Текст книги "Один год из жизни Уильяма Шекспира. 1599"

Автор книги: Джеймс Шапиро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Вторая причина – алчность:

Ибо, когда прознали о жирности почвы моей, —

захватчики с топорами не медля пришли за ней:

погиб мой высокий и стройный лес… И земля моя

вмиг потеряла границы прежнего бытия.

( перевод А. Бурыкина )

Дрейтон мог этого не знать, но, начиная со Средневековья, из-за огораживания с лица земли были стерты большинство лесов. Одна из причин уничтожения Ардена, как и других лесных массивов, в том, что юридически он никогда не считался лесом и потому не был защищен особым законом. Когда антиквар Джон Леланд проезжал Уорикшир в 1530-х годах, вырубка леса шла полным ходом. Он пишет, что территория к северу от Эйвона «вырублена больше; трава здесь в изобилии, а зерна мало»; это же подтвердил в 1586 году и Уильям Кемден, заметивший лесной массив с «пастбищами, зерновыми полями и железноугольными шахтами». Эти железные рудники, свидетельства ранней промышленности, изголодались по разработке своих недр. Шекспир не был столь сентиментален, как Дрейтон, однако отчасти разделял его ностальгические чувства. В пьесе «Как вам это понравится» также отразились те экономические и экологические перемены, о которых Дрейтон пишет в поэме «Поли-Альбион». Пьеса не тонет в такого рода подробностях, но пренебрегать ими тоже нельзя. Возможно, оттого, что всякий раз, возвращаясь домой, Шекспир видел обездоленных людей, он показал в этой пьесе последствия огораживания для человека и общества.

Перерабатывая основной источник пьесы, Шекспир с легкостью мог бы изобразить пастуха таким же, как Коридон Лоджа, – успешным фермером-арендатором, который всю жизнь ухаживал за овцами землевладельца и возделывал его земельный участок. Вместо этого – довольно неожиданно для комедии – мы видим Корина, человека с нелегкой судьбой, который обеднел настолько, что ему нечем накормить и негде разместить гостей. Оправдываясь, он объясняет, что он

…пастух наемный у другого:

Не я стригу овец, пасомых мной.

Хозяин мой скупого очень нрава,

Он не стремится к небу путь найти

Делами доброго гостеприимства.

К тому ж, его стада, луга и дом

Идут в продажу. ( II, 4 )

Шекспир превращает фермера-арендатора в работника по найму, который лишится крова и работы, как только его хозяин продаст дом и огороженную территорию ради быстрой наживы (III, 5). Это не пустяшная сцена. Впоследствии Шекспир даже назовет хозяина «старым скрягой». Шекспир также романтизирует образ Корина – он образец деревенских добродетелей. Корин так говорит Оселку, когда его спрашивают, нравится ли ему «пастушечья жизнь»: «Сударь, я честный работник: зарабатываю себе на пропитание, раздобываю себе одежду, ни на кого злобы не питаю, ничьему счастью не завидую, радуюсь чужой радости, терплю свои горести, и одна моя гордость – это смотреть, как мои овцы пасутся, а ягнята их сосут». (III, 2)

Но, разумеется, овцы ему не принадлежат. Предложение Селии купить ферму и повысить жалованье Корина – единственное, что удерживает его от большой дороги. В пьесе «Как вам это понравится» Шекспир спокойно, но уверенно убеждает современного зрителя в беспощадности новой экономики. Он знал, что в его время таких, как Корин, больше, чем когда-либо, и им, по словам современного историка Виктора Скипа, «ничего не остается, как только выйти на большую дорогу и, в конечном итоге, там и умереть». Елизаветинцы понимали смысл реплики старины Адама, бредущего по Арденскому лесу: «Я не могу идти дальше. Я умираю с голоду! Лягу здесь да отмерю себе могилу» (II, 6). В первых актах пьесы Шекспир все время возвращается к проблеме бродяжничества и голода, в том числе и в словах раздраженного Орландо, когда Адам впервые предлагает ему сбежать:

Что ж мне – идти просить на пропитанье?

Презренной шпагой добывать доходы

На столбовой дороге грабежом?..

