Текст книги "Охотники на мамонтов"

Автор книги: Джин Мари Антинен Ауэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 59 страниц)

Джондалар опустил кулак и продолжал рассказ, нанося по земле тяжелые удары:

– Я уже не мог остановиться и нещадно избивал его. Золена пыталась остановить меня. В конце концов ей как-то удалось оттащить меня в сторону. И она хорошо сделала, иначе я, наверное, убил бы его.

Джондалар встал с лежанки и вновь начал мерить шагами пещеру.

– Тогда-то все и вышло наружу. Все грязные подробности… Ладроман публично рассказывал всем и каждому о наших отношениях. Я был потрясен, осознав, как долго он, оказывается, следил за нами и как много ему удалось подслушать. Мы с Золеной должны были ответить за эти отношения, – Джондалар вспыхнул уже при одном воспоминании, – и в итоге нас признали виновными… Но я был очень расстроен из-за того, что они возложили всю ответственность на нее. А самое ужасное было в том, что я был сыном такой матери, как Мартона. Ведь она являлась вождем Девятой Пещеры, а я опозорил ее. Вся Пещера пришла в смятение.

– И что же сделала твоя мать? – спросила Эйла.

– Она сделала то, что должна была сделать. Ладроман сильно пострадал от моих побоев. Я выбил ему несколько зубов. Теперь он не мог нормально пережевывать пищу, а кроме того, женщины не любят беззубых мужчин. Матери пришлось заплатить большой выкуп, чтобы возместить ущерб. И поскольку мать Ладромана настаивала, Мартона была вынуждена выгнать меня из Пещеры.

Закрыв глаза, он помолчал, вспоминая те далекие события, и болезненно поморщился.

– Я проплакал всю ночь… – Джондалару явно нелегко далось это признание. – Вскоре мне предстояло покинуть Пещеру и отправиться куда глаза глядят. Эта неизвестность страшила меня. Я не знал, что мать послала гонца к Даланару с просьбой принять меня.

Он перевел дух и продолжал:

– Золена ушла раньше меня. Ее всегда тянуло к Зеландони, и она решила присоединиться к Тем, Кто Служит Великой Матери. Я тоже подумывал о Служении… Например, я мог бы стать резчиком, но мне казалось, что у меня слишком мало способностей для такого ремесла. Потом пришло известие от Даланара, и я узнал, что Вилломар согласился принять меня в племя Ланзадонии. По сути дела, я не знал Даланара. Он покинул Пещеру, когда я был совсем ребенком, и мне приходилось видеть его лишь на Летних Сходах. Поэтому я не представлял, что меня ждет, но Мартона сделала хороший выбор.

Джондалар умолк и вновь опустился на колени возле очага. Выбрав несколько сухих веток, он подбросил их в костер.

– Пока я оставался в Пещере, люди избегали общаться со мной и всячески оскорбляли и ругали меня, – продолжал он. – Некоторые даже уводили своих детей при моем появлении, чтобы я не оказывал на них дурного влияния, словно один мой вид мог совратить их с пути истинного. Я понимал, что заслужил это. То, что мы сделали, считалось ужасным преступлением, и мне хотелось умереть…

Эйла молча ждала продолжения, наблюдая за Джондаларом. Она не вполне поняла все тонкости обычаев его племени, о которых он говорил, но глубоко сочувствовала ему, поскольку ей самой довелось пережить подобные страдания. Ей тоже приходилось нарушать табу и нести суровые наказания, но зато она приобрела много полезных знаний. Сначала ее считали чужой, и она, не стесняясь, спрашивала, почему Клан считает, что она поступила очень плохо. В результате ей стало понятно, что, в сущности, нет ничего плохого в том, что она охотится с пращой, копьем или любым другим оружием. Просто по обычаям Клана женщинам нельзя было участвовать в охоте. И Эйла не жалела о том, что в нарушение всех традиций высказала все Бруду.

