Текст книги "Роман"

Автор книги: Джеймс Миченер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

В конце концов он перестал вставать вовсе, часами пролеживая в постели в пьяном угаре. Однажды вечером, когда он все еще лежал под одеялом, я вернулась домой очень уставшая от выматывающих душу обсуждений вопроса о сокращении расходов издательства и не имела ни малейшего желания развлекать взрослого мужчину, который вел себя как ребенок. Шлепнув его по лицу, чтобы он смог сосредоточиться, я бросила ему влажное полотенце и проворчала:

– Протри лицо и глаза. Нам надо обсудить кое-что. – Подперев его подушками, я продолжала: – Я больше не хочу слушать твою чепуху про то, что ты работаешь над романом, которого нет и никогда не будет.

Мои резкие слова заставили его встрепенуться, и он захныкал, уверяя в том, что…

– Прекрати, – отрезала я. – Мы это проходили уже не раз.

Приподнявшись на локте левой руки и выразительно жестикулируя правой, он удивил меня своим необыкновенно возвышенным представлением о том, каким должен быть роман. В его словах было больше логики и вдохновения, чем у Эвана Кейтера и Эриха Ауэрбаха вместе взятых, и звучали они так убедительно, что даже заворожили меня на секунду. Но затем на его лице появилась жалкая улыбка, и он спросил, как девятилетний мальчик, попавшийся на неблаговидном поступке:

– Разве не так?

Взмахнув рукой, словно отгоняя наваждение, я сказала:

– Я на своем опыте усвоила, что такое роман. Это шестьдесят тысяч тщательно отобранных слов. И, только когда они выстроены на бумаге в определенном порядке, получается роман.

Перестав взывать к возвышенному, он тихо, почта шепотом, проговорил:

– Объем в шестьдесят тысяч слов – это как раз то, что нужно для моего романа. Я пытался сделать его слишком большим. Завтра начну сокращать.

– Ты никогда не сможешь написать роман. Перестань тешить себя несбыточными иллюзиями и докажи наконец, что ты мужчина. – Но, выпалив эта слова, я пришла в ужас от их категоричности и почувствовала себя той одурманенной женщиной, которую предвидел во мне дядя Юдах и которой хотелось спасти эту пропащую душу.

Нежно потрепав его черные волосы, я помогла ему выбраться из кровати и сказала:

– Мой ненаглядный Бенно, с твоей мечтой покончено. Помоги мне достичь моей.

Бенно был настолько деморализован, что забросил свою рукопись и принялся помогать мне редактировать романы, над которыми я работала. Его критическое чутье и более острый, чем у меня, глаз на грамматические построения создавали иллюзию того, что мы являем собой единую команду. Но у него не было привычки к труду, и я не была уверена, что он выполнит задание в срок. Через некоторое время я оставила надежду на совместную работу и стала еще одной нью-йоркской женщиной, тянувшей на себе отчаявшегося безработного мужчину.

В такой унылый момент своей жизни я посетила в 1978 году грензлерский город Дрезден, чтобы поработать над пятым романом Йодера «Нечистая сила», на который возлагала трепетные надежды, и, как только увидела дрезденский фарфор, от которого не могла оторваться все следующие дни, я тут же влюбилась в патриархальное очарование города, его бело-голубые тона и стеклянные шкафчики, заполненные мейсенскими фигурками. В ресторане мне был отведен столик в углу, образованном двумя такими шкафчиками, так что я сидела в окружении симпатичных пастушек, их деревенских ухажеров и позирующих представителей немецкой знати.

«Неудивительно, что Йодер любит свой Грензлер», – говорила я себе, вглядываясь в величественные пейзажи, открывавшиеся мне во время моих ежедневных поездок на ферму, где мы работали с ним над книгой, в которой он воспевал эти богатые земли. Но эти визиты, кроме всего прочего, оставляли во мне горький осадок, ибо, наблюдая Йодеров вблизи – их распределение обязанностей, уважение друг к другу, взаимопонимание и огромную работу, которую они проделывали, – я не могла удержаться от мысли: «Как им удается так легко достигать столь гармоничного партнерства, которое я отчаянно пытаюсь найти в своих взаимоотношениях с Бенно? Почему Йодер может, полагаясь на помощь Эммы, доводить до конца свои романы, тогда как из-под пера Бенно, который получает гораздо больше помощи от меня, не выходит ничего?»