Так поступить? Иначе что ж мне делать? ( II, 3 )

В то время как одни умирали с голоду, другие процветали. Потом Оселок в кратком разговоре с Уильямом, молодым человеком лет двадцати пяти, родившимся в лесу, спросит того напрямую: «Ты богат?» Уильям, дела которого – для крестьянина из Уорикшира – идут неплохо, признает это, хотя и говорит с деревенским лукавством: «Правду сказать, сударь, так себе» (V, 1). Даже не расслышав в словах Уильяма из Ардена озорной насмешки над самим собой, можно понять, что другой человек из Уорикшира, его тезка, тоже поживает «так себе» – отчасти благодаря роду занятий, подобных недавней скупке солода. Шекспир слишком хорошо усвоил, как нажиться на экономических трудностях других людей. Комическая ткань этой пьесы, таким образом, гораздо грубее, чем в других, более ранних его комедиях, и он привносит, пусть и подсознательно, конфликт в пьесу, в целом его не предполагающую, время от времени омрачая этим довольно-таки солнечную комедию. Пассивная реакция персонажей на социальные угрозы и неурядицы объясняет, почему во многом «Как вам это понравится» предвосхищает следующую пьесу Шекспира, действие которой происходит в Британии, – «Король Лир».

Этим летом Шекспир планировал не только закончить работу над новой пьесой. Возможно, он воспользовался преимуществами летней поездки в Стратфорд, чтобы обсудить с отцом два вопроса касательно семейного наследства в Ардене, которые требовали безотлагательного решения. Первый – о семейном гербе, второй – об арденском наследстве: доме матери, которого его отец лишился после того, как заложил, и который они долго и безуспешно пытались вернуть. Одна доля в арденском наследстве принадлежала лично Шекспиру.

Очевидно, Шекспиров не устраивал тот герб, который они получили в 1596 году. Теперь Шекспир и его отец хотели добиться большего, чем просто статус джентльмена, они хотели юридически оформить свою связь с Арденами. Какую бы стратегию ни выбрали Шекспир и его отец, именно Шекспиру пришлось бы по возвращении в Лондон напрямую иметь дело с чиновниками геральдической палаты. В ноябре или несколько месяцев спустя он вернулся в геральдическую палату, чтобы начать процесс, заплатив еще раз внушительную сумму около двадцати фунтов за это право. В 1596 году они с отцом уже обращались к геральдмейстерам с просьбой о присвоении фамильного герба на том основании, что родной отец Джона Шекспира и его дед были награждены королем Генрихом VII за верную и доблестную службу. Они также указали, что жена Джона, Мэри Арден, дочь эсквайра.

В черновом документе 1599 года повторяется, обрастая деталями, та же самая история. На этот раз служба королю, скорее «подлинная», чем «доблестная», нарочно отнесена к гораздо более ранним временам – «прадедушке Джона Шекспира и его предкам». Королевское великодушие в отношении семьи Шекспира, до этого никак не конкретизированное, описано так, чтобы подчеркнуть тесную связь семьи с Уорикширом – «землей и имуществом в тех местах Уорикшира, на которые распространились слава и доброе имя его потомков». Это натяжка, так как сведений о каком-либо из Шекспиров в Списке жалованных грамот не сохранилось; предки Шекспира в лучшем случае были землевладельцами или же арендаторами.

Но истинный повод повторного обращения в геральдическую палату совсем не эти незначительные изменения, а стремление объединить геральдические щиты Арденов и Шекспиров. Любопытно, что Мэри Арден, названная по имени в 1596 году, оказалась безымянной в черновом документе 1599 года, в центре которого – родство Джона Шекспира и Роберта Ардена, на дочери которого он женился. Шекспир переписывал не только свои пьесы и сонеты. В 1596 году он впервые приписал своему дедушке по материнской линии статус джентльмена, с тем, чтобы впоследствии просить геральдмейстеров повысить его до эсквайра – данное положение повторяется в черновом документе 1599 года. На самом деле Роберт Арден, хотя и был человеком небедным, никогда не претендовал даже на второразрядный статус йомена.

