Текст книги "Роман"

Автор книги: Джеймс Миченер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Он всегда выступал в защиту самых неожиданных взглядов и презирал новоявленные образчики современной «военной литературы»:

– Все очень примитивно. Один герой – негр, другой – парень из Бруклина, третий – размазня, четвертый – слабовольный лейтенант и последний, пятый – бесстрашный сержант. Вот тебе и отряд. И смертельный бой в одном из фортов.

– А что же вы хотите вместо этого? – спросил его профессор колледжа в Нью-Джерси, и я широко раскрыла глаза, услышав ответ Раттнера:

– Я хочу литературу, где человека раздирают внутренние противоречия, потому что в один и тот же день ему приходится делать шесть вещей. Первое: внимать проповеди католического священника над гробом, который отправляется, скажем, в Миннесоту. Второе: старательно выслушивать, как полковник с далекого Юга обращается к своему подразделению, состоящему на две трети из негров, выбранных для атаки в джунглях. Третье: стрелять в одиннадцатилетнего мальчишку, выкрикивающего с дерева проклятья в адрес американцев. Четвертое: поливать бензином и поджигать рисовые плантации, чтобы оставить местных жителей без пищи. Пятое: целиться в мужчин, женщин, детей, во всех, кто остался в живых в горящей деревушке. Шестое: писать вечером в палатке письмо родителям. И все должно представляться реальным – и мальчик на дереве, и женщина, пытающаяся убежать из горящей деревни, и парень, сбрасывающий бомбу, а прежде всего, вы – рассказчик.

– Думаете, вы все это сможете написать? – спросил профессор, и Раттнер раздраженно ответил:

– Это должно быть написано. Если этого не сделает ни один из ваших студентов, придется заняться мне.

Когда дискуссия прекратилась, я повернулась к нему и сказала:

– Я – редактор. И люди моей профессии день и ночь ищут таких писателей, как ты.

Он взглянул на меня:

– Я не «такой писатель». Я пришел на этот семинар, чтобы узнать, могу ли я научиться быть самим собой, уникальным, одиноким человеком со страшной историей, которую ему нужно рассказать.

– Я имела в виду, что все издательские дома ищут вот такие индивидуальности. Другие ничего не стоят.

– Где же ты работаешь, если не врешь?

– В «Кинетик».

Он улыбнулся, потом рассмеялся:

– Вот это совпадение! Просто невероятно!

– Какое совпадение?

– Два дня назад я послал туда свою рукопись.

– Кому?

– Просто в «Кинетик».

– Не может быть! Ты слишком умен, чтобы поступить так. Ты знаешь, что происходит с рукописями, которые к нам приходят? – Ему и еще десятку подошедших студентов я объяснила, как в больших издательствах обращаются с рукописями. – Только три рукописи из девятисот просматриваются настоящими редакторами.

– А ты – настоящая?

– Я работала в отделе «самотека», когда мне было девятнадцать. После года учебы в колледже.

– И у моего шедевра, следовательно, нет шансов?

– Ни одного. Но как твое имя? Бенно Раттнер? Ты говоришь, что послал рукопись два дня назад? Я проверю.

Когда другие студенты разошлись, он сказал:

– До того как ты призналась, что работаешь в «Кинетик», я собирался пригласить тебя в кафе. Но теперь я не могу этого сделать. Получится, что я тебе хочу вмазать взятку, не так ли?

– А мне чихать на эта предрассудки! – выпалила я, не желая терять такого чудесного собеседника и улыбчивого кавалера. – К тому же мне интересно послушать, о чем ты думаешь.

Когда мы шли по Пятой авеню, вдыхая морозный, воздух, я заметила:

– У тебя необычный лексикон – «вмазать взятку».

– А как насчет «чихать на предрассудки»?

Когда я объяснила, что пополнила свой словарный запас, работая в издательстве, он отпарировал:

– А меня с детства окружали разные слова. Я родился в образованной еврейской семье, где все только и делали, что говорили.

