Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Глава 15
Фешенебельная тюрьма

Пожилые игроки в boules [14]14
  Шарики (фр.)


[Закрыть]на Пляс-Делоне застыли в позах дзенских мудрецов, ожидая, когда удар металлического шара изменит геометрию их игры. Восхищаясь их выдержкой, я оставил свой «ягуар» на Рю-Ловер. На другой стороне шоссе «эр-эн-семь» располагались многоквартирные дома Антиб-Ле-Пен – огромного жилого комплекса, который занимал тридцать акров между Пляс-Делоне и морем; это был еще один из множества сверхохраняемых анклавов, которые изменяли географию и характер Лазурного берега.

Я приближался к похожей на крепостную башню будке, а камеры наблюдения, сидевшие, как горгульи, на карнизах, следили за мной. Я назвал себя охраннику, и, когда приглашение было подтверждено, он указал мне на Резиденс-де-ля-Паж – ближайшую к берегу группу из нескольких семиэтажных зданий. По обе стороны дорожки был высажен строгий декоративный сад во французском стиле, и, хотя ирригационная система постоянно подпитывалась из кирпичного сооружения, кустарники и цветы выглядели блеклыми и поникшими, а земля под ними была так нашпигована электронными трубочками-водоводами, что корни в таких условиях просто не могли прижиться. Все вместе они ожидали своей безвременной кончины и замены в конце месяца.

Высокие колонны с канелюрами поддерживали покатую крышу – неудачная попытка с помощью национальных архитектурных традиций выдать эту тюрьму для правящего класса за что-то другое. Беря пример с «Эдем-Олимпии» и Антиб-Ле-Пен, учредители тоталитарных систем завтрашнего дня будут делать их полезными и привлекательными, но замки их от этого не станут менее прочными.

Если эта современная утопия требовала от человека научиться выживать в новых условиях, то Изабель Дюваль с головы до пят – от бледно-серой косметики до шерстяного костюма ручной вязки – являла собой такой приспособившийся образец. Это была видная собой женщина лет под сорок с приятным, но невыразительным лицом, на котором отсутствовали любые эмоции. Приглашая меня зайти в свою квартиру, она походила на заместительницу директрисы в частной школе для девочек – почтенную матрону, которую обходили бессчетное число раз, назначая на директорскую должность других. Всякое чувство обиды тщательно подавлялось, заворачивалось в стерильную марлю и помещалось на безопасную дальнюю полку памяти.

– Мсье Синклер?.. – Улыбка ее мелькнула, как затвор объектива, – такое же мимолетное движение губ приветствовало администраторов «Эдем-Олимпии», приглашая их на анализ холестерина или обследование простаты. Я представился ей по телефону, объяснив, что Джейн заняла место Гринвуда, которого я посмертно произвел в близкого друга семейства.

Но, кажется, это не слишком убедило Изабель Дюваль. Ноздри ее подрагивали; возможно, виной тому был какой-то неприятный запах, исходящий от моей одежды (запах вонючей сигары из кабинета Мелдрама?). Она отодвинулась, дав мне, неуклюже ступающему, дорогу; к присутствию в своем кабинете посторонних мужчин она явно не привыкла.

– Мадам Дюваль, спасибо, что согласились встретиться со мной. Я, вероятно, кажусь призраком из прошлого.

– Да что вы! Разве я могла отказать старому другу Дэвида Гринвуда?

Она показала мне стул в гостиной. Балконная дверь выходила не на берег и море, а в маленький внутренний дворик, и отсюда были превосходно видны камеры наблюдения, притулившиеся под свесом крыши.

– Столько камер, – сказал я. – Вы снимаетесь в необычном фильме, который никогда не будет показан зрителям.

– Надеюсь, что не будет. Это значило бы, что система охраны дала сбой. К сожалению, на Лазурном берегу много воров. Говорят, что здесь у нас безопаснее, чем в сейфах Банка Франции.

– Я рад. Служба безопасности – она воров не впускает или вас не выпускает?

Я надеялся немного расшевелить ее этой безобидной шуткой, но она взглянула на меня так, будто я процитировал ей строки из Камасутры. Я понимал, что говорить о Гринвуде она будет неохотно. В то же время она, кажется, была заинтригована тем, почему я ввязался в эту историю: ее глаза не упустили ни одной морщинки на моих измятых брюках и скользнули по коряво остриженным ногтям, торчащим сквозь отверстия в плетеных сандалиях.

