Текст книги "Роман"

Автор книги: Джеймс Миченер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Наша деревенская дорога очень живописна, и я выбрал ее. Вскоре справа показалась простая церковь (мы с Эммой являемся ее прихожанами). Она именовалась Церковью Меннонитской Долины, другого названия для нее и быть не могло, ведь находилась она в центре долины, приютившись между двумя цепочками невысоких холмов, защищавших Дрезден с севера и юга. С переднего крыльца церкви можно было видеть бесконечные дали самого великолепного уголка Пенсильвании.

Местоположение церкви было выбрано еще первыми Цолликофферами и Йодерами, которые обосновались в этом месте. И они сделали удачный выбор. В моей семье сохранилось по этому поводу предание:

«В 1677 году, в тот год, когда Йост Йодер был освобожден из тюрьмы, с лицом, исполосованным шрамами от пыток, слова Господа пришли в наш Палатайн в лица высокого англичанина с изящными манерами, принесшего нам известия, в которые мы с трудом смогли поверить. Его имя было Уильям Пенн, и сказал он: „В Новом Свете английский король дал мне княжество больше Баварии, Вюртемберга, Бадена и вашего Палатайна вместе взятых. Там мы живем в мире. У каждой семьи есть своя земля, которую она возделывает и может ею распоряжаться по своему усмотрению. У нас нет ни армии, ни насильной вербовки, ни обременительных налогов, ни лордов, которым мы должны кланяться. Вольный ветер дует с наших гор, а дома жителей в безопасности и ночью. И что еще должно обнадежить вас, меннонитов, больше всего, так это то, что на моей земле каждая семья может быть настолько религиозной, насколько пожелает, так как у нас нет епископов, насаждающих порядки, которым все должны следовать. Мы живем по Божьим законам, а Бог – у каждого в сердце“.»

Хотя этот Пенн и показался нам честным парнем, но мы не могли на слово поверить всем его обещаниям и послали за океан Генриха Цуга обследовать этот новый рай. И в 1681 году он вернулся с новостями, отнявшими у нас сон: «У англичанина действительно есть земля. Она даже больше, чем он говорил. Там на самом деле царит свобода, и они пригласили пятьдесят наших семей с хорошей репутацией, каждая из которых получит большую ферму на самых лучших землях». В ту же ночь семья моих предков – Йодеров – решила ехать в Пенсильвании, как мы ее окрестили, и мы никогда не пожалели о нашем решении.

* * *

Более поздний отрывок, отличавшийся большой простотой и благочестием, поведал, как была учреждена Меннонитская Долина:

«Самое первое, что сделали Йост Йодер и Урих Цолликоффер, когда они добрались до нашей Долины в 1697 году, это выбрали место для своей церкви на пустыре. И это был Йодер, вставший на небольшое возвышение, на котором потом была построена церковь, и прокричавший: „Давайте строить здесь, дабы видеть всю нашу долину, когда мы будем возносить хвалу Господу за наше спасение“.»

Мои предки были великие люди, поэтому я пишу о наших меннонитах с глубоким пиететом.

Сегодня, глядя на старую церковь, история которой восходит к 1698 году, я вижу современное здание превосходной конструкции: одноэтажное, построенное в форме удлиненной буквы «L», с широким крыльцом на пяти белых колоннах. Это шедевр архитектуры. Я часто размышляю над тем, почему наши меннониты, которые так консервативны по части многих жизненных аспектов, становятся либералами и даже радикалами, когда дело касается строительства их церквей. Наша церковь – это чудо красоты. И я возношу ей хвалу каждый раз, когда проезжаю мимо.

К северу, на берегу озера Ванси, расположился Мекленбергский колледж. Затем идет деревня Ньюманстер, населенная самыми горячими представителями нашей нации в округе. Затем шоссе заканчивается, и бегущая вниз тропинка приводит нас к ферме Фенштермахера. Это, пожалуй, самый замечательный отрезок моего маршрута. Оттуда, где оканчивается шоссе, можно увидеть необыкновенную красоту западного Дрездена: череду холмов, просторную долину, узкие дорожки, фермы – одна великолепная картина сменяется другой, олицетворяя собой богатство и стабильность немецких поселений. И здесь резко выделялась из всей окружающей прелести неказистая ферма Фенштермахера.

