внимание Ранека являлось посягательством на ее личную жизнь и усиливало внутреннее напряжение, которое и без того постоянно ощущала Эйла. Кто-то из обитателей стоянки практически всегда находился рядом с ней. В общем-то ситуация в пещере Клана была примерно такой же, но на Львиную стоянку она попала недавно, и обычаи этих людей отличались от тех, к которым она привыкла с детства. Различия были в основном незначительными, но в замкнутом мире земляного дома их значение возрастало, или Эйла просто острее осознавала их. Порой ей хотелось уйти, чтобы никого не видеть. Три года она в одиночестве прожила в своей пещере и не могла даже представить себе, что настанет время, когда она будет мечтать остаться одна. Но сейчас время от времени она тосковала по той свободной и уединенной жизни.

Быстро закончив обычный утренний туалет, Эйла слегка подкрепилась остатками вечерней трапезы. Открытые дымоходы, как правило, свидетельствовали о хорошей погоде, и поэтому Эйла решила пойти прогуляться вместе с лошадьми. Подняв край занавеса, она вышла в пристройку и нерешительно остановилась, увидев, что Джондалар и Дануг о чем-то беседуют возле лошадей.

Зимой лошади редко гуляли, но уход за ними даже в помещении очага лошадей давал Эйле возможность отдохнуть от людей и остаться наедине со своими мыслями. Однако Джондалар, похоже, также полюбил проводить с ними время. Раньше Эйла всегда присоединялась к нему, если случайно замечала, что он занимается с Удальцом, но теперь предпочитала уйти, поскольку с недавних пор Джондалар, заметив ее приближение, удалялся сам, говоря, что не хочет мешать ее общению с лошадьми. Эйла радовалась, что он уделяет внимание животным, которые в определенном смысле являлись связующим звеном между ними, и, кроме того, так как они оба ухаживали за лошадьми, им поневоле приходилось общаться на эту тему, хотя и немного. В последнее время Джондалар почему-то очень часто выходил в пристройку, и Эйла подумала, что, возможно, он гораздо больше, чем она, нуждается сейчас в таком уединенном общении с животными.

Медленно проходя по очагу лошадей, Эйла надеялась, что присутствие Дануга не позволит Джондалару сбежать слишком быстро. Когда она приблизилась к ним, Джондалар уже готов был ретироваться, но она мгновенно придумала вопрос, чтобы его задержать.

– Джондалар, ты еще не думал пока, как будешь обучать Удальца? – спросила Эйла, приветливо улыбнувшись Данугу.

– А чему я могу научить его? – спросил Джондалар, немного смущенный ее вопросом.

– Ну ты же хочешь ездить на нем, поэтому он должен слушать твои команды.

Конечно, он думал об этом. В сущности, он только что говорил об этом Данугу, стараясь придать своим словам небрежный оттенок. Ему не хотелось показывать, как велико его желание покататься на этом жеребце. Иногда ему казалось, что он больше не вынесет Очевидной симпатии Эйлы к Ранеку, в подобные минуты отчаяния он воображал, что гнедой жеребец резвым галопом несет его по степи, воображал, что он счастлив и свободен как ветер. Однако его уверенность в том, что это вообще когда-нибудь может случиться, изрядно поубавилась. Может быть, теперь Эйла захочет, чтобы на Удальце ездил Ранек?

– Да, я думал об этом, но не знал, могу ли… не знал, как взяться за это дело, – сказал Джондалар.

– По-моему, тебе надо начать с легких грузов. Помнишь, как мы в долине приучали Удальца к вьючным корзинам? Надо дать ему возможность привыкнуть к тому, что на его спину что-то давит. Пусть он немного повозит тючок с вещами. А вот как научить его понимать, в каком направлении ты хочешь ехать, я сама пока толком не знаю. Он привык следовать за тобой на поводке, но за кем же он будет следовать, если ты будешь сидеть на его спине? – тараторила Эйла, мгновенно выдвигая множество предложений и стараясь вовлечь в разговор Джондалара.

Дануг взволнованно поглядывал то на нее, то на Джондалара, мечтая помочь им наладить отношения, он надеялся подыскать какие-то важные или умные слова, благодаря которым сразу исчезнет их взаимная отчужденность и вся стоянка вздохнет свободно.

Когда Эйла умолкла, возникла неловкая пауза, и Дануг решил, что настал его черед.

– Может быть, надо как-то иначе привязать повод, и тогда Джондалар сможет держать его в руках, сидя на спине Удальца, – предложил юноша.

И вдруг, словно искра, выбитая кремнем из огненного камня, перед мысленным взором Джондалара мгновенно возникла четкая картина описанной Данугом ситуации. Он мгновенно забыл о том, что при первой же возможности собирался улизнуть, сославшись на неотложные дела. Прикрыв глаза и сосредоточенно нахмурив брови, Джондалар погрузился в размышление.

– А ты знаешь, Дануг, твое предложение может оказаться очень ценным! – воскликнул он. Увлеченный одной идеей, которая, возможно, разрешит эту тревожившую его проблему, он забыл на время о неопределенности своего будущего. – Может быть, я смогу закрепить ремень так, чтобы его конец был на спине. Видимо, понадобится крепкая веревка… или узкий кожаный ремень. А может быть, даже пара ремней.