– Страшная трагедия, – сказала она. – Когда вы в последний раз видели Дэвида?

– Приблизительно год назад, в Лондоне. Я до сих пор не могу поверить в случившееся…

– Мы здесь тоже были потрясены. А некоторые – самым роковым образом. Позвольте спросить, откуда вы узнали мой телефон.

– Сказал кто-то в клинике. Кажется, секретарша Пенроуза. Точно не помню.

– Доктора Пенроуза? Меня это не удивляет. – Она скользнула взглядом по ближайшей камере наблюдения, словно давая ей знать, что нагловатый психиатр рыщет где-то поблизости. – Доктор Пенроуз сделал карьеру своей несдержанностью.

Я наклонился вперед, стараясь завладеть ее вниманием, которое блуждало где-то в отдаленных закоулках ее памяти.

– Мадам Дюваль, я хочу понять, что случилось двадцать восьмого мая. В Лондоне мы знали Дэвида таким трезвомыслящим.

– Он и был таким. Я его хорошо знала – ведь я служила у него секретарем. Конечно, в его благотворительной работе в Ла-Боке я не участвовала, – резко сказала она, словно выказывая свое неодобрительное отношение к этому приюту. – Теперь уже поздно об этом говорить, но я себя корю.

– Вы каждый день проводили с ним по несколько часов. Как вы думаете, что стало причиной его безумия?

Она разглядывала свой безукоризненно чистый ковер, на котором отчетливо виднелся случайный седой волос.

– Не могу сказать. Он никогда не делился со мной своими сомнениями.

– У него были сомнения?

– Как у всех. Жаль, меня не было с ним в последние дни. Кто знает, может быть, я бы ему помогла.

– Вас не было?

– Он попросил меня взять недельный отпуск. Это было в апреле – за месяц до случившегося. Он сказал, что собирается на медицинскую конференцию в Женеве.

– Вы, наверно, и билеты видели?

– И факс о бронировании номера в гостинице. Но профессор Кальман сказал мне, что Дэвид во время конференции был в клинике. По каким-то причинам он решил не ездить в Женеву.

Она говорила так, будто Гринвуд совершил по отношению к ней предательство, и я подумал, уж не считает ли она эти убийства проявлением некой неверности.

– Целый месяц… – повторил я. – Он планировал далеко вперед. Мадам Дюваль, он пытался вас защитить. Все, о чем вы говорите, свидетельствует: никакого помешательства не было. Он не сошел неожиданно с ума, вовсе нет.

– Он никогда не был сумасшедшим.

Говорила она спокойным, но твердым голосом.

Я представил себе, как она лежит ночью без сна в этом наэлектризованном, но стерильном мире и думает, что если бы она отказалась уходить в отпуск, то, может быть, достучалась бы до Гринвуда и избавила бы его от гибельных мечтаний.

– Может быть, он слишком много работал? – спросил я.

– Тут дело не в работе. Дэвид слишком большую часть себя отдавал другим людям, их нуждам. У него было слишком много забот, это-то и объясняет его… легкомыслие.

– Что вы имеете в виду?

Мадам Дюваль обвела взглядом гостиную, проведя на скорую руку ревизию своего имущества и подтвердив право владения в данном отрезке пространства и времени этими настольными лампами, столом и стульями.

– Он постоянно думал о своих пациентах и их нуждах. Иногда он брал что-нибудь в магазинах на Рю-д'Антиб и забывал заплатить. Однажды его задержали у дверей «Грей д'Альбион». Вызвали полицию, но профессор Кальман разъяснил это недоразумение.

– И полиция не предъявила ему обвинений?

– Дело было слишком пустяшное. Дезодорант – мы дарили друг другу подарки на дни рождения. Его мысли витали где-то далеко.

– Он думал о приюте в Ла-Боке? Если думаешь о вещах поважнее, можно очень просто…

– О вещах поважнее? – Она рассмеялась моей наивности. – Эти девчонки пользовались им. Уличные дети абсолютно безжалостны. У него были деньги, а они считали его дурачком. В другой раз он взял без разрешения машину.

– А разве нельзя? Ведь в клинике есть несколько машин для срочных выездов.

