Текст книги "Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599"

Автор книги: Джеймс Шапиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

В конце 1596 года, после невероятного успеха первой части «Генриха IV» творческий пыл Шекспира на время угас. За два последующих года он написал всего три произведения – вторую часть «Генриха IV» и две комедии – «Виндзорские насмешницы» и «Много шума из ничего». Во всех трех блистал Уилл Кемп – он исполнял роль Фальстафа в обеих частях «Генриха IV» и в «Виндзорских насмешницах», а в «Много шума из ничего» играл самодовольного полицейского пристава Кизила. Эти спектакли снискали любовь публики, Кемп купался в аплодисментах. Но уже тогда драматург понял, что время романтических комедий и хроник на исходе. Шекспир находился в постоянном творческом поиске – плыть по течению, находясь во власти клише и стереотипов, хотя они и нравились публике, он не хотел, новый путь пока тоже не просматривался. Речь шла совсем не только о вдохновении, и не от него все зависело. Работа над пьесами определялась и потребностями труппы, и интересами публики общедоступного театра и двора – драматург все время оказывался меж двух огней.

В целом, в эти годы елизаветинский театр переживал не лучшие времена. Талантливых драматургов почти не оставалось, власти угрожали закрыть театры, а из-за чумы актеры нередко теряли работу. Мало того что наступили годы чудовищного неурожая, так еще и испанцы все время угрожали Англии вторжением. К 1597 году многие драматурги – Джон Лили, Томас Кид, Кристофер Марло, Джордж Пиль, Роберт Грин – уже ушли из жизни, а молодые авторы, такие как Бен Джонсон, Томас Деккер и Томас Хейвуд, только начинали обретать свой голос. Буквально за несколько лет Шекспир из «выскочки-вороны», по уничижительному замечанию Роберта Грина, превратился в опытного драматурга, став связующим звеном между двумя поколениями. Шекспир был наделен непревзойденным талантом – заимствуя чужие сюжеты, он безошибочно брал у своих собратьев по перу самое лучшее. И, конечно, чтобы быстрее двигаться вперед, ему очень не хватало духа здорового соперничества.

Книжные лавки Лондона явно не могли похвастаться изобилием пьес – еще одно свидетельство застоя 1597–1598 гг. И все же популярность театра была высока, как никогда. Помимо Слуг лорда-камергера, игравших тогда в Куртине, и Слуг лорда-адмирала (театр Роза) на плаву все еще оставались и странствующие труппы, гастролировавшие по всей Англии и время от времени по пути заезжавшие в Лондон. Играли они в основном либо на постоялых дворах, либо в театре Лебедь. Поняв, что спрос велик, театральные антрепренеры стали строить в Лондоне новые театральные здания, где актеры могли бы играть постоянно, – так появились Глобус, Фортуна, Кабанья голова; в соборе св. Павла и в закрытом театре Блэкфрайерс начали выступать детские труппы. В 1600 году в Лондоне и его окрестностях проживало примерно двести тысяч человек (население Англии тогда составляло около четырех миллионов). Если в какой-то день в Лондоне играли два спектакля в двух разных театрах (а театр тогда вмещал от двух до трех тысяч человек), то, даже если зал был заполнен наполовину, в театрах собиралось за день чуть ли не три тысячи лондонцев. За неделю (а, по самым скромным подсчетам, спектакли шли пять раз в неделю) билеты в театр регулярно покупали пятнадцать тысяч лондонцев. Конечно, в театрах бывали далеко не все, чаще других – молодые люди и обеспеченные студенты юридических иннов. За год им удавалось посмотреть десятки пьес! Однако в среднем, больше трети лондонцев ходили в театр примерно раз в месяц.

Это означает, что Шекспир и его собратья по перу писали пьесы для очень искушенного зрителя. В елизаветинском театре каждый день давали новое представление – постоянные труппы все время обновляли репертуар, а также восстанавливали старые пьесы, некогда популярные у зрителя. Провальные спектакли тут же заменяли другими. Тогдашний зритель отличался крайней избирательностью и резко реагировал на любые новшества в тех жанрах, к которым привык, будь то романтическая комедия или трагедия мести. Труппа работала в бешеном темпе, на износ, чтобы угодить публике.