Джондалар сидел, печально повесив голову, и вспоминал свое унижение и бурные объяснения с соплеменниками; Эйла переживала за него и, пытаясь по-своему помочь ему разобраться в этой ситуации, сказала:

– Джондалар, ты поступил ужасно, – он согласно кивнул, – когда так сильно избил того мужчину. Но что плохого в том, что происходило между тобой и Золеной? – спросила Эйла.

Он недоумевающе посмотрел на нее, удивляясь ее вопросу. Он ожидал презрения, насмешек или укора, поскольку и сам считал, что его чувства и действия были отвратительными.

– Разве ты не поняла? Золена была моей донии, моей наставницей. Мы оскорбили Великую Мать. Нанесли Ей обиду. Это считается позорным проступком.

– А что в этом позорного? Я по-прежнему не понимаю, что плохого было в ваших отношениях.

– Эйла, когда женщина исполняет роль Великой Матери, чтобы научить юношу, она берет на себя огромную ответственность. Она готовит юношу к зрелости, чтобы он смог потом сделать девушку женщиной. Дони возложила эту обязанность на мужчин, именно они должны открывать женщину, готовить ее к приему мужских духов, которых ниспосылает Великая Земная Мать, чтобы женщина смогла родить детей. Это священный долг. И такая подготовка является особенной, она отличается от обычного общения между мужчиной и женщиной, и к ней относятся очень серьезно, – пояснил Джондалар.

– А ты относился несерьезно?

– Нет, конечно, нет!

– Тогда что же ты сделал плохого?

– Я осквернил священный ритуал. Я полюбил…

– Ты полюбил. И Золена полюбила тебя. Что в этом плохого? Разве ваши чувства не были искренними и добрыми? Ведь любовь нельзя запланировать. Она рождается неожиданно. Разве не естественно, что ты полюбил женщину?

– Она была не просто женщиной, она была моей донии, – возразил Джондалар. – Ты не понимаешь.

– Да, ты прав. Я не понимаю. Бруд изнасиловал меня. Его действия основывались на жестокости и ненависти; причинив мне боль, он испытал радость. Потом ты научил меня получать Дары Радости, и это оказалось совсем не больно, а очень приятно. Ты также пробудил во мне искренние и добрые чувства. И я поняла, что именно они определяют любовь, но сейчас ты говоришь мне, что любовь может быть плохой, что она может стать причиной огромных страданий.

Джондалар взял еще немного хвороста и подбросил в костер. Как же еще он может объяснить ей эту ситуацию? Можно любить свою мать, но нельзя сделать ее своей женой, и также нельзя сделать своей женой донии и принять ее детей в свой очаг. Джондалар не знал, что сказать, но молчание было явно напряженным.

– Почему ты покинул Даланара и вернулся обратно? – немного помедлив, спросила Эйла.

– Моя мать послала за мной… Хотя, по правде говоря, причина была в другом. Я сам хотел вернуться. Конечно, Даланар был добр ко мне, и я полюбил Джерику и мою кузину, Джоплайю, но все-таки я не чувствовал себя дома. Я не знал, смогу ли когда-нибудь вернуться в свой родной дом. Мне было страшно возвращаться туда, но я хотел этого. Я поклялся, что никогда больше не позволю своим чувствам выйти из-под контроля.

– И ты был счастлив, вернувшись домой?

– Сложно сказать. Но, прожив дома несколько дней, я понял, что все не так страшно, как мне представлялось. Семья Ладромана покинула Девятую Пещеру, и поскольку он не маячил перед глазами, напоминая о моем проступке, то все быстро забыли об этом. Не знаю, что было бы со мной, если бы он по-прежнему жил в Девятой Пещере. Но во время Летних Сходов мне приходилось несладко. Я вспоминал о своем позоре каждый раз, когда встречал Ладромана. Потом было много разговоров, когда вернулась Золена. Это произошло немного позже. Я боялся встречаться с ней и в то же время мечтал об этой встрече. Я ничего не мог с собой поделать, Эйла. Даже пройдя через все эти унижения, я продолжал, как мне казалось, любить ее. – Его взгляд молил о понимании.

Джондалар опять вскочил с места и начал вышагивать от стены к стене.