– Это произошло в Каннах, неподалеку от вокзала. Владелец вышел поцеловать жену на прощание и не выключил двигатель.

– И Дэвид угнал эту машину?

– Полиция остановила его на Круазетт. Он сказал, что едет по срочному вызову.

– Может быть, так оно и было. А профессор Кальман и на этот раз замял дело?

– Он уладил эту ситуацию с комиссаром. Полиция очень считается с «Эдем-Олимпией». Они получают надбавки, специальные выплаты и всякое такое. – Мадам Дюваль встала и подошла к окну, словно надеясь, что ее взгляду предстанут «Эдем-Олимпия» и счастливые часы, которые она провела в качестве секретарши Гринвуда. – Я знала Дэвида. Он бы никогда не стал воровать. Он был совершенно безразличен к деньгам и половину своей зарплаты тратил на других.

– Но у него было слишком много забот?

– Он всем готов был помогать – бедным арабам, ищущим работу, студентам, старухам. Он брал в аптеке наркотики для наркоманов, которые лечились в бесплатной клинике в Манделье. Когда его ограбили, возникли осложнения с полицией.

– Ограбили? Вы уверены?

– Он был весь исцарапан. Ла-Бока – это вам не Круазетт. Он пытался стабилизировать состояние наркоманов, прежде чем начинать лечение. А они продавали эти наркотики на улице перед клиникой. Дэвид этого не понимал, но он стал чем-то вроде наркодилера.

– Доктор Серру работала с ним. О ней все хорошо отзываются. Почему Дэвид ее убил?

– Кто знает? – Мадам Дюваль повернулась ко мне в профиль, пытаясь скрыть румянец, появившийся на ее щеках. – Она на него не слишком хорошо влияла.

Я ждал продолжения, но она сочла разговор законченным. Когда мы встали, я сказал:

– Вы здорово помогли мне. Вы о чем-нибудь из этого говорили судье, который проводил расследование?

– Нет. – Она поджала губы, хмуро взглянув с воображаемого свидетельского места. Она яростно обвиняла себя саму: – Нужно было кричать во весь голос, но я предала Дэвида. Я хотела защитить его имя. Поверьте, другие виноваты не меньше.

– Мадам Дюваль, скажите, Дэвид и в самом деле убил все этих людей?

– Убил? Конечно.

Удивленная моим дурацким вопросом, она открыла входную дверь. Тембр голоса у нее изменился, пока она ждала, когда же я выйду на улицу.

– Здесь у вас очень мило, – сказал я ей. – Но почему вы ушли из клиники?

– Они предложили мне заманчивый увольнительный план. «Эдем-Олимпия» – очень щедрая организация. Они поняли, какое это было для меня потрясение. В то время многие опасались еще одного нападения.

– Вы хотели уволиться?

– Я понимала, что необходима реорганизация. Мое присутствие…

– Обременяло их? Жаль, что вы уволились, моя жена с удовольствием работала бы с вами. Вероятно, о нашем с вами разговоре лучше никому не рассказывать. Вы общаетесь с профессором Кальманом?

– Нет. Но каждый месяц ко мне приходит кто-нибудь из финансового отдела – узнать, не нужно ли мне чего. Существует система накопительных выплат для таких, как я, – работавших на фирму со дня основания.

– Но это – пока бизнес-парк процветает?

– Конечно. – Изабель Дюваль впервые улыбнулась естественной своей улыбкой – легкий изгиб губ свидетельствовал о горьком знании. – «Эдем-Олимпия» – организация очень цивилизованная… и насквозь коррумпированная. Если вы хоть раз к ним попали, они будут вечно за вами приглядывать…

Глава 16
Вдовы и воспоминания

Идея вечности плохо согласовывалась с этой постоянно изменяющейся береговой линией. Пор-ле-Галер, где теперь жили вдовы шоферов, находился между Теулем и Мариаром, в пяти милях к западу от Канн. Я отправился в путь по дороге вдоль моря из Вью-Пор к Ле-Напуль. Ночной шторм вынес на песчаный берег всякий деревянный хлам, принесенный с Иль-де-Леран, где, согласно легенде, в мрачной крепости Святой Маргериты десять лет содержался человек в железной маске.

