Текст книги "Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599"

Автор книги: Джеймс Шапиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Annotation

1599 год ознаменовал важнейший перелом в творческой биографии драматурга, связанный со строительством нового театра – Глобуса. Шапиро-повествователь не только стремится дать ответ на вопрос, как из талантливого и весьма известного драматурга Шекспир становится драматургом гениальным, но и воссоздает историко-культурный контекст эпохи – последних лет царствования королевы Елизаветы, объясняя, какие события национальной истории находят отражение в пьесах Шекспира. Тем самым Джеймс Шапиро еще раз доказывает свою приверженность стратфордианской теории, согласно которой автором великих пьес и сонетов был лондонский драматург родом из Стратфорда-на-Эйвоне.

Джеймс Шапиро

От автора

Пролог

Зима

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Весна

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Лето

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Осень

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Библиографический комментарий[21]

Основные источники

Благодарности

Шекспир за работой

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

Джеймс Шапиро

Один год из жизни Уильяма Шекспира

1599

^{Перевод с английского Елены Луценко}

От автора

1599 год выдался для елизаветинцев непростым – ирландское восстание, новая угроза испанского вторжения, начало рискованной Ост-Индской кампании, мучительное ожидание смены монарха (королева была бездетна). Лучшим утешением для елизаветинцев в ту пору стали театры, и, конечно же, они сразу полюбили Глобус. «Англичане проводят время в театре и там же узнают о событиях заграницей», – писал Томас Платтер, швейцарский путешественник, посетивший Англию в 1599 году и посмотревший в Лондоне несколько спектаклей. Английским драматургам было что сказать зрителю, – а Шекспиру, пайщику Глобуса, в особенности, – именно в это время он обретает творческую зрелость. В 1599-м драматург закончил «Генриха V», написал «Юлия Цезаря» и «Как вам это понравится» и приступил к «Гамлету». Эта книга – о том, что случилось в жизни елизаветинцев в 1599 году и каких высот достиг тогда Шекспир. Творчество Шекспира неразрывно связано с современностью – говорить о его произведениях вне контекста эпохи так же бессмысленно, как изучать елизаветинскую эпоху без шекспировских пьес. Шекспир и его труппа – сами по себе, – «обзор и краткие летописи века» («Гамлет», II, 2; здесь и далее перевод М. Лозинского).

Банальное утверждение, что пьесы следует интерпретировать в контексте эпохи, не вызывало бы вопросов, если бы речь шла о Еврипиде, Ибсене или Беккете. С Шекспиром не все так просто. Лишь недавно его перестали считать поэтом, опередившим свой век и писавшим, по мысли Сэмюэла Колриджа, так, «как если бы он был с другой планеты». А ведь именно такое отношение к Шекспиру укоренилось после издания Великого Фолио. Его составители – Джон Хеминг и Генри Кондел, – современники Шекспира, актеры, работавшие с ним бок о бок, начиная с середины 1590-х гг. Они прекрасно знали, в какой последовательности Шекспир писал пьесы, за исключением разве что самых ранних, ведь большую часть сознательной жизни Хеминг и Кондел отдали шекспировскому репертуару. Тем не менее они все-таки использовали в Фолио жанровый принцип – комедии, хроники, трагедии (при этом некоторые пьесы, например, «Цимбелин» и «Троил и Крессида», явно не вписывались в концепцию составителей). Однако даже внутри разделов составители не задумались о хронологии – к примеру, комедии открываются «Бурей», одной из поздних пьес Шекспира.