– Она очень изменилась. Она уже достигла высокого положения среди Зеландонии и стала одной из почитаемых служительниц Великой Земной Матери. Я поначалу не поверил этому. Мне хотелось понять, действительно ли она так сильно изменилась. Хотелось узнать, остались ли у нее какие-нибудь чувства ко мне. Для этого надо было встретиться с ней наедине, и я придумал, когда смогу осуществить свое желание. Вскоре должен был состояться праздник Почитания Великой Матери. Сначала она старалась избегать меня, но потом перестала. Мы встретились, и на следующий день кое-кто начал возмущаться, несмотря на то что считалось совершенно естественным делить Дары Радости со служительницей Великой Матери на таком празднике. – Он насмешливо фыркнул. – Им не стоило беспокоиться. Золена сказала, что она по-прежнему любит меня и желает мне только добра, но ее чувства все-таки изменились. В действительности она больше не хотела быть со мной.

По правде говоря, – заметил он с горькой иронией, – я думаю, что ее отношение ко мне осталось очень теплым. Мы стали добрыми друзьями, но Золена знала, чего хочет… и она добилась этого. Теперь Золены больше нет. Прежде чем я отправился в Путешествие, она стала главной служительницей Великой Матери. Наверное, из-за этого я и решил уйти вместе с Тоноланом.

Остановившись возле выхода из пещеры, Джондалар глядел в темноту ночи поверх залатанного занавеса. Эйла встала и присоединилась к нему. Она стояла с закрытыми глазами, чувствуя, как холодный ветер обдувает ее лицо, слушая ровное дыхание Уинни и чуть беспокойное сопение Удальца. Джондалар тяжело вздохнул, потом вернулся к очагу и вновь опустился на циновку. Похоже, ложиться спать он пока не собирался. Эйла последовала за ним, сунула несколько камней в костер, чтобы они разогрелись, затем, наклонив бурдюк, налила немного воды в почерневшую от дыма водонепроницаемую корзину. Эти воспоминания так взбудоражили Джондалара, что он забыл про сон.

– По возвращении домой самым радостным для меня событием стала встреча с Тоноланом, – сказал он, продолжая прерванный рассказ. – За время моего отсутствия он подрос, и, когда я вернулся, мы стали добрыми друзьями. У нас оказалось много общих интересов, и мы были практически неразлучны…

Джондалар помрачнел и умолк, огорченно вздохнув. Эйла понимала, как тяжело он переживал смерть брата. Джондалар, сгорбившись, сидел рядом с ней, его плечи поникли, точно придавленные тяжкой ношей; вид у него был совершенно измученный, и Эйла поняла, что этот разговор о прошлом явился для него тяжким испытанием. Ей было неизвестно, что вызвало вдруг эти воспоминания, но она видела, что какие-то мысли все больше тревожат его.

– Эйла, а мы не сможем на обратном пути найти… то место, где Тонолан… был убит? – прерывающимся голосом сказал он, поворачиваясь к ней. В глазах его блестели слезы.

– Я не уверена, но мы попытаемся. – Она добавила еще несколько камней в воду и достала успокаивающий сбор целебных трав.

Вдруг ей вспомнилось, как она тревожилась и боялась за него в ту первую ночь в пещере, не зная, умрет он или выживет. Тогда Джондалар метался в жару и бредил, зовя брата. И хотя ей были непонятны его слова, но ей стало ясно, что он зовет того мужчину, которого она похоронила. Когда Эйла наконец научилась понимать его, он смог поделиться с ней своим горем, и она осознала, как он страдает из-за этой невосполнимой потери.

– Ты знаешь, что в ту первую ночь, что я провел в твоей пещере, я плакал впервые за долгие годы, – сказал он, и Эйла вздрогнула, подумав, что он словно прочитал ее мысли, но Джондалар просто продолжал говорить о Тонолане. – Да, я не плакал очень давно, с тех самых пор, когда моя мать сказала мне об изгнании. Эйла, ну почему он должен был умереть? – с отчаянной мольбой в голосе произнес Джондалар. – Тонолан был младше меня! Он не должен был умереть таким молодым. Мне было невыносимо сознавать, что его больше нет на этом свете. И, думая об этом, я был не в состоянии сдерживать свои чувства. Не знаю, что бы я делал, Эйла, если бы тебя не было рядом. Я никогда не говорил тебе этого прежде. Думаю, мне было просто стыдно… Ведь я опять потерял контроль над собой.