Неудивительно: все драматурги тех лет были молоды, ни одному из тех, кто писал пьесы в 1599 году, не исполнилось и сорока. В драматурги шли талантливые люди со всей Англии, ими становились студенты юридических иннов и других университетов, а также люди разных профессий. Их объединяло только одно – невысокое социальное положение. В Лондоне тогда работали пятнадцать драматургов – все они хорошо знали друг друга: Джордж Чапмен, Генри Четтл, Джон Дэй, Томас Деккер, Майкл Дрейтон, Ричард Хэтеуэй, Уильям Хотон, Томас Хейвуд, Бен Джонсон, Джон Марстон, Энтони Мандей, Генри Портер, Роберт Уилсон и, конечно же, Шекспир. За истекший год они сочинили около шестидесяти пьес, до нас дошло всего двенадцать, три из них написаны Шекспиром. Их имена встречаются в театральном Дневнике Хенслоу, – будучи владельцем театра Роза, Хенслоу занимался финансовыми вопросами театра с 1592 по 1609 гг. Его Дневник – кладезь театральных событий того времени. В нем обозначены названия пьес, ныне утраченных, за которые был выплачен аванс, а также имена всех соавторов, если таковые имелись. Помимо этого, Хенслоу помечал для себя выручку от продажи билетов, стоимость костюмов и реквизита, и иногда, даже даты спектаклей.

Примерно половина пьес 1599 года написаны в соавторстве. Иногда это два, три и даже более авторов, каждый из них отвечал за те сцены, стилистика которых ему лучше всего удавалась. За все годы Шекспир также написал несколько пьес в соавторстве, но это было не в 1599 году. Многие драматурги сочиняли преимущественно в первой половине дня, у Шекспира же весь день был строго расписан – постоянные репетиции, спектакли, просмотр новых актеров, занятия с мальчиками. В похожей ситуации тогда оказался, пожалуй, только Томас Хейвуд – в то время он работал по договору в труппе лорда-адмирала как актер и драматург (однако он писал пьесы и для других трупп). В 1599-м Хейвуд, как и Шекспир, не сочинил ни одной пьесы в соавторстве.

Из Дневника Хенслоу становится понятно, что именно тогда некоторые драматурги покинули труппу лорда-адмирала, начав писать для конкурентов, Слуг лорда-камергера. Так, в платежной ведомости Хенслоу за август 1598 года уже не значатся трое постоянных авторов труппы лорда-адмирала – Энтони Мандей, Роберт Уилсон и Ричард Хэтеуэй. В начале 1599-го пропадают упоминания и о Майкле Дрейтоне. Лишь осенью 1599-го все они, собравшись вместе, вновь напишут пародийную пьесу для Слуг лорда-адмирала под названием «Сэр Джон Олдкасл» – дерзкий ответ Шекспиру, ведь в хронике «Генрих IV» он изобразил этого воина и мученика в образе Фальстафа. Хотя по записям Хенслоу так до конца и не понятно, кто авторы около двадцати новых пьес, сочиненных для Слуг лорда-камергера в 1599-м, скорее всего, это те самые драматурги, исчезнувшие со страниц Дневника Хенслоу. Вероятно, они и сочинили такие пьесы, как «Оуэн Тюдор», «Генри Ричмонд», «Осада Антверпена» и «Лорд Томас Кромвель». К осени 1599-го, когда в Лондоне возникли новые театры, спрос на пьесы сильно возрос, и у драматургов появилось гораздо больше возможностей – многие из них стали писать не только для одной-единственной труппы, как раньше.