Пройдет больше полутора веков, прежде чем Эдмонд Мэлоун, первый исследователь творчества Шекспира, задастся вопросом о хронологии его пьес. Надо сказать, среди шекспироведов до сих пор на этот счет нет согласия, особенно в отношении раннего творчества Шекспира. Если считать Шекспира гением, существующим вне времени, утверждение Бена Джонсона о том, что Шекспир принадлежал «не только своему времени, но всем временам», выглядит вполне закономерным. Но ведь в то же самое время Джонсон называл великого собрата по перу «душой своего века». Джонсону совершенно не казалось, что он сам себе противоречит, – Шекспир вечен именно потому, что затрагивает насущные проблемы современности. Шекспир, разумеется, знал, что делает, – цель лицедейства, писал он в «Гамлете», «держать как бы зеркало перед природой; являть добродетели ее же черты, спеси – ее же облик, а всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток» (III, 2).

Исследователей, не связывающих творчество Шекспира с его эпохой, тоже можно понять, ведь нам сравнительно немного известно об этом человеке и его времени. И, тем не менее, чтобы рассказать о творческом пути Шекспира с 1588 по 1613 год (целых двадцать пять лет в профессии!), потребуется не одна книга. Раскроем ли мы когда-нибудь тайну шекспировских текстов? Изучить сотни хроник, пьес, поэм и новелл, которые он прочитал, прежде чем сочинить свои произведения, – задача практически непосильная. О традициях шекспировской эпохи нам также пока известно довольно мало. Меж тем культура елизаветинцев представляет большую ценность – нам в наследство достались ее самые разнообразные идеи: от размышлений о природе человеческого «я» и сексуальности до осмысления того, что такое нация и империя.

К сожалению, нам остается лишь догадываться о том, каким человеком был Шекспир. Именно поэтому некоторые литературоведы отрицают, что великие пьесы принадлежат ему, приписывая авторство Кристоферу Марло, Фрэнсису Бэкону или же графу Оксфорду. Все это беспочвенные предположения. Даже если мы мало знаем о Шекспире как о человеке, нам прекрасно известен его творческий путь (этого достаточно, чтобы убедить и самого закоренелого скептика в том, что пьесы написаны самим Шекспиром). Мы знали бы о жизни Шекспира гораздо больше, если бы антиквар XVII века, заинтересовавшийся его биографией, решил поговорить с его младшей дочерью Джудит – в 1662 году, спустя полвека после кончины ее отца, она все еще была жива. Приходской священник Джон Уорд даже сделал заметку в своем дневнике: напоминание заглянуть к ней в Стратфорде, но встреча не состоялась – Джудит умерла, и с ее уходом не осталось никого, кто мог бы рассказать о Шекспире.

В центре моего повествования – судьба драматурга и желание понять, как Шекспир стал Шекспиром. Самый простой ответ, предложенный биографами, таков. Предпосылки развития шекспировского гения – в культурной среде, сформировавшей его мировоззрение. Утверждение весьма расплывчатое, даже если речь идет о таких современных авторах, как Вирджиния Вулф или Сильвия Платт, хотя в распоряжении их биографов и переписка, и дневники, и фотографии. С Шекспиром дело обстоит иначе: он не оставил эпистолярного наследия. К тому же оба изображения Шекспира, дошедшие до наших времен, написаны посмертно. На них изображен человек среднего телосложения, одетый довольно скромно, волосы темные, губы полноватые, большие внимательные глаза, длинный прямой нос и довольно широкий лоб. Однако ни портрет Шекспира на обложке Первого Фолио, ни надгробный бюст в стратфордской церкви, где Шекспир скорее похож на бухгалтера, чем на художника, не открывают нам его душу. Шекспир оценил бы в этом памятнике лишь одно – связь с искусством: в левой руке он держит лист бумаги, а в правой – перо. На всей сувенирной продукции, равно как и на обложках книг, Шекспира обычно изображают таким, каким его рисует наше воображение, – как истинного гения.

