Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Может, хочешь меня связать? Мы пойдем в ванную, ты привяжешь мои руки к краникам биде и отдрючишь меня в зад. Некоторые любят трахаться в ванной. Крещение и грехов отпущение. Ну, как?

– Это не для меня. У меня нет религиозной жилки. Франсес, извини… оно еще вернется.

– Оно никуда не уходило. – Она улеглась рядом со мной, на ее груди поблескивала влага с моих губ. Говорила она тихим, но уверенным голосом. – Мы расслабляемся, так что можешь ни о чем не волноваться. А как насчет воровства? Ты ведь занимался этим мальчишкой. А эти избиения в армии – они тебя возбуждали? Вспомни про свой первый самостоятельный полет и эту могучую эрекцию в кабине. Может, хочешь посмотреть, как меня трахает кто-нибудь другой? Нет, для этого, пожалуй, еще рано. Мы подождем, пока ты не захочешь меня сильнее. Может, хочешь посмотреть, как трахают Джейн? Любой муж мечтает об этом. Ну вот, ты уже просыпаешься. Представь, как ее трахает Гальдер или Ален Делаж. Трахаясь с кем-то другим, она снова становится для тебя чужой, чужой и более привлекательной. Между ними происходят такие вещи, о которых ты никогда не узнаешь. Не какие-то там запахи в ванной и простыни, перепачканные твоей спермой. Между вами – чье-то чужое семя… да, тебе это нравится. А хочешь, я пописаю или покакаю на тебя? Маленький теплый душик?

– Франсес, дорогая… – Я ухватился за ее груди, она присела на корточки надо мной, и я почувствовал теплую мочу на своих ногах, куда как горячее, чем я предполагал, когда держал ее холодные руки. Летучий запах, сладковатый и пряный, поднялся от ее лона. – Франсес, брось…

– Нет, мы это не бросим. – Она сдула влажные волосы с глаз. – Пусть тебя унесет воображение… ты на запретном берегу, там есть темные заводи. Мы найдем дверку, особенную…

Она замолчала и разочарованно посмотрела на мой дряблый член, потом вскочила с кровати и ринулась в ванную.

– Не двигайся. Я сейчас.

– Франсес, пожалуйста, только без говна.

– Никакого говна, успокойся.

Когда дверь закрылась, я услышал, как она возится в корзине для грязного белья. Я отодвинулся в сторону от мокрого пятна. За окнами криво маршировали сквозь ночь дома Марина-Бе-дез-Анж. Я разочаровал Франсес, пусть она и принимала мою несостоятельность благосклонно. Где-то тут поблизости по-прежнему витала Джейн, но ее образ становился все более расплывчатым. Моя чувственная реакция на ограбление в Фонде Кардена, казалось, оправдывала измену. Полный случайностей мир, как и всегда, менял все правила и позволял что угодно.

Я услышал щелчок выключателя в ванной. Дверь открылась, ее рука потянулась к выключателю на стене, и лампочка у кровати потускнела.

– Отлично… – Она встала у кровати и принялась раскачиваться под тихие звуки североафриканской музыки, доносившейся из квартиры сверху. – Только не говори мне, что ты спишь.

Мои глаза никогда еще не были открыты так широко.

Я сел и прислонился к стеганой подложке под оголовник кровати, ощущая спиной ее пуговицы. Франсес подняла руки к потолочному зеркалу, словно собираясь слиться со своим вторым «я» в облаках. На ней было вечернее платье, раскрашенное под зебру и открытое в паху, – пародия на одеяние бандитской подружки из гангстерского мюзикла. Дешевая материя облегала ее бедра и талию, а из низкого выреза выглядывали почти обнаженные груди. На белые ноги она натянула колготки в сеточку с ячейками размером в ладонь. Мазок двухцветной помады, алой и лиловатой, искривил ее рот яркой гримасой – блажь горемык, которых я встречал в барах Ла-Боки: представление монастырской воспитанницы об улыбке уличной девки, бесшабашной и влекущей.

– Пол, ты еще здесь?

Я спустил ноги на выстланный плиткой пол. Ухватив Франсес за бедра, притянул ее к себе. Акриловая ткань скользила под руками, как промасленная резина. Мои пальцы в поисках островков гладкой кожи задевали ногтями за драную сеточку колготок.