Учитывая такое плотное сотрудничество драматургов друг с другом и с актерами, совершенно очевидно, что между ними не раз вспыхивали ссоры. К тому же многие актеры елизаветинского театра прекрасно владели шпагой. В сентябре предыдущего года Бен Джонсон поссорился с Габриэлем Спенсером, пайщиком и известным актером труппы лорда-адмирала. Дуэль состоялась неподалеку от Куртины, где Джонсон и убил своего обидчика. Джонсона тут же посадили в тюрьму, и он чудом избежал смертной казни, прочитав перед судьями первый стих 51 псалма. По традиции, уходящей в Средневековье, осужденный, доказавший свою грамотность чтением Библии на латыни, освобождался от наказания. Джонсону, получившему классическое образование, это не составило большого труда. Однако ему выжгли на руке клеймо в виде буквы «Т», что означало: Тайберн, место публичных казней в тогдашнем Лондоне. Зловещее предупреждение о том, что следующее преступление закончится для него виселицей. Спенсер и сам был нечист – за два года до происшествия он заколол Джеймса Фика, набросившегося на него с подсвечником. Его роковая дуэль с Джонсоном состоялась как раз тогда, когда первую пьесу Джонсона для Слуг лорда-камергера – «Всяк в своем гуморе» – исполняли в Куртине. По иронии судьбы в это время Спенсер скорее всего разучивал роль в одной из пьес для Слуг лорда-адмирала, в которой Джонсон выступал соавтором, – «Необузданный гнев быстро угасает» (весьма красноречивое название, особенно в данной ситуации). В июне 1599-го, в Саутуорке Генри Портер завязал драку с Джоном Дэем, своим собратом по перу. В ответ вытащив рапиру, Дэй убил Портера. Причина их ссоры нам неизвестна, присяжные признали Дэя виновным в непредумышленном убийстве. Через какое-то время он вышел на свободу и продолжил писать пьесы для труппы лорда-адмирала, в основном выступая соавтором Деккера, Четтла и Хотона (либо они приняли на веру версию Дэя о его невиновности, либо закрыли глаза на это преступление, поставив профессиональные интересы выше личных). Бен Джонсон, также сотрудничавший с Портером, оказался злопамятен и не упускал случая назвать своего коллегу пройдохой и грубияном.

Отцы города не разделяли любви лондонцев к шумным театральным зрелищам. Летом 1597 года они подали петицию о закрытии театров. Спектакли, по их мнению, лишены нравственности («в них рассказываются всяческие небылицы и изображаются похотливые сцены, а это сплошное надувательство и непристойность»), а театральная публика – сборище оборванцев («бродяги, лодыри, воры, конокрады, сводники, жулики, мошенники, подстрекатели и прочий сброд»). Однако отцам города оставалось только писать жалобы – театральным труппам покровительствовали влиятельные аристократы, в том числе и члены Тайного совета. Как же огорчительно было лондонским труппам узнать, что на этот раз Тайный совет отвернулся от них, приказав «сим летом не только запретить спектакли в лондонских театрах и во всех публичных местах, но и все здания, особливо для этой цели возведенные, сровнять с землей». Случись так, история елизаветинского театра здесь бы и закончилась. Единственное объяснение запрета, по мнению актеров, – скандал с пьесой «Собачий остров». В начале октября всех участников спектакля, ранее задержанных, выпустили из тюрьмы, а труппам вновь разрешили выступать везде, кроме театра Лебедь. Хороший урок – живое напоминание о том, сколь непрочно положение актеров в Лондоне и как легко от них избавиться. В петиции Тайному совету недвусмысленно говорится о необходимости уничтожить все театральные здания – «разрушить оные до основания, чтобы для дальнейшего использования непригодны стали». История с «Собачьим островом» показала, сколь опасно на театре шутить с властями.

Для Шекспира и Слуг лорда-камергера наступили не лучшие времена. Помимо проблем с Театром и Блэкфрайерсом, их ожидали и другие горести – смерть Джеймса Бербеджа, а затем и Генри Кэри, лорда Хансдона, их покровителя, занимавшего должность лорда-камергера (покровителем труппы, а затем и новым лордом-камергером станет его сын, Джордж Кэри). Из труппы ушли два ведущих актера – ветеран сцены и пайщик Джордж Брайан (в Первом Фолио о нем сказано как об одном из «основных актеров» шекспировского репертуара) и Сэмуэль Кросс (об игре Кросса вспоминали еще лет десять после его ухода). Черная полоса началась уже летом 1596 года, когда из-за очередной вспышки чумы снова закрыли театры. Чтобы удержаться на плаву, Шекспир и его труппа покинули Лондон и гастролировали по юго-западной Англии, играя в провинции, – известно, что они останавливались в Фавершеме, Довере и Бате.