– У меня есть несколько узких ремней, – сказала Эйла, заметив, что он стал менее напряженным. Она обрадовалась, что его по-прежнему интересует обучение молодого жеребца, и, кроме того, ей было интересно, что он придумал. – Сейчас я схожу за ними.

Джондалар проследовал за ней через внутренний сводчатый проход в очаг Мамонта, однако, оказавшись в помещении, сразу остановился, и она одна прошла к скамье с их вещами. Ранек, разговаривавший с Диги и Трони, повернулся и послал Эйле самоуверенную улыбочку, сверкнув своими белыми зубами. Почувствовав очередной укол ревности, Джондалар закрыл глаза и скрипнул зубами. Он уже собрался уйти в очаг лошадей, когда Эйла вернулась и вручила ему моток гибких кожаных ремней.

– Они очень крепкие, – сказала Эйла, – я сделала их прошлой зимой. – Она взглянула в тревожные синие глаза, исполненные боли, смущения и неопределенной тоски, терзавшей его душу. – Незадолго до того, как ты появился в моей пещере, Джондалар. До того, как Дух Великого Пещерного Льва избрал тебя и устроил нашу встречу.

Он взял моток и поспешно вышел, чувствуя, что не в состоянии больше находиться в этом помещении. Джондалар всегда торопился покинуть очаг Мамонта, если в него заходил темнокожий резчик. Последнее время Эйла и Ранек довольно часто бывали здесь вместе, и, чтобы не видеть этого, Джондалар предпочитал удаляться. Он издалека поглядывал на компанию молодых людей, которые собирались в просторном помещении ритуального очага, чтобы поработать, делясь своими мыслями и мастерством. Иногда он слышал, как они играют на барабанах и поют, слышал, как они шутят и смеются, и вздрагивал каждый раз, различив веселый смех Эйлы, вторивший смеху Ранека.

Положив моток на землю возле молодого жеребца, Джондалар снял свою парку с крючка и направился к выходу, по пути уныло улыбнувшись Данугу. Натянув парку через голову, он туго затянул под подбородком завязки капюшона, надел варежки, свисавшие из рукавов, и начал подниматься по тропе, ведущей в открытую степь.

Сильный ветер, гнавший по небу бесконечную череду серых облаков, был обычным для этого холодного сезона; солнечные лучи, временами прорывавшиеся сквозь эти высокие разорванные облака, лишь слегка согревали воздух; погода по-прежнему стояла еще очень морозная и суровая, а снежный покров был довольно скудным. От сухого и трескучего морозного воздуха перехватывало дыхание, и с каждым выдохом Джондалар выпускал из себя легкое облачко пара. Прогулка явно будет недолгой, но мороз явно подействовал на него успокаивающе, заставив выкинуть из головы все тревожные мысли и выдвинув на первый план задачу выживания. Джондалар не мог понять, почему он так болезненно реагирует на Ранека. Отчасти, несомненно, причиной тому был страх потерять Эйлу, а отчасти потому, что он нередко мысленно представлял себе эту смеющуюся парочку. Однако, помимо этого, он чувствовал себя виноватым; Джондалар корил себя за собственные колебания, не позволявшие ему полностью и безоговорочно признать Эйлу, забыв о ее необычном прошлом. Он даже подумывал иногда, что не заслуживает ее любви и она будет права, если отдаст предпочтение Ранеку. Однако теперь одно по крайней мере стало ясно: Эйла хотела, чтобы именно он, а не Ранек научился ездить на Удальце.

Проводив взглядом Джондалара, поднимавшегося по склону холма, Дануг опустил края тяжелого мехового занавеса и медленно побрел обратно к очагу Мамонта. Удалец приветливо заржал, повернув голову, и Дануг с ласковой улыбкой посмотрел на подросшего жеребенка. Почти все обитатели стоянки уже успели полюбить этих животных и, поглаживая их блестящую шерсть, с удовольствием разговаривали с ними, хотя, конечно, не так свободно и раскованно, как Эйла. Всем уже казалось совершенно естественным, что в пристройке их земляного дома живет пара лошадей. Дануг подумал о том, с какой легкостью он забыл о благоговейном страхе и изумлении, которые охватили его, когда он впервые увидел Уинни и Удальца. Юноша прошел через внутренний сводчатый проход в очаг Мамонта и увидел Эйлу, стоявшую возле своей лежанки.

– Джондалар ушел в степь, – сказал он Эйле. – В такой холод и ветер опасно выходить из дома в одиночку. Погода сейчас, конечно, не подарок, но бывает и хуже.

– Ты хочешь сказать, Дануг, что с Джондаларом все будет в порядке? – улыбнувшись, уточнила Эйла, и юноша вдруг понял, что сморозил явную глупость. Разумеется, с Джондаларом все будет в порядке. Такой опытный путешественник вполне мог позаботиться о собственной безопасности. – Спасибо за твое участие и за желание помочь, – сказала она, касаясь руки юноши. Ее пальцы были холодными, но прикосновение мягким и сердечным; общаясь с Эйлой, Дануг всегда испытывал особое волнение и трепет, но сейчас в глубине его сознания зародилась мысль, что это не простой знак внимания, она предлагала ему нечто большее – свою дружбу.