Я прижался губами к клинышку, вдыхая впитавшийся в ткань аромат молодых гормонов и дешевой парфюмерии, опьяняющий, сводящий с ума дух юности, наполнявший приют Ла-Боки, запах пыли и застарелой грязи общих спален, отвратительной свалки нестираного нижнего белья, выброшенного девочками, читавшими «Алису».

– Пол… – Франсес пресекла мои попытки отыскать застежку-молнию на ее спине. Держа мой набухший теперь член, она ждала меня, а я прижимался лицом к ее лобку, вдыхая застоявшийся запах грязной ткани. – Я останусь в платье… С таким трудом в него влезла… Ну, ты как?

– Снова молод…

Глава 27
Кривые тьмы

Пространство тьмы искривлялось вокруг жилых башен Марина-Бе-дез-Анж, и одна ночь переходила в другую, как переплетались между собой сферы физики и мечты. Последние цепочки освещенных балконов исчезли в ночи, когда обитатели этой скалы опустили жалюзи, чтобы отойти ко сну. С одной из крыш доносились слабые звуки пианино – кто-то наигрывал джазовую мелодию, на которую накладывались гудки морского лайнера, лавирующего среди флотилии рыбацких лодок с карбидными фонарями на корме.

Франсес, так и не снявшая своего полосатого платья, проснулась рядом со мной. Из-за расплывшейся косметики, подтеков туши и пятен губной помады на подбородке лицо ее напоминало доброго клоуна в театре кабуки. Она откинула волосы с глаз и уставилась на свое отражение в потолочном зеркале.

– Пол, отвезти тебя домой?

– Я найду такси – консьержка может вызвать.

– Лучше я тебя отвезу. Мне все равно нужно кое-куда заглянуть. – Она провела рукой по моей груди, потом в знак благодарности поцеловала меня в сосок. – Ты и в самом деле проснулся. Надеюсь, дело было не только в этом дурацком платье.

Она встала, и я расстегнул молнию, а потом спустил облегающую ткань ей на плечи. Она бросила платье на кресло, где оно легло комком, – желания как не бывало.

– Я его выброшу.

– Не надо. Оно мне нравится.

– Почему? Я отдам его в химчистку. Нет? Тебе не кажется, что это уж чересчур?

Желая узнать обо мне побольше, она посмотрела на мое лицо, освещенное неярким светом; ее пальцы очертили контуры моих щек и подбородка. Она передвинула меня на несколько клеток по доске в своей голове. Это потребовало от нее неимоверных усилий, но ее уверенность в себе уже вернулась.

– Где ты взяла это платье? – спросил я, уверенный, что выбросил его, когда уехал из приюта. – И колготки?

– Не на Рю-д'Антиб. Они были в мусорном бачке недалеко от Ла-Боки.

– Ты следила за мной?

– Нет. Но за тобой следят многие другие.

– Почему?

– Думают, что ты можешь что-нибудь выискать.

– О Гринвуде?

– Может быть. Или что-то о себе самом. – Она вздохнула и почесала ухо, удивляясь моей наивности. На пути в ванную она подобрала полосатое платье и на секунду замерла с ним в руках. – Твой приятель Гальдер видел, как ты засовывал его в бачок.

– Он был немного шокирован, а потому передал его мне. Ну, а уж я-то точно знала, что к чему. Оно мне идет?

– После полуночи? Идеально.

– Я в нем как двенадцатилетняя девочка.

– Тринадцатилетняя. Это большая разница.

– Видимо. У тебя когда-нибудь был секс с тринадцатилетней?

– Так уж получилось, что был.

– Правда? Ты вырос в моих глазах. Никогда бы не сказала, что ты из таких.

– Мне в то время было двенадцать. Она была моей подружкой. Я всегда в точности делал то, что она мне говорила.

– Такой разумный мальчуган, – отозвалась Франсес. – Неудивительно, что ты мне нравишься.

– В один прекрасный день она мне сказала, что у нас будет секс. Сказала – и сделала.

– Тринадцатилетняя. А другие потом были?

– Конечно, нет.

– Почему «конечно»? Пусть твое воображение немного отдохнет. Ты же не педофил.

– А если педофил, то все в порядке?

– В некотором роде – да.