Биографам остается только догадываться, какие отношения у Шекспира складывались с семьей, соседями, одноклассниками, друзьями и работодателями. Не известно и то, где он провел юность. Семь лет после отъезда из Стратфорда и до появления в Лондоне – т. н. «утраченные годы» в шекспировской биографии. Ряд исследователей ищут в пьесах Шекспира аллюзии биографического характера, благодаря которым мы могли бы больше узнать о юношеском периоде его жизни. В своих текстах драматург касается самых разных вопросов, и потому строить предположения довольно легко. Но пьесы Шекспира не полупрозрачное зеркало – если он изображает такие чувства, как любовь, предательство, измена, то это не значит, как сказал один из критиков XIX века, что он сам «был так же несчастлив в любви, как Ромео, или, подобно Гамлету, не знал, как жить дальше».

Вольная трактовка шекспировского текста – лишь одна из проблем. Во времена Шекспира никому не приходило в голову писать мемуары, и потому нам сложно представить внутренний мир елизаветинцев. Жизнь в ту пору весьма отличалась от нашей. Вскармливанием младенцев занималась не мать, а кормилица, маленьких детей туго пеленали весь первый год жизни. Взрослели они значительно быстрее, чем сейчас, и уже в подростковом возрасте их отправляли в услужение в другие дома. Вспышки чумы, высокая детская смертность, голод и неурожай, – все это влияло на семейный уклад. Средняя продолжительность жизни в те времена – около сорока пяти лет (только один из семерых братьев и сестер Шекспира прожил дольше). Наследство получал старший сын – остальным оставалось только завидовать.

Даже любовь и брак, понятия, казалось бы, неизменные, в ту пору понимались иначе. Браки по любви только начинали входить в моду. И хотя люди в среднем жили меньше, чем мы, в елизаветинские времена в брак вступали в возрасте около двадцати пяти лет, а многие и вообще оставались в одиночестве (из трех братьев Шекспира не женился ни один). Внебрачные дети для той эпохи большая редкость.

Понимание индивидуальности сильно отличалось от нашего. В то время авторы впервые обратились к внутреннему «я», осознав его как нечто отдельное и уникальное. Огромную роль в формировании представлений о жизни, смерти и загробном мире играла церковь: елизаветинская Англия – страна очень религиозная. Шекспир жил и мыслил совершенно иначе, чем мы. Канонические биографии, разумеется, неотъемлемая часть шекспировских штудий – однако из них мы мало узнаем о том, кем Шекспир был на самом деле, скорее, мы видим его таким, каким его рисует наша фантазия.

Разумеется, и мне не удалось избежать субъективности. Но я старался писать лишь о том, что доподлинно известно, явив читателю «подобие и отпечаток» елизаветинской эпохи, определившей направление шекспировской мысли. Я не смогу рассказать вам о том, как одевался Шекспир или каковы были его гастрономические пристрастия, но я вполне могу судить о том, чем он занимался в 1599 году, какие читал книги, с кем из актеров и драматургов сотрудничал и какие события современности нашли отклик в его произведениях. При этом я не вправе рассуждать о внутренних переживаниях Шекспира: никаких документальных подтверждений им нет, единственное, весьма опосредованное и неточное свидетельство – чувства его персонажей и лирического героя сонетов. И все-таки, я надеюсь, мне удалось отразить повседневную жизнь той эпохи во всей ее непредсказуемости – в исторических сочинениях и биографических трудах, охватывающих значительно более широкий временной промежуток, она очень часто подана размыто. Безусловно, в большом биографическом повествовании невозможно описать каждый год жизни автора (а для тюдоровских времен, когда к тому же происходила смена календаря, сложно определить точные даты). Поэтому я пишу лишь о тех политических и театральных событиях, датировка которых не вызывает сомнений, уделяя меньше места идеям, лишь витавшим в воздухе тех лет и не обретшим своего воплощения. Тем не менее, поскольку Шекспир чутко отзывался на них, совсем обойти их я не могу.

1599-й является центром повествования не только потому, что это время, богатое событиями и очень для Шекспира напряженное. Как неоднократно отмечали многие исследователи, это переломный, решающий год для развития шекспировской драматургии (на счастье, именно о нем сохранилось немало документальных свидетельств).