Самая главная проблема для Шекспиров и, как следствие, для чиновников геральдической службы – к какой из родовитых ветвей Арденов отнести семью Шекспира. Отсутствие документов – и преимущество, и большая сложность. Не будь сомнений в том, что Роберт Арден действительно родственник тех самых Арденов, которым принадлежал герб, Шекспиру не пришлось бы возвращаться в геральдическую палату для возобновления ходатайства. Из сохранившегося чернового документа 1599 года явствует, что первоначально геральдмейстеры установили связь Шекспиров с древней ветвью Арденов из Парк-Холла (или их убедил в этом сам Шекспир). Поэтому на полях документа они сделали набросок, в котором соединили два гербовых щита – Шекспира и Ардена из Парк-Холла. «Черные мушки по белому полю, горизонтальная полоса чистого золота и лазурное поле», – таков герб, восходящий к Бичемам, графам из Уорика. Затем геральдмейстеры изменили свою точку зрения. Часть эскиза со щитом, изображавшая герб Арденов из Парк-Холла, была вымарана, и рядом появился новый набросок менее известного арденского герба – т. н. старинный герб Арденов – «красное поле, три заостренных внизу креста с небольшими крестами на концах перекладин из золота и на золотой верхней части щита – красная ласточка»^[14].

Если последнее изменение принадлежит Шекспиру, вероятно, он все-таки решил отмежеваться от ветви Арденов, причастных к неудачному покушению католиков на Елизавету. Скорее всего, это решение чиновников геральдической палаты. Вполне возможно, они сомневались в том, что семья Шекспира имела родственные связи хотя бы с младшей ветвью такого древнего рода, как Ардены из Парк-Холла. Все же в черновом документе Шекспиры наконец получили разрешение объединить свой герб с «древним гербом» Арденов. Не ясно, было ли это решение окончательным. Если герб Уильяма Шекспира (никак не связанный с Арденами) на его памятнике в церкви Стратфорда и семейный герб, впоследствии принадлежавший его дочери Сьюзен и ее мужу, Джону Холлу, могут служить свидетельствами, то геральдмейстеры в конечном итоге отозвали свое решение. Независимо от развязки, эпизод с гербом свидетельствует о том, скольких усилий и затрат стоило Шекспиру арденское наследство. То ли они с отцом действительно понимали, что история для геральдмейстеров лишь выдумка, то ли в конце концов и сами поверили в то, что рассказывали другим о своей связи с Уорикширом и Арденом.

Их навязчивая идея о наследстве Арденов проявилась и в настойчивом желании вернуть назад ту собственность, которую отец Шекспира потерял двадцать лет назад. В 1556 году Роберт Арден оставил своей младшей дочери Мэри в наследство дом в арденской деревне Уилмкотт. В 1578 году, женившись на Мэри Арден, Джон Шекспир за неимением средств занял у Эдмунда Лэмберта 40 фунтов, заложив и дом, и земельный участок. Эта сделка казалась беспроигрышной, так как Лэмберт приходился ему свояком: жена Лэмберта Джоан – сестра Мэри; возможно, Эдмунд и Джоан были крестными родителями детей Мэри и Джона, которых назвали в их честь. Но все пошло не так, как предполагалось. Уильяму Шекспиру исполнилось 16 лет, когда его отец, будучи не в состоянии вовремя, 29 сентября 1580 года, вернуть взятые в долг деньги, осознал, что право собственности теперь принадлежит Лэмберту. Каким бы несправедливым это ни казалось, таков был закон. После смерти Лэмберта в 1587 году право собственности перешло его сыну Джону. По дошедшей до нас версии, годом позже, в попытке, предпринятой взыскать с него утраченное имущество, семья Шекспира согласилась подписать отказ от права на собственность и передать ему все документы при условии, что он заплатит компенсацию в размере 20 фунтов наличными. Вероятно, разговор такого рода имел место, но позднее Лэмберт отрицал эту договоренность.

