Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– Нормальное явление. Называется «вечер».

Франсес подтолкнула меня к табуретам у стойки.

Я был рад ее видеть и с удовольствием смотрел, как она роется в своей сумочке в поисках сигарет и зажигалки. Мне нравились ее шутки-каламбуры, ее внезапные сомнения в себе, когда она обвивала меня руками и ни за что не хотела отпускать из своей постели. Она все еще пыталась настроить меня против «Эдем-Олимпии», но одобряла мое участие в «ратиссажах», иногда сообщая о том, какой особняк может быть намечен к разграблению. За это она попросила меня представить ее кое-каким пилотам из аэропорта Канны-Манделье – обаятельной компании французских, американских и южноафриканских летчиков, которые таскали на своих «цесснах» рекламные вымпелы над Лазурным берегом и ходили пропустить по рюмке в тайский ресторан в Ле-Напуле. Она подрядила одного из французов сфотографировать с высоты долину Вар около технопарка «София-Антиполис», вроде бы для составления обзора имеющейся там недвижимости, а позже я видел его летную куртку в ее квартире. Но анестетическое средство Джейн заглушило и эту боль…

Я поцеловал жемчужную помаду ее губ, но ее отвлекал шум на Круазетт. Она придавила сигарету, превратив ее во влажную кашицу, и отодвинула от себя мартини.

– Жуткий шум, – пожаловалась она. – Давай найдем что-нибудь поспокойнее.

– Кинофестиваль – народ развлекается на всю катушку.

– Ужасно, правда? Тут запросто могут сшибить с ног самые старые в мире хулиганы.

– Франсес… – Я прижал ее руку к стойке бара. – Что с тобой? Ты дрожишь, как заяц.

Она заглянула в зеркальце своей пудреницы, изучая взглядом ресторан у себя за спиной.

– Мне кажется, за мной следят.

– Меня это не удивляет. Ты похожа на кинозвезду.

– Я серьезно. Поэтому-то меня и было не застать. Когда я выхожу из офиса, за мной кто-то наблюдает. Я уверена – это один из охранников Цандера.

– И что он делает?

– Ничего. Сидит в припаркованной машине около того места, где убили Дэвида.

– Может, он устроил там демонстрацию протеста?

– Пол, я серьезно.

– Он работает, Франсес. Ты – важная шишка в отделе управления имуществом. Ты им помогаешь организовывать… развлекательную сторону дела.

– Хорошенький эвфемизм. Запиши его. – Она нахмурилась, глядя на оливку в мартини, словно это был «жучок». – По крайней мере, мне это занятие не по душе. А ты готов принять все.

– Это неправда. Я жду, когда Пенроуз перейдет все допустимые границы. Когда этот гнойник лопнет, полиции, хочешь не хочешь, придется действовать. Я ненавижу эти расизм и насилие, но «ратиссаж» – это взрослая версия игры «позвони в дверь и беги».

– Очень мягко сказано для человека, который сам увяз в этом по уши. Я рада, что в мою дверь никто не звонит. – Она усмехнулась, пытаясь вернуть себе уверенность, а потом уставилась на меня, как захудалый боксерский менеджер, наставляющий одного из своих бойцов. – Ты под влиянием Уайльдера Пенроуза, я же вижу. Ты задумывался, куда это может привести? Куда он тебя тащит?

– Франсес, меня это никуда не может привести. Прекрати работать на них. Подай заявление на перевод. Кстати, наверно, это ты выбирала арабскую яхту, что они подожгли.

– Мерзость. Плавучий бордель. Я там побывала – она вся залита спермой. – Франсес ожила, в ее глазах чуть ли не засверкали искорки того пожара. – Нужно бы было и тебе поучаствовать, Пол. Тебе бы понравилось отлупить какого-нибудь богатого араба.

– Сомневаюсь. – Чтобы она успокоилась, я отобрал у нее сигареты, потом, понизив голос, сказал: – Ты с нашей самой первой встречи пыталась меня использовать. Почему?

– Кто знает? Месть, злость, зависть – изобрети какой-нибудь новый смертный грех. Нам он остро необходим. – Она придвинулась ко мне поплотнее и вытащила сигарету из пачки в моей руке. Словно невзначай сказала: – На сегодняшний вечер запланирована еще одна акция. Крупная.