Я ничего не ответила, а он продолжил:

– Просто уверен, что в баре ты попросишь меня рассказать о Вьетнаме.

– Нет, – ответила я довольно жестко. – Потому что как профессионала меня интересуют следующие вопросы: какими приемами ты собираешься охарактеризовать каждый свой персонаж в ограниченных рамках романа? Например, мальчика на дереве, солдата-негра, который отказывается открыть огонь по крестьянам?

Мы проговорили с ним до двух часов ночи, подбрасывая друг другу идеи, споря, опираясь на лекции Эвана Кейтера. Каждый, кто нас слышал, сделал бы вывод, что Раттнер лучше разбирается в психологии, а я в том, как эту самую психологию примерить к литературе, и было ясно, что мы отлично дополняем друг друга.

Когда он захотел заплатить по счету, я предложила:

– Платим пополам!

– Нет проблем, – ответил он. – А у тебя есть деньги? У меня-то есть – предки подкидывают на карманные расходы.

– А мне, – сказала я, – их дает «Кинетик».

Прощаясь, он проговорил:

– Я, к сожалению, не могу проводить тебя до самого Бронкса. А вечер был очень содержательным. Это приятно после интеллектуального голода буден во Вьетнаме.

– Из того, что ты рассказывал, они не показались мне столь «интеллектуально голодными».

И я направилась к метро. Но он все же проводил меня до входа, чтобы убедиться, что в темноте со мной ничего не случится. На 8-й улице, перед тем как спуститься под землю, я сказала:

– Завтра я постараюсь найти твою рукопись. Ты оплатил возврат?

– Что я – ребенок? – рассердился он. – Конечно, я все оплатил.

– Когда ты послал рукопись?

– Я сам привез ее три дня назад.

– Ты говорил – два.

– То было вчера.

Обычно всю дорогу домой я читала завтрашний номер «Таймс», но в эту ночь я сидела, скрестив руки, раздумывая, как это здорово – встретить такого активно мыслящего молодого человека, разбирающегося в книгах. Внезапно я подумала: «Может быть, это тот самый человек, которого я ждала?» И, сдерживая смех, я вспомнила прошлую зиму, когда как сумасшедшая была влюблена в Эвана Кейтера и разрабатывала планы, как мне его соблазнить и увести от жены. А какое потрясение я испытала, когда узнала, что Кейтер никогда не был женат и не собирался этого делать!

«Бенно, – рассуждала я, – это совсем другое дело. Он будущий писатель и человек, которому есть что сказать». Когда поезд подходил к моей станции, я внезапно забеспокоилась, вспомнив свой недавний разговор с Жанис, которая работала теперь на моем месте в отделе поступающих самотеком рукописей. На вопрос, как идут дела, она с гордостью ответила, что обычно успевает еще до вечера разделаться со всем хламом, который приходит к ней за день. Оставалось только надеяться, что последние дни она не отличалась таким усердием.

Отметившись утром в своем офисе на седьмом этаже, я поспешила на пятый, чтобы поговорить с Жанис.

– Вчера вечером я встретила на курсах одного молодого писателя. Услышав, что я работаю здесь, он без обиняков заявил, что два дня назад представил сюда свою рукопись, которую, естественно, ему никто не заказывал. Почтовые марки для обратной пересылки прилагались. И мне стало интересно, как ты обошлась с ней.

– Как его фамилия?

– Бенно Раттнер. – Когда я повторила его фамилию еще раз, но на этот раз уже помедленнее, Жанис не смогла сдержать удивления:

– Черт меня побери! Взгляните! – И она протянула одну из записок, которые я часто печатала сама, находясь на этом месте:

«Мисс Мармелштейн!

Поскольку вы неравнодушны к проблемам молодых авторов, мне кажется, что вам захочется взглянуть на только что пришедшую рукопись. Не думаю, что вы напрасно потеряете время, хотя, конечно, это еще сырая работа.

Жанис Круп».

На мой вопрос, где сейчас находится рукопись, она ответила:

– Наверное, на вашем столе. Рейчел забрала ее одной из первых сегодня утром. – И я заторопилась на свой этаж.