Вернувшись в Нью-Йорк к своему витающему в эмпиреях, но все еще любимому партнеру, я работала по двенадцать-пятнадцать часов в сутки, убежденная, что «Нечистая сила» станет «прорывом» для Йодера, которого я так настойчиво защищала. Когда наконец посыпались одобрительные отзывы, пошла продажа и нахлынула слава, я упивалась радостью, воцарившейся в «Кинетик».

В разгар этого сумасшествия, когда каждый понедельник представитель «Кинетик» гордо сообщал прессе: «Завтра мы запускаем очередные пятьдесят тысяч этого бестселлера», я оказалась на грани физического истощения от возбуждения и недосыпа. «Возьмите трехдневный отпуск», – предложила мне мисс Уилмердинг, что я и сделала. Но и в постели меня продолжали преследовать телефонные звонки с радостными сообщениями о «Нечистой силе», и однажды, когда я думала, что Бенно нет в комнате, я прокричала после очередного сообщения: «Еще одна сотня тысяч! Йодер, мы победили!»

Услышав это ненавистное имя, преследовавшее его все эти недели триумфа, Бенно налетел на меня, вытряхнул из постели и заревел:

– Я предупреждал тебя, чтобы ты не произносила этого имени в моем доме!

Когда он занес свой кулак, я закричала:

– Бенно! Нет! – Это удержало его от удара, но он от злости сильно толкнул меня в грудь, и я полетела к противоположной стене, но мои ноги запутались в ночной рубашке и я подскользнулась на ковре. Падая, я выставила правую руку и ударилась ею о жесткую спинку дивана, сломав кость в двух местах.

* * *

Когда я вышла из больницы и вернулась домой, Бенно встретил меня слезными извинениями:

– Дорогая, я не хотел ударить тебя, ты же знаешь. – Мне нечего было сказать, поэтому он продолжал: – Я только толкнул тебя, не сильно. Во всем виновата твоя ночная рубашка… и спинка дивана. Я никогда не причиню тебе зла, дорогая.

Когда он поинтересовался, что я собираюсь делать, я сказала:

– Пойду на работу.

– Но они спросят тебя про руку!

– Обычный перелом. Я так им и скажу. Наступила на ночную сорочку и упала на спинку дивана.

– И ты расскажешь им про меня?

– Почему ты так решил?

– Я думал, что ты можешь сделать это.

– Разве это не выставит меня в глупом свете? Остаться с мужчиной, который обращается со мной подобным образом? – Вдруг у меня на глаза навернулись слезы, но я справилась с собой, я ведь никогда не была плаксой. – Знаешь, что я твердила про себя, когда такси везло меня в больницу… когда ты даже не спустился вниз, чтобы помочь мне? Я вновь и вновь говорила себе: «Но я же люблю его. Он единственный, кого я любила. И мы сможем преодолеть это».

Мои слова были восприняты им с благоговейным трепетом, и в тот торжественный момент он поклялся, что будет дорожить мною и, в доказательство того, что он все тот же Бенно, которого я встретила на курсах, он закончит свой вьетнамский роман и приглашает меня отредактировать и издать его, если не в «Кинетик», то в каком-нибудь другом хорошем издательстве. Он говорил:

– Я больше не питаю иллюзий, дорогая, что у меня получится выдающийся роман. Но это будет чертовски хорошая вещь… в перспективе.

Я усмехнулась этому печальному оптимизму, но мне действительно хотелось помочь ему преодолеть сомнения, поэтому, несмотря на внутренние опасения, я сказала:

– Думаю, что, может быть, на этот раз тебе удастся справиться с собой. – Звучание этих слов заставило меня поверить, что этот сломленный мужчина найдет силы спасти себя и последним гигантским усилием сможет завершить свою работу. – Бенно, мы сделаем из нее выдающуюся книгу.