По контрасту с ее зловещими камерами и тройными решетками, Антиб-ле-Пен представлял собой вполне цивилизованный застенок. Ведь, в конечном счете, Изабель Дюваль вольна была в любое время уехать на все четыре стороны. Я представил себе, как эта довольно гордая и закрытая женщина, погруженная в свои воспоминания о Дэвиде Гринвуде, двигается в толпе туристов улицами Жуан-ле-Пена, поглядывая на витрины бутиков. Ее квартира в Антиб-ле-Пене была барокамерой, где медленно снижалось до нормы давление, подскочившее 28 мая.

Изабель Дюваль все еще страдала кессонной болезнью. Ее рассказ о докторе, который ворует в магазинах и угоняет машины, чьей добротой пользуются сироты и наркоманы, ничуть не был похож на те ходульные портреты ангелов в образе человеческом, что создают скорбящие вдовы. Ее душераздирающий список малых грехов Гринвуда являл собой попытку зафиксировать в памяти его настоящий образ, прежде чем тот сотрется навсегда. Воровство в «Грей д'Альбионе» было, вероятно, проявлением той же бесшабашности, какую продемонстрировала Джейн в табачной лавке у отеля «Мажестик». Присвоение чужой машины – в отличие от моей легкомысленной проделки – вполне могло быть инстинктивной реакцией переутомленного доктора, которого по мобильному телефону срочно вызвали к пациенту.

В Ле-Напуле я миновал виадук над застройкой прибрежной эспланады и поехал дальше – в глубь Эстереля. Несколько пробковых деревьев и зонтичных сосен уцелели после лесных пожаров, но в основном горы были оголены и бесстыдно подставляли солнцу свои красно-порфировые склоны; древние скалы были так пористы, что сошли бы за огромные ржавые потеки – верхушки исполинских терриконов отвальной породы былых времен.

Я решил для себя, что Пор-ле-Галер, наверно, будет поскромнее – частичка старого Лазурного берега с его сохранившимся в неприкосновенности рыбным портом, мощеными набережными и пристанями, увешанными сетями. Здесь шоферские вдовы получают прибавку к своему скромному пособию, потроша корифен и варя раков, и помалкивают о времени, проведенном их мужьями в «Эдем-Олимпии».

Я должен был убедить их быть со мной откровенными. Не забывал я и об ампуле петидина в кармане моего пиджака – я взял ее из саквояжа Джейн, собираясь показать Уайльдеру Пенроузу как возможный ключ к душевному состоянию Гринвуда. Вдовы, возможно, не откажутся от этого успокаивающего средства, они-то готовы принять что угодно, чтобы хоть на время забыть о вони, которая стоит над причалами рыбного порта.

Теуль был таким небольшим, что я чуть было не проскочил мимо этого курорта – анклава роскошных домов, арендуемых модельерами и телезвездами. Я проехал мимо экскаватора на гусеничном ходу, копавшего придорожную траншею для прокладки линии кабельного телевидения. Обитатели этих фешенебельных вилл отнюдь не сидели на балконах, потягивая спиртное и наслаждаясь одним из самых поразительных видов в мире, они предпочитали прятаться в сумерках своих шумных комнат и смотреть фильмы Хичкока и матчи английской футбольной лиги.

Я объехал экскаватор и повернул налево у дорожного знака, неровными буквами возвещавшего: «Пор-ле-Галер». За будкой охранников асфальтовая дорога, огибая горный склон, вела к следующему обнесенному забором поселению. Виллы и многоквартирные дома были спроектированы новым Гауди: стены и балконы в биоморфном стиле наверняка порадовали бы взор создателя собора Ля Саграда Фамилиа. Здесь не потрошили корифен и не варили раков. У причалов были во множестве пришвартованы яхты и мощные катера – отливающие глянцем многокорпусные чудовища, оснащенные современными системами спутниковой навигации, без хлопот доставлявшие владельцев к не менее роскошным причалам Портофино и Бандоля. Я вклинился своим «ягуаром» между припаркованными «порше» и «ленд-крузерами». Компании столичных модников, по случаю уик-энда одетых яхтсменами, бездельничали в приморских кафе на фоне мелких лавочек, оформленных как бутики, и бутиков, оформленных как мелкие лавочки.

