Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Гальдер! – Я ухватился за его свитер. – Вы тоже с полицией? Что здесь происходит?

– Пойдемте, мистер Синклер… Потом поговорим. – Гальдер ухватил меня за локоть и повел на дорожку за строительным складом. Он скорчил гримасу при виде моих пораненных рук и указал на ребят в шлемах в конце Рю-Валентин. Очистив улицу, они отступали к своим «рейндж-роверам». Один из водителей, сидя на своем месте и открыв дверь машины, снимал происходящее миниатюрной камерой. Я решил, что эти люди – какое-то вспомогательное полицейское подразделение или волонтеры, приданные отделу по борьбе с проституцией.

– Они возвращаются. Лучше нам переждать здесь. – Гальдер прижал меня к дверям и, закрыв мне рот рукой, заставил замолчать. – Не сейчас, мистер Синклер.

Фары «рейндж-роверов», снова включенные, освещали мощеную проезжую часть, на которой валялись туфли с тонкими каблучками, расшитые блестками кошельки, предметы нижней одежды и зажигалки. Алексей сохранил свои дорогие башмаки, но среди осколков петидиновой ампулы можно было заметить белые осколки зубов.

Командир отряда вел своих людей назад к машинам. Когда он стащил с себя шлем, я узнал Паскаля Цандера – он тяжело дышал, засовывая свою дубинку за ремень. Его полное лицо в пылу и поту насилия казалось еще грубее, его налитый кровью язык едва умещался во рту. Он прикрикнул на водителя с камерой, потом сплюнул на залитые кровью булыжники у своих ног.

Рядом с ним я увидел еще троих знакомых: доктор Ноймюнстер, управляющий немецким инвестиционным банком, который жил неподалеку от нас, профессор Уолтер, глава кардиологического отделения клиники, и американский архитектор Ричард Макстед, партнер Пенроуза по бриджу. Они стояли, прислонившись к «рейндж-роверам», и перекидывались шутками, словно охотники, только что загнавшие медведя и взбудораженные погоней, которая впрыснула им в кровь адреналин и породила чувство товарищества. Не прошло и нескольких секунд, как они исчезли, тяжелые машины дали задний ход, захлопали двери, фары выискали Авеню-Сен-Николя, и машины направились в Суперканны, где властвовала ночь.

– Мистер Синклер… Теперь можно идти.

Слова вместе с воздухом прорывались из его легких, пованивая чесноком, пряностями и страхом. Он старался успокоиться, умерить биение пульса; то, что я не попытался спровоцировать «охотников» в шлемах, он воспринял с явным облегчением.

– А как быть с девочкой? – Я показал на побитый фургон. – Не можем же мы ее оставить.

Наташа на водительском сиденье молча покачивалась из стороны в сторону. Осколки стекла бриллиантами сверкали на ее блузке. Казалось, она даже не заметила насилия, бушевавшего вокруг, словно ничто в жизни не могло ее удивить.

– Гальдер, мы должны отвезти ее в полицию.

Гальдер устало взял меня за руку.

– Ей лучше остаться здесь. За ней вернутся ее друзья.

– Друзья? Гальдер, она же ребенок…

– Сегодня был трудный день, мистер Синклер. Я отведу вас в гараж.

Когда мы ушли, на Рю-Жорес завыли полицейские сирены, и первые из босых проституток бросились за своими туфлями.

– Вы можете вести машину? Что-то вы неважно выглядите. – Гальдер помог мне сесть в «ягуар». – Давайте я вызову такси, а машину вы можете забрать и завтра.

– Я в порядке. – Правое плечо у меня болезненно ныло, и я только сейчас понял, что получил удар дубинкой. – Дубинки у них такие твердые.

– Они просто развлекались. – Гальдер показал на кровь, которая капала на пассажирское сиденье. – Вы порезали руки. Когда вернетесь, покажитесь врачу.

– Например, собственной супруге. – Я вытащил тряпку из бардачка. – Спасибо за помощь. Хорошо, что вы там оказались. Они хотели услышать, как трескаются черепа.

– Кому-то нужно за вами приглядывать, мистер Синклер. – Произнося эту мудрость, Гальдер кивал, обшаривая глазами машины в гараже. Его ноздри дрогнули, вдохнув запах выхлопных газов, но дышать он продолжал через рот. Судя по расширенным зрачкам, он был здорово испуган, и я понимал, что темная кожа подвергала его особой опасности.