Почему я так упорствовала, ведь со стороны моих друзьям по «Кинетик» это показалось бы профанацией и самообманом? Потому что в сходной ситуации я спасла Йодера и искренне верила, что смогу повторить этот успех с Бенно.

Недели, которые последовали за этим, я жила двумя жизнями, каждая из которых приносила мне удовлетворение: на работе меня по-прежнему захлестывал поток радостных новостей о «Нечистой силе», а дома я с удовольствием наблюдала, как возрождается Бенно. Он вполне определенно решил отказаться от спиртного и не держал его в квартире. Но однажды вечером он все же забрел в бар, чтобы, по его словам, «быстро пропустить стаканчик, о котором Ширли знать не обязательно». Через пару часов, пошатываясь, он вернулся домой с высоким рыжим мужчиной, носившим бабочку и напоминавшим одного из тех приятных собеседников, которых всегда можно встретить в баре. Но на этот раз все оказалось иначе.

– Артур Джеймсон, – назвал себя он, когда Бенно забыл представить его, – президент «Пол Пэррот пресс», на которого произвела глубокое впечатление философия вашего мужа, миссис Раттнер.

На моем лице, по-видимому, отразилось полное непонимание того, как почти пьяному Бенно удалось произвести какое-то впечатление, и Джеймсон изъявил желание объяснить мне эту загадку, пока Бенно находился в ванной, где приводил себя в чувство при помощи холодного душа.

– Когда ваш муж появился в баре, я не обратил на него внимания, но, услышав, как он говорит бармену о том, что ему до чертиков надоели стенания ветеранов Вьетнама, я вступил в разговор, ибо тоже придерживаюсь такого же мнения. Слово за слово – мы разговорились. Причем чем дальше заходил наш разговор, тем больше мне нравился ваш муж. В один из моментов беседы я сказал: «Некоторое время назад какой-то парень написал письмо в „Таймс“, бичующее подобные настроения среди ветеранов». «А как вы думаете, кто автор этого письма?» – спросил он. Узнав, что написал его он, а также то, что у него на три четверти готов роман на эту тему, я напросился к вам домой, чтобы посмотреть на то, что он написал. – Джеймсон замолчал, улыбнулся мне и добавил: – В барах, когда пиво течет рекой, многие заявляют, что написали роман. Но когда приходишь к ним домой, романы почему-то исчезают. А как в данном случае?

Я уклонилась от прямого ответа:

– Я хорошо знаю ваше издательство, мистер Джеймсон. Оно выпускает выдающиеся книги, такие, например, как ваши переводы немецких авторов или роман о революции в нравах американских католиков. Такими вещами можно гордиться.

– Благодарю вас, мэм, за лестный отзыв. Но следует ли понимать ваш отказ отвечать на мой вопрос о книге вашего мужа как то, что ее не существует в природе?

– Минутку, мистер Джеймсон. Бенно рассказал вам обо мне?

– В общественных барах джентльмены никогда не обсуждают своих жен. Так кто вы?

– Редактор Лукаса Йодера в «Кинетик пресс». И как редактор могу заверить вас в том, что у Бенно не только есть почти готовый роман, но и в том, что этот роман весьма хороший. И даже отличный, я бы рискнула утверждать.

– Если это говорит редактор Лукаса Йодера, – поклонился он, – я должен принять слова за истину. Она знает, что такое читаемая книга. А теперь, могу я посмотреть часть того, что у вас есть?

– Я думала, что вы так никогда и не попросите, – сказала я и направилась туда, где у нас хранились ценные бумаги, но в этот момент из ванной появился Бенно и, увидев, что я намерена сделать, закричал:

– Оставь это! Она не готова для…

Я съежилась в ожидании сцены, когда чувствительный автор защищает свои бессмертные страницы, но в этот момент раздался мягкий голос Джеймсона:

– Разве это не забота издателя – определять, готова она или нет?