Мадам Кордье и мадам Менар – шоферские вдовы – были одеты попроще. Мы встретились, как и было договорено, в квартирке мадам Кордье на третьем этаже, отгороженной от моря лепной стеночкой из желтой штукатурки, образующей перильца балкона. Вдовы, которым было между сорока и пятьюдесятью, оказались боязливыми, замкнутыми женщинами с едва улавливаемыми североафриканскими чертами – вероятно, дочери белых родителей, покинувших Алжир в шестидесятые.

Одеты они были в черное – почти наверняка специально к моему визиту. По телефону мадам Кордье говорила на неуверенном английском, которому, без сомнения, научилась у своего мужа; она подробно описывала подъездные дороги и парковку, полагая, что я – инспектор из «Эдем-Олимпии». Увидев мой легкомысленный спортивный костюм, она настороженно пожала мне руку, решив, что финансовый отдел «Эдем-Олимпии» избрал какой-то шутовско-неформальный стиль.

К счастью, среди присутствующих был и Филипп Бурже, брат третьего убитого заложника. Худенький молодой человек с внешностью студента-выпускника, он преподавал в лицее в Маделье и довольно бегло говорил по-английски. В Пор-ле-Галер он приехал на мотоцикле «мобилетта», который теперь остывал в вестибюле на первом этаже.

Стараясь не обращать внимания на парижский говорок под балконом, я выразил им глубокое соболезнование в связи с трагедией. Потом, решив брать быка за рога, я сказал Бурже:

– Пожалуйста, объясните им, что моя жена работает доктором в «Эдем-Олимпии». Мы были близкими друзьями Дэвида Гринвуда.

Женщины навострили уши, и я решил, что сейчас последует демонстрация враждебности. Но они только равнодушно кивнули. Мадам Кордье, высокая женщина с волевым лицом, пригласила меня сесть, а сама вышла, чтобы приготовить чай. Мадам Менар – более спокойная и уравновешенная – смотрела на меня, словно готовая вот-вот улыбнуться, а руки ее как будто подавали друг дружке некие знаки.

– Я рад, – сказал я Бурже. – Я думал, они не захотят меня видеть.

– Они же знают, что вы здесь ни при чем. – Бурже разглядывал меня, словно пытаясь понять, на чьей стороне мои симпатии, и оценить уровень моего интеллекта. – Вы и ваша жена в то время были в Англии?

– К счастью. Мы приехали в августе. Чем больше мы здесь находимся, тем более странным кажется все, что нас окружает. Никак не могу поверить, что доктор Гринвуд застрелил вашего брата.

– Согласен, – Бурже говорил без всяких эмоций. – Это вас удивляет?

– Не то чтобы очень. Первых семерых он точно убил. Как ни прискорбно, но это не вызывает сомнений.

Прибыла мадам Кордье с чайным подносом. Вдовы снова принялись разглядывать меня – их, едва заметные улыбки витали в клубах ромашкового пара.

– А как насчет заложников? – спросил я Бурже. – Ваш брат и их мужья? Неужели он?..

– Убил их? – Бурже задумался, его рука коснулась воздуха, словно в поисках классной доски. – Трудно сказать. Может быть, и нет.

– А почему у вас сомнения?

– Это не в его духе.

– Вы не верите, что Гринвуд мог хладнокровно убить троих человек?

– Не похоже. И тем не менее нам остается только принять версию суда. – Он безысходно пожал плечами и уставился на фотографию мсье Кордье на камине.

– Вы знали Гринвуда?

– Нет. Но брат часто рассказывал о нем. Он работал инженером в телевизионном центре. Гринвуд иногда вел передачи о здоровье и безопасности.

– Он знал Гринвуда? – Я машинально вернул чашку мадам Кордье. – Я считал, что Гринвуд захватил в заложники тех, кто попался на его пути. А их мужья? Они его знали?

– Да, – веско сказала мадам Менар, прямо сидевшая на своем стуле. – Пьер встречал его много раз. Пять, шесть, больше раз…

– И Жорж, – мадам Кордьер энергично кивнула. – Они вместе ходили к нему.

– В клинику? – спросил я. – Доктор Гринвуд их обследовал?

– Нет, – голос мадам Менар звучал решительно. – Не в клинику. В «Капитолий».

– «Капитолий»? Это что – офисное здание?