Положение дел не менялось до тех пор, пока Шекспир и его отец, недавно получившие герб, не дали делу обратный ход в ноябре 1597-го. Теперь они хотели вернуть свою часть фамильного поместья и обратились в канцлерский суд, уполномоченный выдавать разрешение на возмещение средств по несправедливым сделкам. Шекспиру снова пришлось бороться за то, чтобы суд пересмотрел положение дел с учетом новых данных. Вероятно, его литературный талант здесь очень пригодился. Жернова правосудия вращаются медленно, и только летом 1598 года суд назначил комиссию по этому делу. Так как Джон Шекспир дважды по ошибке обращался в суд по одному и тому же вопросу, последовали дальнейшие отсрочки, и путаница была устранена только в июне 1599 года. В промежутке с июня по октябрь 1599-го под присягой допросили свидетелей с обеих сторон, подготовили и передали суду показания, к делу прикрепили все доказательства. Вероятно, Шекспир был вынужден какое-то время лично присутствовать в Стратфорде, чтобы тщательно проверить все документы, связаться с потенциальными свидетелями и следить за развитием событий (мы не знаем, владел ли его отец грамотой, или же, – принимая во внимание его преклонный возраст, насколько здоровье позволяло ему заниматься делами). К сожалению, показания от обоих представителей потеряны; если бы они сохранились, с их помощью мы бы узнали гораздо больше о семье Шекспира. Скорее всего, их судебный иск не имел достаточных оснований, или, напротив, они сумели, скрепя сердце, договориться с Лэмбертом, ибо дело никогда не было заслушано в суде. Шекспир и его отец потратили огромное количество времени, денег и сил в попытке вернуть наследство Арденов. Как же это горько – потерять наследство из-за юридических формальностей. Однако история с гербом подчеркивает, как много значила для них связь с Арденом.

У Ардена из шекспировской пьесы «Как вам это понравится» и Ардена из судебного и геральдического исков, много общего. Между реальным и романтическим (между тем, как все было на самом деле, – и каким это видится теперь) и в жизни, и в творчестве бывают нестыковки. Даже в двух разных изображениях Арденского леса в этой пьесе – зеленом лесе прошлого и вырубленном, огороженном и убыточном для экономики страны лесе настоящего – проглядывают черты двух разных вариантов арденского наследства Шекспира. Мечты о героическом прошлом его семьи и их связи с Арденами, корнями уходящей к тем временам, когда лес обладал былым великолепием, столкнулись в сознании Шекспира с реальностью – с тем, что его предки с обеих сторон были всего лишь земледельцами. Загадочное умение Шекспира подогревать подобные противоречия еще больше разжигает в нас любопытство; драматург, в пьесах которого исторические события часто обрастают вымышленными подробностями, вдруг обнаружил, коль скоро речь зашла о его прошлом, что и на эту тему он иногда не прочь присочинить.

Осень

Глава 13

Времена меняются

Эссекс высадился в Ирландии 14 апреля, воссоединившись со своим войском после изнурительного плавания. Почти три недели прошли с тех пор, как он покинул Лондон в полном воодушевлении, которое, однако, не сулило ничего хорошего. Еще до отплытия Эссекс понимал, сколь многое поставлено на карту: «Если все пойдет не так, как задумано, я сделаюсь мучеником». Его беспокоило, помимо прочего, как «влажный и прескверный» климат Ирландии скажется на здоровье – не помутится ли рассудок, не усугубится ли ревматизм и не разовьется ли дизентерия (от нее скончался отец Эссекса). Однако то, что он увидел по прибытии в Дублин, ввергло его в еще большее уныние, чем он предполагал.

Почти сразу пришлось отказаться от первоначального плана – Эссекс понял, что перехватить инициативу, выступив против Тирона в Ольстере, не получится. Государственный совет в Дублине объяснил ему: в тех краях травы нет почти до июня, и лошадей кормить будет нечем. Кроме того, не хватало транспорта – перевезти в Ольстер провизию. Не удалось и разместить гарнизон у залива Лох-Фойл, на севере страны, – это место было для фланговой атаки стратегически важным. Не хватало кораблей и солдат – Государственный совет в Дублине отказался предоставить обещанное подкрепление (4000 человек). Теперь Эссекс мог рассчитывать лишь на свои силы.