И, к моему удовольствию, Бенно сдался, проговорив:

– Это как раз та книга о Вьетнаме, которую вы ищете. Это точно.

Итак, пока я делала на скорую руку бутерброды, ставила на стол печенье и вино, известный издатель, нежданно-негаданно свалившийся к нам с неба, быстро переворачивал потрепанные страницы нашего шедевра и бормотал, жуя бутерброд:

– Эй, да здесь без дураков! Приятель, ты знаешь, что такое война.

Так в результате нечаянной встречи в баре почти завершенная рукопись Бенно попала в руки крупного издателя, который загорелся желанием увидеть ее в напечатанном виде. Джеймсон передал ее опытной женщине-редактору, которая тут же доложила:

– Первые три главы – как раз то, что мы искали.

Такой отзыв еще больше вдохновил Джеймсона, и он пригласил нас с Бенно на обед, во время которого рассказал, как он собирается рекламировать роман:

– В передаче «Сегодня», может быть, в программе «Доброе утро, Америка» и наверняка эту противоречивую тему захотят затронуть в своих политических обзорах Тэд Коплель или Макнейл и Лexpep.

– Но это же роман, – напомнила я, на что он ответил:

– Да, но он касается одной из самых горячих проблем нашего времени, которая истолковывается совершенно превратно. Ваш муж, миссис Раттнер, будет нужен всем. Мы позаботимся об этом.

Следствием этого головокружительного поворота судьбы стал странный поступок Бенно, заставивший меня заподозрить, что к нему возвращается его прежняя неуравновешенность. Он отправился в суд и в законном порядке изменил свое имя на Брюс, выдвинув при этом любопытное обоснование:

– Бенно звучит слишком уж по-еврейски, а если моя книга произведет такой же фурор, как опус твоего приятеля, то это может навредить мне, когда я появлюсь на национальном телевидении.

– Но почему Брюс?

– Хорошее и чистое имя. Многие из тех, кого я знаю, носят имя Брюс.

– Ты сумасшедший! Совершенно свихнувшийся тип, но я все-таки обожаю тебя.

Превратившись в Брюса Раттнера, он стал тщательнее бриться, меньше пить, относиться ко мне с поразительным вниманием, и, кажется даже, его работа стала плодотворнее. Но в один из серых декабрьских дней, когда заказы на «Нечистую силу» перевалили за полумиллионную отметку и мы отмечали в «Кинетик» это небывалое событие, молодой сотрудник моего офиса прервал нас:

– Мисс Мармелштейн, вас срочно просит к телефону редактор мистера Раттнера из «Пол Пэррот». – И я покинула празднование, готовясь в душе к самому худшему.

– Мисс Мармелштейн? Я нашла ваше имя в служебной записке мистера Джеймсона. Извините за беспокойство, но я подумала, что будет лучше, если вы узнаете. Сегодня утром наше Правление решило расторгнуть контракт с Ратгнером. Он не сделал ничего из того, о чем мы договаривались. И даже не попытался исправить самые грубые ошибки, совершенно пренебрегая моей помощью. Создается впечатление, что его это совершенно не интересует. Я так и сказала мистеру Джеймсону, у которого тоже кончилось терпение, и он заявил: «Пусть у него останется этот чертов аванс, но сам он нам не нужен!»

– Не делайте этого! По крайней мере, не сейчас, перед праздниками!

– Мы вынуждены. Я пригласила Раттнера сегодня после полудня и, когда он приехал, сказала ему: «Извините. Ваше сотрудничество с „Пол Пэррот“ прекращается. Аванс можете не возвращать».

– Ну зачем же так! Как он отреагировал?