– При чем тут стыд, Джондалар, если человек так безумно страдает, горюет… или любит?

Он отвернулся от нее.

– Значит, ты считаешь, что в этом нет ничего стыдного? – В его голосе явно слышались нотки презрения к самому себе. – Даже если человек использует это в собственных целях и причиняет боль другому человеку?

Эйла озадаченно нахмурилась.

Он, вновь прищурившись, взглянул на маленькие язычки пламени, вспыхивающие в очаге.

– В первое лето после моего возвращения из изгнания на Летнем Сходе меня выбрали для проведения ритуала Первой Радости. Я очень обеспокоился, как и большинство мужчин в таких случаях. Это беспокойство было связано с тем, что нельзя причинять боль девушке, а я отнюдь не маленький. Этот ритуал всегда проводится в присутствии свидетелей, которые должны подтвердить, что девушка стала женщиной, а также, что она не испытала боли. Кроме того, мужчину беспокоит, сможет ли он доказать собственную зрелость. Потому что если он не сможет, то будет опозорен и его в последний момент заменят другим мужчиной. Да много разных случайностей может произойти. Я должен благодарить Зеландонии, – произнес он с язвительной усмешкой, – она вела себя так, как полагалось вести себя донии. Ее поддержка мне очень помогла… и я оказался на высоте.

Но тем вечером я думал о Золене, а не о Зеландонии. Потом я увидел испуганную девушку, которая должна была пройти со мной этот ритуал, и понял, что она волнуется гораздо больше меня. Она действительно выглядела ужасно напуганной, когда увидела размеры моего копья; многие женщины страшатся его в первый раз. Но я вспомнил то, чему меня научила Золена, вспомнил, как надо подготовить женщину, как сдерживать и контролировать себя и как доставить удовольствие ей. Я был потрясен, осознав, что неуверенная и испуганная девушка превращается в зрелую и чувственную женщину. Она оказалась такой отзывчивой и такой нежной… В ту ночь мне показалось, что я полюбил ее.

Эйла заметила, что лицо его уже в который раз за этот вечер исказила гримаса мучительной боли. Джондалар опустил глаза, потом вскочил и начал опять нервно ходить по пещере.

– Я никогда не научусь сдерживать свои чувства! Уже на следующий день я понял, что на самом деле вовсе не люблю ее, но она полюбила меня! Ей также не полагалось влюбляться в меня, как мне не полагалось любить мою донии. Я должен был сделать ее женщиной, научить ее принимать Дары Радости, но не давать ей повода полюбить меня. Я старался не обидеть ее, но видел, как она была огорчена, когда я объяснил ей все это.

Джондалар вдруг стремительно подошел к очагу и, остановившись перед Эйлой, сказал, почти срываясь на крик:

– Понимаешь, Эйла, это был мой долг, моя священная обязанность… Это священный ритуал превращения девушки в женщину… И я вновь осквернил его! – Он опять принялся ходить по кругу. – И это еще не все. Помню, тогда я сказал себе, что никогда не повторю больше подобной ошибки, но на следующий раз произошло все то же самое. Я говорил себе, что больше не соглашусь исполнять эту священную обязанность, что я не достоин этого. Но в очередной раз, когда они выбрали меня, я не смог отказаться. Я хотел участвовать в этом ритуале. Меня часто выбирали, и я стал с нетерпением ждать этого, этих ночей, исполненных любви и нежности, несмотря на то что наутро я раскаивался и ненавидел себя за то, что использую этих юных девушек и священный ритуал в собственных целях.

Облокотившись на стойку с целебными травами, Джондалар смотрел на сидевшую возле очага Эйлу.