– Звонки в дверь?

– Кое-что посерьезнее. Они взяли напрокат машины и карету скорой помощи. Из-за фестиваля пришлось обращаться за этим в Марсель и Дижон.

– Путь неблизкий. Откуда ты знаешь?

– Я заказывала обратные билеты на самолет для водителей. Если там есть скорая помощь, значит, будут раненые. Я думаю, они собираются кого-то убить.

– Вряд ли. Кого?

– Трудно сказать. – Она принялась разглядывать себя в зеркале за стойкой бара. – Может, меня. Или тебя. Вообще-то уж скорее тебя.

– Взяли напрокат машину и скорую? Заказали обратные билеты в Дижон?

– А почему нет? Им, наверно, надоело, что ты всюду суешь нос. Ничего такого о Дэвиде, что не было бы известно и им, ты не узнал. Ты принадлежишь «Эдем-Олимпии» не больше, чем эти уличные торговцы-африканцы, которым там всегда достается. Твоя жена практически живет с одной из главных местных шишек.

– Это неправда.

– Нет? Ну, извини. Не хотела тебя задеть за живое. – Она мечтательно улыбнулась, как умный ребенок, а потом схватила свою сумочку. – Меня от этого бара с души воротит. Давай смотаемся отсюда на какой-нибудь здоровый, жизнеутверждающий порнофильм…

Мы неторопливо фланировали по Круазетт; то и дело нам приходилось сторониться, чтобы нас не затоптали группки преследователей лимузинов, координировавшие охоту на знаменитостей по мобильным телефонам. Я думал о специальной акции, о которой сказала Франсес. Но я был слишком уж легкой добычей: калека, чья жена – одна из ключевых фигур в клинике, экс-пилот, с трудом выжимающий педаль сцепления своего старенького «ягуара».

Но угроза, как того и хотела Франсес, задела меня. Эта женщина постоянно играла моими эмоциями и привязанностями, искусно вплетая их в ткань собственных страхов. Лежа рядом со мной на постели в Марина-Бе-дез-Анж в объятиях безбрежной искривленной ночи, она посматривала, как я ласкаю ее бедра и стыжусь переполняющего меня чувства к ней. Она никогда не понимала тайной логики «Эдем-Олимпии» и все еще думала, будто старшие управленцы бизнес-парка идут на поводу у своей подспудной жажды убийства и насилия.

– Пол? – Когда я прекратил разглядывать машины на Круазетт, она вцепилась в мою руку. – Ты что-то увидел?

Я показал на центральную полосу, где росли пальмы, огороженные для защиты от мастеров граффити. На островке травы стоял плотный человек с рыжеватыми волосами и носом пьяницы и посматривал на толпу.

– Редактор «Ривьера ньюс»… – Франсес повернулась. – Это он?..

– Мелдрам. Хочешь с ним поговорить?

– Нет. Он за нами наблюдает. Он знает, сегодня должно что-то случиться.

– Так оно и есть. И ты в самом центре событий. – Австралиец записал что-то в свой блокнот. – Ведь он журналист. Ищет чего-нибудь жареного.

– Уйдем прочь. Давай сюда – куда угодно… – Она потащила меня вверх по лестнице, и я чувствовал, как ее бьет дрожь. В здании сдавались квартиры в краткосрочную аренду – снимали их маленькие независимые продюсеры, и на каждом балконе висело полотнище, рекламирующее последний фильм компании.

– «Когда учитель смеет»… «Убийцы школьниц»… – прочел я вслух. – Манила, Пукет, Тайвань. Мелдрам о них говорит: весь штат – один человек, мальчишка и собака.

– Мужчина держит камеру, а мальчишка… Пол, тебе это и в самом деле интересно? – Франсес уже успокоилась и теперь ждала моего ответа. – Это все есть на видео. Ты сидишь на кровати и выбираешь один из шести телеканалов.

– Групповой секс, ослы, водный спорт? Смесь Крафта-Эбинга ^{74} и «Видео-восемь»?

– Прошу тебя… Здесь не Сурбитон или Мейда-Вейл. Все очень пристойно – пожилые мужчины с брюшком вполне нормальным способом сношаются с четырнадцатилетними девочками. Бога ради, никаких тебе извращений. – Она взяла меня за руку, как любезный гид – туриста. – «Cahiers du Cinéma» [29]29
  «Кинематографический журнал» (фр.)