У Шекспира, помимо этого, не ладились дела и дома. В августе 1596-го, то ли в пути, то ли сразу по возвращении из Фавершема в Лондон Шекспира настигла ужасная новость – умер его единственный сын Гамнет. Мальчика похоронили в Стратфорде 11 августа. Не так-то просто оказалось передать Шекспиру, гастролирующему по Англии, вести о болезни и смерти Гамнета. Известно, что гонцу, которого жена Шекспира Анна отправила из Стратфорда, потребовалось дней пять, чтобы разыскать драматурга. Навряд ли он успел бы к похоронам. В отличие от Бена Джонсона, написавшего трогательное стихотворение на смерть своего сына Бенджамина, Шекспир на смерть Гамнета никак не отозвался, ведь он жил вдали от семьи, наезжая в Стратфорд лишь время от времени. Гамнет и его сестра-близнец Джудит родились в 1585 году, их старшей сестре Сюзанне исполнилось тогда два года. В конце 1580-х Шекспир оставил жену и детей, решив попытать счастья в Лондоне. Хотя Шекспир мало времени проводил с сыном, это была для него тяжелая утрата.

В тот момент, когда Шекспиру предложили стать пайщиком нового театра в Бэнксайде, драматург находился в преддверии нового этапа. Глобус сыграет огромную роль в творчестве Шекспира, определив дальнейшее развитие его драматургии. Получив возможность писать для новой публики, еще не определившейся – в отличие от зрителей Театра и Куртины – в своих предпочтениях, Шекспир погрузился в работу. Еще в 1596 году Джеймс Бербедж предпринял попытку (к сожалению, не увенчавшуюся успехом) найти для выступлений труппы новое помещение, чтобы привлечь публику с толстым кошельком. Тогда Слуги лорда-камергера разошлись во мнениях о том, на какого зрителя ориентироваться. Некоторые актеры, например, знаменитый комик Уилл Кемп, выступали за массовые увеселения на северной окраине города. Других, среди них был и Шекспир, такая перспектива сильно удручала. В Глобусе они покончат наконец с комическими импровизациями и шумными джигами, к которым так привыкла публика Театра и Куртины. Теперь, когда стало понятно, что строительства Глобуса не избежать, прежние разногласия вспыхнули с новой силой.

Репертуар Слуг лорда-камергера, а, следовательно, их доход, прежде всего определяли вкусы публики – сколько лондонцев готовы ежедневно выкладывать по пенни, а то и больше, за представление? Из этих соображений пьесы были рассчитаны прежде всего на самую широкую аудиторию – публику стоячего партера. Стабильное положение труппы всецело зависело и от покровительства при дворе. Слава богу, королева и ее придворные любили театр. Однако ради шести-семи представлений в год Елизавета не желала содержать собственную труппу. Куда удобнее и гораздо дешевле платить актерам – каждому по десять фунтов – всякий раз, когда они играют при дворе. В отличие от самой королевы влиятельные аристократы, нередко выступавшие покровителями трупп, охотно бывали в театре. В Тайном совете полагали, что спектакли общедоступных театров – лишь генеральные репетиции придворных представлений. Их цель – «как можно лучше подготовиться к выступлению перед Ее Величеством, и лишь поэтому их существование не возбраняется».

За последние несколько лет Шекспир имел беспримерный успех; в его пьесах находили что-то для себя интересное и аристократы, и простолюдины, которые шли на «Генриха IV» ради остроумных шуток. Интерес к этой пьесе долго не ослабевал. Леонард Диггс писал: «Как только на сцене появляются Фальстаф, принц Хэл, Пойнс и другие, в зале яблоку негде упасть…». Придворных эта пьеса привлекала политическими аллюзиями на злобу дня (именно поэтому лорд-камергер как-то попросил шекспировскую труппу исполнить первую часть «Генриха IV» для посла Фландрии).

Слуги лорда-камергера гораздо чаще, чем другие труппы, выступали при дворе – за последние три года они сыграли там пятнадцать спектаклей (труппу также приглашали влиятельные аристократы – и в Лондоне, и за его пределами). Члены труппы прекрасно понимали, сколь важна поддержка Елизаветы, Тайного совета и лорда-камергера – особенно сейчас, когда никто не знал, как долго еще проживет королева. А ведь после ее смерти, скорее всего, лишь одна труппа будет пользоваться протекцией будущего монарха, получив право называться «Слуги короля».