У владений Отто было самое ценное местоположение в Дрездене – конец Рениш-роуд. На этих плодородных землях бережливый хозяин построил бы огромное владение, но беспомощных Фенштермахеров, обосновавшихся в далеких 1850-х, все время преследовали неудачи, и, чтобы удержаться на плаву, они вынуждены были кусок за куском распродать большую часть своей ценной земли. В 1709 году у их предков было двести акров [10]10
  В 1 акре – 4046,86 м ². – Прим. ред.


[Закрыть]земли, предоставленных Уильямом Пенном, к этому ранние владельцы добавили еще три сотни акров, но так случилось, что впоследствии их владения превратились в то, что можно обозначить как «небольшое хозяйство».

Следующие поколения Фенштермахеров женились неудачно и сыновей рожали хлипких. И, в то время как бережливые Цолликофферы и Йодеры преумножали доходы со своих небольших и не очень-то плодородных земель, Фенштермахеры все беднели и беднели. В это утро, наслаждаясь восхитительным видом окрестностей, я с тоской спускался к их ферме. Коровник был в ужасном состоянии. Дом нуждался в покраске. А небольшие постройки потихоньку превращались в руины. Во всем Дрездене трудно было бы найти более неряшливое хозяйство. И мне было стыдно за моего товарища-меннонита.

Я любил Отто, мне импонировало его остроумие и восхищали его кулинарные способности. Я часто говорил соседям: «У Отто лучше получается свинина с кукурузой, чем у меня книги». Въехав на захламленный двор с неопрятным домом, я на минуту остановился. На стене коровника, который чуть не шатало при каждом дуновении ветра, были навешаны три магических знака, немного поблекшие от времени, но все же очень красивые. Я уже давно положил на них глаз и все ждал, когда Фенштермахер решится их мне продать. Теперь, когда я закончил книгу, а коровник грозит на глазах развалиться, я хотел заручиться, что смогу приобрести их.

Поэтому, когда я вошел в кухню – неуютную, если сравнивать ее с кухней Эммы или кухней Фриды Цолликоффер, я начал с места в карьер:

– У меня три дела. Эмма прислала вам свой рисовый пудинг. Она хочет также купить три горшочка твоей свинины с кукурузой. А мне надо поговорить с тобой о тех магических знаках на твоем старом коровнике.

Как и следовало ожидать, вопрос о пище в немецких семьях всегда ставился на первое место, что миссис Фенштермахер и подтвердила:

– Пудинг Эммы мы любим. И, так как сейчас обеденное время, садись с нами, Лукас, и я разогрею свинину нашего Отто.

Такое приглашение нельзя было отклонить, потому что если и есть такое блюдо, которое я просто обожаю, то это дрезденская свинина – тонкие, поджаренные в кукурузной муке с обеих сторон ломтики мяса. Отто Фенштермахер лучше всех мог готовить это блюдо в нашей долине. Невзирая на то, хорошо ли шли его дела, плохо ли, он не забывал стряпать свое коронное блюдо, да так вкусно, что, будь он чуть-чуть сообразительнее, мог бы сделать на нем неплохой бизнес.

Секрет блюда состоял в том, что говядина перемешивалась со свининой, туда Отто добавлял кукурузную муку, соль, перец, специи и ставил это на медленный огонь. Затем он заливал варево в удлиненные формы для пирогов – и, затвердевая, кушанье превращалось в один из вкуснейших деликатесов нашей провинции. Кулинарные эксперты, которым не довелось попробовать это блюдо в детстве, впервые вкусив его, предложили окрестить кушанье «свиным паштетом бедняка» или «закуской: дешево и со вкусом».

Мы же, пенсильванские немцы, считаем блюдо своим национальным, и нам жаль те штаты, где о нем не знают.