– Этот русский, Алексей, и молодой поляк – они вернутся за девочкой?

– Конечно. Она для них ценный товар.

– Я видел, как ее повели на Рю-Валентин, – произнес я, пытаясь объяснить свое присутствие там. – Я хотел купить ее… понимаете, на час. Хотел отвезти ее в приют в Ла-Боке.

– Понимаю. – На лице Гальдера застыло подчеркнуто нейтральное выражение, это был взгляд охранника, который повидал в своей жизни столько чужих спален, что уже ничему не удивлялся. – Вы за нее беспокоились.

– Они попросили семь тысяч франков. У кого с собой бывают такие деньги? И что должна сделать девочка, чтобы их заработать?

– Ничего особенного. Вполне достаточно и того, что ей одиннадцать.

– Ей повезло, что «рейндж-роверы» прибыли вовремя. Что это за люди? Всей акцией руководил Цандер…

– Да. Это отряд особого назначения.

– Добровольная полиция? Они озабочены общественной нравственностью?

– Не совсем так. Рассматривайте это как своего рода… терапию.

– А болезнь – это Рю-Валентин? Разумно. Вы были с ними?

– Нет. Скажем так, я проходил мимо. – Гальдер вытащил ключи из моей окровавленной руки и вставил их в замок зажигания. Он перевел рычаг переключения скоростей в нейтральное положение и завел двигатель, вытащив заслонку, чтобы дать высокие обороты. Перекрывая шум работающих вхолостую карбюраторов, он прокричал: – Возвращайтесь в «Эдем-Олимпию». И пусть доктор Джейн посмотрит ваши руки.

– Фрэнк… – Я хотел поблагодарить его, но он уже выпрямился, недовольный тем, что не смог скрыть своего страха. – Я рад, что вы там оказались. Не знаю, как уж это получилось.

– Не волнуйтесь, мистер Синклер. Я следил за вами весь день. – Гальдер уставился на меня своим равнодушным взглядом, но потом смягчился и, когда я дал задний ход, выезжая с парковки, хлопнул по крыше у меня над головой. – Завтра я заеду за вами. Хочу вам кое-что показать.

– Что именно?

– «Эдем-Олимпию». На самом деле вы ее еще не видели…

Глава 19
Похищение

Сидя на веранде с pain au chocolat [18]18
  Шоколадной булочкой (фр.)


[Закрыть]в руке, я наблюдал, как Джейн выбралась из бассейна и, оставляя за собой мокрый след, подошла к трамплину. Она высморкалась в ладонь и засеменила по доске, высоко поднимая ноги, как лошадь при выездке. Подпрыгнула в воздух, сложилась пополам, неловко распрямилась и, вытянув руки, вошла в воду.

Она вынырнула с недовольным видом и поплыла к бортику, но сил взобраться на него у нее не хватило, и она, расталкивая похожую на накипь пену, побрела к лестнице.

– Пол, дай полотенце… Ну что, наделала я шума?

– Детка, ты всегда производишь фурор.

– Я говорю – здесь, в бассейне.

– Очень немного. Ты вполне могла бы пронырнуть сквозь замочную скважину.

– Уже не могла бы. – Она нахмурилась, глядя на неуспокаивающуюся воду. – Ужасный был прыжок. Я совсем потеряла форму.

– Ты слишком много работаешь.

Она позволила мне запеленать ее в полотенце. Ее волосы прилипли к черепу, обнажив царапинку от сломанной шпильки, брови расправились, а побелевшие губы вытянулись в ниточку на бледном лице.

– Джейн, ты дрожишь. Наверно, обогреватель воды не в порядке.

– Я его вчера вечером выключила. Сегодня мне нужна трезвая голова. Очень трезвая.

– Снова комитеты? Постарайся принять одного-двух пациентов. Это поможет тебе расслабиться.

– Я уезжаю в «Софию-Антиполис». Возможно, мы объединим наши базы данных.

– Значит, их компьютеры сольются в экстазе с нашими.

– Это веление времени.

Она поцеловала меня холодными губами, слизнула языком кусочек шоколада у меня изо рта. Когда от прикосновения ее рук к моей спине меня передернуло, она отступила назад.

– Пол? Что случилось?