Эссекс не ожидал, что в Ирландии такое количество повстанцев. Поначалу в донесениях говорилось: Тирон стоит неподалеку от Армы с 6 или 7 тысячами солдат, еще примерно 4 тысячи – у Рори О’Доннелла в Коннахте и столько же – в распоряжении графа Десмонда в Мунстере. Однако через несколько дней Государственный совет в Дублине сообщил, что численность противника – 30 000 человек; таким образом повстанцы превосходили армию Эссекса в два раза. Из корысти и страха (что случится, если неопытных солдат Эссекса одолеют закаленные в боях воины Тирона?) Государственный совет в Дублине убедил Эссекса отправиться на юг и сперва подавить восстание в Лейнстере и Мунстере; Тайный совет и королева согласились на это крайне неохотно.

Вместо того чтобы вырвать с корнем «древо восстания» в Ольстере, Эссексу пришлось, по его же собственным словам, трясти и подпиливать его ветви на юге и на западе. Сама эта метафора ужасно раздражала Эссекса. С каким удовольствием он спалил бы все дерево – его ветви, ствол, корни… Сожжение ирландских земель, за которое выступал Эдмунд Спенсер, заставило бы ирландцев одуматься – уничтожь англичане огнем весь урожай, равно как и деревья, за которыми привык укрываться враг, начался бы голод. Однако изматывание противника – тактика постыдная, полагал Эссекс. «Скажем прямо, – сообщал он Тайному совету, – силы наши неравны, и противник превосходит нас численностью, но мы боремся за правое дело, порядок и дисциплина у нас лучше – нет сомнений, что и в мужестве нам нет равных».

Хотя Эссекс до конца не понимал, как развернутся события, он был всецело предан своей «горсточке счастливцев», тем искателям приключений, которые вложили в эту кампанию собственные средства. Прибыв в Ирландию, он, ослушавшись королеву, первым делом решил назначить генералом кавалерии своего близкого друга, графа Саутгемптона. Эссекс продолжал стоять на своем: он вправе «по собственному желанию выбирать офицеров и командиров». Он также назначил еще одного близкого друга, графа Рэтленда, прибывшего в Ирландию без дозволения королевы, генерал-лейтенантом пехоты. Узнав об этом, Елизавета отозвала Рэтленда на родину. Она также не позволила сэру Кристоферу Блаунту, тестю Эссекса, стать членом Государственного совета в Дублине. С точки зрения Эссекса, королева, в отличие от своих деда и отца никогда не участвовавшая в военных действиях, вмешивается не в свое дело. Елизавета же очень опасалась, что, раздавая должности и посвящая воинов в рыцари, Эссекс еще больше сплотится с ними, и они будут верны ему, а не ей. Ни этого, ни возникновения теневого двора в Ирландии допустить она не могла.

Помимо военных операций Эссекс преследовал в Ирландии и другую цель – возродить рыцарскую культуру, культуру чести. В начале XIV века в Англии насчитывалось 1200 рыцарей; к началу царствования Елизаветы их число оскудело, сократившись вдвое. К середине ее правления рыцарей стало еще в два раза меньше. Для сосредоточения власти в своих руках, не было средства эффективнее, чем сломать сопротивление аристократии, не раз восстававшей против монархии. С тех пор, как тридцать лет назад Елизавета жестоко подавила Северное восстание, дворяне ей больше не прекословили. К концу правления Елизаветы титулованная знать, предки которой не раз вселяли ужас в английских монархов (Шекспир наглядно показал это в своих хрониках) – Перси, Пембруки, Бекингемы, Вестморленды, Нортумберленды и Норфолки, – сильно уступали в доблести своим дедам и прадедам – аристократам, чья власть подкреплялась землями и оружием. Видя доблесть солдат в шекспировских хрониках, публика ностальгически вспоминала великие времена английского рыцарства и сожалела о том, в какой упадок сейчас пришла культура чести. Эссекс не мог похвастаться ни землями, ни тем более богатством, и потому, как никто другой, зависел от королевы. Он был последним честолюбцем, который, по словам графа Нортумберленда, бережно хранил «английскую корону в своем сердце». Пусть Эссексу пришлось отказаться от притязаний на трон, он был намерен возродить английское рыцарство, вернув ему былую значимость.