Когда оказалось, что рукописи там нет, я взволнованно спросила:

– Что, разве Рейчел еще не приносила почту? Никто не смог ничего припомнить. Однако вскоре появилась Рейчел с гранками романа, который я редактировала, а также с сопроводительным письмом и рукописью Раттнера.

Схватив коробку, которая ничем не отличалась от сотен тех, что прошли через мои руки, я трепетно положила ее перед собой, сдвинув в сторону листы других рукописей, чтобы освободить место, и какое-то время молча глядела на нее, не отваживаясь сразу приступить к чтению и произнося про себя слова, которые твердит любой редактор, приступая к работе над произведением автора, которого он знает и с которым хочет сотрудничать:

– Надеюсь, что ему это удалось.

Я торжественно отложила в сторону сопроводительное письмо, сняла крышку и поставила в нее коробку с рукописью, чтобы все было под руками на тот случай, если рукопись придется возвращать. При этом в глаза мне бросились две вещи: маленький пергаментный конверт с почтовыми марками, прикрепленный липкой лентой к внутренней поверхности папки, а также то, что оставшееся свободное пространство внутри коробки было заполнено бумажным уплотнителем.

Из первых абзацев сразу стало ясно, что рукопись привлекла внимание Жанис своим живописным воссозданием картины рисового поля во Вьетнаме с одинокой фигуркой работающей на нем женщины в соломенной шляпе. От моего теперь уже наметанного глаза не ускользнуло то, чего, наверное, не заметила Жанис: абзацы строились не совсем так, как надо, ибо в них отсутствовало ведущее предложение, которое бы определяло рамки повествования, задавало ему тон и динамику.

«Зная, как надо пользоваться образами, он не умеет делать повествование динамичным», – думала я, однако продолжила чтение в надежде, что калейдоскопичность первых глав сменится более динамичным развитием сюжета. Но надежды мои не оправдались, и перед перерывом на ленч я напечатала в докладной записке для мисс Денхем:

«Раттнер Бенно. „Зеленая трясина“.

Своевременная повесть о Вьетнаме, во многом не похожая на другие. Замечательные образы и умение пользоваться словом. Слабая структура и недостаточно динамичное развитие сюжета, по крайней мере, в представленной части. В случае согласия на переработку рекомендую поддержать автора и предложить ему личную встречу для обсуждения рукописи».

На часах было уже двенадцать тридцать, когда я допечатывала свой анализ из шести пунктов, заканчивавшийся выводом о том, что эта незавершенная рукопись вполне могла бы стать произведением, достойным опубликования, если на этом решающем этапе взять автора под свое попечительство. Удовлетворенная работой, я сбросила докладную в поддон для исходящих бумаг, упаковала рукопись и, взглянув на часы, ужаснулась: половина второго! Время ленча почти истекло. По пути к выходу на глаза мне попался телефонный справочник Манхэттена, что заставило меня притормозить. Полистав его, я вновь открыла коробку с рукописью и выяснила, что Раттнер проживает на улице Бликер. Не обнаружив в справочнике ни одного Раттнера, проживающего на Бликер-стрит, я посмотрела весь список Раттнеров, надеясь, что он живет с родителями. Но и здесь мне не удалось найти его. Убедившись, что позвонить ему невозможно, я вернулась к столу и напечатала короткую записку Раттнеру о том, что я вызволила его рукопись из макулатуры и нашла ее интересной. И что нам необходимо поговорить об этом после очередных занятий на курсах Эвана Кейтера.

* * *

На протяжении нескольких последующих лет – с 1968 по 1970 год – в моей профессиональной и личной жизни бушевал ураган страстей. Эта буря иногда сбивала меня с ног, но чаше возносила на головокружительные высоты. Но в целом этот период нельзя было бы назвать неудачным.