Хотя Шекспир умел заинтересовать самую разношерстную публику, это совсем не означает, что ему нравилось все время под нее подстраиваться. Чем глубже он постигал секреты драматургии, тем больше его охватывало желание экспериментировать, – стереть границы между комическим и трагическим, осмыслить социальные, исторические и политические вопросы, на которые нет ответа, вложив в уста персонажей собственные размышления и придумав новые слова для тех явлений, коих современный язык еще не знал. Однако желание такого рода противоречило главной установке труппы – писать так, чтобы все остались довольны. Конечно, Шекспир мог излить душу в сонетах, но этого ему было мало. Теперь же, с появлением Глобуса, наконец забрезжила надежда.

Драматургу предстояло справиться с еще одной проблемой – слишком уж по-разному воспринимали его спектакли простые зрители и зрители лож. Шекспир, автор римской трагедии, восьми абсолютно новаторских хроник и лучших комедий своего времени, лишь недавно получил признание критиков. Конечно, Шекспира удручало, что его прежде всего ценили за тексты с любовной интригой, среди них – две поэмы («Венера и Адонис» и «Лукреция»), трагедия «Ромео и Джульетта», а также сонеты, которые он читал лишь узкому кругу друзей. В 1598 году поэт Ричард Барнфилд назвал язык шекспировских поэм медоточивым (honey-flowing vein). Ему вторил Джон Уивер, определивший в своем поэтическом подношении стиль Шекспира как «сладостный» (honey-tongued). Уивер хотел бы, наверное, похвалить и пьесы, но, по всей вероятности, знал о них только понаслышке: «Ромео, Ричард – имена этих героев мне мало о чем говорят». Вряд ли это понравилось Шекспиру.

Самое лестное для Шекспира одобрение – слова Френсиса Мереса из «Сокровищницы умов» (1598). Ни одного из современных авторов Мерес так не хвалит, как Шекспира, хотя, опять же, Шекспир для него прежде всего автор медоточивых сонетов – «Сладкоголосая душа Овидия живет в медоточивых текстах Шекспира, о чем свидетельствуют его „Венера и Адонис“, его „Лукреция“, а также его сладостные сонеты, которые он читает в кругу близких друзей». Кроме того, Шекспир «всей душой сочувствует несчастным влюбленным». Драматург, должно быть, вздохнул с облегчением, поняв, что, несмотря на банальные строки о сонетах и поэмах, Мерес очень здраво отозвался о его пьесах: «Римляне считали Плавта и Сенеку лучшими по части комедии и трагедии; точно так же и Шекспир для англичан – лучший драматург, преуспевший в обоих жанрах. Он автор таких комедий, как „Два веронца“, „Комедия ошибок“, „Бесплодные усилия любви“, „Вознагражденные усилия любви“ (sic!), „Сон в летнюю ночь“, „Венецианский купец“; его трагедии – „Ричард II“, „Ричард III“, „Генрих VI“, „Король Иоанн“, „Тит Андроник“, „Ромео и Джульетта“». Только семь пьес Шекспира были опубликованы к 1598 году, и лишь после этого имя драматурга стали писать на титульном листе.

Английский Овидий, поэт «чарующих строк» (heart-robbing line), как скажет о нем пару лет спустя один из современников, имя которого не сохранилось, – именно такая репутация прочно закрепилась за Шекспиром. Тот же современник упрекает Шекспира в отказе от серьезных тем: «Вряд ли его заинтересуют сюжеты более серьезные, лишенные любовных воздыханий и безумств». Читательские пристрастия елизаветинцев по сей день остаются для нас загадкой, однако мы знаем, что любовная поэзия Шекспира обрела невероятную популярность, особенно у молодежи. Когда в 1606 году молодой шотландский поэт Уильям Драммонд приехал в Лондон (а было ему тогда чуть больше двадцати лет), он начал вести список прочитанных книг. Драммонд обходит молчанием шекспировские хроники и основные трагедии, упоминая лишь о «Ромео и Джульетте», «Сне в летнюю ночь», «Лукреции» и «Страстном пилигриме». В списке приобретенных им книг также упомянута поэма «Венера и Адонис».