[Закрыть]утверждает, что истинное будущее кинематографа – порнофильмы.

– В таком случае…

Мы вошли в вестибюль здания. За стеклянными дверями располагалась приемная, напоминавшая регистрационную стойку на конференции педиатров. Две средних лет азиатки с физиономиями отставных крупье сидели за покрытым байковой скатертью столом перед пультом с номерами комнат и логотипами фирм. На столе стопкой лежали брошюрки и рекламные листовки с изображением хорошо ухоженных и улыбающихся детей, едва достигших поры созревания, словно иллюстрации к семинару по краснухе или коклюшу.

– Франсес, постой.

– Что такое? Тебе не нравится выбор?

– Это не для меня.

– Откуда ты знаешь? Ты уверен?

– Абсолютно. Ты меня с самой первой встречи принимаешь не за того.

– Пожалуй. – Казалось, она почувствовала облегчение, но тут же невзначай добавила: – Дэвиду здесь нравилось.

– Гринвуду? Меня это удивляет.

– Это было что-то. Колоссальная шутка. Ему было любопытно – можно сказать, он сам работал на том же поприще.

– Это шутка? – Я посмотрел на азиаток. Одна из них пыталась улыбнуться, и на месте ее рта появилась какая-то странная щель – нора, ведущая в ад.

Я вышел на Круазетт в безопасность телевизионных огней. Рядом остановился лимузин с вымпелами «Эдем-Олимпии» – его дальнейшее продвижение застопорила толпа, которая вдруг выплеснулась на мостовую, словно волна, бьющаяся между причалами тропической гавани. Я отчетливо увидел Джейн на заднем сиденье между Аленом и Симоной Делаж. Все – в вечернем платье, на плечах у Джейн норковый палантин Пенроуза. Она смотрела в сторону моря, словно забыв о фестивале и погрузившись в собственные мысли о модемной сети и массовом медицинском тестировании. Она казалась усталой, но из-за этого еще более красивой, а я гордился ею и радовался, что я – ее муж, несмотря на все то, что сделала с нами «Эдем-Олимпия».

На откидном сиденье расположился Паскаль Цандер, не сводивший глаз с декольте Джейн. Он был пьян и вел себя нахально; грубовато жестикулируя, он говорил что-то Алену, которому, кажется, изрядно надоел. Симона держала Джейн за руку и, стараясь отвлечь ее от Цандера, комментировала ей на ухо поведение толпы.

Когда машина застряла в пробке, Ален что-то сказал шоферу. Передняя пассажирская дверь открылась, и из машины вышел Гальдер, одетый в изысканный смокинг с черным кушаком; на его манжетах поблескивали золотые запонки. Он заметил меня на ступеньках здания, скользнул взглядом по названиям фильмов на полотнищах, свешивающихся с балконов, и, чуть помедлив, взметнул в ночной воздух ладони, как будто обескураженный моим кинематографическим выбором на этот вечер.

– Пол, кто это был? – Франсес махнула вслед тронувшемуся лимузину. – Кажется, Гальдер…

– Джейн с Делажами и Паскалем Цандером. У нее был такой счастливый вид.

– Отлично, на просмотре никто не умер от скуки. Они едут на вечеринку на виллу Гримальди.

– Цандер, кажется, пьян. Слишком пьян для шефа службы безопасности.

– Кое у кого он вызывает беспокойство. Поговаривают, что его сменят. Пожалей меня, Пол. Мне нужно будет разговаривать с ним на вечеринке. Этим блудливым рукам самое место там, на крыше «Нога Хилтон», у самурая…

Я провожал взглядом удаляющиеся габаритные огни лимузина, и на какое-то мгновение мне показалось, будто Джейн оглянулась и посмотрела на меня.

– Вилла Гримальди? Я поеду с тобой.

– А приглашение у тебя есть?

– Я протараню ворота.

– Ты не видел тех ворот. – Она мрачным взглядом скользнула по моей грязной рубашке и кожаным сандалиям. – Я тебя могу туда провести, но без вечернего костюма нельзя.

– Они решат, что я – один из охранников.