Пока миссис Фенштермахер разогревала обед, аромат которого заполнил всю кухню, мы с ее мужем сидели за столом.

– Зачем тебе нужны эти знаки? – спросил Отто.

– Каждый раз, когда я заканчиваю книгу, мне необходимо сменить вид деятельности. Вот я и стараюсь привести в порядок магические знаки. Но они должны быть очень старыми, – объяснил я.

– Насколько старыми? – спросила миссис Фенштермахер, обернувшись от своей плиты.

– Сделанными еще до Второй мировой войны. Даже задолго до нее. Настоящие немецкие, а не недавние подделки.

– На коровнике моего отца было четыре магических знака, – сказала она.

А я дополнил:

– Ты стояла рядом с ним в тот день, когда я купил их у него.

– Верно, – воскликнула она. – Но ты никогда не говорил, что ты с ними сделал.

Обращаясь к обоим Фенштермахерам, так как я не мог предположить, с кем из них я смогу договориться по поводу знаков, я объяснил:

– Я почистил грани, заделал трещины…

– Чем? – поинтересовалась миссис Фенштермахер.

– Очень крепким новым клеем. Затем осторожно нанес краску взамен облупившейся и обработал края так, чтобы они казались отломанными, а не отпиленными.

– Ну а потом?

– Потом я приклеил их на деревянную панель, оставив поля шесть-восемь дюймов.

– А это зачем? – спросил Отто.

– Чтобы нанести узор. Но сначала я шкуркой или пемзой придаю поверхности доски шероховатость – она должна выглядеть столь же старой, как и сами знаки.

– А что за узор? – спросила миссис Фенштермахер, она все еще стояла у плиты, дожидаясь появления золотистой хрустящей корочки.

Я раскрыл и эту интересную часть процесса:

– Узор немецкой Пенсильвании – старые символы.

– Как на свидетельствах о рождении? – воскликнул Отто. – Тюльпаны, сердечки с подписями?

Наши немцы были не искушены во всех видах искусства: они плохо знали музыку, за исключением длинных гимнов и несложных мелодий, не рисовали портретов и пейзажей, не ваяли. Библейский аскетизм запрещал такие занятия. Но чем мы увлекались с чрезмерной старательностью, так это малеванием узоров с бесконечно повторяющимися рисунками: птичками, буквами и человеческими фигурами. Подобные картинки в старые времена использовали на свидетельствах о рождении, школьных дипломах, в изображениях генеалогических древ и других важных бумагах.

– А почему ты совмещаешь знаки и картинки? – не унимался Отто.

– Потому что я создаю художественное произведение. Старое и новое – великолепная смесь и очень по-немецки.

– А что ты со всем этим делаешь?

– Продаю или отдаю в музеи, в публичную библиотеку.

– Тогда ты – художник, такой, как их показывают по телевизору? – спросила миссис Фенштермахер.

– Только любитель. Просто после столь долгого сидения за машинкой я люблю поработать руками.

– А люди покупают то, что ты делаешь? Эти амбарные художества?

– Я чаще дарю. Но иногда покупают.

– Я думал, что ты сумасшедший, – рассмеялся Отто, – предлагать мне деньги за это старье! Но если ты их продаешь, то я еще запрошу вдвое больше того, что ты мне предлагал в прошлый раз.

Я не успел ничего ответить, так как миссис Фенштермахер накрыла на стол. Она поставила не только аппетитное мясное блюдо с кукурузой, по краям обрамленное яблочной подливкой, но также сковородку с деликатесом – золотистой кукурузной запеканкой, поджаренной в масле до темно-коричневого цвета и политой густым сиропом «каро». Это была еда фермеров-работяг, с массой холестерина, но ведь мы, немцы, считаем: «если не жарена – это не еда».

Вкус обоих кушаний был такой необыкновенный, что я счел своим долгом похвалить поваров:

– Я теряюсь в догадках, Ребекка, что вкусней – мясо или запеканка.

– Мясо – мужнино, запеканка – моя, – пояснила миссис Фенштермахер.