Я впервые заинтересовался этим вопросом пятнадцать лет назад. Хотя тогда я вел курс о творчестве Шекспира, мое представление о том времени, когда Шекспир написал «Как вам это понравится» и «Гамлета», было весьма неполным. Я не подозревал, к примеру, что летом 1599-го англичане готовились отразить испанское нашествие или о том, почему они воевали в Ирландии, или как яростно цензура боролась с неугодными ей сатирическими пьесами и проповедями. Не знал я и о том, что бестселлером тех лет стал поэтический сборник «Страстный пилигрим», или о том, зачем Шекспир ездил в Стратфорд, в каких книжных лавках и театрах Лондона бывал (раскопки театров Глобус и Роза начались после того, как я начал работать над книгой). Мне было мало известно и о той культуре, которая во времена Шекспира уже отжила свой век, – о католическом прошлом Англии, о вырубке Арденского леса и об упадке рыцарства. Увы, я не был хорошо подкован и с литературной точки зрения. Как и многие другие исследователи, я даже не представлял, насколько тщательно Шекспир работал над текстами, какие изменения в них вносил и как они связаны с его творческими установками. Моему представлению об источниках, вдохновлявших Шекспира, явно не хватало целостности. Одно дело – знать, какие книги читал Шекспир, и совсем другое – какие проповеди он, возможно, слушал в те времена, какие картины видел в Ричмонде и Уайтхолле, где его труппа выступала постоянно.

Решив наверстать упущенное, я активно принялся за дело. К сожалению, изучая работы других шекспироведов, я не сумел найти ответ на вопрос, волновавший меня: как случилось, что в возрасте 35 лет из очень талантливого автора Шекспир превратился в гения? Иными словами, как – всего за один год – ему удалось пройти путь от «Виндзорских насмешниц» до «Гамлета»? В поисках ответа я обратился к архивам, где хранятся книжные сокровища елизаветинской Англии. Это Фолджеровская шекспировская библиотека в Вашингтоне, Библиотека Хантингтона в Сан-Марино (Калифорния), Британская библиотека. Постепенно я прочел все книги, написанные в 1599 году, которые Шекспир только мог держать в руках.

В своей книге я восстановил исторический контекст времени – я пишу о событиях тех лет, основываясь на исторических свидетельствах, – письмах, проповедях, дневниках, записках путешественников, официальных документах, имевших отношение к жизни и творчеству Шекспира. Часть этих источников не опубликована. Из них я узнал, что тогда занимало умы лондонцев. Меня интересовало все – от слухов до фактов: чему верили современники Шекспира, чего опасались и о чем историки впоследствии стали писать как о реально имевшем место. Так родилась эта книга. Благодаря ей я лучше понял Шекспира, и только лишь поэтому игра действительно стоила свеч.

Я надеюсь, что, прочитав мой текст, читатель поверит в то, до какой степени творчество Шекспира связано с его эпохой. Конечно, для этого нужно представлять быт и нравы тогдашнего общества, понимать внешнюю и внутреннюю политику Англии того времени. Я постарался изложить исторический материал максимально кратко и в доступной форме, но мне кажется, кто-то из вас сочтет, что в начале книги действие разворачивается слишком медленно. Тех, кому не терпится поскорее больше узнать о шекспировском творчестве (вместо того, чтобы рассматривать сады Уайтхолла или же бродить по болотам Ольстера), я прошу запастись терпением. В моей книге, как и в шекспировских пьесах, герой не сразу выходит на авансцену. И хотя в целом я опираюсь на те источники, которые введены в обиход другими исследователями, многие из моих размышлений вызовут у читателя неоднозначную оценку. Изучая эпоху, лишенную газетных свидетельств и фотографий, большей частью высказываешь гипотезу, не решаясь утверждать наверняка. Именно поэтому страницы моей книги пестрят такими вводными словами, как «возможно», «скорее всего», «вероятно» и, что самое страшное, – «конечно». Все это лишь подтверждает субъективность моих оценок. Читатель, интересующийся историческими документами, найдет ссылки на них в комментариях в конце книги.