– Но через пару лет я понял, что мне чего-то не хватает. Я догадался, что Великая Мать наказывает меня… Мужчины моего возраста давно нашли себе женщин, создали семьи и гордились детьми своего очага. Но я был не способен полюбить женщину настолько, чтобы связать с ней свою жизнь. Я узнал многих женщин, мне нравилось общаться с ними и делить с ними Дары Радости, но чувство любви я испытывал только тогда, когда мне нельзя было испытывать его. Во время ритуала Первой Радости… и его хватало только на одну ночь. – Он сокрушенно опустил голову.

Услышав тихий смех Эйлы, он вздрогнул и с недоумением посмотрел на нее.

– Ох, Джондалар. Но ведь ты же нашел свою любовь. Ты ведь любишь меня, правда? Неужели ты не понимаешь? Ты не был наказан. Тебе было назначено ждать меня. Я говорила тебе, что мой тотем привел тебя ко мне, а может быть, это сделала Великая Мать. Но конечно, тебе пришлось пройти долгий путь. Тебе пришлось очень долго ждать. Если бы ты нашел свою любовь раньше, то никто не пришел бы сюда. И мы бы с тобой никогда не встретились.

«А что, если это правда?» – размышлял он. Ему очень хотелось верить этому. Впервые за долгие годы тяжкий груз, лежавший у него на душе, стал легче, и свет надежды на мгновение зажегся в его глазах.

– Но остается еще Золена. Ведь я испытывал запретную любовь к моей донии.

– Я не вижу ничего плохого в том, что ты любил ее. Но даже если ты нарушил ваши традиции, то уже искупил свою вину. Ты был наказан, Джондалар, был изгнан из Пещеры. И все это осталось в прошлом. Ты не должен терзать себя, постоянно вспоминая об этом.

– Но ведь были еще те юные девушки, ритуалы Первой Радости, во время которых я…

Лицо Эйлы посуровело.

– Джондалар, ты не знаешь, что испытывает девушка, когда ее берут силой. Ты не знаешь, как это ужасно – терпеть мужчину, который ненавидит тебя, и испытывать вместо радости лишь боль и отвращение. Возможно, тебе не полагалось любить тех девушек, но они, должно быть, испытывали поистине удивительные ощущения, когда ты нежно пробуждал их чувства. По-моему, девушке очень важно чувствовать себя желанной и любимой во время первой ночи с мужчиной, и твои искусные ласки лучше всего могли дать ей почувствовать, насколько прекрасны Дары Радости. Если ты дарил им хоть немного тех наслаждений, которые даришь мне, то у них должны были остаться чудесные воспоминания, которые будут дороги им всю жизнь. О Джондалар, ты не мог обидеть их своей любовью. Ты все делал именно так, как следовало. Неужели ты не задумывался, почему тебя выбирали так часто?

Тяжкая ноша стыда и презрения к себе, которую он носил все эти годы, пряча ее в тайниках своего сердца, стала заметно легче. Ему подумалось, что, возможно, его взаимоотношения с женщинами имели право на существование, что мучительные испытания его юношества имели некую цель. Благодаря этой очистительной исповеди он понял, что его действия, вероятно, не были такими уж отвратительными, какими он привык считать их, и что, возможно, он был достойным человеком… Ему хотелось обрести чувство достоинства.

Однако груз душевных переживаний, который так долго тяготел над ним, было трудно сбросить за один раз. Конечно, в конце концов он нашел женщину, которая пробудила его любовь. Эйла действительно была истинным воплощением женщины, о которой он мечтал всю жизнь. Но что будет, когда он приведет ее домой и она расскажет, что ее вырастили плоскоголовые… или – что еще хуже – что у нее родился ребенок смешанных духов? Отвратительный уродец… Неужели ему вновь придется пройти через позор и унижение вместе с ней из-за того, что он привел в племя такую женщину? Он смущенно покраснел от собственных мыслей.

«Разве это справедливо по отношению к ней? Но что будет, если они откажутся признать Эйлу, осыпав ее оскорблениями. Смогу ли я защитить ее? Или позволю им сделать это? – Джондалар передернул плечами. – Нет, – думал он, – я не позволю обидеть ее. Я люблю Эйлу. Но все-таки, что будет, если они не примут ее?»