– Все охранники одеты, как Кэри Грант ^{75} . – Она размышляла, как найти выход из этого тряпичного тупика, чтобы я смог сыграть свою роль в ее сценарии. – Мы вернемся в Марина-Бе-дез-Анж. Там есть старый смокинг Дэвида. Думаю, тебе позволительно его позаимствовать.

– Старый смокинг Дэвида?.. – Я взял ее под руку. – Да, я бы его надел. У меня предчувствие, что он будет мне впору…

Глава 32
Смокинг мертвеца

Марина-Бе-дез-Анж укуталась в ночь, а искривленные фасады башен стали вместилищем еще большей тьмы – сновидений, мечтаний и секонала ^{76} . Мы направились в Антиб по шоссе «эр-эн-семь» – слева от нас лежали пляжи Вильнев-Лубе. На волнах лавировал серфер, за ним наблюдали его жена и сын-подросток, расположившиеся возле автомобиля на галечном склоне. Парус, поймав переменчивый ветер, казалось, исчезал на несколько секунд, потом появлялся опять, словно возникал из какого-то разлома в пространстве – времени.

Морщась при мысли о предстоящей вечеринке на вилле Гримальди, Франсес наклонялась к баранке БМВ, следуя лучам фар, которые высвечивали крутые подъемы и спуски. Я откинулся на спинку пассажирского сиденья, и ночной воздух накатывал на меня стремительной волной, выдувая из смокинга остатки запахов Гринвуда.

Смокинг мертвеца оказался мне маловат – когда я его надел, швы под мышками затрещали. Франсес вытащила его из гардероба в своей спальне и прижала к плечам, не желая с ним расставаться. Она села на кровать и смотрела, как я разглаживаю помятые лацканы. Ткань впитала в себя запахи ушедших времен; воспоминания об обедах медицинского общества в Лондоне, дыме сигары и давно забытом лосьоне после бритья сочились из-под поношенной шелковой подкладки.

Но мне было на удивление удобно в докторских обносках. Я разглядывал себя в зеркале гардероба и чувствовал, что стал Гринвудом и уже начал играть его роль. Франсес смотрела на меня чуть ли не с благоговением: ей казалось, что в моей шкуре бывший любовник вернулся в ее спальню.

Я надел одну из ее спортивных белых рубашек и черный галстук из креповой шляпной ленты – и в конце концов был признан годным. Мы уже выходили из квартиры, когда я вспомнил про свои кожаные сандалии.

– Господи, Франсес! А мои ноги?!

– Ну? У тебя их две.

– Посмотри – пальцы словно клешни омара.

– Там будет полно народу. На них никто не обратит внимания. – Франсес бросила взгляд на пальцы моих ног. – Они у тебя приспособлены для хватания. Это наследственное?

Совершенно случайно у нее оказалась пара черных эспадрилий ^{77} , которые мне пришлось подогнуть, чтобы они приняли нужную форму. В лифте, спускавшемся в подземный гараж, Франсес прикасалась к смокингу, пытаясь успокоить взволновавшегося призрака. Несколько секунд на ее лице было такое выражение, будто она видела меня в первый раз.

Мои собственные воспоминания о Гринвуде были не столь сильны. Ядерная доза болеутоляющего, которую я ввел себе в туалете, погрузила меня в приятную апатию. Пусть мир сам решает свои дела и разбирается с рехнувшимся доктором. Когда мы, миновав гавань и скромный многоквартирный дом, где провел свои последние годы Грэм Грин, добрались до Антиба, я подумал о двух азиатках, которые, будто фурии, сидели за этим столиком с байковой скатертью и охраняли свою уродливую пристройку к кинофестивалю, пока Гринвуд как по кругам ада бродил по этим видеоужасам.

Мы долго простояли под красным сигналом светофора у автобусного вокзала в Гольф-Жуане. Франсес одобрительно улыбнулась в натриевом сиянии фонарей:

– Отлично выглядишь, Пол. Даже собственная жена, чем черт не шутит, от тебя забалдеет.

– Я теперь сплю в детской. Она такая солнечная и веселенькая. Я словно вернулся в младенчество – меня охраняют Бабар, Тинтин и медвежонок Руперт…

– Очень миленькие. Это я помогла Дэвиду их расклеить.

– Зачем? Он же не был женат. Странная штука для холостяка.

– К нему приезжали друзья из Лондона.

– А девочки из приюта в Ла-Боке – они бывали у него в доме?