Образ Шекспира, воссозданный в повествовании, это скорее Шекспир за работой, нежели влюбленный Шекспир. Когда биограф Шекспира Джон Обри, живший в XVII веке, расспрашивал современников о том, каким драматург был при жизни, ему отвечали: он «не любил шумных компаний», «бесчинствовать себе не позволял» и, получив приглашение, часто отказывался, сославшись на то, что «ему нездоровится». Слова о том, что Шекспир не хотел проводить время в праздности и разгуле, вполне похожи на истину; путаная биография Шекспира, написанная Джоном Обри, показывает, насколько Шекспир ценил свое время и был погружен в работу – как драматург и актер труппы лорда-камергера, выступавшей круглый год: утром репетиции, днем – спектакли, вечером – другие дела, например отбор пьес для обновления репертуара. Оставалось несколько драгоценных часов для себя – поздно вечером и рано утром.

Из этой книги вы многое узнаете о жизни Шекспира в театре и о том, какие события в Англии и за ее пределами отразились в шекспировских пьесах, и почему – четыреста лет спустя – его тексты все еще продолжают волновать воображение, определяя наше мировосприятие.

Пролог

В декабре 1598-го погода в Лондоне стояла студеная – было так холодно, что за неделю до Нового года Темза покрылась тонким слоем льда. Перед самым Рождеством, когда начало подтаивать, в Розу, театр под открытым небом в Саутуорке, снова хлынул поток зрителей – холода их ничуть не испугали. Однако 27 декабря, в День святого Иоанна, вновь ударил мороз, а 28-го начался снегопад, накрыв Лондон снежной пеленой.

Валил густой снег, когда в Шордиче, северном предместье Лондона, собралась группа людей – человек десять – двенадцать, – вооруженных до зубов. Вместо дубин, обычного оружия лондонцев для уличных потасовок и мятежей, они припасли нечто посерьезнее – «мечи, кинжалы, алебарды, боевые топоры и многое другое». Предметы такого рода имелись, кроме Тауэра, где располагался Арсенал, разве что в общедоступных театрах: актеры использовали их в сценах сражений – для пущей убедительности. Очень возможно, что оружие для предстоящей схватки одолжили в театре Куртина, неподалеку от Финсбери-филдс, где тогда играли Слуги лорда-камергера.

До места было рукой подать. Вооруженный отряд держал путь в Театр, первое и самое знаменитое театральное здание Лондона, построенное еще в 1576 году. Здесь публика впервые познакомилась с великими пьесами Томаса Кида, Кристофера Марло и Шекспира. Здесь, несколько лет назад, впервые услышала «жуткий визг призрака, истошно кричавшего, словно уличная торговка устрицами: „Гамлет, отомсти за меня!“» (нет-нет, речь не о шекспировском «Гамлете», а о более ранней пьесе, ныне утраченной). Уже два года Театр пустовал – виной тому серьезные разногласия между Слугами лорда-камергера и Джайлзом Алленом, несговорчивым владельцем земли. И чем больше вооруженные смельчаки всматривались в зловещие очертания Театра, тем больше страха наводило на них это огромное, занесенное снегом здание. Увидев во главе отряда Ричарда Бербеджа, знаменитого лондонского трагика из труппы Слуг лорда-камергера, местные жители скорее всего решили, что по случаю рождественских праздников разыгрывается святочное представление. Ни о какой импровизации, однако, не шло и речи. Ричард Бербедж, его старший брат Катберт и их сотоварищи были намерены, вторгнувшись в чужие владения, силой забрать то, что, по их мнению, принадлежало им по праву, и, коли потребуется, оказать сопротивление всякому, кто встанет на их пути.