Шекспир знал: при дворе его ценят как драматурга, в пьесах которого осмысляются события современной политики. Подобной репутации он обязан таким своим пьесам, как «Ричард II» (при жизни Елизаветы сцена низложения короля в изданиях пьесы отсутствовала) и, в особенности, «Генрих IV. Первая часть» (пьеса привела в раздражение Уильяма Брука, лорда Кобэма, занимавшего должность лорда-камергера с августа 1596 по март 1597 гг.). В своей хронике Шекспир изобразил другого лорда Кобэма, Джона Олдкасла, как пьяницу и обжору, что совсем не соответствует действительности, – протестанты считали Олдкасла одним из величайших мучеников за веру. За давностью лет сложно сказать, почему Шекспир так поступил, – хотел ли он посмеяться над пуританами или же это хитроумный выпад против Кобэма и его сына, сблизивший Шекспира с теми придворными, кому Кобэм был не по душе. Возможно, лорд-камергер оскорбился, узнав, что пьесу сыграют при дворе. Одним словом, Шекспира заставили заменить имя героя, что он и сделал. Так Олдкасл стал Фальстафом.

Дело, однако, этим не закончилось. Если первый раз драматург, возможно, обидел Кобэмов, сам того не желая, то уже в следующей пьесе «Виндзорские насмешницы» он сделал это сознательно (Шекспир даже прервал работу над второй частью «Генриха IV», чтобы дописать комедию). Теперь Шекспир вел себя чуть более осторожно – героя зовут Фальстаф, а не Олдкасл, однако, ревнивый муж, над которым все смеются, носит фамилию Брук. Именно так звали лорда Кобэма, и, вне всякого сомнения, Шекспир знал, что делает, – распорядитель празднеств Эдмунд Тилни, одобривший пьесу к постановке, явно упустил этот момент. В «Виндзорских насмешницах» драматург подшутил и над графом Момпельгардом – его герой бродит по двору, не зная, чем себя занять, ожидая награждения Орденом Подвязки.

К 1598 году имя Шекспира уже хорошо знали при дворе. Фразы из его пьес о сплетнях и интригах вошли в придворный обиход, прибегали к ним, говоря о политике, и очень влиятельные лорды. Тоби Мэтью писал Дадли Карлтону: «Сэр Фрэнсис Уэр направляется в Нидерланды, с ним сэр Александр Ратклифф и сэр Роберт Друри. Честь пока что окрыляет их, однако очень скоро обескрылит». Здесь автор письма перефразирует слова бессовестного Фальстафа из первой части «Генриха IV» о том, как опасно искать чести на войне: «…честь меня окрыляет. А что, если честь меня обескрылит, когда я пойду в бой <…> Что же такое честь? Слово» (V, 1; перевод Е. Бируковой). Сколько бы амбициозные мужи ни добивались воинской доблести, полагает Мэтью, при дворе их стремления всегда будут считать гибельными.

Это не единственное письменное свидетельство такого рода – и кто знает, сколько еще было тогда подобных разговоров! В конце февраля 1598 года граф Эссекс писал государственному секретарю Сесилу во Францию: «Прошу Вас передайте мой поклон Александру Ратклиффу и расскажите новости – его сестра выходит замуж за сэра Джона Фальстафа». На сей раз отсылку к шекспировскому герою поняли лишь посвященные (после того, как лорд Кобэм высказался против имени Олдкасла в шекспировской пьесе его прозвали Фальстафом). В то время Кобэм, охотник до женщин, ухаживал за красавицей Маргарет, сестрой Ратклиффа. Поговаривали также, что одновременно Кобэм оказывал знаки внимания и дочери состоятельного купца сэра Джона Спенсера. Эссекс появился при дворе 26 февраля 1598 года – примерно за день до того, как было написано это письмо. Возможно, тогда он и посмотрел спектакль Слуг лорда-камергера «Виндзорские насмешницы», где весельчак и кутила Фальстаф получает за свое распутство по заслугам. Эссекс недолюбливал Кобэма и явно стремился его уколоть, сравнив с Фальстафом, который в шекспировской пьесе волочится сразу за двумя дамами. В то же самое время Эссекс не хотел лишиться поддержки Сесила, влиятельного вельможи, приходившегося Кобэму близким родственником. Год спустя жена графа Саутгемптона перескажет последние сплетни о любовных похождениях лорда Кобэма, используя то же шекспировское сравнение: «Надеюсь, тебя позабавит новость из Лондона о том, что благодаря даме Пивная Кружка (Mrs. Dame Pintpot), сэр Джон Фальстаф стал отцом мальчика, размером с большой палец мельника, – одна голова на крошечном теле».