Удовольствие от трапезы было несколько испорчено прибытием сына Фенштермахеров, хамоватого толстого парня девятнадцати лет, получившего необычное, но, безусловно, подходящее ему прозвище – Повидло. В немецкой общине, где всего несколько вариантов фамилий и еще меньше – имен, привезенных из Европы, нередко встречались мальчики-ровесники – полные тезки. Так, в моей семье было три Лукаса Йодера, а у Фенштермахеров – три Отто. Однако существовал обычай обращаться друг к другу Большой Отто, Рыжий Отто или в случае с неуклюжим Отто – Повидло.

Оба родителя сразу же налетели на сына. Мать с криками:

– На обед нельзя опаздывать!

И отец:

– Ты должен был помочь мне с деревяшками для мистера Йодера!

Совершенно не обращая внимания на родительские упреки и полностью игнорируя меня, Отто-Повидло жадно заглотнул все, что было на тарелке, и пододвинул ее в сторону матери:

– Еще мяса.

Насытившись наконец, Повидло рыгнул, отодвинул стул и буркнул:

– Пошли к деревяшкам, – тяжело поднялся и, прихватив топор, а также лом, направился к тому самому ветхому амбару. Вслед за ним туда пошли и мы с Фенштермахером-старшим.

Вскарабкавшись на лестницу и сделав первый удар, Повидло прогремел сверху:

– Не понимаю, на кой вам нужны эти штуковины.

Я старался не раздражать его, уверяя, что он делает очень полезное дело, но мои ухищрения не подействовали, так как в тот момент он вонзил топор в самый лучший из трех знаков. Силясь предотвратить последующие повреждения, я сказал:

– Ничего страшного. Это можно исправить. Ты все делаешь правильно.

Последний из знаков он отсоединил уже без повреждений.

– Спасибо, что помог достать мне три отличных знака для моей работы, – поблагодарил я спустившегося с лестницы Повидло, но его было невозможно расположить к себе. Он и не подумал помочь мне донести «деревяшки» до машины, а оседлал свой мотоцикл и с ревом умчался.

– Повидло – без царя в голове, – извинился за него отец. – Но он стал лучше, чем был три года назад. Жена его испортила, когда он был ребенком, – слишком сладко кормила.

– Нас с тобой она кормила точно так же, но нам это пошло на пользу, – засмеялся я.

Когда я собрался уезжать, Ребекка вынесла три чугунка с мясом, которое покоилось в застывшем свином жире, и я подумал: «Видимо, символ моего края – обильность, питательность, старомодность и добродетельность».

* * *

Третья остановка моего традиционного тура была, пожалуй, самой важной. Это – передача моей аккуратно запакованной рукописи начальнице почтового отделения в Ростоке, миссис Дифендерфер.

– В «Кинетик пресс», как обычно. И расписка в получении обязательна.

Последние слова прозвучали привычным рефреном: я так делал всегда – мне надо, чтобы моя посылка попала лично в руки адресата, а его расписка даст мне полную уверенность, что именно так и будет. И мне не жалко дополнительных 90 центов за эту услугу.

– Еще одну книгу закончили? – спросила миссис Дифендерфер, и я улыбнулся. А потом протянул ей горшочек с рисовым пудингом.

– Мы съедим его на ужин. – И она, закрыв окошко, покинула свое заведение с зарешеченными окнами и повела меня в свой дом, он находился поблизости. Мы расположились на кухне. – Сейчас отпразднуем.

Она пронзительно свистнула, позвав таким образом своего мужа с улицы домой, и поставила на стол стаканы с холодным молоком и розеточки с густым яблочным вареньем. Подняв стакан с молоком, она предложила тост:

– За нашего хорошего друга Лукаса Йодера и за успех его книги!

– За это выпью, – согласился я, доедая вторую порцию варенья, и, откинувшись на спинку стула, добавил: – Я теперь целую неделю не захочу есть.