Как редактор я много работала с Лукасом Йодером над завершением его второго романа «Ферма». Это был радостный и благодарный труд. Параллельно я безуспешно билась с Бенно Раттнером, пытаясь переработать его рукопись о Вьетнаме. Немец был терпеливым тружеником, упорно следовавшим за своей путеводной звездой, тогда как вьетнамский ветеран метался из стороны в сторону, словно околдованный полярным сиянием, заливавшим все небо вокруг него. Мне одного слова было достаточно, чтобы направить Йодера по правильному пути и подвигнуть его на изнурительную переработку многостраничной рукописи, а вот у Раттнера при малейшей критике в его адрес опускались руки, и он неделями не садился за машинку. Так что из месяца в месяц немец продирался к завершению своего романа, а вьетнамский ветеран блуждал в джунглях Юго-Восточной Азии в ожидании спасительного вдохновения.

Разница между двумя подходами к написанию произведения – основанном на профессиональном опыте упорной работы, с одной стороны, и целиком зависящем от озарений вдохновения – с другой, – постоянно колола глаза Раттнеру, ибо он частенько слышал от меня имя Йодера, Причем сравнение всегда было не в пользу Раттнера. Сама того не желая, я изводила его разговорами о том, что вот-де Йодер уже вычитывает гранки своего будущего романа, тогда как Раттнер все еще был далек от того, чтобы сдать рукопись в печать, хотя это одинаково печалило как его, так и меня. При каждом моем упоминании о Йодере Раттнер чувствовал себя настолько неприятно, что однажды не выдержал и бросил:

– Я не хочу больше слышать о твоем чертовом немце и о его писанине, которую он выдает на-гора.

Мне хотелось сказать: «Ты был бы счастлив, если бы тебе удалось выдать что-нибудь, хоть наполовину похожее на то, что делает он». Но я не стала обижать этого симпатичного и талантливого человека, который честно, но безуспешно пытался справиться со своими бедами.

Разница между степенным Йод ером и молодым необузданным Раттнером усугублялась тем, что я была безумно влюблена в Бенно. Это чувство не имело ничего общего с моими романтическими грезами по поводу Сигарда Джепсона и профессора Кейтера. Это была всепоглощающая увлеченность молодым мужчиной, интересным во всех отношениях – привлекательным, умным, верным, располагающим к себе и заметным в любом обществе. Я даже не могла представить себе, что такой, как он, смог заинтересоваться моей персоной. Приглядываясь иногда в классе к другим молодым женщинам-редакторам, я всерьез раздумывала: а какая из этих красоток уведет его у меня?

Я помню наш первый поцелуй так, как будто это было вчера. Прослушав однажды захватывающую лекцию Кейтера, мы отправились в бистро на Вашингтон-сквер, чтобы обсудить ее. Бенно с упоением и блеском демонстрировал поразительное умение одного из своих кумиров, Стендаля, создавать образы людей, раздираемых противоречивыми страстями. Затем он проводил меня до станции метро на 8-й улице, где уже не раз прощался со мной, прося извинения, что не может проводить до дома:

– Ты – чудесная девушка и стоишь того, чтобы я отправился на край света и пожелал тебе спокойной ночи. Но мне не по силам это, и я приношу свои извинения. – Собираясь и на этот раз отпустить какую-нибудь шутку, он вдруг прижал меня к себе и страстно поцеловал. – Ты замечательная! Ты что-то совершенно особенное в моей жизни. – Мне же не хватило дыхания, чтобы вымолвить слова о том, что значил для меня он.

По дороге домой меня вновь охватили ставшие уже обычными сомнения. Как он может увлекаться мной? Зачем Такому тонкому человеку общаться со мной, когда вокруг столько гораздо более образованных и развитых женщин? Я низвела себя так низко, что на следующее утро на работе позвонила мисс Уилмердинг и попросила ее принять меня по важному личному вопросу.

– Это моя работа. Заходите, – довольно официально ответила та и, должно быть, была немало удивлена, узнав о моих заморочках.

– Мне не дает покоя то, что я так и не окончила колледжа. Вы знаете, что я стараюсь наверстать упущенное. Но достаточно ли я делаю для этого и позволяют ли мои успехи в учебе рассчитывать на постоянное место редактора?