Слова из шекспировских пьес становились крылатыми, мгновенно расходясь среди придворных, потому что, как никто из его современников, Шекспир со всей откровенностью говорил в своих пьесах о тех проблемах, что занимали умы аристократии. Среди популярных пьес, исполнявшихся тогда в домах знати, упоминаются прежде всего шекспировские хроники. Шекспир понимал: стремясь завоевать одних зрителей, он легко мог потерять других, и потому действовал осмотрительно. История с «Собачьим островом» показала – кто преступает границы дозволенного, понесет суровое наказание. Писать пьесы для двора тоже было не просто – на этом пути драматурга подстерегала масса опасностей.

Желая угодить и двору, и простому люду, Шекспир поступил весьма оригинально. Вместо того чтобы найти нечто общее, понятное всем зрителям, он решил еще больше усложнить свои пьесы, отказавшись работать на потребу публики, – напротив, он заставил зрителя напрячь воображение. Еще пять лет назад Шекспир о таком и не помышлял – тогда он еще не завоевал признания, а лондонская публика явно была не готова к подобным экспериментам. Если бы не Глобус, Шекспиру вряд ли удалось бы осуществить задуманное. Драматург знал: искушенный зритель способен мыслить гораздо шире, и потому решительно отказался от зрелищ и увеселений, которых требовала публика стоячего партера. Он поставил перед собой важную цель – не только написать новые пьесы для Глобуса, но и воспитать своими спектаклями публику, способную оценить глубину его мысли. Еще не успели разобрать Театр, а Шекспир уже думал о спектаклях для Глобуса – от них зависело будущее нового театра. Рискованная игра, нечего сказать, – один неверный шаг, и публика от него отвернется.

До последнего времени Шекспир снимал жилье на севере Лондона, в приходе святой Елены. Место, очень удобное для актера или музыканта, – рукой подать до Шордича, Театра и Куртины. Это был вполне фешенебельный район, и потому здесь часто селились купцы. Когда началось строительство Глобуса, Шекспир переехал в Саутуорк, район трущоб и развлечений, сняв жилье неподалеку от тюрьмы Клинк – в непосредственной близости от строительной площадки Глобуса. Переехав поближе к театру (в Лондоне Шекспир часто переезжал с места на место – к явному неудовольствию сборщиков налогов), Шекспир почувствовал наконец дух грядущих перемен, витавший в воздухе, и прилив новых сил и вдохновенья.

В ту пору драматург заканчивал «Генриха V», задуманного им еще несколько лет назад, в 1596 году, когда он решил переписать известный сюжет анонимной хроники «Знаменитые победы Генриха V». Так родились целых три хроники – две части «Генриха IV» и «Генрих V». В них нашли отражения события современности. Правка, внесенная Шекспиром в текст «Генриха V» – драматург устранял сюжетные неувязки и повторы, кочевавшие из одной редакции текста в другую, уточнял место действия, подчас менял персонажей, – показывает, как менялась концепция пьесы. Кажется, над «Генрихом V» он работал дольше обычного, скорее всего, хронику сыграли на сцене лишь в конце марта 1599 года. Шекспир тогда уже знал – это его последняя пьеса для зрителей северных окраин Лондона, ее же, полагал он, исполнят одной из первых и в новом театре. Судя по меланхоличному эпилогу «Генриха V», где Шекспир вспоминает основные события хроник, написанных им за истекшее десятилетие для публики Шордича, данной пьесой завершается один этап творческого пути Шекспира и начинается другой, который драматургу еще только предстояло пройти.