Завершение рукописи и отправка ее в Нью-Йорк отняли много сил. И как только я доехал до дома, то, поцеловав Эмму, направился прямиком в постель, чтобы хорошенько выспаться, и, перед тем как забыться сном, успел подумать: «Сегодня я был в четырех домах на своей родине. У Йодеров, Цолликофферов, Фенштермахеров и Дифендерферов. И никогда я не входил с парадного входа. И не видел ни одной комнаты, кроме кухни. И никогда не ел ничего вкуснее, чем здесь. Такова она – моя немецкая Пенсильвания».

* * *

Вечером того же дня, показав Эмме три моих магических знака, я уверил ее, что после сегодняшнего обжорства я не нуждаюсь в ужине. Мы склонились над ежедневником на 1990–1991-й годы, дабы определить, что нам предстоит в ближайшее время. Эмма указала на излишек, по ее мнению, мероприятий, связанных с публикацией «Каменных стен», но я напомнил:

– Это моя последняя книга, и это последний год, когда мы всем этим будем заниматься. Я хочу обеспечить моей книге достойный выход и хочу сделать все, чтобы она имела больший успех.

– А моя обязанность проследить, чтобы ты остался после этого живым, – отпарировала она. Здесь Эмма была непоколебима. – Никакого турне по одиннадцати городам. Это в твои-то годы!

– Согласен. Да и сомнительно, что оно принесет много пользы, – смирился я.

Но я добавил еще одно мероприятие, о котором Эмма не была осведомлена, – визит в Музей народного искусства в Уильямсбурге, получивший почетное имя Эбби Рокфеллера.

– Там хотят, чтобы я показал им восемь-девять моих работ с магическими знаками. Вот почему я так страстно добивался возможности заполучить три таких знака у Фенштермахера.

Мгновение подумав, она сказала:

– Это должно быть весьма приятной поездкой. Они поселят нас в гостинице?

– Лучше. В этом прекрасном дворце с колоннами – владении Девитг-Валлайсов, который недавно отремонтировали.

– Что ж, очень мило.

Я написал несколько статей о немецких поселениях для «Ридерз дайджест», и Валлайсы, которым они очень понравились, пригласили меня с супругой жить в доме, известном под названием «Валлайс-хаус», когда бы мы ни приезжали в Уильямсбург.

– Из уважения к приличиям мы должны посетить Нью-Йорк, когда книга будет опубликована, – сказал я, и Эмма кивнула. – И, если сюда приедет команда с телевидения, что очень даже может случиться, принимая во внимание успех предыдущих книг, мы тоже должны дать согласие на съемку.

– Они просто обязаны приехать сюда. Ты не можешь каждую неделю таскаться в Нью-Йорк и обратно.

Откинувшись, я проронил задумчиво:

– Сомневаюсь, будто обладаю властью диктовать Эн-би-си, что они обязаны сделать, а что нет.

Эмма рассмеялась.

Дело в том, что я произнес слово, которое замаячило в нашей жизни, когда нам перевалило за пятьдесят. Мы оба верили, что в Америке общество наделяет представителя любой сферы искусства некоей властью, которую он и должен использовать. Эмма, получившая более серьезное образование в Брайн Мауер, чем я в Мекленберге, в простой церковной школе, искренне верила, что такой писатель, как я, тяжким трудом добившийся всеобщего признания, должен воспользоваться своим общественным влиянием для проталкивания разного рода социальных прожектов, будь то кампания помощи студентам или, как она это называла, «создание общественного резонанса, когда общество дает крен не в ту сторону».

Но я по натуре был сдержанным и скромным, и, когда Эмма впервые заговорила об этой моей власти, мне и в голову не приходило, что она мне дана. Но Эмма популярно мне это разъяснила, особо подчеркивая, что я не обязан ждать, пока рассосется двухчасовая очередь из охотников до моих автографов, которым я раздавал письменные пожелания с указанием их, моих поклонников, имен.

– Ради Бога, ставь только свою подпись, – умоляла она.

Но я не мог так поступать.

– В конце концов, Эмма, мы обязаны нашим читателям всем.