– Мисс Мармелштейн! – рассмеялась она. – Вечерние курсы, на которые мы направили вас, а также ваши самостоятельные занятия, которым, как мне известно, вы посвящаете свое свободное время, дают вам гораздо больше знаний, чем обычная степень магистра литературы. Вы намного опережаете некоторых из наиболее удачливых редакторов здесь в Нью-Йорке. – Она тепло улыбнулась и добавила: – И даже некоторых в нашем издательстве. Мозги у вас есть, а опыт приходит с годами.

Когда, окрыленная поддержкой, я уходила из ее кабинета, она проводила меня до дверей.

– Это, конечно, не мое дело, но хочу вас похвалить за то, что вы стали лучше выглядеть. Думаю, что и мне не мешало бы воспользоваться некоторыми из ваших хитростей при подборе гардероба, – и дружески похлопала меня по плечу.

Весь день, встречая по пути стеклянные двери или зеркало, я ловила в них свое отражение и не без удовлетворения разглядывала его.

В пятницу вечером, заканчивая занятия. Эван Кейтер попросил меня задержаться ненадолго.

– Насколько я понимаю, вы работаете редактором в «Кинетик». Это удивительно – ведь вы так молоды!

– Я и сама чувствую себя слишком молодой для этой работы. Тем более что за плечами у меня всего один курс колледжа.

– Юная леди, по тому, как вы держите себя на моих занятиях, я бы сказал, что вы уже доктор наук в необходимом вам деле. Вы – одна из лучших моих учениц.

Наверное, я залилась краской, поскольку он быстро добавил:

– Очевидно, мне не следовало говорить этого перед тем, как попросить вас об услуге. Но в одной из моих групп для начинающих есть поразительно талантливая молодая женщина, насколько я могу судить об этом. И я подумал, не могли бы вы посмотреть ее рукопись, которая, на мой взгляд, на девяносто процентов уже закончена, и помочь ей избежать мусорной кучи.

– Я буду рада помочь, профессор Кейтер. Ваши курсы многим открыли дорогу в жизнь. К тому же я доверяю вашим суждениям.

– Я надеялся, что вы скажете что-то в этом роде, и поэтому захватил рукопись с собой. Эта молодая особа, не менее талантливая, чем сама Сильвия Плат, – моя находка года.

Увидев, что Бенно Раттнер ждет, когда я закончу свой разговор с профессором Кейтером, я подошла к нему, уверенная в себе, как никогда. Я была компетентной, образованной, имела надежную работу и не была, положа руку на сердце, дурнушкой. Обладая всеми этими достоинствами в свои двадцать четыре года и находясь в центре интеллектуальной жизни Нью-Йорка, чего еще можно было желать, тем более когда тебе известно, что молодой человек увлечен тобой.

Оказавшись в тот вечер возле станции на 8-й улице, мы проторчали у входа еще с полчаса, после чего он бросил небрежно:

– Вон там моя квартира.

И мы оба знали, что если не сегодня, то в один из следующих вечеров я пойду с ним туда.

Тремя неделями позднее, когда мои чувства к Бенно полыхали пожаром, в моей душе созрело твердое решение. После очередного обсуждения идей Кейтера, затянувшегося до двух часов ночи, он предложил, когда мы направлялись своим обычным маршрутом к метро:

– Глупо ехать в Бронкс так поздно. Почему бы тебе не остаться у меня и не дождаться утра?

Мой ответ последовал так быстро, словно был отрепетирован:

– Интересное предложение! Надо проверить твою квартиру и подумать, не воспользоваться ли мне ею как-нибудь на следующей неделе.

Миновав вход в метро, мы дошли до Бликер-стрит, где в новом доме у Раттнера была квартира, купленная на деньги родителей. Увидев персидский ковер, сверкавший бело-голубыми красками и золотом, полки, заполненные книгами, музыкальный центр «Фишер» и три большие репродукции Моне, я подумала: «Как хорошо, что его вкусы совпадают с моими».