Слуги лорда-камергера отчаянно нуждались в деньгах и, чтобы поправить свое положение, намеревались, как ни странно, влезть в долги. Дела пошатнулись два года назад, когда Джеймс Бербедж (отец Ричарда и Катберта), построивший первое в Лондоне театральное здание под открытым небом, решил возвести еще одно, в Блэкфрайерсе, зажиточном районе столицы – там Ричард и другие пайщики труппы могли бы играть круглый год, так как помещение будет закрытое, и получать – за счет более состоятельных зрителей – более солидную выручку. Срок аренды Театра истекал – новое здание помогло бы обрести уверенность в завтрашнем дне. Джеймс Бербедж вложил в новое начинание крупную по тем временам сумму – 600 фунтов. На последнем этапе строительных работ влиятельные жители района, поняв, что близкое соседство театра, вокруг которого вечно ошиваются гуляки и забулдыги, им не по нраву, добились у властей официального запрета. Вскоре после этого Джеймс Бербедж умер, не успев договориться о продлении аренды на Театр. Ричарду и Катберту, его сыновьям, также не повезло – на Джайлза Аллена никакие уговоры действия не возымели. Деньги, вложенные в Блэкфрайерс, уже не вернуть, Театр вот-вот окажется в руках Аллена – при таком положении дел труппа рисковала оказаться на улице.

В начале декабря Ричард Бербедж созвал всех пайщиков Театра (помимо него, их было пятеро – Уильям Шекспир, Джон Хеминг, Огастин Филипс, Томас Поуп и Уилл Кемп) и изложил свой план действий. Перво-наперво им предстояло найти новое место для театра; лучше всего, на окраине, за городскими воротами (подальше от городских властей, явно не одобрявших деятельность театров) и, в то же время, удобное для зрителя. Кто-то из труппы, возможно, Хеминг или Кондел, жившие в приходе Пресвятой Девы Марии в Олдерменбери, знали, что их сосед, сэр Николас Бренд, владелец земли в Саутуорке, ищет арендатора. Участок находился в нескольких шагах от Розы, театра, где играла труппа лорда-адмирала, их главные конкуренты. Слуги лорда-камергера легко договорились с Брендом – начиная с Рождества, земля переходит к ним в аренду сроком на тридцать один год за более чем умеренную плату. Со сделкой торопились изо всех сил, но бумаги удалось оформить лишь к концу февраля.

Дело теперь было за малым – построить театр. В прошлом Бербеджи забирали львиную долю прибыли, ведь именно они платили аренду и сдавали помещение актерам. Оказавшись в новых условиях, Ричард и Катберт сделали остальным пайщикам небывалое предложение: братья раздобудут строительный материал стоимостью в семьсот фунтов, а пайщики вскладчину покроют половину остальных расходов на строительство театра. Бербеджи намеревались разобрать старое здание на бревна, аккуратно пометив каждое их них, чтобы ничего не перепутать, затем перевезти груз через реку, в Бэнксайд, и там заново возвести стены театра. Расходы сокращали как могли, и потому решили покрыть крышу не черепицей, как в Театре, а дешевой (и, конечно, легковоспламеняющейся) соломой. При этом впервые в истории профессионального лондонского театра пайщики становились его совладельцами и полноценными партнерами – каждому из них полагалось по десять процентов общей прибыли. Предложение весьма заманчивое – больше сотни фунтов в год на человека. И все же изначальный капитал (около семидесяти фунтов с носа) – сумма весьма внушительная, учитывая, что драматургу в те времена платили за пьесу шесть пенсов, а ремесленник получал десять фунтов в год. Риск был велик. Мало у кого на руках имелись такие средства, а значит, оставалось одно: взять деньги под высокие проценты (Бербеджи жаловались впоследствии, что на выплату процентов за их долю ушли долгие годы). Случись чума – театры вновь закроют на неопределенный срок. В случае пожара театр и вовсе сгорит (что и произойдет с Глобусом в 1613 году, когда загорится его соломенная крыша). И одному Богу известно, не исполнит ли Тайный совет давнюю угрозу закрыть театры.