Даже Эмме я не мог поведать истинную причину, почему я старался быть внимательным к незнакомцам, просившим мой автограф. Когда печатался мой четвертый роман «Изгнанный», редакторша из «Кинетик пресс» изводила отдел по связям с общественностью: «Черт возьми, этот человек написал три хороших романа, но ведь его с места не сдвинешь. Умоляю, организуйте ему какую-нибудь встречу с читателями в его округе – в Ланкастере, в Рединге или Аллентауне».

Когда они выяснили, что население самого маленького среди этих городов, Ланкастера, составляет 54 тысячи человек, Рединга – 78 и самого крупного, Аллентауна, – 100 тысяч, «Кинетик» решило попросить большой аллентаунский книжный магазин «Хесс» устроить для меня что-то вроде презентации. Они сказали, что я могу быть представлен как местное дарование, так как наша ферма находилась всего лишь в тридцати милях к югу от города.

– Должен сказать, – признавался я уже позже, возвращаясь к печальному зрелищу, которое представляло собой то мероприятие, – магазин все сделал верно. Реклама, афиша в витрине, столик, заваленный моими книгами. Единственным их провалом был я сам. Так как почти никто не читал ни одной из трех моих первых книг и никто не имел понятия, кто я вообще такой, никто ничего покупать не собирался. До сих пор содрогаюсь, вспоминая этот день. Я сидел, как Папа Римский, ожидая, чтобы кто-нибудь попросил моего благословения, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По истечении сорока минут моего горького одиночества я услышал, как администратор магазина обратился к нескольким клеркам: «Выстройтесь в очередь, как будто вы покупаете книги, и приободрите его». И чуть позже, когда ни одна из моих книг все еще не была продана, он обратился к двум своим сотрудницам: «Вот вам каждой по семь долларов. Пойдите купите хотя бы одну из этих чертовых книг. И чтобы все видели, что вы тратите деньги на эти книги». Две книжки были проданы, только две. Но я прекрасно знал, что и это – фикция…

И я сказал Эмме, склонившейся над ежедневником:

– Отметь на декабрь следующего года презентацию в «Хессе».

– Ты устраиваешь ее там каждый год. А почему не сделать это в каком-нибудь другом городе? – удивилась Эмма.

Я знал причину, но не стал ее объяснять. Тогда, давно, «Хесс» сделал со своей стороны все, что от него требовалось, но так и не продал ни одной книги. Поэтому, когда публиковалась «Нечистая сила» и я вновь запросил «Хесс», не хотят ли там опять организовать презентацию, администратор магазина ответил: «Спасибо, не надо». Но, когда там продали более двух тысяч моих книг по восемнадцать долларов каждая, администратору пришла интересная идея: торжественно отметить факт продажи трехтысячного экземпляра моей книги в городе Аллентаун. Счастливчик, оказавшийся трехтысячным покупателем, был удостоен чести сфотографироваться рядом со мной и награжден стодолларовым кредитом в этом магазине. В ту ночь я сказал жене: «В „Хессе“ умеют ценить людей!»

Как только рукопись моего последнего романа перешла под контроль «Кинетик пресс», она стала жить своей собственной жизнью, отдельной от меня. Было сделано множество копий, которые раздали тем, кого моя редакторша называла «создателями общественного мнения». «Кинетик» надеялось, что высказывания этих людей будут сведены к следующему: «Новая вещь Йодера – то, что надо!»

С октября и до Нового года многочисленные компании вели переговоры о возможном участии в новом проекте – публикации моей книги, которой моя редакторша предсказывала судьбу сенсации сезона. Я надеялся, что она окажется права.

В январе, за девять месяцев до публикации, я начал ежедневно получать по телефону сводки о том, как продвигается моя рукопись. Их давали две женщины, которые вели мои дела и которых Эмма называла «наши златокрылые ангелы». Первая из них – миссис Ивон Мармелл, редактор «Кинетик пресс», отвечала за то, чтобы все, что я писал, было грамотно и литературно. Вторая – мисс Хильда Крейн, вела делопроизводство. Обеим было что-то около сорока, обе были симпатичные, стройные, энергичные и инициативные. Единственное, что их отличало друг от друга, – это то, что редактор предпочитала, чтобы ее называли миссис, а делопроизводитель – мисс, правда, причину этого я не знаю, но совершенно уверен, что у мисс Крейн есть муж, которого она где-то скрывает, а вот у миссис Мармелл – нет.