Оказавшись в объятиях Бенно, я забыла о возвращении домой. Но, когда наконец вспомнила и встала, чтобы отправиться в свой дом на край света, со мной произошло что-то странное. Протянув руку к дверной ручке, я почувствовала, что какая-то сила не дает мне взяться за нее. Обернувшись к Бенно, я прошептала:

– Ох, Бенно, мне так хорошо здесь с тобой, что просто нет сил уходить!

Бросившись в его раскрытые объятия, я с такой силой налетела на него, что он не удержался на ногах и повалился в кровать, увлекая меня за собой. В ту ночь я больше не помышляла о возвращении домой.

В следующую пятницу я отправилась на работу в «Кинетик» с двумя огромными чемоданами, с которыми затем появилась на семинаре Кейтера. Увидев меня с ними, Бенно поднял брови, а я утвердительно кивнула. Приняв решение поселиться у него, я ни разу не пожалела об этом.

1970 год принес кучу мелких проблем, которые накладывались друг на друга и начинали тревожить. Я напряженно работала над выпуском трех книг, помогая в оставшееся время Йодеру вносить последнюю правку в его текст, понимая, что от успеха этой книги зависит наша с ним судьба. В это же самое время Бенно бился над полной переработкой своего романа, которому он с моей подачи дал новое название – «Зеленый ад». Этот труд был настоящей пыткой: писателю, потерявшему ориентиры, кажется, что он движется назад и его неотступно преследует злой рок. На первом этапе сочинительство приносит радость, когда писатель в полете фантазии порхает вместе с райскими птичками, поющими ему славу на взлете к вершинам мысли. Но, когда, исчерпав идеи, автор принимается переписывать свое творение, его труд превращается в каторгу и в четырех случаях из пяти оказывается непродуктивным.

Однако вечера во время уик-энда доставляли нам радость: нас воспламеняли идеи, которыми щедро делился Эван Кейтер. После того как он заканчивал свой семинар, мы обычно приглашали нескольких студентов к себе домой, чтобы, потягивая вино, продолжить обсуждение. Пару раз к нам присоединялся сам Кейтер и развивал свои идеи до часу или двух ночи. В один из таких вечеров, глядя на Бенно и Кейтера, сидящих вместе, я чуть было не расхохоталась. Мне вспомнилась та зима, когда я мечтала о том, чтобы завлечь Кейтера в свою постель. Несмотря на весь свой блеск, рядом с молодым Бенно, у которого все было впереди, он казался увядающим стариком. Просто поразительно, какие сумасшедшие пути надо проделать, прежде чем повзрослеешь.

В другие вечера я посещала издательские курсы при Нью-Йоркском университете. Занятия заканчивались, и я чуть ли не бегом летела на квартиру, где с прохладительными напитками и горячими объятиями меня ждал Бенно. В такие моменты я не могла представить себя с другим мужчиной. Такими идеальными казались мне наши отношения.

Но даже сейчас мне было бы трудно объяснить, почему мы не поженились. Со временем я вжилась в образ «свободной женщины» и, по правде говоря, даже считала себя лучше приспособленной к современной жизни, чем Бенно. Мне казалось, что, выйдя замуж, я взвалю на себя ношу, которая однажды может стать тягостной или даже губительной. Проще говоря, я была сильнее него, и защитный инстинкт женщины говорил мне: «Берегись!»

Еще труднее объяснить, почему он не настаивал на женитьбе. Скорее всего, причиной этого было его опасение, что в союзе с женщиной, утвердившей себя в жизни, он не сможет чувствовать себя уверенно до тех пор, пока не написан и не издан его роман. Только тогда мы смогли бы существовать в этом союзе на равных. Но насмешка судьбы заключалась в том, что та, которая должна была помочь ему закончить работу, как раз и представляла для него угрозу. Поэтому-то, наверное, мы с опаской относились к закреплению наших отношений посредством женитьбы.