– Это бар в Ле-Канне. – Бурже не сводил глаз с двух женщин, выказывая свое недовольство излишними откровениями. Прежде чем они успели заговорить, он добавил: – Он их консультировал – у них были споры с отделом кадров.

– Консультировал по трудовому праву, – объяснила мадам Менар. – Он помогал им в «Эдем-Олимпии».

Бурже сделал вид, что ищет свои мотоциклетные зажимы для брюк.

– У них возникли разногласия по поводу вечерней работы. От них требовали слишком долгих сверхурочных часов.

– На них оказывали давление? Им угрожали?..

– Увольнением, – в голосе Бурже послышалась неприязнь. – Доктор Гринвуд вмешался, и им сократили число рабочих часов. Им больше уже не нужно было ездить по вечерам.

– По вечерам… – Мадам Кордье изобразила резкое движением баранкой. – Плохое время в Ла-Боке.

– И Пьер, – согласилась мадам Менар. Она резко соединила руки над чашкой, пытаясь показать, что происходит, когда сталкиваются автомобили. – Нехорошее время…

Женщины перешли на французский, их голоса повысились, выражая обоюдное возмущение. Бурже поманил меня к камину.

– Гринвуд проявил благородство, вмешавшись в это дело. Во многом он был порядочным человеком. Но давайте не будем их волновать.

– Извините. – Я смотрел на оживившихся вдов в их бомбазиновых платьях – они, перебивая друг друга, начали предаваться воспоминаниям. – Они не кажутся очень уж взволнованными. А их мужья догадывались, что на уме у Гринвуда?

– Как бы они могли догадаться?

– Это могло бы объяснить, почему он взял их в заложники. – Прежде чем Бурже успел меня остановить, я обратился к женщинам: – Мадам Кордье, у вас с мадам Менар сейчас трудное время. Не хотелось бы вас тревожить, но… Вы помните все, что случилось двадцать восьмого мая?

– Конечно, – мадам Кордье собралась, как свидетель в суде. – Пожалуйста, говорите, мистер Синклер.

– Ваш муж ничего не говорил вам накануне о докторе Гринвуде? Ему ничто не казалось подозрительным?

– Ничего. Жорж ничего не говорил о докторе Гринвуде.

– Пьер мне сказал, что у него в тот день было много клиентов, – вставила мадам Менар. – Он очень рано уехал на работу.

– Понятно. А в какое время он обычно являлся в транспортную диспетчерскую?

– Не позже восьми.

– Значит, на дорогу уходило около часа?

– Нет. – Мадам Менар прикрыла рукой свои часы. – Мы жили в Ле-Канне.

– Это десять минут езды? А когда он уехал двадцать восьмого мая?

– В шесть часов.

– Он выехал с запасом почти в два часа? Мадам Кордье, а вы не помните, когда ваш муж в тот день ушел из дома?

– В то же время. Мы жили в Грасе. Без нескольких минут шесть.

Я хотел было продолжить свои расспросы, но Бурже взял меня за руку. Бесстрастно, но твердо он подтолкнул меня к балкону.

– Они ничего не знают, мистер Синклер. – В его голосе слышалось педагогическое неодобрение. – Они понятия не имеют, почему доктор Гринвуд захватил их мужей. Все эти вопросы только возвращают их к тому несчастью.

– А они хотят забыть? Мне кажется, что они…

Тем не менее, когда вдовы подошли к двери, чтобы проститься со мной, я заверил их в полном моем уважении. На мгновение, глядя на их улыбающиеся лица, я подумал: они не хотят, чтобы я уходил.

Я последовал за Бурже в вестибюль внизу. Он снял замок со своего мотоцикла и выкатил его на дорогу. Хотя я и старался помешать ему играть роль опекуна над вдовами, но он, я чувствовал, был рад услышать мои вопросы. Когда мы простились с женщинами, он стал дружелюбнее.

Мы направились к «ягуару».

– Кажется, они были не очень расстроены, – сказал я.

– Им хотелось выговориться. Вас не удивило, как тепло они отзывались о Гринвуде?

– Очень удивило. А что думал о нем ваш брат?

– Жак им восхищался. Они должны были вместе давать свидетельские показания в суде в связи с дорожным происшествием. Теперь это дело уже никогда не будет слушаться.

– А что за дело?