– Ничего страшного. Стукнулся спиной о дверцу машины.

– Бедняга. Это годы дают о себе знать. Как-никак, скоро полтинник. Пора тебе, Пол, оставить свой «Гарвард».

Я сидел на веранде, разделяя остатки булочки с воробьем, который следовал за мной по саду. Сеньора Моралес прибиралась в гостиной, до прихода горничных осторожно стряхивая пепел с подушек канапе.

Я добрался до дома в полночь и обнаружил, что входная дверь открыта. В гостиной висел густой запах конопли и сигарет – микроклимат сродни атмосфере в кратере вулкана. На кофейных столиках, исписанных какими-то странными закорючками, и коврах лежал пепел. Сквозь завесу марихуаны я ощутил слабый запах Симоны Делаж – характерный феромон снежной королевы.

Джейн спала, надвинув на лоб маску с эмблемой «Сабены» ^{54} . Стараясь не разбудить жену, я вымыл руки в ванной, пинцетом для бровей выловил осколки стекла из своих ладоней. В зеркало я увидел, что Джейн легла на бок и разглядывает синяки у меня на спине. Это трудно было назвать пробуждением – она пребывала в состоянии заторможенности, в наркотическом ступоре; я бинтовал себе правую руку, а она пыталась сфокусировать на мне взгляд.

– Пол?.. Ты что там делаешь?

– Собираюсь спать. Я тебя разбудил?

– Не могу уснуть. Ужасно устала.

– Я тебе что-нибудь дам.

– Я уже… Помогает расслабиться. Твоя спина?..

Она снова погрузилась в забытье, надвинула на глаза маску. Я сел рядом, дождался, когда ее дыхание выровняется. Может, вызвать дежурную бригаду из клиники? Попытался прощупать ее пульс – и обнаружил свежий след иглы на сгибе левой руки.

К утру она пришла в себя – глубокий диаморфиновый сон освежил ее. Готовя ей кофе до прибытия сеньоры Моралес, я слушал радиостанцию «Ривьера ньюс» – не передадут ли сообщение о происшествии на Рю-Валентин. Как я и предполагал, о рейде виджиланте ^{55} в каннскую полицию так никто и не сообщил.

Боль в спине до конца не проходила, напоминая мне о дубинках, разбивших лобовое стекло фургона. Паскалю Цандеру и прочим «олимпийским» громовержцам насилие доставляло удовольствие. Просиживая целые дни в своих стеклянных дворцах, они с нетерпением ждали возможности проломить голову какому-нибудь сутенеру или трансвеститу, утверждая законы нового корпоративного пуританства.

Вот только судьба маленькой шлюшки, одиноко сидящей в побитом фургоне, никого не волновала. Да и мне самому еще не до конца были ясны собственные мотивы: я не знал, зачем преследовал маленькую Наташу от автомобильной парковки. Я думал о том, как она делает уверенный шаг в зловещую ночь, оставаясь при этом ребенком, которому для радости достаточно услышать звон монетки. Сидя за кухонным столиком, я вытащил из кармана мелочь – монетки, которые вызвали ее улыбку. «Эдем-Олимпия» была двигателем самообмана.

– Пол, Пенроуз приехал?

– Нет еще.

– Уже девять тридцать. Он должен отвезти меня в «Софию-Антиполис». Бог ты мой, меня обманул психиатр.

– Это удар по твоей профессиональной чести. Я сообщу о его неэтичном поведении в Медицинскую комиссию.

– Уайльдеру это понравится. Он ждет не дождется, когда его лишат права практиковать.

Джейн расхаживала в самом свежем своем нижнем белье, разглядывая костюмы и юбки, разложенные на кровати. Движения ее казались мне чуть неуклюжее обычного, но энтузиазм и энергия вернулись к ней, словно ее взбодрили мощным стимулятором. Восторгаясь ею, я был готов забыть наколовшуюся какой-то дряни молодую женщину, распростертую на подушках. Врачи, уверяла меня Джейн, часто пользуются успокоительными или стимулирующими средствами – это не опаснее, чем двойной джин или чашка кофе по-турецки. Она споткнулась о складку в ковре, и я поймал ее за руку:

– Джейн, может, тебе не стоит идти?

– Глупости. Это почему?

– Я вчера поздно вернулся – были проблемы с машиной. Кто к тебе приходил?