Хорошо еще, что Джеймс Бербедж в свое время сообразил включить в договор аренды пункт о том, что здание театра принадлежит ему, а не Джайлзу Аллену, владельцу земли. Правда, теперь, когда срок аренды подходил к концу, Аллен вполне мог оспорить условия договора и выиграть дело в суде, – практика для тех времен вполне распространенная. Не случайно, Форд в «Виндзорских насмешницах», говоря об утраченной любви, сравнивает ее со зданием, построенным на чужой земле: «Я потерял волшебный замок только потому, что построил его не там, где должен был строить» (II, 2; перевод С. Маршака и М. Морозова). С пройдохой Алленом, братом бывшего лорда-мэра, у которого были хорошие связи при дворе, шутить не стоило. Выбора, впрочем, не оставалось.

Время поджимало. До Слуг лорда-камергера доходили тревожные слухи о том, что Аллен скорее всего разберет здание Театра, чтобы использовать материалы в собственных целях. Нужно было действовать решительно – до того, как в Лондоне станет известно об их договоренностях с Брендом. Слуги лорда-камергера знали – на Рождество Аллен уезжает в свое имение в Эссексе. Двадцать шестого декабря (на другой день после того, как новый договор вступал в силу) они сыграли спектакль в Уайтхолле, а затем планировали вернуться ко двору только на Новый год. За день здание не разберешь, и потому приступать к работе следовало, не медля ни минуты. Погода явно не благоволила – делать нечего, плотникам пришлось таскать обледенелые бревна.

Прибыв на место, тут же принялись за дело. Зимний день короток – засветло не управишься: рассветало в начале девятого, а часам к четырем уже смеркалось. До полнолуния оставалось четыре дня, но из-за снега даже при лунном свете работать было очень тяжело. Судя по сохранившимся документам тяжбы, начавшейся вскоре после этого, у Театра довольно быстро собралась толпа – узнать, в чем дело, пришли друзья Аллена и его арендаторы, а также друзья Слуг лорда-адмирала, в том числе и Эллен Бербедж, вдова Джеймса, женщина весьма вздорная. Наверняка среди присутствующих (точные имена в истории дела не значатся) были и пайщики театра, чье будущее сейчас висело на волоске: Шекспир, Филипс, Хеминг, Кемп, Поуп.

Двое друзей Аллена, один из которых имел при себе письменную доверенность, попытались остановить нарушителей, но куда там! Тогда ткач и торговец шелком Генри Джонсон потребовал немедленно остановить работы. Питер Стрит, старший плотник, объяснил ему, что рабочие разбирают на части несущие столбы и опорные бревна, чтобы возвести другое здание на этой же земле. Джонсон, наверное, слышал о тщетных попытках труппы продлить аренду и догадался, в чем дело, но упорствовать не стал.

Случись что, больше всех пострадал бы Шекспир. Если бы затея провалилась, Аллена предупредили бы заранее или он бы выиграл впоследствии дело в суде, Шекспиру пришлось бы несладко. Труппа лорда-камергера недолго продержались бы без постоянного помещения, а Куртина, приютившая их на время, доживала последние дни. Оставался еще театр Лебедь – его построили сравнительно недавно, в 1595-м, в Пэрис-Гарден, что в Бэнксайде. Однако уже в 1597-м, после скандальной истории с пьесой «Собачий остров», власти запретили давать там постоянные представления. Разумеется, Шекспир мог писать пьесы и для других трупп как приглашенный драматург, но платили за это сущие гроши. В лучшем случае пришлось бы стать пайщиком труппы лорда-адмирала, их теперешних конкурентов, предложив им свои услуги и отдав уже написанные пьесы в залог первоначального капитала, но еще неизвестно, чем бы дело обернулось.