Вот почему Эссекс так жаждал получить пост граф-маршала – помимо прочего, граф-маршал решал все вопросы, связанные с рыцарством. Эссекс отнюдь не считал, что это чисто церемониальная должность – были внимательно изучены давно забытые документы, в которых излагались все ее полномочия, в том числе и связанные с культурой чести. Эссекс пытался укрепить свою власть, претендуя еще и на должность констебля Тауэра, позволявшую, как полагали многие, арестовать любого человека в королевстве, в том числе, и монарха. В письмах Елизавете Эссекс нарочито подписывался не как «слуга Ее Величества», но как «вассал» – этим словом он, по феодальной традиции, выражал королеве свою преданность («Я прекрасно понимаю, что я Вам многим обязан и как Ваш подданный, и как граф, и как маршал Англии; служить же как раб и слуга я не намерен»). За месяц до отплытия в Ирландию на заседании Геральдической палаты, проходившем в его доме, Эссекс прилюдно заявил, что Англия была «наиболее могущественной страной, когда во время войн командование принадлежало дворянству», и поскольку «Господь создал мир и людей с честью», то и «правителям следует поступать так же». «Когда подавляют дворян, – добавил он, – разрушается государство».

В 1591 году, после осады Руана, Эссекс, пользуясь правом, предоставленным ему королевой, даровал рыцарский титул 21 воину своей армии, а потом, в Кадисе, еще 68; многие из этих людей были ему теперь безоговорочно преданы. «Рыцарем не рождается никто, даже сам король», – увещевал читателя Уильям Харрисон в своем трактате «Описание Англии» (1577). В Ирландии Эссекс посвятил в рыцари 81 воина – так много, что ему пришлось просить Елизавету не сокращать этот список. Сэр Джон Чемберлен высказался в защиту тех, кто полагали, что резкое увеличение числа рыцарей подрывает авторитет монарха и «ставит существование рыцарского ордена под сомнение»: «очень странно», что за семь-восемь лет Эссекс «посвятил в рыцари больше дворян, чем существует во всем королевстве вместе взятом».

Праздник в честь Ордена Подвязки, ежегодно отмечавшийся 23 апреля, в день св. Георгия, Эссекс провел с размахом, наконец воплотив в жизнь свою мечту о возрождении рыцарства, судьба которого была поставлена на карту во время ирландской кампании. Торжество, устроенное сразу же по прибытии в Ирландию, позволило Эссексу продемонстрировать рыцарские идеалы (ему казалось, при дворе Елизаветы их сильно недооценивали): королева любила поощрять «маленьких людей» (в этом выражении чувствуется личный выпад Эссекса против Сесила – тот явно не вышел ростом), более всего ценившего «простоту, удовольствие и выгоду». Эссекс спланировал такой же грандиозный праздник в честь Ордена Подвязки, какой был проведен в Утрехте в 1586 году по приказу графа Лестера – тогда двадцатилетний Эссекс, впервые принимавший участие в турнире, «во многих вселил надежду своей молодецкой удалью».

Праздник в Дублине превзошел все ожидания. Сэр Энтони Стенден признавался Эдварду Рейнолдсу, секретарю Эссекса, что «никогда в день святого Георгия в христианских странах не доводилось ему видеть таких пышных церемоний». Стенден понимал, как к этому отнесутся в Англии: «Хотя все торжества проводились в честь Ее Величества, представляю, какое негодование они вызовут». Еще одно свидетельство принадлежит сэру Джеймсу Перро, известному прямотой своих высказываний (в свое время он заявил, что солдаты, отличившиеся в бою, интересуют Елизавету лишь пока они воюют). О празднествах Эссекса в Дублине, Перро, очевидец событий, рассказал так: «Такого пышного торжества и такого количества гостей при дворе королевы мне никогда не доводилось видеть на празднике в честь Ордена Подвязки». Даже ирландские поэты, редко хорошо отзывавшиеся об англичанах, признали, что Эссекс «проявил такую королевскую щедрость, какая англичанам совсем не свойственна». Подобная любовь к рыцарству вполне достойна баллады, увековечившей память о ней:

В Ирландии Святого Георгия день

отмечали с размахом и молодецки

и лорды, и рыцари,

богато украшенные и разодетые,

словно за всеми – Англии тень…

( перевод А. Бурыкина )

Дублинский пир не имел ничего общего с тем, что происходило в тот день в Виндзоре. Елизавета распорядилась не устраивать пышных торжеств, поскольку «в Ирландии сейчас разгорается мятеж». Однако она все же решила посвятить в рыцари троих дворян, чтобы пополнить оскудевшие ряды Ордена: этой чести удостоились Томас Скроуп, Роберт Ратклифф, граф Сассекский, и Генри Брук, лорд Кобэм, (Эссекс и его сторонники презирали лорда, а на сцене его не так давно высмеял и Шекспир). Наверное, в тот день многие англичане по обе стороны Ирландского моря поняли, что настоящие рыцари сейчас с Эссексом, а участники торжества в Виндзоре, – кучка выскочек и самозванцев, не лучше самого Кобэма, свиту которого называли «the bravest», имея в виду не отчаянных храбрецов, а, напротив, расфуфыренных франтов (еще одно значение этого прилагательного). На дворянах, сторонниках Кобэма, были в тот день «штаны пурпурного цвета и белые атласные камзолы…», на йоменах – «камзолы из белого бархата <…> голубые плащи <…> и шляпы с бело-голубым пером».

Несомненно, Шекспира подобные празднества очень занимали. Два года назад в Виндзоре, на церемонии посвящения в рыцари (она практически совпала с днем тридцатитрёхлетия драматурга) Шекспир, как и другие дворяне, скорее всего участвовал в торжественном шествии, которое возглавлял лорд-камергер Генри Кери; на всех участниках были «голубые плащи со вставками из оранжевой тафты» и «шляпы с оранжевым пером». Возможно, это самый броский наряд из всех, что когда-либо приходилось надевать Шекспиру. Церемонии в Виндзоре, где он многое узнал о традициях английского рыцарства, произвели на него большое впечатление. Он все еще думал о них, когда вскоре после праздника начал работу над «Виндзорскими насмешницами»; в пьесе упоминается Орден Подвязки и его девиз:

Пусть каждое сиденье, герб и щит

От разрушенья время сохранит.

Вы, феи луга, образуйте в пляске

Кружок, подобный Ордену Подвязки,

Зеленый, словно вешняя трава.

А из цветов сложите вы слова

«Honny soit qui mal у pense»^[15], окраски

Такой же, как на Ордене Подвязки.

( V, 5; перевод С. Маршака )

Еще в начале своего творческого пути увлекшись Орденом Подвязки, Шекспир осознал, что рыцарская культура переживает свой закат. В первой части «Генриха VI» храбрый Толбот срывает с сэра Джона Фальстафа орден Подвязки, задаваясь вопросом, «заслужил ли трус такой носить / Знак лучших рыцарей» (IV, 1; перевод Е. Бируковой). Тем самым Шекспир хочет привлечь внимание зрителя к обесцениванию Ордена Подвязки; в другом монологе Толбот говорит о том, что воинской доблестью Англия обязана рыцарям Ордена:

Когда Подвязки орден учрежден был,

Милорды, были рыцари его

Высокой крови, доблестны, отважны,

Смелы, горды, прославлены в боях. ( IV, 1 )

Давний интерес драматурга к рыцарским идеалам, отразившийся в его хрониках, а также неусыпное желание восстановить семейный герб в конце 1590-х, – все это позволяет предположить, что Шекспир разрывался между прошлым и настоящим, пытаясь понять, что же значит – и с формальной точки зрения, и с содержательной, – иметь семейный герб.