– Со своими дядюшками – время от времени…

– Арабские рабочие-эмигранты? В это трудно поверить. – По ровно вымощенной дороге, петлявшей между роскошными виллами, которые светились, словно призраки, в огне фейерверков, мы взбирались на вершины Суперканн. – Что за глупая идея с Алисой – давать такую мудреную книжку девочкам-подросткам. Он был Британский Совет в одном лице, и проку от него было не больше. Для этих крутых девчонок книжки про Алису все равно что китайская грамота.

– Так зачем ему это было нужно? Давай, Пол, напрягись… Явно же думаешь о преподобном Доджсоне и других его интересах ^{78} .

– Мне это и в самом деле приходило в голову.

Мы добрались до виллы Гримальди и у ворот попали в натуральную пробку. В темноте важные гости, сидевшие в своих лимузинах, казались отпрысками свергнутых королевских династий. Охранники в формах «Эдем-Олимпии» взяли у Франсес приглашение и указали путь на дорожку, где она вверила свой БМВ целому отряду сверхуслужливых парковщиков.

Три выложенные мрамором террасы (нижняя – с бассейном) выходили на лужайку, спускавшуюся к заливу Ле-Напуль. Под нами лежали Канны – средоточие света; Круазетт спускалась к морю – словно огромный поток лавы, скатившись с горы, поджег кромку воды. Дворец фестивалей напоминал вторичную кальдеру, а вращающийся стробоскоп на его крыше выплескивал на Вье-Пор красочный фонтан.

Мы с Франсес двинулись вперед, ослепляемые вспышками неестественного цвета фейерверков. На террасы набилось пять сотен гостей, некоторые танцевали под африканскую музыку, другие угощались шампанским и канапе. На вечеринке царила атмосфера вымученного приятельства, иллюзия веселья, которая казалась частью сложного социального эксперимента.

На нижней террасе расположились наименее важные гости – начальники местных полицейских отделений, магистраты и ведущие муниципальные чиновники. Они и их ухоженные жены стояли, повернувшись спиной к Круазетт, и мрачно взирали на артистов, режиссеров и прокатчиков, расположившихся на средней террасе. Никого из артистов я не узнал – это были честолюбивые дебютанты, еще готовые брататься с публикой, но уже проявляющие нервную кокетливость знаменитостей, вынужденных мириться с тем, что никто их не узнает и не видел их внеконкурсных фильмов. Они же в свою очередь ревниво наблюдали за верхней террасой. Там находилась элита продюсеров, банкиров и инвесторов, которым приходилось сносить этот шум – коллективный гул неразборчивых голосов. Каннский кинофестиваль, как и фестиваль Американской киноакадемии в Лос-Анджелесе, мгновенно породнил их с заблуждением, будто кино и деньги – вещи между собой никак не связанные.

– Ну, гости-то здесь, – прокричал я на ухо Франсес. – А где хозяева?

– Эта вечеринка из разряда тех, на которых не бывает хозяев. – Франсес провела рукой по моему смокингу. – Мне пора работать, Пол. Надеюсь, ты найдешь Джейн. Если нет – можешь отвезти меня домой…

Она нырнула в толпу, и сразу же за ней потянулась свита похотливых ухажеров. Сориентировавшись, я понял, что она старается избежать куда как более серьезного обожателя, видевшего ее прибытие. С верхней террасы по ступенькам неуверенно спускался Паскаль Цандер, которого поддерживал вездесущий Гальдер с рацией в руке. На шефе службы безопасности был смокинг и галстук, но вид у него был растрепанный – одеваться ему явно пришлось в спешке. Он обильно потел и озирался, как водевильный актер, который, появившись через люк, вдруг понял, что оказался не на той сцене.

– Гальдер, – я поймал его за руку. – Джейн здесь?

– Мистер Синклер?.. – Удивленный Гальдер скользнул взглядом по моему смокингу, отметил потертые швы и английский покрой. Он заглянул мне в лицо, решив, что я неубедительно пытаюсь выдать себя за кого-то другого.

– Гальдер, моя жена?..

– Доктор Джейн? Она появилась два часа назад. Я думаю, она уже уехала домой.

– Она что, устала?

– Возможно. Фильм был длинный. – Гальдер отвечал уклончиво. – Ей нужно было… отдохнуть.