– Ален Делаж и Симона. Мы развлеклись – посмотрели один дрянненький порнофильм. Мне было никак не уснуть, и я приняла кое-что.

– Кажется, это тебе не на пользу? Прыгнула ты в самом деле неважно.

– Ну их в жопу, эти прыжки. Врач здесь я. – Джейн схватила меня за руки, ее негнущимся пальцам никак не удавалось справиться с повязкой на моей правой ладони. – Как прошел вчерашний день?

– Расследование еще немного продвинулось. Я ездил в Пор-ле-Галер и встречался с женами заложников.

– Наверно, это было нелегко. Они вели себя враждебно?

– Вовсе нет. Они знали Дэвида и симпатизировали ему. И до сих пор симпатизируют.

– Немного странно, правда? Ведь считается, что он убил их мужей. – Джейн содрогнулась при этой, мысли, потом протянула руку, чтобы разгладить мои брови, которые все еще топорщились после вчерашнего насилия. – Пора тебе плюнуть на всю эту историю.

– Почему? Я ведь почти ничего не узнал.

– Я об этом и говорю. Слишком уж ты погряз в этом. Все эти теории. Ты не расследуешь, а готовишь какое-то странное преступление. Похоже, у тебя вчера был трудный денек. Так что случилось?

– Я встретил Гальдера на Круазетт. Мы выпили за компанию пару рюмочек.

– Гальдера? – Джейн понюхала клинышек брюк своего костюма. – Он такой милый. Помогает мне парковать машину, и ошивается вокруг клиники, и так спокойно-спокойно смотрит. Он чего-то выжидает.

– Может, ты ему нравишься.

– Я нравлюсь всем мужчинам. Это ничего не значит. Дело совсем в другом…

– А он тебе нравится?

– Немного. Но он настолько выше всего этого. Он предложил мне почитать «Ночь нежна». Не смейся, Пол… много ли мужчин пытались улучшить мне настроение? – Она замолчала, услышав с улицы гудок автомобиля. – Уайльдер… Скажи ему, что я сама сяду за руль. Не хочется погибать в автокатастрофе с психиатром…

«Ягуар» опять был заблокирован – в проезде стояла спортивная японская машина, ее помятая дверь располагалась вызывающе близко к хромированному бамперу, контур которого вмятина повторяла, можно сказать, один в один. Но Уайльдер Пенроуз, казалось, был рад меня видеть. Он сиял, выкатывая с сиденья свое крупное тело. По его лицу словно бы расплывалось выражение удовольствия, подчиняя дружелюбию все большую и большую площадь. В шелковом костюме, широкоплечий, он напоминал отставного боксера, который, к собственному удивлению, трансформировал свои запасы агрессии во всепоглощающую добрую волю. Он приближался ко мне, держа кулаки у пояса, но его предплечья выделывали финты.

– Пол, вы целы? Я слышал, вы вчера вечером попали в неприятную историю. Какая-то полицейская акция на Рю-Валентин.

– Виджиланте. Цандер и его громилы из «Эдем-Олимпии».

– Они очень помогают нашей местной жандармерии, – Пенроуз, улыбнувшись, обнажил зубы, словно в рекламе зубной пасты. – Мне жаль, что вы там оказались. То, что я слышал, просто отвратительно.

– Так оно и было. Цандер и его ребята хорошо отдохнули.

– У Паскаля бывает тяжелая рука. Скажете, жестоко, – но хотя бы эту жестокость направляют на что-то социально полезное. Вот вы вышли из этой переделки и выглядите неплохо. Ничто так не укрепляет систему, как немного насилия. – Он посмотрел на верхнее окно – там Джейн кричала что-то сеньоре Моралес. – Джейн не на помощь зовет? Нам пора ехать.

– Ей нужно еще пять минут. Я разбудил ее ночью. – Потом я добавил: – У нее бессонница, и меня это немного беспокоит.

– Она принимает слишком много снотворного?

– Кое-что посильнее.

На лице Пенроуза появилось задумчивое выражение. Он положил мне руку на плечо:

– Вы, Пол, озабочены, как и любой муж. Но Джейн слишком умна, никакого вреда себе она не причинит. И потом, она испытывает собственные возможности. Если вы беспокоитесь, приходите ко мне.

– Приду. Да, не говорите ей про Рю-Валентин.