Почему ему было суждено полюбить Эйлу? Ее объяснения казались слишком простыми. Джондалару было совсем не легко отказаться от своей убежденности в том, что Великая Мать наказала его за осквернение Ее ритуала. А может быть, Эйла права? Может быть, Дони вела его к ней… А не является ли наказанием, что его любовь к этой прекрасной женщине будет расценена его племенем точно так же, как его любовь к Золене? Возможно, Великая Мать решила посмеяться над ним, пробудив в нем любовь к женщине, которая была парией и дала жизнь отвратительному уродцу?

«Но Мамутои, придерживаясь подобных верований, все же признали ее. Львиное стойбище даже решило удочерить Эйлу, зная, что она была воспитана плоскоголовыми. Они даже приняли ребенка смешанных духов. Стоит ли мне вести ее в свои родные края? Возможно, здесь ей будет гораздо лучше. Может, и мне тоже надо остаться здесь и согласиться, чтобы Тули усыновила меня? Тогда я стану членом племени Мамутои». Джондалар нахмурился, он не хотел быть Мамутои. Он принадлежал к племени Зеландонии. Конечно, Мамутои оказались хорошими людьми и их образ жизни был сходен с тем, к которому он привык с детства. Но у него было свое родное племя. И что он сможет предложить здесь Эйле? Среди этих людей у него нет родственников. Его истоки, его семья и родственники принадлежат племени Зеландонии. Однако что он сможет предложить ей, приведя в родные края?

Размышляя над множеством этих вопросов, Джондалар вдруг почувствовал, что не в силах больше думать ни о чем. Эйла заметила, что его взгляд стал рассеянным и плечи устало опустились.

– Сейчас уже слишком поздно, Джондалар. Выпей немного этого чая и давай ложиться спать, – сказала она, протягивая ему чашку.

Он кивнул и, выпив теплый настой, быстро разделся и залез под меховое покрывало. Эйла лежала рядом с ним и вскоре заметила, что печальные складки на его лбу разгладились, лицо приняло спокойное выражение и дыхание наконец стало глубоким и ровным. А самой ей почему-то не спалось. Страдания Джондалара растревожили ее душу. Она была рада, что он рассказал ей о своих переживаниях и о своей юности. Эйла давно заметила, что на душе у него лежит какая-то тяжесть, что-то явно причиняло ему большие страдания. И сейчас, когда он поделился с ней этим, возможно, ему стало немного легче. Но все же что-то еще по-прежнему беспокоит его.

Он рассказал ей не все. Еще какие-то сомнения терзают его, и именно это сейчас тревожило Эйлу.

Она лежала спокойно и даже не шевелилась, чтобы случайно не разбудить Джондалара, и мысленно призывала к себе сон, но он все не шел. Как много бессонных ночей провела она в одиночестве в этой пещере! Вдруг Эйла вспомнила о своем плаще. Тихонько выскользнув из постели, она порылась в корзине с вещами и, вытащив мягкий, потрепанный кусок кожи, прижалась к нему щекой. Это была одна из немногих вещей, которую она захватила с собой из каменной пещеры Клана, прежде чем навсегда покинуть ее. В этом плаще она носила Дарка, когда он был младенцем, а потом когда он начал ходить, то держался за подол этого плаща. Эйла не знала, зачем взяла его с собой, этот плащ не был предметом первой необходимости, однако за годы одинокой жизни именно он не раз помогал ей успокоиться и навевал желанный сон. А потом появился Джондалар, и она забыла об этом старом плаще.

Скомкав мягкий кусок этой старой шкуры, Эйла приложила к животу этот шар и свернулась калачиком вокруг него. Ей стало немного спокойнее, она закрыла глаза и вскоре погрузилась в сон.

* * *

– Все равно вещей слишком много, даже если мы используем волокушу и вьючные корзины. Чтобы увезти все это, нужны по меньшей мере два лошади! – воскликнула Эйла, глядя на огромную кучу свертков и туго перевязанных вещей, которую она хотела забрать с собой. – Наверное, надо выложить что-то еще, но я уже несколько раз все просмотрела и оставила только самое необходимое. – Она в растерянности оглянулась вокруг, пытаясь найти нечто такое, что помогло бы ей решить эту проблему.