Спасти Театр означало не только получить новый источник дохода. Шекспир, к тому времени самый опытный лондонский драматург, автор (и соавтор) примерно восемнадцати пьес, часть из которых уже завоевала у зрителя популярность («Ричард III», «Ромео и Джульетта», «Генрих IV. Часть первая»), прекрасно понимал: он сочиняет пьесы для самой талантливой труппы тогдашнего Лондона. Труппа лорда-камергера возникла в 1594 году как смешанное товарищество, состоящее из актеров распавшихся тогда трупп: Слуги лорда Стренджа, Слуги графа Дерби, Слуги графа Пембрука, Слуги королевы и т. д. Шекспир, вероятно, имел отношение к труппе лорда Пембрука или Стренджа, а, может быть, и к той, и к другой. В начале 1590-х театральные труппы появлялись, объединялись и распадались крайне быстро, пьесы кочевали от одной труппы к другой, и потому с точностью сказать, с какой из трупп тогда был связан Шекспир, практически невозможно. В этом смысле у Слуг лорда-камергера имелось огромное преимущество. За пять лет совместной работы они поставили около сотни пьес; каждая пятая – шекспировская. Шекспир всегда писал в расчете на свою труппу. Без Ричарда Бербеджа не случилось бы Гамлета. Без Кемпа с его талантом к импровизации, – многих комических персонажей. Огастин Филипс и Джордж Браун служили в театре больше десяти лет, а Томас Поуп, талантливейший комик, – еще дольше. Звездами сцены были и другие опытные актеры – Генри Кондел, Уилл Слай, Джон Дьюк, Джон Холленд и Кристофер Бистон. В труппе царили доверие и взаимопонимание (редкость в актерском театре, еще не имевшем режиссера). Распада труппы Шекспир, ее актер и постоянный драматург, просто не пережил бы.

Уже смеркалось, когда каркас Театра уложили на телеги, и лошади, то и дело спотыкаясь и тяжело ступая, поволокли дубовые столбы весом в полтонны каждый по заснеженным улицам Лондона. Подводы направлялись к складу на Питерстрит, неподалеку от пристани Брайдуэлл. По прибытии материалы разгрузили и уложили на складе в штабеля. Популярная байка о том, что разобранные бревна в ту же ночь перевезли на другой берег Темзы на новую строительную площадку, безосновательна: вряд ли труппа отважилась бы везти тяжелый груз на санях по тонкому льду; плата за провоз груза по Лондонскому мосту оказалась бы для труппы непосильной. Да и оставь они обледенелые бревна зимой на болотистом участке, выбранном для строительства Глобуса, и не выкради ее дружки Аллена, она бы просто сгнила. Только после укладки фундамента каркас старого театра перевезли по воде в Саутуорк, где в конце лета старый театр возродился, словно феникс, и был наречен Глобусом.

Зимой 1598–1599 гг. Шекспир находился на распутье. Пять лет назад его терзали те же сомнения. Тогда он никак не мог решиться, каким путем идти дальше, – остаться в театре или же заняться поэзией под покровительством знатного вельможи. Какое-то время он совмещал и то, и другое, но, опубликовав две поэмы («Венера и Адонис» и «Лукреция») с посвящением утонченному молодому аристократу графу Саутгемптону, он понял, что так дальше продолжать нельзя. Сделав выбор в пользу театра, он продолжал сочинять сонеты, которыми теперь делился со своими друзьями, не особенно заботясь об их публикации. Карьера Шекспира пошла в гору после того, как он стал членом труппы лорда-камергера, – за первые два года работы в труппе он написал ряд абсолютно новаторских для елизаветинской сцены пьес – «Сон в летнюю ночь», «Бесплодные усилия любви», «Ромео и Джульетта», «Король Иоанн», «Ричард II», «Венецианский купец», «Генрих IV. Первая часть».