– Разрыдался. Умолял о встрече с Джеймсоном. Я сказала, что мистер Джеймсон в Денвере, но он никак не хотел этому верить и все твердил: «Я знаю, что он У себя в кабинете. Ему нужна эта книга. Ему нужна правда о Вьетнаме». Дело дошло до крика и чуть ли не до скандала. Мне пришлось вызвать помощника, чтобы выставить его за дверь. Когда помощник увидел скандалившего Раттнера, то удивил даже меня своими словами: «Хотите знать, что сказал про вас Джеймсон? Так вот, он сказал, что только в кабаке вы – вдохновенный философ, а за машинкой вы полный осел Вот ваша рукопись, забирайте ее, проваливайте и больше не появляйтесь здесь. У вас был шанс, но вы про…ли его».

Выслушав этот отчет, я поняла, что мне надо срочно разыскать Раттнера и поддержать его в эту страшную минуту. Но неотложные дела требовали моего присутствия в издательстве, и, когда над городом опускались зимние сумерки, я подумала: «Бедный. Где-то он сейчас, тащится в потемках с рукописью, которая никому не нужна?» И у меня защемило сердце.

Впоследствии несколько человек говорили мне, что видели его в тот вечер бесцельно бродившим по городу и заходившим в аптеку, чтобы позвонить из телефона-автомата.

Сумерки уже опустились, когда он позвонил в «Кинетик», попросил меня и сразу же заплакал, как только я ответила ему. Я никогда не слышала, чтобы он плакал так отчаянно, и поняла, что это серьезно.

– Они сказали, что это никуда не годится, что я никуда не гожусь. Все рушится, кругом темно, и мне нужна ты. Больше, чем когда-либо, любимая, ты нужна мне.

Прежде чем я смогла ответить ему что-либо, он повесил трубку. Рассовывая рукописи, чтобы бежать к нему на помощь, я бросила взгляд на почерневшее небо: какой ужасный выбрали день, чтобы сказать человеку, что он конченый. За неделю до Рождества.

Выскочив на улицу, я остановила такси:

– Как можно скорее на Бликер-стрит.

Пока такси неслось на юг, мне ни разу не пришло в голову, что мне следует оставить Раттнера. Я думала только о том, как помочь ему справиться с этим сокрушительным ударом по его самолюбию. Он был прекрасным человеком, обладавшим замечательным умом, превосходившим даже Эвана Кейтера, и я любила его.

Подбегая ко входу в наш многоквартирный дом, я увидела привратника, собиравшего листы бумаги, которые оказались страницами «Зеленого ада».

– Что случилось? – закричала я, испугавшись, что Бенно попал под машину.

– Мистер Раттнер пришел, пошатываясь, но он не был пьян. Я сказал ему: «Вы теряете бумаги», – но он прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания.

– Где он?

– Наверху.

Порывшись в кошельке и достав пригоршню денег, я отдала их привратнику.

– Соберите все бумаги. Они представляют большую ценность. – Сказав это, я подбежала к лифту и нажала кнопку вызова, чуть не плача, оттого что он так медленно опускался.

– Мы украшаем второй этаж, – объяснил привратник, подходя с охапкой грязных листов рукописи. – Рождество на носу, не забывайте.

Когда ленивый лифт доставил меня наконец на наш этаж, я бросилась к двери, быстро повернула ключ и вбежала в квартиру, где на персидском ковре лежал Брюс, залитый кровью. Острым кухонным ножом, которым я однажды чуть было не ударила его, он дважды пытался попасть себе в сердце, но оба раза нож прошел мимо. И тогда, испытывая, наверное, ужасные мучения, он глубоко вогнал его в адамово яблоко.

* * *

После похорон, когда я была вынуждена искать жилье поближе к работе, ибо родители Брюса без предупреждения продали его квартиру и мне пришлось оставить ее, в моей душе стали происходить некоторые метаморфозы. Теперь, когда к «Нечистой силе» вместе с тиражом в восемьсот тысяч пришел феноменальный успех, моя жизнь подошла к рубежу, требовавшему принятия многочисленных решений. В свои тридцать шесть лет я была теперь одним из ведущих редакторов Нью-Йорка, способным перейти в любую компанию по своему выбору, при условии, что вместе со мной туда отправится и Лукас Йодер. Я участвовала в работе различных комитетов, где обсуждались издательские проблемы и где молодые писатели ловили мой взгляд. Порой мне казалось, что на их месте – Раттнер, у меня начинала кружиться голова, и я спрашивала себя: «Что со мной происходит?»