– Но она не заболела?

– Я не врач, мистер Синклер. Она была в порядке.

Мне на плечо опустилась тяжелая рука.

– Конечно, она в порядке. – Паскаль Цандер качнулся в нашу сторону и столкнулся с Гальдером. Потом выровнялся и прислонился ко мне, словно дирижабль – к причальной мачте. – Я видел ее пять минут назад.

– На вилле Гримальди? Отлично.

– Для меня не отлично. – Цандер покорно пожал плечами. – Найдите ее, мистер Синклер. Она хороший врач.

– Знаю.

– Знаете? – Цандер смерил меня косоватым взглядом, заинтересовавшись моим смокингом. – Да, вы – муж. Я ей звоню каждый день. Мы говорим о моем здоровье.

– У вас что-то не так?

– Все не так. Но не с моим здоровьем. Я наблюдаюсь у Джейн, мистер Синклер. Она берет у меня анализы мочи, изучает мою кровь, заглядывает мне во всякие интимные места.

– Она человек очень дотошный.

– Она очень серьезная женщина. – Цандер прислонился ко мне и грубо прошептал в самое ухо: – Как мужчина может жить с серьезной женщиной? У нее не хватает одного – постельного воспитания.

Он сжал мое плечо свое крупной рукой, потом, обретя равновесие, вдохнул ночной воздух. Ему все надоело, и он был пьян, но не так сильно, как делал вид, а еще он чувствовал, что Гальдер наблюдает за ним, как собака-охранник на поводке у нового хозяина. Как ни ловок он был, меня удивляло, что этого упитанного пляжного Берию назначили исполняющим обязанности шефа службы безопасности. Его сила заключалась в тактической нахрапистости.

– У людей в «Эдем-Олимпии» слишком много игрушек, – доверительно сообщил он и, взяв меня под руку, подвел к краю террасы, где оркестр и фейерверк производили не так много шума. Компания жен полицейских начальников принялась раскачиваться под музыку, пританцовывая вокруг своих снисходительных мужей; Цандер сделал брезгливый жест в их сторону. – Мне приходится быть их нянькой, их nounou, которая зовет их домой из садика. Мне приходится вытирать им сопли. А если попка грязная – то и попку. А они меня за это не любят.

– Вы знаете, где они прячут свои игрушки?

– Они слишком маленькие, чтобы играть в опасные игрушки. Уайльдер Пенроуз превращает их в детей. Это глупо, мистер Синклер. Если бы кто-нибудь отправился в Токио или Нью-Йорк и рассказал, в какие игрушки здесь играют… что бы они об этом подумали?

– Полагаю, они бы заинтересовались.

– Добрые имена их компаний… «Ниссан», «Кемикал Бэнк», «Ханивелл», «Дюпон». Они бы дорого заплатили, чтобы сохранить свои добрые имена. – Цандер показал на группку стоящих поблизости магистратов, по-судейски хранивших молчание, пока официант наполнял их бокалы шампанским. – Мы должны предоставить преступления профессионалам. Они счастливы работать на нас, но психиатрам они не верят. Психиатрия – для детей, которые писаются в кроватку…

– Поговорите с Пенроузом. Ему будет интересно это услышать.

– У него политические амбиции. В душе он – Бонапарт. Он считает, что теперь все – психология. Но его собственная психология… он никак не решится приступить к настоящей проблеме – собственной психологии. – Цандер, словно заинтересовавшись выделкой шва, помял пальцами лацкан моего смокинга. – Вы неплохо поработали, мистер Синклер. Столько всего узнали о вашем друге. Этот трагический английский доктор…

– Вы почти все и так знали.

– Я пытался вам помочь. Разве Гальдер не был полезен?

– Как и всегда. Он бы мог возглавить туристическое бюро. В последнем действии он отвел себе ведущую роль.

– Я об этом слышал. Он очень честолюбив – хочет занять мое место. – Он махнул Гальдеру, который наблюдал за ним с другой стороны бассейна. – Милый парнишка. Думает, что он – немец, так же как я думаю, что я – француз. Мы оба ошибаемся, но моя ошибка побольше. Он для французов nègre, а я – араб. – Он скользнул мрачным взглядом по собравшимся, потом взял себя в руки; он прекрасно осознавал собственную порочность, и это придавало ему уверенность. – Мы можем быть полезны друг для друга, мистер Синклер. Теперь, когда вы работаете на меня…

– Я на вас работаю?