Однако сказать, что мы не подходили друг другу, было бы совершенно неверно. Нам доставляло удовольствие спорить о книгах и анализировать то, что получали от семинаров Эвана Кейтера. Мы одинаково высоко оценивали то, что может дать человеку по-настоящему прекрасная книга. И при этом мы с нетерпением ждали момента, чтобы оказаться в постели. Мы были счастливой парой, светлое будущее которой омрачалось лишь тем, что ни мои, ни его родители не одобряли нашего совместного проживания.

Я долго и тщательно готовила своих к «ужасной правде» о том, что живу не в своей собственной квартире, а в его. Когда они наконец познакомились с Бенно, последовал горький вопрос:

– Если уж он такой чудесный и обладает, как ты говоришь, «талантом от Бога», то почему ты не выходишь за него?

– Вначале я должна утвердиться в этой жизни, – таким был мой ответ.

А когда Бенно рассказал своим родителям, что в квартире вместе с ним живет девушка, которую зовут Ширли Мармелштейн, его мать заметила:

– Какое странное имя для такой изысканной квартиры, как твоя. Как у продавщицы Блуминдейла.

Он заверил их, что я – не только одна из самых способных молодых редакторов Нью-Йорка, но еще и гений.

– Прекрасно, – отозвалась его мать. – Тогда женись на ней и производи на свет гениальных детей.

Он обещал подумать над этим, но при этом не обеспокоился тем, что меня надо представить родителям.

Со временем у меня стало складываться впечатление, что наша любовная идиллия не может обходиться без того, чтобы хотя бы раз в месяц не взрываться бурной сценой, такой, например, какая произошла однажды из-за «Фермы» Лукаса Йодера, которую полностью проигнорировали влиятельные журналы и лишь вскользь упомянули газеты. Бенно довольно грубо заявил:

– Я вижу, твой всемирно известный немец опять сел в лужу.

Я не выдержала и закричала:

– Ему, по крайней мере, есть с чем садиться в лужу.

Последовала ожесточенная перебранка, и следующие два дня мы не разговаривали друг с другом. На третий день я сказала:

– Запомни, дорогой: когда ты насмехаешься над неудачами Йодера, ты насмехаешься и надо мной тоже. Это не только его книга, но и моя, и мне горько, что она остается непризнанной.

В моих словах было столько чувства, что он не выдержал и, взяв меня за руку, стал целовать мои пальцы.

– Я вел себя отвратительно, – проговорил он, одарив своей лучезарной улыбкой.

Спускаясь в лифте по пути на работу, я думала: «По крайней мере, нам обоим небезразличны книги, а Бенно видит вещи настолько отчетливо, что обязательно справится со своими проблемами». Но время шло, а проблемы не разрешались.

* * *

В течение следующих трех лет – с 1971 по 1973-й – я окончательно упрочила свое положение в «Кинетик», выпустив серию добротных книг, которые сама предложила и довела до успешного завершения. В «Кинетик» распространилось мнение, что «Мармелштейн обладает всеми тремя качествами, необходимыми для того, чтобы быть отличным редактором. Она способна распознать яркий роман, который будет принят читателями. Она умеет подбирать современные темы для увлекательных документальных произведений и находить писателей, способных воплощать эти темы. И, что самое ценное, она может сделать книгу, которую будут читать пятнадцать лет спустя». Как-то однажды, в 1972 году, отклонившись от своего обычного маршрута, к моему столу подошел Макбейн:

– Мисс Мармелштейн, некоторые ваши книги имеют успех. Стабильные продажи – это то, что помогает нам идти вперед. Продолжайте шарить по закоулкам.

Выраженное таким образом доверие со стороны главы нашей фирмы помогло мне одолеть целый редакционный совет, когда он вознамерился отринуть Лукаса Йодера, дважды потерпевшего неудачу. Я громогласно заявила:

– Удачно найденные и опубликованные мной книги подтверждают, что у меня есть чутье на хорошую литературу. Поверьте, мой автор вырвется из этого круга, потому что он делает отличную вещь.

– Его вещи флегматичны.