– Гибель одного младшего менеджера из отдела кадров «Эдем-Олимпии». Его машину столкнули с дороги на полном ходу. Гринвуд оказал ему первую помощь, но тот через несколько минут все равно умер.

– Так за рулем сидел Гринвуд?

– Нет, он проезжал мимо в другой машине. Ехал по береговой дороге в Жуан-ле-Пен. Тут лихачи так гоняют, что только держись.

– А ваш брат?

– Он был в машине того менеджера. Они дружили и частенько отправлялись вместе в пешие походы. Хорошо, что Гринвуд в этот момент оказался рядом.

– Совпадение, хотя уже и не первое. – Я чувствовал, что Бурже наблюдает за мной, как учитель за способным учеником. Решив, что с ним нужно говорить откровенно, я сказал: – Двадцать восьмого мая Гринвуд захватил трех заложников. В «Эдем-Олимпии» работают десять тысяч людей, но он выбирает двух шоферов, зная, возможно, что ему придется их убить. Людей, которым он помогал прежде, у которых на иждивении жены. Ему нужен третий заложник, и он почему-то выбирает вашего брата, хотя они и должны вместе давать показания в суде…

– Он выбрал тех, кого знал, – сказал Бурже. – Может быть, подобраться к ним было легче, чем к абсолютно незнакомым людям. Он был совсем не в себе, мистер Синклер.

– А хоть бы и так. – Я оглянулся на квартиру мадам Кордье – вдовы смотрели на нас с балкона. – Мужья жили в десяти минутах езды от «Эдем-Олимпии», но отправились на работу за два часа до ее начала. Почему?

– Никто не знает. Люди иногда ведут себя совершенно неожиданным образом. Мой брат был активным членом зеленого движения. А в один прекрасный день увлекся охотой. Он получил лицензию на отстрел оленей. Мы были просто поражены.

– И когда это случилось?

– В апреле. За месяц до его гибели. Он часто ходил в военный тир в Кастелане. У меня еще хранятся его оружие и патроны. Как вы это объясните?

– Не знаю. – Мы добрались до «ягуара» на переполненной стоянке у набережной. – Я пытаюсь восстановить то, что происходило двадцать восьмого мая. Что делал ваш брат в такую рань на автомобильной парковке телевизионного центра? Все передачи начинаются только после шести вечера.

– Какое это имеет значение, мистер Синклер? – Бурже взял меня за плечо, заметив мою хромоту и мое волнение и опасаясь, что я потеряю власть над собой. – Позвольте спросить, почему вас так беспокоит эта история? Ведь на самом деле вы даже не знали Гринвуда.

– С чего вы взяли?

– Вы очень озабочены, но судьбой другого человека. Дэвид Гринвуд не был жертвой.

– Не был… А кем он был, я не знаю. – Я кинул взгляд на переполненную людьми набережную – шикарные молодые яхтсмены и их подружки. – Пор-ле-Галер… он по-своему очарователен. Странное местечко для двух вдов, оплакивающих мужей.

– Эти квартиры им предоставила «Эдем-Олимпия». И пенсии назначила.

– Надеюсь, они проявили достаточную щедрость. Пор-ле-Галер, похоже, довольно модное местечко.

– Сюда повадилась парижская публика известного пошиба. – Бурже помог мне сесть на водительское место. Он явно испытывал облегчение, видя, что я собираюсь завести двигатель. – В Пор-ле-Галер ездят нюхать кокаин и обмениваться женами.

– Не очень-то подходящее место для скорбящих вдов! И в то же время здесь им некому выболтать лишнее. А вам «Эдем-Олимпия» предложила компенсацию?

– Естественно. И довольно солидную.

– И вы ее приняли?

– Мистер Синклер… – Бурже улыбнулся чему-то своему и похлопал по крыше «ягуара», словно понукая его – давай, мол, вези своего хозяина поскорее, застоялся уже. С мотоциклом и с зажимами на штанинах он был похож на французского натуралиста, но я чувствовал, что он уже докопался до роли «Эдем-Олимпии» в смерти его брата и имеет гораздо большее, чем я, представление о трагедии, связанной с Дэвидом Гринвудом. – Компенсацию? Я передал ее бывшей жене моего брата. Эта сумма находится в доверительном управлении и ждет совершеннолетия их сына. «Эдем-Олимпия» ничего не упускает из виду, мистер Синклер.