Когда слухи о пышном празднике (а за него Эссекс заплатил из государственной казны) дошли до Англии, королева отреагировала, как обычно, – наказав своего фаворита. Самую привлекательную и прибыльную из всех монополий – должность смотрителя Палаты опеки и ливреи – которую она давно обещала Эссексу, она даровала своему самому преданному подданному – бюрократу Роберту Сесилу; благодаря ей Сесил обогатился.

К тому времени, как в начале мая 1599-го новости дошли до Англии, Эссекс уже покинул Дублин, направившись со своей армией из 4000 солдат-пехотинцев и 500 кавалеристов в Лейнстер и Мунстер для подавления восстания. Они продвигались на юго-запад – через Ньюкасл, Наас, Килкуллин, Атай, Мэриборо, Баллираггет, Килкенни и Клонмел. На пути случилось несколько незначительных стычек с ирландцами, которые предпочитали воевать, применяя одну и ту же тактику, – сбивая с толку английских кавалеристов и подлавливая их на ошибках: англичане, в погоне за славой, во время атаки порой вели себя безрассудно. Один из искателей приключений, молодой лорд Грей, вынужден был обуздать свой пыл, подчинившись приказу Саутгемптона. Лорд Грей хотя и повернул назад, но обиды не забыл.

«Повстанцы предпочитают воевать в лесах и на болотах – там, где конница совершенно бесполезна; противник проворен и сметлив», – писал Эссекс Тайному совету. Разведка доложила Эссексу, что враг сознательно избегает боя; положившись на волю «трех фурий – нужды, болезни и голода», с чьей помощью ирландцы стремились изнурить противника. Некоторые города, такие как Килкенни и Клонмел, сразу сдались англичанам: здесь Эссекса горячо приветствовали, усыпав путь цветами. Реакция Елизаветы была соответствующей: якобы она тратит тысячу фунтов в день, а результат минимальный.

В конце мая англичане одержали первую победу, благодаря артиллерии разгромив главный бастион ирландцев в замке Каир. Хотя на королеву успех Эссекса и не произвел особого впечатления (он, по мнению Елизаветы, лишь разогнал «кучку негодяев»), это был важный тактический ход в ходе войны, чего не скажешь о сокрушительном поражении войска сэра Генри Харрингтона в графстве Уиклоу, на востоке страны. По приказу Эссекса Харрингтон должен был разгромить войска Фелима Макфиха, клана О’Туллов и их сторонников. Опасаясь повторения ситуации при Блэкуотере, англичане совершенно пали духом. Попав в окружение (войско неприятеля явно превосходило англичан численностью), армия Харрингтона повернула назад, в Уиклоу, где располагался их лагерь. Очевидно, между Адамом Лофтусом, воевавшим на стороне англичан, и мятежниками существовали тайные договоренности. Во время атаки повстанцы разгромили англичан, – те пустились бежать, «в панике, они побросали оружие и уже не могли защищаться». На поле боя пали 450 человек – почти половина английского войска.

Тем временем основная часть войск Эссекса продвигалась на запад, к Лимерику и Аскитону. Назад они пробирались через Маллоу, Уотерфорд, Арклоу и Уиклоу уже в полном истощении, так как, чтобы запутать следы, сделали петлю; армия вернулась в Дублин второго июля, практически через два месяца после начала всей ирландской кампании и через месяц после начала кампании в Ольстере. Хотя еще несколько городов Ирландии добровольно сдались англичанам, произнеся в их честь хвалебные речи, больше, несмотря на все усилия, гордиться было нечем – кольцо восстания сомкнулось теперь за англичанами вплотную. Джон Харингтон писал своему другу в Англию в полном разочаровании, что «об этом походе… сказать особенно нечего». Люди Эссекса, замечает Кемден, «истощены и подавлены – кампания провалилась». Только дарованный Эссексом рыцарский титул удерживал некоторых дворян, воевавших в Ирландии, от побега домой – в них все еще теплилась надежда на победу, хотя они давно уже напоминали «завшивевших бродяг». Прекрасно понимая, как новости о провале ирландской кампании отзовутся в Лондоне и далеко за его пределами, Елизавета была вне себя от гнева и не преминула сообщить Эссексу, что народ «стонет от бремени – постоянных наборов рекрутов и налогов, вызванных последними событиями».