– Да, – согласилась я, выдавив из себя улыбку. – Он флегматик, как Драйзер. И однажды напишет свою «Американскую трагедию».

– После дождичка в четверг!

Я не обиделась, а продолжала настаивать и, хорошо зная секреты профессии, лишь усилием воли заставила коллег дать Йодеру еще один шанс и еще один аванс, чтобы показать, что мы верим в него. Правда, совет согласился только на восемьсот долларов, да и то скрепя сердце. Приняв этот подарок, я произнесла маленькую речь:

– Наступит день, и мы убедимся, что это были самые доходные восемьсот долларов из всех когда-либо нами выложенных.

Несмотря на то что всем в «Кинетик» были известны мои отношения с Бенно Раттнером, никто из моих коллег не досаждал мне разговорами, что он никак не состоится как писатель, и даже не спрашивал о том, собирается ли он вернуть тот небольшой аванс, который выдало ему издательство.

Но вот Сигард Джепсон, служивший во Вьетнаме и внимательно следивший за всеми событиями, связанными с этой войной, имел некоторые соображения, которые могли быть полезными Бенно. Сигард был страшно возмущен ужасным событием в Кенте, где четверо молодых солдат из Национальной гвардии, выражаясь его словами, «хладнокровно убили четверых невинных студентов», выступавших против войны. На одном из редакционных совещаний он говорил:

– Полагаю, что нация готова к признанию полного фиаско вьетнамской авантюры. Такое признание может проявиться в виде решительного осуждения ужасов, творившихся на полях сражений, или в чем-то, подобном «42-й параллели» Дос Пассоса, где автор рассматривает влияние позорной войны в американских городах, заканчивая повествование показом четырех деревень в самом Вьетнаме.

Когда другие редакторы заявили, что они приветствовали бы любой из этих двух подходов, предрекая успех всякому, кто первым появится на книжном рынке, Джепсон выступил с инициативой:

– Я мог бы побеседовать с вашим подопечным, мисс Мармелштейн, по любой из этих концепций, которая покажется интересной ему.

– Раттнер не ждет, когда какая-нибудь концепция «покажется интересной ему», – ответила я, ощетинившись. – Как большинство хороших писателей, он сам обладает живым воображением.

Джепсона не смутила моя негативная реакция. Пройдя через Вьетнам, он знал, что это такое и какие подводные камни могут ждать того, кто возьмется про это писать.

– Я подумал, что, если избранное им направление завело его в тупик, новый подход мог бы окрылить его и дать простор для мысли.

– Он вполне уверенно движется своим собственным путем, как показывают его последние успехи.

– Прекрасно. Но, если он когда-нибудь появится в редакции, я буду рад поговорить с ним. – В его словах было столько великодушия и искренности, что, вернувшись домой, я сказала Бенно:

– Тебе, наверное, будет интересно узнать другую точку зрения на твою войну. – Но это невинное предложение так распалило его, что я впервые увидела темные стороны его характера, когда он агрессивно прорычал:

– Я отказываюсь тащиться в «Кинетик», где твои друзья будут жалеть заблудшего писателя. Пригласи его сюда.

Я так и сделала. Но встреча едва не закончилась скандалом, ибо Джепсон, в отличие от Бенно, представлял собой новый тип американского ветерана, болезненно переживавшего презрение общества и ненавидевшего политиков, допустивших это, или, как он выражался, «инспирировавших это презрение».

Всячески осуждая систему, он уговаривал Бенно написать роман, который бы «развенчал этот позорный эпизод в нашей истории».

Бенно делал вид, что не понимает, о чем толкует Джепсон:

– Вы представляете это таким сложным… похожим на заговор и предательство. Я вовсе не склонен рассматривать проблему под таким углом зрения. Нас послали за океан сражаться с коммунистами, покончить с азиатами, пока эти узкоглазые не разделались с нами. Но их оказалось слишком много, а нашими начальниками были такие непроходимые тупицы, что из нас вышибли дух и нам пришлось вернуться обратно.