Мы неслись по «эр-эн-семь» в направлении Антиба, мимо гипермаркета у казино в Вильнев-Лубе и Фор-Карре. В темноте прятались лавочки с керамикой, а их терракотовые вазочки стояли друг против друга на разных сторонах дороги, как шахматные фигуры. Я полулежал на пассажирском сиденье БМВ, с нежностью думая о Франсес, а ночной воздух обдувал мое лицо. Любовью она занималась с такой же самоотдачей, с какой вела машину – твердо держа баранку и всматриваясь в дорогу, чтобы не попасть в выбоину. Она все еще использовала меня по причинам, которые мне было лень выяснять, но такой свежей головы у меня не было вот уже несколько месяцев.

Позади остался Гольф-Жуан и его эспланада – белый город, заснувший на воде. Около прежнего особняка Али Хана ^{64} , где этот принц впервые обратил внимание на ослабевающий рассудок Риты Хейворт ^{65} , Франсес свернула с «эр-эн-семь». Мы начали крутой подъем, который вел к вершинам Суперканн, месту обитания миллиардеров. Роскошные виллы, больше похожие на дворцы, стояли среди ухоженных парков. На кованых воротах, нахохлившись, словно коршуны, сидели камеры наблюдения.

Машина с трудом брала подъем, и Джейн без конца переключала передачи. Под желтоватым сборищем натриевых фонарей на пересечении с дорогой на Валлорис у нее заглох двигатель.

– Франсес, зачем мы туда едем? Это все равно что Эверест, только пейзаж подкачал.

Она снова завела двигатель и постучала пальцем по лежащей у меня на коленях папке с рекламными брошюрами.

– Я обещала завезти это Цандеру. Он на вилле Гримальди ^{66} – там развлекаются все шишки «Эдем-Олимпии».

– Они уже спят. Сейчас половина четвертого. Через четыре часа они должны сидеть за своими рабочими столами.

– Но не завтра. Сегодня у них что-то вроде общей вечеринки. Ты поброди рядом – тебе не обязательно говорить с ними.

Мы свернули с дороги и остановились на усыпанной гравием площадке, похожей на залитый лунным светом берег. Два охранника в форме «Эдем-Олимпии» проверили пропуск Франсес и, когда ворота открылись, махнули нам – проезжайте. Окруженная высокими кипарисами вилла Гримальди – бывший дворец-отель времен «бель-эпок» – возвышалась над пологими лужайками. Мы миновали автомобильную парковку, где за баранками дремали шоферы, и подъехали к боковому входу. Черный «рейндж-ровер» неуклюже оседлал цветочную клумбу – его колеса подмяли под себя розовый куст. Лужайку патрулировали отдельные фигуры, словно тени, которым несколько часов каждую ночь разрешалось поиграть между собой. Откуда-то из-за кустов доносился низкий звук радиообмена дорожной полиции – тихая анатомия ночи.

– Я на пять минут. – Франсес заглушила двигатель и взяла у меня брошюры. – Зайди в мужской туалет – там есть дорогой лосьон. А то Джейн может унюхать этот ла-бокский дух…

Мы прошли через вход-оранжерею бывшего отеля. Вестибюль со стеклянным потолком был залит лунным светом, обитые материей стулья расположились вокруг эстрады, на которой стоял укрытый от пыли рояль. В центральном коридоре одиноко горела обычная лампа. В своих душных нишах стояли статуи кондотьеров; их глазницы и ноздри отливали чернотой.

Стюард, проносивший на подносе бокалы и бутылку арманьяка, поклонился Франсес и жестом указал на внутренний дворик, где еще продолжалась вечеринка. Четверка оставшихся гостей сидела без пиджаков за столом с остатками роскошной полуночной трапезы. Пустые бутылки из-под шампанского лежали среди сваленного в кучу столового серебра и клешней омаров.

Гости принадлежали к управленческой верхушке «Эдем-Олимпии». Кроме Паскаля Цандера, я узнал председателя немецкого торгового банка и директора французской кабельной компании. Четвертым был преемник Робера Фонтена, любезный американец по имени Джордж Агасси, с которым у меня состоялся короткий разговор в кабинете Джейн. Они были слегка под мухой, но чуть ли не стеснялись этого, как члены тонтины ^{67} , осчастливленные неожиданной смертью двух или трех ее участников. В воздухе висел агрессивно-шутливый мужской треп, и стюарды предпочитали держаться от этой четверки подальше. Пьян был один Цандер – белая рубашка расстегнута до пупа, ее шелковая отделка перепачкана соусом омара; он рявкнул на стюарда, требуя, чтобы тот поднес ему зажигалку. Цандер приветствовал Франсес поднятым бокалом, взял у нее папку и открыл наугад одну из брошюр. Он задавал ей вопросы о недвижимости, а его левая рука тем временем ощупывала ее ягодицы.