– Ни слова. – Продолжая сжимать мое плечо своей медвежьей лапой, Пенроуз удовлетворенно оглядел «ягуар», – Гальдер говорит, что сегодня возьмет вас на экскурсию по «Эдем-Олимпии».

– Ближе к вечеру. Полагаю, он проедет маршрутом смерти. Хочу восстановить события того дня.

– Но хоть патроны-то у вас будут холостые? – Смеясь собственной шутке, Пенроуз похлопал меня по спине. Наверно, Гальдер сказал ему о моих синяках. – Забудьте об этом, Пол. Вы заслуживаете поощрения. Вы – наш деревенский историк. У «Эдем-Олимпии» есть свое корпоративное прошлое, оно хранится на дисках и в годовых отчетах, но у нее нет истории. Двадцать восьмое мая – это наша Дили-Плаца ^{56} . Нравится вам или нет, но это вся наша история.

– Я постараюсь.

– Отлично. – Пенроуз понизил голос. – Кстати, а что вы делали на Рю-Валентин? Место, прямо скажем, для вас не очень подходящее.

– Точно. Я увидел у вокзала эту девочку с местными головорезами. Мне показалось, что-то здесь не так.

– Ясно. И вы, значит, пошли за нею?

– На Рю-Валентин. Тут-то я и понял, что она там делает.

– Ужасно. Что тут можно сказать? Для девочки это трагедия, но сексуальная патология – это такая мощная стимулирующая сила. Люди это знают и готовы опуститься в любую сточную канаву, если их это возбуждает.

– Русский, который напал на меня здесь, был при ней кем-то вроде попечителя или няньки. Он просил семь тысяч франков.

– Немало. Семьсот фунтов? Она, наверно, очень хорошенькая.

– Хорошенькая. В ней есть какое-то обаяние. Плюс более или менее абсолютная развращенность.

– Печально. – Пенроуз был само сочувствие. – Говорят, вы предлагали за нее деньги? Вранье, наверно?

– Предлагал. Я хотел увезти ее оттуда – в приют к монахиням в Ла-Боке. По крайней мере, мне казалось, что именно это я и хочу сделать.

– Вы не уверены?

– Не до конца. В этом трудно признаться.

– Я вас понимаю, Пол. – Пенроуз перешел на заговорщицкий шепот. – Чтобы признаться в этом, требуется мужество. Такие импульсы есть у всех нас. Они – то самое горючее топливо, что питает психику.

– Слишком уж горючее. Я мог обжечь не только пальцы.

– Да нет… – Пенроуз сложил ладонь рупором, приставил к моей щеке и заговорил едва слышным голосом, возникавшим, казалось, из окружающего нас воздуха. – Мы же говорим о мыслях, а не о поступках. Мы не поддаемся первому мимолетному капризу или импульсу. Но не замечать их – ошибка.

– А что, если…

– Вы чувствуете, как от мысли вас тянет к поступку? – Пенроуз свел свои огромные кулаки у меня перед носом. – Не упускайте случая. Платите цену. Откликайтесь на зов вашего истинного «я», хватайте все, что можете. «Эдем-Олимпия» вам поможет, Пол…

Машина набрала скорость, и я махнул рукой Джейн, но она уже размахивала перед лицом Пенроуза какими-то бумагами. Я подумал, что психиатр посматривает на меня в зеркало заднего вида. Он в своей игривой манере подстрекал меня, побуждал ступить на эскалатор возможностей, который появился у моих ног и пополз вверх.

И все же его слова звучали утешительно, и я уже меньше мучался тем, что пытался выкупить русскую девочку у ее хозяев. Если бы виджиланте не устроили вылазку на Рю-Валентин, я бы забрал ребенка с собой, и путешествие в Ла-Боку приобрело бы характер бессознательного похищения…

Глава 20
Большой вояж ^{57}

Разгадать мотивы Гальдера было труднее. Он появился вскоре после трех часов, когда я работал над корректурой журнала, присланной Чарльзом (это был акт милосердия, который позволял мне сохранять иллюзию, что я – все еще редактор). Пока я переодевался, Гальдер скептически разглядывал страницы; его любопытство вызвали фотографии самолетов. Потом он вышел к бассейну и со своим обычным угрюмым видом перекинул через него мячик.

– Готовы, мистер Синклер?