С того времени, как я подписал с «Кинетик» контракт о продаже рукописи зарубежным издателям, первые восторженные отзывы стали поступать по телефону от миссис Мармелл. Потом последовали переговоры по поводу оплаты. У меня выработалось стойкое отвращение к разговорам о деньгах, связанных с моей писательской деятельностью. Но Эмма, всегда бывшая в курсе того, сколько мы получили и сколько недополучили, очень интересовалась, как у нас идут дела в этом направлении. Следовательно, все звонки донимали ее: «Эмма! Грандиозная новость! Только что „Каменные стены“ купила Англия – 75 тысяч долларов». Через несколько дней пришло восторженное сообщение из Германии – 110 тысяч долларов. Во Франции имели успех три предыдущие книги, и она пожелала купить эту тоже. Это же сделали Швеция, Испания и Япония. К середине февраля еще шесть зарубежных издательств пожелали приобрести права на публикацию. Об одном из них миссис Мармелл захотела со мной поговорить лично: «Помните, как я расстроилась, что Италия не взяла ни одного из последних трех романов? Теперь они не только берут „Каменные стены“, но и эти три предыдущие тоже. Их опубликуют чуть позже, но все выплаты произведут сейчас».

Не кичась своими победами – я помнил те времена, когда мои первые книги никого не интересовали, – и скрывая свою радость, что Италия все-таки признала меня, я спросил:

– Как идет редактирование?

– Да забудьте вы о работе хоть на минуту! Дайте порадоваться нашим успехам.

– У меня впереди год тяжелой работы, – напомнил я, – внесение правки по вашим примечаниям, стилистические исправления…

– Ну какой же вы зануда, мистер Йодер, – никому не даете и на минуту расслабиться, даже услышав хорошие новости. Не волнуйтесь, работа идет по графику. Я буду рада увидеть вас на следующей неделе, мы обсудим первые пять глав. Если согласитесь с моими замечаниями, я вас не задержу и вы снова займетесь своей писаниной.

– На этом этапе каждая моя поправка чуть-чуть улучшает книгу. Это не просто писанина.

– А несколько минут назад по вашему настроению мне показалось, что это именно так. Но сейчас я хочу, чтобы вы наполнили рюмку. Моя уже готова. Мы выпьем за старушку Италию.

И я подчинился: мне все-таки нравилась эта дерзкая говорливая женщина, и, чокнувшись с телефонной трубкой, мы оба прокричали: «Салют!» Если бы у меня не было миссис Мармелл, я даже не знаю, что бы я делал.

За четыре дня до моей поездки в Нью-Йорк мисс Крейн позвонила дважды и в своей сдержанной манере проинформировала Эмму, что «Ридерз дайджест» планирует «Стены» для популярной серии «Сокращенный вариант» и что какая-то мистическая японо-израильская кинокомпания проявила интерес к «Стенам» и ко всему моему творчеству в целом.

– За этим я прослежу особо. Каких-либо успехов за ними не числится. Но у них есть средства.

По случайному совпадению в этот же день миссис Мармелл сообщила, что «Кинетик» еще раз переговорило с израильским издательством, пожелавшим приобрести «Каменные стены», но они просят скидки, мотивируя, что перевод на иврит очень дорогостоящий.

– Уступите им, – ответила Эмма, даже не спросив меня. – Мы ценим тех, кто любит книги, а их народ создал одну из самых великих.