Оставив их за этим занятием, я вернулся в оранжерею. В поисках мужского туалета я пошел по стрелке-указателю и вышел в обитый дубом коридор, ведущий в библиотеку. Алый ковер, помнивший, вероятно, поступь Ллойд Джорджа и Клемансо, приглушал мои шаги, и потому я расслышал странный визг, похожий на овечье блеянье, доносившийся из курительной комнаты.

Я остановился у двойных стеклянных дверей с витиеватыми медными щеколдами. В углу курительной работал телевизор, который смотрели еще двое гостей, расположившихся в кожаных креслах. Освещена комната была только экраном телевизора, отражение которого подрагивало в стеклянных глазах мертвых лосей, чьи набитые головы висели на стене. На столике между двумя мужчинами лежала стопка видеокассет, и те отсматривали их, как продюсеры, бегло проглядывающие то, что наснимали за день. Они сидели спиной ко мне, одобрительно кивая в самых интересных местах. Один из них закатал рукава по локоть, и я увидел, что предплечье у него забинтовано, но его это, казалось, ничуть не беспокоит.

Я узнал сцену, которую они просматривали – ее снимали со ступенек Фонда Кардена, и я сам был ее свидетелем всего несколько часов назад. На сей раз ограбление представало передо мной в крупных планах, так как происходило всего в двух-трех ярдах от объектива оператора, но я видел те же переворачивающиеся софиты, поднятые дубинки и панику, тех же ошарашенных техников и сбившихся в кучку гримерш.

Я слушал крики японок. Эти звуки смолкли, когда человек с перебинтованной рукой вооружился пультом и сменил кассету. Теперь эта пара просматривала сцену, снятую на подземной парковке: пожилой араб в сером костюме лежал на бетонном полу рядом с машиной, у которой было разбито ветровое стекло.

Какая-то перемена света в курительной – и оба повернулись, вероятно, почувствовав мое присутствие. Я отступил в коридор. За курительной располагалась библиотека; ее обитая кожей дверь была приоткрыта.

Я вошел в комнату с высокими сводами; с незапамятных времен стоял здесь тяжелый запах непрочитанных книг, но с ним смешался другой – более резкий и экзотичный: я уже вдыхал ею этой ночью. Шкафы красного дерева со стеклянными дверцами были заполнены книгами в кожаных переплетах, не открывавшимися вот уже целое столетие. Корешки с золотым тиснением отливали слабым светом, но куда ярче были освещены трофеи, сваленные в центре комнаты.

Меховые шубы, роскошные накидки из шкурок рыси, соболя и песца грудой лежали на бильярдном столе. Здесь было больше дюжины шуб, некоторые в полную длину, у других – рукава с буфами и преувеличенно широкие плечи. На полу лежали два норковых палантина и пончо цвета морской волны из стриженой норки – эта мягкая кипа еще помнила отпечаток ботинка, наступившего на нее.

Я смотрел на эту меховую свалку, вдыхая странный аромат, плывший прежде в ночном воздухе над Фондом Кардена. У японских моделей от страха с кожи осыпалась пудра, и теперь на сероватых подкладках виднелся похожий на ледяную корочку слой талька.

– Пол?.. – услышал я за спиной чей-то голос. – Не знал, что вы здесь. Дорогой вы мой, что же вас не было на обеде?

Я повернулся и у дверей увидел Алена Делажа без пиджака. Он любезно приветствовал меня, не смущаясь своей сбивчивой речи и раскрасневшегося лица. Его слегка покачивало на нетвердых ногах, и, хотя свет здесь был тускловат, я увидел кровоподтеки у него на руках и груди, словно он схватился с кем-то в жестокой уличной потасовке.

В одной руке он держал кассету, словно собираясь одарить меня записью проведенного вместе вечера. Знал ли он, что я видел ограбление? Его глаза обшаривали мое лицо в поисках какого-либо свидетельства одобрения, словно он был теннисистом средней руки, обыгравшим клубного профессионала.