– Кажется. А почему нет?

– Да так. Сегодня вам решать.

Гальдер направился к своему «рейндж-роверу». И снова меня поразила мысль, как далек он от «Эдем-Олимпии». Его длинные пальцы, чувствительные, как у нейрохирурга, прикоснулись к кнопкам на панели управления, словно для того чтобы обновить в памяти образ бизнес-парка. Он напоминал мне опытного посольского чиновника в чужой стране, который не упускает имеющихся у него возможностей – недоступные для других входы в эксклюзивные отели, часы после закрытия в питейных клубах, где назначаются важные встречи.

С другой стороны, я подозревал, что он видит во мне наивного мужа, женатого на служащей среднего звена и запутавшегося в им же придуманном лабиринте двусторонних зеркал и сексуальных импульсов, которых он и сам-то толком не понимает. Интересно, как Алиса достопочтенного мистера Доджсона ужилась бы с «Эдем-Олимпией». Она бы, наверно, быстренько повзрослела и вышла замуж за пожилого немецкого банкира, а потом, устав от бесполезных косметических подтяжек, стала бы жить затворницей в особняке высоко над Суперканнами, страдая фобией к отражающим поверхностям. Гальдер мог бы стать ее шофером, но никогда – любовником. Уж слишком он разборчив, чуть что не по нем – и его чувственные ноздри начинают вздрагивать, и уж слишком он подозрителен, когда речь заходит о желаниях других людей. Я знал: он использует меня в своих целях, но догадывался, что, помимо своей воли, он питает ко мне какое-то подобие дружеских чувств.

– Мистер Синклер, вы уверены? Для вас это может быть потрясением. – Гальдер не торопился поворачивать ключ зажигания. – Вы были очень близки с Гринвудом.

– Я его почти не знал.

– Теперь вы его знаете гораздо лучше.

– Вы правы. Кстати, спасибо, что вмешались вчера вечером.

– Я рад, что там оказался. – Гальдер посмотрел на мою перевязанную руку. – То, с чем вы вчера столкнулись, называется «ратиссаж» [19]19
  Ratissage (фр.) – очистка, скобление.


[Закрыть]. Одна из специализаций боулинг-клуба.

– Они получали удовольствие. Ничто так не ублажает человека, как приступ старомодной нравственности.

– Это не имело никакого отношения к нравственности. – Гальдер мигнул фарами проезжающему автомобилю службы безопасности. – Всего лишь вечерняя разминка одной из наших групп самоусовершенствования.

– Так есть и другие? А что по этому поводу думает каннская полиция?

– Они не вмешиваются. Цандер и Делаж – важные шишки. Будьте осторожны, мистер Синклер.

– Мне грозит опасность?

– Пока еще нет. Будет время – я вас предупрежу.

– Спасибо. Я задаю слишком много вопросов?

– О смерти Гринвуда? Кто может возражать против правды?

– Многие. В особенности, если не все убийства – дело рук Гринвуда.

– Вы думаете – не все?

– Трудно сказать. – Я смотрел, как Гальдер заводит двигатель, и ждал, что он вот-вот тронется с места. Но он, казалось, не торопился. – Я думаю, Гринвуд, вероятно, убил Башле и Доминику Серру – старомодное убийство на почве ревности. Но вот что касается других… Здесь существует корпоративное соперничество, которое подпитывают миллиарды долларов. Одна из партий решает воспользоваться случаем и свести старые счеты. Истинной целью был Шарбонно, председатель холдинговой компании, а еще Робер Фонтен. Других убили для отвода глаз. Профессор Берту, главный фармаколог, и Вадим, менеджер из телецентра, – они третьестепенные персоны, но их устранение создает иллюзию случайных убийств. Помешавшийся английский доктор пристрелил свою любовницу и ее дружка. Его несколько месяцев сжигала ревность, он тренировался в стрельбе, дожидаясь момента, когда застанет их обоих в постели. И вот он бродит здесь с дымящейся винтовкой, он обезумел от крови. Идеальная возможность, чтобы переставить фигуры на шахматной доске. Раздается еще несколько выстрелов, и настоящие убийцы скрываются в Зазеркалье.

– Значит, Гринвуд был козлом отпущения, как Ли Харви Освальд?