Мои метаморфозы принимали удивительный оборот. Задумываясь всякий раз о Раттнере с Йодером, я обнаруживала, что, хотя последний и стал, по определению публицистов, «одним из самых удачливых писателей» и его ждут, очевидно, новые триумфы, меня никак не могут заинтересовать его мечты о том, какими будут его новые произведения. Его планы написания «Маслобойни», шестого в серии грензлерских романов, откровенно говоря, навевали скуку: та же схема, такие же слащавые персонажи, те же красоты немецкой Пенсильвании, те же вкрапления забавных диалектизмов. Мне иногда казалось, что я и сама могла бы написать такую книгу, если бы видела в ней какое-то общественное предназначение.

Что по-настоящему интересовало меня, так это идеи, высвеченные Эваном Кейтером и Бенно Раттнером, которые представляли себе роман как вещь взрывную, полную неожиданностей и откровений, необычных интерпретаций обыденного и простых объяснений того, что представляется странным. Я явственно видела безграничные горизонты, открывающиеся в тех книгах, которые мечтал написать Бенно, – произведениях, искрящихся живыми идеями, переполненных борьбой. Теперь в романе мне хотелось видеть не очередную поэму в прозе о грензлерской недвижимости, а объяснения тому, как такая разумная личность вроде меня могла потратить столько лет на такого самоеда и хлюпика, как Бенно Раттнер, оказавшись неспособной в конечном итоге помочь ни ему, ни себе. Размышляя над этой внезапной переоценкой своих ценностей, я говорила: «Продолжай в том же духе, Лукас. Ты такой обожаемый, такой надежный и застрахованный от острых ножей. В этот мир ты приносишь совсем немного смуты и чуть-чуть добра. Но при этом как ты был прав, Раттнер. Ты был прав каждый раз, когда мы спорили о книгах. Ты видел мир так, как никто из нас, и это погубило тебя. Ты мог живо вообразить себе роман, но не мог изложить это в шестидесяти тысячах организованных слов на бумаге».

Однажды ночью я в голос разрыдалась: «Если бы мне только удалось найти кого-нибудь с твоим воображением, Раттнер. Я бы отдала ему всю свою жизнь по капле, чтобы поставить на ноги и направить к сияющим вершинам».

Итогом этих отчаянных мыслей стал поступок, столь же странный, как в свое время у Раттнера. С помощью адвоката и сочувственно настроенного судьи я укоротила свою фамилию до Мармелл. Когда весельчак-судья поинтересовался: «Зачем это понадобилось такой милой девочке, как вы?» – я объяснила: «Я горжусь своей семьей и тем, что она дала мне, но мои родители и близкие уже ушли из этой жизни, а вместе с ними и большая часть моего прошлого. Я все хочу начать заново».

– С французской фамилией? А она поможет?

– Она лучше звучит. И, раз уж мы здесь, давайте заодно изменим мое имя на Ивон. Вы не можете представить себе, судья О'Коннор, как много в Нью-Йорке женщин с именем Шерл, все еврейки и все носят это имя. Я ненавижу его.

– Согласен, Шерл, – сказал судья. – Примите мои поздравления, мисс Ивон Мармелл.

– Я собираюсь зваться миссис, – заявила я, на что судья заметил:

– Если бы вы спросили у меня разрешения на это, то я бы вам его не дал.

Мы с судьей улыбнулись друг другу, и в тот же день я распространила объявление для всех, кого это могло интересовать: «Для удобства в деловых взаимоотношениях с сегодняшнего дня мое имя мисс Ширли Мармелштейн официально изменено на миссис Ивон Мармелл. Пожелайте мне удачи в новой жизни».