Зима

Глава 1

Уилл против Уилла

На исходе дня, во вторник 26 декабря 1598 года, – за два дня до роковой встречи в Театре – Слуги лорда-камергера направились по промозглым и мрачным улицам Лондона во дворец Уайтхолл, чтобы дать представление для Ее Величества. Елизавета вернулась во дворец еще в середине ноября – к ежегодным торжествам в честь ее восшествия на престол. Уайтхолл, единственная лондонская резиденция королевы, был ее излюбленным местом; здесь она проводила немалую часть времени, особенно в рождественские праздники. Возвращение Елизаветы в Лондон сопровождалось традиционной церемонией – в миле от города ее встречал лорд-мэр Стивен Соум и его свита в плащах из бархата. Елизавета ехала из Ричмондского дворца, где гостила около месяца, перед этим побывав во дворце Нонсач. Санитарные меры, сложности с продовольствием для огромного числа придворных (ввиду ограниченности местных запасов) и, возможно, суета – вот причины, по которым двор Елизаветы скорее напоминал большую гастролирующая труппу, ежегодно объезжавшую королевские дворцы, – Уайтхолл, Гринвич, Ричмонд, Сент-Джеймс, Хэмптон-корт, Виндзорский замок, Оутлендс и Нонсач. В отличие от театральной повозки, перевозившей актеров бродячей труппы, их реквизит и костюмы, в очередную королевскую резиденцию частенько выдвигалась вереница из нескольких сотен повозок, переправляя все, что требовалось королеве и примерно семи сотням ее приближенных, чтобы управиться с административными и церемониальными делами на новом месте.

Спустя сто лет Уайтхолл сгорит дотла, оставив после себя лишь «стены и руины». Археологическая реконструкция окажется бесполезной, ибо Уайтхолл – нечто большее, чем беспорядочное нагромождение готических зданий, к шекспировской эпохе уже устаревших. Он был средоточием английской власти, полномочия которой королева распределяла между членами Тайного совета и другими, менее влиятельными придворными. В Уайтхолле, соединившем в себе черты римских Сената и Колизея, принимали послов, травили медведей, решали проблемы внутренней и внешней политики, выдавали выгодные лицензии на монополию, проводили рыцарские турниры в честь дня восшествия монарха на престол, читали масленичные проповеди. Слухи по Уайтхоллу ползли мгновенно – каждый жест королевы рассматривался через лупу. Появление Слуг лорда-камергера при дворе еще больше разжигало любопытство его обитателей.

Уайтхолл настолько ярко запечатлелся в воображении Шекспира, что в поздней хронике «Генрих VIII» драматург появляется на сцене в эпизоде-камео. Когда третий дворянин описывает, как после коронации в Вестминстере Анна Болейн возвращается в Йорский дворец, его поправляют: «Уже он не Йоркский, как был раньше. / Пал кардинал…» (здесь и далее перевод В. Томашевского). Мечтая о прекрасном дворце, Генрих VIII выдворил кардинала Уолси и поменял название дворца: «…и взял король дворец, / Теперь он называется Уайтхолл». Придворный, так неосторожно назвавший дворец Йоркским, извиняясь, объясняет: «Я знаю, но по-старому его / Все называю» (IV, 1). Облик дворца зависел от королевской прихоти, его историю легко переписывали. Этот обмен репликами следует за поспешным придворным обсуждением «падучих звезд», что еще больше заостряет его политическую направленность. Для такого автора, как Шекспир, – в его пьесах придворная жизнь отражена намного ярче, чем у любого другого елизаветинского драматурга, – визиты в Уайтхолл служили источником вдохновения. Дворец сильно отличался от того, что Шекспир видел в родном Стратфорде-на-Эйвоне, который – в сохранившихся до наших дней завещаниях и летописях города – предстает захолустным местечком, чуждым высокой культуры. Гастролирующие труппы здесь выступали редко, книг сохранилось немного, музыкальных инструментов еще меньше, не говоря уже о картинах; эстетическое однообразие оживляли лишь расписные холсты, украшавшие интерьер (например, восемь холстов в доме матери Шекспира в поместье Уилмкот). Так было не всегда. Некогда стены стратфордской церкви были расписаны яркими средневековыми фресками, изображавшими сцены Страстей Христовых и Страшного суда, но – незадолго до рождения Шекспира – протестанты-реформаторы забелили их.