– Вполне возможно. Почему местная система безопасности так долго бездействовала? Да потому, что тайная группка очень важных персон разговаривала по своим мобильным телефонам. Пока они выбирали мишени, время остановилось.

– А Гринвуд? Он что делает, пока происходят все эти согласования?

– Сидит у себя кабинете и с недоумением смотрит на свои окровавленные руки. А может, он так и не выходил из дома Башле. Лег рядом со своей мертвой любовницей и вышиб себе мозги следующей пулей. Заговорщикам это дало огромную фору. В течение часа они могли убивать кого угодно, а виноватым оказывался Гринвуд. Все части этой головоломки прекрасно складываются в единое целое.

– Нет. Вовсе не складываются. – Гальдер принялся массировать своими тонкими руками впалые щеки. – Вы преувеличиваете достоинства Гринвуда. Он мне нравился, он помог мне получить эту работу, но… Допустим, что эти убийства совершил Гринвуд, и посмотрим, куда это нас приведет.

– Я не против. – Я вытащил из кармана распечатку репортажа «Ривьера ньюс» и дождался, пока Гальдер задним ходом выйдет на центральный проезд. По тому, как неловко он переключил передачу, было видно, что он взволнован не меньше меня. – Все началось на телецентре, где Гринвуд вроде бы захватил заложников.

– Так. – Гальдер остановился у бордюра и вперился в мертвую муху, растекшуюся по лобовому стеклу янтарной лужицей. Когда он заговорил, голос его был ровен и хорошо срежиссирован. – Камера наблюдения на парковке зафиксировала его в без двух минут семь утра. Пленка потеряна, но дежурные охранники говорят, что он беседовал с неизвестным мужчиной. Возможно, с одним из шоферов. Мы предполагаем, что Гринвуд, угрожая убийством, заставил того сесть в машину. Когда машина отъехала, все три заложника, вероятно, находились в ней. Вы согласны, мистер Синклер?

– Если вы верите этим россказням о «потерянной» пленке. Я не думаю, что они были заложниками, и, уж конечно, он их не убивал. Они приехали туда, чтобы каким-то образом помочь ему. Башле, вероятно, подозревал, что что-то затевается, и приглядывал за Гринвудом. Шоферы, может быть, принесли винтовку и собирались вывезти Гринвуда в Италию. Все остальные версии просто ни в какие ворота. Зачем ему вообще были нужны заложники? Почему уж он тогда не убил их сразу?

– Кто знает? Может быть, он страдал от одиночества. – Гальдер поднял руку, предупреждая мое возражение. – Именно так. Ему предстоял долгий день. Он уже был на ногах три или четыре часа, если только вообще ложился. Он чистил оружие, проверял пачки с патронами. Он только сейчас понял, чем могут быть чреваты следующие несколько часов. Он проезжает мимо телецентра и видит на парковке шоферов и инженера. Он шапочно знаком с ними и чувствует, что они его поймут.

– Это возможно. Но…

– Как бы то ни было, но с тремя заложниками у него прикрыты тылы. Он может долго торговаться, если дела пойдут не так, как задумано. Поэтому он и загоняет их в машину.

– Вот уж победа так победа, – вставил я. – Вести машину и держать под прицелом троих заложников.

– Машину мог вести и кто-нибудь из шоферов. Они знали Гринвуда и видели, что он совсем не в себе, вот и решили не дразнить гусей. – Гальдер указал на поднятую дверь гаража. – Гринвуд привозит их сюда и связывает. Времени – примерно семь двадцать, и у него есть пять минут, чтобы добраться до дома Башле. Это в четырехстах ярдах отсюда, и там – цель номер один. И вот он отправляется за своей первой жертвой…

Гальдер перевел дыхание и надавил педаль газа. Мы проехали под платанами, миновали группку садившихся в свой автобус уборщиц-португалок. Они проводили дни, натирая сверкавшие, как зеркала, паркетные полы, полируя изгаженные столешницы, чтобы не осталось ни одного белого кристаллика, вытаскивая презервативы, застрявшие в сифонах унитазов, обследуя каждый уголок, кроме закоулков фантазий своих нанимателей.