Пещера казалась пустынной. Все полезные вещи, которые они не могли увезти с собой, были спрятаны в ямы и погребены под каменными пирамидами на тот случай, если им когда-то доведется вернуться сюда, хотя оба они не верили в такую возможность. На виду осталась лишь кучка ненужных вещей. Даже полки, на которых Эйла хранила запасы трав, были пустыми.

– Но у тебя же есть две лошади. Очень жаль, что ты не можешь использовать Удальца, – сказал Джондалар, поглядывая на Удальца и Уинни, которые стояли на своем привычном месте у входа, пожевывая сено.

Эйла оценивающе посмотрела на животных. Замечание Джондалара заставило ее задуматься.

– Я привыкла считать его малышом Уинни, а на самом деле Удалец уже почти догнал ее по росту. Может, он и сумеет помочь нам довезти часть вещей.

Джондалар сразу оживился.

– Я давно размышлял о том, когда же ты сочтешь его достаточно взрослым. Интересно, как ты будешь приучать его к тому, что так хорошо делает Уинни? А ты помнишь, когда впервые прокатилась на Уинни? А главное, как тебе вообще пришла в голову идея забраться на ее спину?

Эйла улыбнулась:

– Просто как-то раз мы с ней играли в степи, и я пожалела, что не могу бегать так же быстро, как она. Тогда мне и пришла в голову эта идея. Уинни сначала немного испугалась и сорвалась с места. Но она хорошо знала меня и, возможно, решила, что это продолжение игры. Потом она устала носиться по степи и остановилась, уже, похоже, привыкнув к тому, что я обосновалась на ее спине. Ах, как это было чудесно! Она мчалась как ветер!

Джондалар наблюдал за Эйлой, пока она вспоминала свою первую поездку; глаза ее заблестели, и дыхание стало прерывистым от возбуждения, вызванного этими воспоминаниями. Он чувствовал примерно то же самое, когда Эйла в первый раз позволила ему прокатиться на Уинни, и сейчас так же разволновался. Вдруг волна чувственного желания пробежала по его телу. Он не переставал удивляться тому, как легко и неожиданно эта женщина пробуждает в нем желание. Но сейчас ее мысли были заняты Удальцом.

– Не знаю, сколько понадобится времени, чтобы он привык носить на спине какой-то груз. Уинни начала таскать корзины после того, как я стала ездить на ней, поэтому с этим делом она освоилась довольно быстро. Возможно, даже лучше, если Удалец для начала привыкнет к небольшим нагрузкам, тогда потом его будет легче приучить носить седока. Во-первых, надо подумать, как мы сможем практически осуществить эту идею.

Эйла перебирала кучу отложенных вещей, вытаскивая оттуда куски кожи, пару корзин, специальные камни, которые она использовала для шлифования чаш, а также обломки кремневых орудий и связку палочек, с помощью которых она раньше отмечала дни, прожитые в этой долине.

Задумавшись о чем-то, Эйла держала одну из палочек, приложив пальцы руки к первым пяти зарубкам. Такому способу счета ее когда-то давно научил Креб. Она грустно вздохнула, вспомнив о Кребе. Благодаря этим зарубкам Джондалар вычислил, как долго она прожила здесь, и помог ей освоить счетные слова, чтобы выяснить, сколько лет она прожила на этом свете. В начале лета они определили, что ей уже исполнилось семнадцать лет; то есть в конце зимы или весной надо будет прибавить еще один год. Джондалар говорил, что ему уже двадцать лет, и, смеясь, называл себя стариком. В Путешествие он отправился три года назад, примерно в то же время, когда она покинула Клан.