Добирался я до Нью-Йорка к моим «златокрылым ангелам» по уже давно установленному маршруту. В молодости мне нравилось вскакивать в машину и нестись по «сверхскоростному шоссе» (так его тогда называли) из Бетлехема через туннель в Манхэттен, где я парковался каждый раз в одном и том же гараже за 2,5 доллара в день и 50 центов чаевых. Я старел, машин на дорогах становилось все больше, а плата за парковку взлетела до пяти, а потом и до семи долларов. И я стал пользоваться тем способом, к которому прибегали многие благоразумные водители. Я доезжал в моем старом «бьюике» до ближайшей стоянки на Рениш-роуд, оставлял машину там и садился в автобус, который доставлял меня прямо на 42-ю улицу, откуда я легко мог добраться до здания «Кинетик пресс» на Восьмой авеню на метро. Лифт поднимал меня на одиннадцатый этаж – и вот я уже сижу в удобном кресле в кабинете моего редактора миссис Ивон Мармелл.

Это был цивилизованный способ путешествовать. Обычно почти всю двухчасовую поездку в автобусе я коротал с книгой о происхождении меннонитов или о причинах эмиграции немцев в Пенсильванию в XVIII веке. Но в это январское утро я не читал. Я мысленно сравнивал, как по-разному провели три недели после сдачи рукописи редактору нынешний мистер Йодер и Йодер-новичок – каким я был двадцать четыре года назад, когда делал первые шаги в литературе. Боже, я тогда не находил себе места, с ужасом ожидая результатов. Моя книга не понравилась, но тем не менее было предложено: «Давайте все же встретимся и посмотрим – может быть, можно из этого что-то сделать». Я выехал из дома в семь часов в полной уверенности, что сумею улучшить свое произведение, но к моменту, когда передо мной встали небоскребы Манхэттена, моя уверенность улетучилась. Мою редакторшу, женщину яркую, я боялся, хотя она всегда старалась помочь мне. Мы вместе доводили мою рукопись до нужного уровня. Но, после того как книга вышла из печати, я понял, что такое настоящий ужас. Читатели не желали читать мою книгу, а критики – писать на нее рецензию.

Это адские муки – наблюдать, как книга появляется и, словно мотылек-однодневка, умирает. И такое пережить четыре раза подряд! Это были невеселые времена.

Грустные воспоминания о тех прошедших годах, когда мои книги одна за другой терпели неудачу, оросили слезами мои глаза, и, чтобы никто этого не заметил, я прислонился лбом к автобусному стеклу. Доставая носовой платок, я подумал: «Если бы Эмма не работала, что бы мы делали? И еще – если бы „Кинетик“ отказало мне тогда, как бы сложилась моя жизнь?» Когда исчезли последние фермы близ Сомервилла в центре Нью-Джерси, уступив дорогу более современным строениям, которые и будут тянуться до самого Манхэттена, меня посетила довольно циничная мысль: «Что происходит сегодня? Ведь еще до того, как рукопись отредактирована, ее судьба уже определена: публикации за рубежом, продажа местным агентствам. Пожалуй, будет напечатано около трехсот тысяч экземпляров, притом большая часть тиража уже распродана!»

Сегодня книга может иметь успех еще до того, как она вышла из печати. Книжные клубы, кино, телевизионные сериалы… Невероятно! И… несправедливо. В Америке, как и повсеместно, бедные становятся еще беднее, богатые еще богаче. Это нехорошо. Не-хо-ро-шо?

Несмотря на мою уверенность, что с американским книгоиздательским делом творится что-то не то, я совершенно не представлял себе, как эта тенденция может быть преодолена, мне оставалось только стенать: «Сумасшедшее время!»

Когда я вошел в знакомое здание «Кинетик», я почувствовал себя членом их большой семьи, так как в последнее время в их преуспевании был и мой вклад, сторицей окупивший долг за те годы, когда книги мои еще не имели успеха. На одиннадцатом этаже на одной из дверей красовалась металлическая табличка «Ивон Мармелл». Здесь мой второй дом.

Постучав, я открыл дверь и увидел женщину, которой был так обязан. Стройная и ухоженная, истинная дочь Нью-Йорка, выросшая на его улицах. В ее внешности, так же как и в ее имени, было что-то французское, но манеры и речь – манхэттенские.

Увидев меня, она вскочила навстречу и заключила меня в объятия:

– О, мистер Йодер, и десяти минут не прошло, как звонили из «Книги месяца». Они выбрали «Каменные стены» для октябрьского выпуска!