– Естественно. Загляните ко мне, я вам расскажу кое-что о докторе Гринвуде. А может, и о ваших соседях…

Он, покачиваясь, пошел прочь сквозь толпу гостей, любезный и хитрый, таким он мне почти нравился.

За шефом службы безопасности наблюдали не только мы с Гальдером. На балконе третьего этажа виллы Гримальди, оглядывая собравшуюся на верхней террасе публику и поправляя запонки своей рубашки, стоял Ален Делаж. Рядом с ним был Оливье Детивель, пожилой банкир, сменивший убитого Шарбонно на посту председателя совета директоров холдинговой компании «Эдем-Олимпия». Они оба наблюдали за перемещениями Цандера, который продирался сквозь толпу, обнимая каждую улыбнувшуюся ему женщину. Детивель поговорил с кем-то по мобильному телефону, а потом вместе с Делажем удалился в дом. Несмотря на заверения Гальдера, я был уверен, что Джейн где-то рядом – на вилле Гримальди, как сказал Цандер.

Я поднялся по ступенькам на верхнюю террасу и направился ко входу, где стрелочки указывали расположение туалетов. Лакей в парчовой ливрее охранял лестницу, сверкая глянцевыми лентами своих белых перчаток.

– Toilettes?

– Tout droit, monsieur [30]30
  Зд.: Где туалет? (фр.)


[Закрыть].

Дверь дамского туалета открылась, и оттуда вышла молодая немецкая актриса, ее подвижные ноздри ходили над верхней губой, как шланги, втягивая последние пылинки порошка. Она перекинулась несколькими словами с лакеем, дав ему возможность оценить ее декольте.

Я стал подниматься по лестнице, утопая по щиколотку в темно-бордовом ковре. Успел добраться до промежуточной площадки, когда лакей оторвался от созерцания прелестей актрисы и прокричал:

– Monsieur, c'est privé… [31]31
  Мсье, сюда нельзя… (фр.)


[Закрыть]

Стараясь не замедлять шага, я произнес:

– Monsieur Destivelle? Troisième étage? [32]32
  Мсье Детивель? Он на третьем этаже? (фр.)


[Закрыть]

Приветственным жестом он позволил мне продолжать движение: подниматься следом за мной ему было лень. Я помедлил на первом этаже; миновал роскошные гостиные с позолоченными карнизами и мебелью в стиле ампир. Столы в столовой уже были накрыты, серебряные приборы лежали на своих местах. Дверь в буфетную была отворена, и оттуда доносились голоса кухонного персонала, перекрикивавшие всплески музыки с террасы. Официант, который, напевая что-то себе под нос, расставлял серебряные графинчики на сервировочном столике, даже не обратил внимания, как я вернулся на лестницу.

Следующий этаж имел заброшенный вид, неосвещенные коридоры были перегорожены деревянными барьерами. Я направился на третий этаж, где площадка переходила в просторную приемную, освещенную люстрами под высоким потолком. Вблизи слышались голоса – мужские и многоязычные. В боковой комнате на лакированном столике лежали карты и аэроснимки, и я остановился, чтобы рассмотреть подробный план Вара между Ниццей и Грасом. Участки, помеченные красным мелком, предполагалось включить в «Эдем-Олимпию», которая таким образом становилась крупным городом – больше самих Канн.

Открытые двери передо мной выходили в парадную гостиную. На столике черного дерева стоял телевизор, перед которым развалился на позолоченном кресле мужчина в смокинге. Не оборачиваясь, тот поднял руку и поманил меня. Я приблизился к своему отражению в каминном зеркале; под мягким воротником одолженной Франсес рубашки у меня болтался креповый галстук – что твой поэтический шейный платок.

– Заходите, Пол… Я как раз надеялся, что вы меня здесь найдете.

Уайльдер Пенроуз любезно приветствовал меня, отрывая свое массивное тело от кресла. Как и всегда, я был поражен тому, насколько он рад меня видеть. Он поднялся и обнял меня, ощупал карманы моего смокинга, словно в поисках спрятанного оружия. Пошлепал ладошкой по моей щеке, прощая меня за маленький обман, с помощью которого я пробрался на виллу. И я снова понял, что мне здесь предназначается роль наивного и впечатлительного младшего брата.