Сложив все отобранные вещи, она вышла из пещеры, свистнув Уинни и Удальцу, которые послушно последовали за ней. Выйдя в поле, Эйла и Джондалар сначала почистили и расчесали жеребенка. Затем Эйла взяла кожаную шкуру и, позволив Удальцу обнюхать и пожевать ее, хорошенько протерла этим куском шерсть животного. После этого она накрыла шкурой его спину. Удалец немедленно схватил свисающий конец зубами и, стащив шкуру, принес ее Эйле для продолжения игры, и она опять водворила шкуру на его спину. Реакция Удальца была той же, и на сей раз уже Джондалар водворил шкуру на место, поскольку Эйла, чтобы чем-то занять себя, начала разматывать длинный моток кожаной веревки. Еще несколько раз они набрасывали на спину Удальца шкуру, которую он неизменно стягивал зубами. Уинни заржала, заинтересованно наблюдая за их действиями и требуя, чтобы ей тоже уделили внимание.

В очередной раз накрыв жеребенка шкурой, Эйла перебросила через его спину длинный кожаный ремень и, протянув его под животом Удальца, связала вместе концы, чтобы закрепить шкуру. Жеребенок опять повернул голову и попытался стащить шкуру зубами, но у него ничего не получилось. Это ему явно не понравилось, и он попытался сбросить ее со спины, прыгая и взбрыкивая ногами, но потом, обнаружив-таки свободный конец, схватил его зубами и рывками постепенно вытащил всю шкуру из-под ремня. Потом он занялся самим ремнем и, найдя узел, в конце концов развязал его. Освободившись, Удалец поднял упавшую на землю шкуру, принес ее к ногам Эйлы, а потом вернулся за ремнем. Эйла и Джондалар не могли удержаться от смеха, наблюдая за Удальцом, который гарцевал по степи, гордо вскидывая голову.

Жеребенок позволил Джондалару опять закрепить шкуру на своей спине и побегал немного вместе с ней, прежде чем вновь начал стаскивать ее, вспомнив о новой игре. Похоже, он начал терять интерес к этому занятию. Когда они снова привязали шкуру, Удалец спокойно стоял на месте, пока Эйла, почесывая его гриву, разговаривала с ним. Затем она взяла только что сделанное тренировочное приспособление – пару корзин, связанных вместе таким образом, чтобы они свисали по бокам лошади. В корзинах для увеличения веса лежали камни, а кроме того, к ним были прикреплены палки, концы которых торчали вперед, как жерди волокуши.

Эйла водрузила эту конструкцию на спину Удальца. Он пугливо опустил уши и, повернув голову, окинул себя взглядом. Ему было непривычно ощущать груз на спине, хотя некоторое дополнительное давление было ему знакомо, поскольку его с детства ласкали и чистили заботливые человеческие руки. Это ощущение тяжести на спине не было для него чем-то совсем неожиданным, но самое главное, он доверял этой женщине так же, как и его мать. Вьючные корзины оставались на его спине, пока Эйла разговаривала с ним, гладила и почесывала его шею. Затем все эти приспособления были сняты с жеребенка, и он, вновь обнюхав их, начал спокойно щипать траву.

– Возможно, нам придется задержаться на денек, чтобы он привык к этим корзинам. Вечером надо будет повторить обучение с самого начала, но мне кажется, он быстро освоится, – удовлетворенно улыбаясь, сказала Эйла, когда они направились обратно к пещере. – Возможно, пока не стоит заставлять его тащить еще и волокушу, как Уинни. Но по-моему, Удалец вполне сможет нести корзины.

– Остается только надеяться, что погода продержится еще несколько дней, – сказал Джондалар.

* * *

– Раз уж мы не собираемся ехать верхом, то почему не привязать немного сена на то место, где мы обычно сидим. Слышишь, Джондалар? Может, я привяжу эту охапку на спину Уинни? – крикнула Эйла Джондалару, который напоследок бродил по берегу в поисках огненных камней. Лошади тоже были на берегу. Уинни спокойно стояла, нагруженная вьючными корзинами и волокушей, кроме того, к ее крупу был привязан тюк с вещами. Удалец слегка нервничал из-за корзин, висевших у него на боках, и небольшого тюка, закрепленного на спине. Он еще не привык таскать грузы, но эта степная лошадка принадлежала к особой породе коренастых, крепких и исключительно сильных лошадей, которые вполне приспособились к жизни в этих суровых степях около ледников.