Замечают ли убийцы, что происходит в мире вокруг них? Я попытался представить себе Ли Харви Освальда на пути в книгохранилище на Дили-Плаца в то утро, когда он убил Кеннеди. Заметил ли он веревку с бельем, сушившимся после ночной стирки в одном из дворов, свежую вмятину на «бьюике» по соседству, мальчишку-разносчика газет с забинтованной коленкой? Наверно, окружающий мир стучался в его виски, громко требовал, чтобы его впустили. Но Освальд нацепил шоры и ничего не хотел видеть, приподняв их лишь на те несколько секунд, когда президентский «линкольн» появился в объективе камеры Запрудера – и в объективе истории.

Слышал ли Гринвуд этот гомон окружающего мира? Видел ли он на здании «Мерк» устремленные в небо тарелки спутниковых антенн, внимающие ценам на токийской фондовой бирже и фьючерсам на чикагскую свинину? Офисные здания, отливающие серовато-красноватым цветом, и нехоженые лесные тропинки, вероятно, казались декорациями фильма, и оставалось дождаться начальных титров.

– Еще – три минуты двадцать секунд… – Гальдер глянул на часы. – У него было уже слишком мало времени, чтобы передумать.

Мы въехали на небольшой пригорок, а потом накатом спустились вниз, и Гальдер затормозил за пикапом, загруженным оборудованием для обслуживания бассейнов.

– Где мы? – спросил я. – Здесь где-то живет Уайльдер Пенроуз.

– Это дом Башле. – Гальдер указал на трехэтажную виллу с мансардой на крыше, выложенной ядовито-зеленой черепицей. Две телекамеры сторожили вход у высоких кованых ворот. – Теперь здесь живут доктор и миссис Осима из корпорации «Фуджи».

– Скромненько. Настоящая крепость. – Я подумал о том, как Гринвуд, остановив машину и положив на колени винтовку, смотрит на этот дом смерти. – Удивительно – как он смог туда проникнуть. Вломился через окно?

– Нигде никаких следов. Но люди теряют бдительность, оставляют открытыми двери, забывают включить сигнализацию.

– Башле возглавлял службу безопасности. И тем не менее Гринвуд подошел к парадной двери и позвонил. Где они были убиты?

– В спальне Башле на втором этаже.

Я взглянул на безукоризненно выровненную гальку, почти услышал шаги Гринвуда, приближающегося к дому с винтовкой в руке, – и сложил распечатку репортажа «Ривьера ньюс», поняв, что этот текст более не отвечает реалиям места преступления. Окошко наверху отворилось, и за ним показалось лицо японки средних лет; маска из белого крема делала ее похожей на гейшу. Когда окна закрыты, чтобы кондиционер не работал впустую, отрывистые звуки выстрелов почти не слышны снаружи.

– Миссис Осима… Не думаю, чтобы благовоспитанная японка устроила нам экскурсию по своей спальне.

– Сомневаюсь. – Гальдер вытащил с полочки для инструментов большой конверт из оберточной бумаги. Он вытряхнул оттуда три черно-белые фотографии. – Это поможет вам почувствовать атмосферу.

Я опустил козырек, чтобы солнце не било в глаза. На первом снимке, сделанном полицейским фотографом, поперек двуспальной кровати спиной к подушкам лежал мужчина. На подбородке виднелась отросшая за ночь щетина, красивое лицо было обезображено кровью, текшей из носа и изо рта. Это был Ги Башле, прежний шеф службы безопасности «Эдем-Олимпии», чье лицо я в последний раз видел на групповом портрете в ла-бокском приюте.

Два пулевых отверстия бросились мне в глаза сразу – в его грудине и под левым соском. Крови из этих ран пролилось немного, но вот из третьей пулевой раны – на правом бедре – натекла целая лужица, словно черной накидкой укрывшая его ноги.

Я решил, что Гринвуд стрелял в Башле из проема двери и сначала попал ему в бедро. Кровь хлынула из бедренной артерии жертвы, и тогда Гринвуд, прицелившись получше, произвел два выстрела в грудь.

На второй фотографии была почти голая женщина – она распростерлась у кровати на выложенном плиткой полу. Лежала она лицом вверх, одна ее рука была прижата к дубовому резному изножью кровати, другая – поднята к лицу, словно она пыталась отразить ею новые пули. Рот у нее был открыт, и между верхних зубов зияло черное отверстие, из которого на пол выпал зубной протез. Ее бледная кожа была испещрена какими-то черными точками, но лицо выглядело вполне типичным для неглупой, образованной француженки.