– Присоединяйтесь-ка ко мне. – Пультом от телевизора он указал на ближайшее кресло. – Ну, как там вечеринка?

– Нелегкий труд. Нужно бы мне было позаимствовать у вас кресло-каталку. Лакей вам сообщил, что я иду?

– Охранник, Пол, мы здесь помешаны на охране. Вы приходите сюда в костюме убийцы и спрашиваете, как найти председателя. Вам еще повезло, что вас не пристрелили.

– Я ищу Джейн. Она где-то здесь.

– Она отдыхает в одной из спален. Я вам объясню, как ее найти. – Пенроуз снова повернулся к телевизору. – Посмотрите-ка на эти съемки. Ручные камеры все время дергаются, но общее впечатление о происходящем получить можно.

– Последние лечебные классы?

– Ну да. Команды прекрасно работают.

Он нажал кнопку на пульте, и сцены насилия замелькали у меня перед глазами в быстрой прокрутке; все смешалось – несущиеся машины, бегущие ноги, двери, выбиваемые с петель, испуганные сонные арабы, онемевшие женщины на измятых постелях. Звук был выключен, но мне казалось, я слышу крики и удары дубинок. Лучи фар высветили троицу с оливковой кожей в подземном гараже – они лежали на бетонном полу, вокруг их голов растеклись лужицы крови.

– Жестокая штука. – Пенроуз поморщился и, выключив видео, с облегчением взглянул на темный экран. – Руководить лечебными классами становится все труднее. Хватит на сегодня.

– Если вы ради меня, то не выключайте.

– Не думаю, что вам стоит злоупотреблять этим. Это плохо для вашей нравственности.

– Я тронут. Вероятно, это единственный фильм в Каннах, подвергающийся цензурным изъятиям. И тем не менее вы смотрите и в самом деле мерзкие кадры.

– Не забывайте о контексте, Пол. Вы должны помнить об их терапевтическом воздействии. Обычная операция на сердце со стороны может показаться жутким кошмаром. Видеосъемки обманчивы: камера жадна до красного цвета, а потому все превращает в кровавую баню. – Поняв, что его аргументы не очень убедительны, он сказал: – Это ради доброго дела – ради «Эдем-Олимпии» и будущего. Более богатого, разумного, совершенного. И гораздо более творческого. Что такое несколько жертв, если в результате мы создадим еще одного Билла Гейтса или Акио Мориту ^{79} .

– Жертвам было бы приятно это услышать.

– А знаете, может, и приятно. Мелкие преступники, клошары, шлюхи со СПИДом – они и не ждут к себе другого отношения. Мы делаем для них благое дело – удовлетворяем их подсознательные ожидания.

– Значит, для них это тоже терапия.

– Отлично сказано. Я знал, что вы поймете. Жаль, что это не всем доступно. – Казалось, Пенроуз отвлекся на минуту – не прячась, он вгрызался в свой ноготь. – Все держать под постоянным контролем довольно затруднительно. Я чувствую, что грядут перемены. Слишком многие начинают смотреть на терапию как на спортивное мероприятие. Я пытаюсь им объяснить, что мне совсем ни к чему организовывать тут футбольную лигу. Я хочу, чтобы они больше пользовались воображением, а не ногами и кулаками.

– Цандер с вами согласится. Он считает, что вы возвращаете их в детство.

– Цандер – да. Его представление о преступлении связано с секретным счетом в швейцарском банке. Он никак не может понять, почему мы развиваем это направление, не используя его ради какого-нибудь полезного дела. В некотором смысле он довольно опасен.

– Но в его рассуждениях есть что-то здравое. Любая игра возвращает человека в детство, особенно если вы играете с собственной психопатией. Начинаете с того, что грезите об «юберменш» [33]33
  Übermensch (нем.) – сверхчеловек.


[Закрыть], а в конце концов размазываете свое говно по стенам спальни.

– Вы правы, Пол. – Пенроуз торжественно пожал мою руку, кивая в сторону пустого телевизионного экрана. – Нашим друзьям в кожаных куртках надо работать еще напряженнее и научиться прокладывать дорогу в самые темные глубины своих сердец. Мне самому противно, но я должен жать на собачку, пока нервные струны не запоют от злости…