– Великолепно, правда? – показал он на меха. – Лучшие накидки. Мы подарим одну из них Джейн.

– Очень мило с вашей стороны. Но ее поколение… они сложно относятся к мехам. Подарите лучше Симоне.

– Да, конечно, ей понравится. Представьте себе двух этих женщин вместе в норковых накидках. Джейн любит делать то, что ей говорит Симона…

– Откуда эти меха?

– Не знаю толком. – Делаж скользнул взглядом по книжным шкафам, словно рассчитывая найти ответ на неразрезанных страницах этих книг. – Мы их одолжили у одной рекламной компании. Мы их используем в одном фильме для Уайльдера Пенроуза.

– Значит, это реквизит?

– Именно. – Ален улыбнулся мне, радуясь возможности продемонстрировать свежий скол на зубе. Он моргнул за стеклами очков – серьезный бухгалтер, гордящийся своим участием в таком опасном предприятии. Я чувствовал – он хочет поделиться со мной сокровенным, и подумал, что еще немного – и я войду в узкий круг его ближайших друзей.

Франсес ждала меня в оранжерее, держа под мышкой папку с брошюрами. Я уже догадался, зачем ей понадобилось заезжать на виллу Гримальди – еще один этап моего посвящения в реалии «Эдем-Олимпии».

– Пол, с тобой все в порядке? Ты выглядишь так, будто что-то увидел.

– Увидел. – Я открыл пассажирскую дверь ее машины; до меня стала доходить роль, которую играли эти брошюры. Я оглядел «рейндж-ровер», наехавший на розовый куст. Удирая от Фонда Кардена, водитель глубоко продрал крыло машины. – Франсес, я впервые понял, что здесь происходит.

– Расскажи. Я вот несколько лет пытаюсь понять.

– Эти грабежи, любительский наркобизнес, все это молодеческое насилие… Люди, руководящие «Эдем-Олимпией», делают вид, что сошли с ума. Фрэнк Гальдер был прав…

Глава 28
Тенденция к насилию

– Пол?.. Это страшный секрет. Входите скорей, пока вас никто не видел.

Заговорщицки улыбаясь, Уайльдер Пенроуз открыл дверь и затащил меня внутрь. Он сделал вид, что обшаривает взглядом дорогу – не прячется ли кто-нибудь за платанами, залитыми воскресным утренним светом.

– Можете перевести дыхание. – Пенроуз закрыл дверь и привалился к ней спиной. – Похоже, пока встали только вы да солнце.

Я промолчал, дав Пенроузу возможность насладиться собственной шуткой, и последовал за ним в гостиную.

– Извините, что не смог предупредить заранее. Мы могли бы встретиться в клинике, но там все так открыто…

– Настоящий улей. – Пенроуз указал мне на кресло из хромированного металла и черной кожи. – Я в любое время рад вас здесь видеть. И Джейн. Речь не идет о срочной медицинской помощи?

– В некотором роде…

– Неужели. Да, я вижу – вы не в себе.

Тяжелые губы Пенроуза разошлись, демонстрируя озабоченность и обнажая его мощные нечищенные зубы. Он был босиком, в рубашке без воротничка, подчеркивавшей его разбойничьи могучие плечи. Он был рад видеть меня, хотя, позвонив ему в семь часов, я поднял его с постели. Он стоял так близко к моему стулу, что я ощущал ночные запахи его тела: душ он не успел принять.

– Вы пока отдохните, а я приготовлю кофе. – Он отмахнулся от лучика солнца, словно прихлопнул муху. – Видел сон – никак не могу от него избавиться…

Когда он исчез, я прошелся по комнате – она была пуста, если не считать двух кресел и стеклянного столика; здесь было так прохладно и бело, что я представил себе: отблески закатных лучей задерживаются здесь долго после наступления темноты. Осматривая это аскетическое пространство со скрытыми подвохами, я подумал о кабинете Фрейда в его доме в Хэмпстеде, где мы с Джейн побывали вскоре после нашей свадьбы. Все помещение, словно хранилище окаменевших табу, было заполнено фигурками и изображениями языческих богов. Я часто задавал себе вопрос, зачем Джейн потащила меня в дом великого психоаналитика и не подозревала ли она, что мои травмы, никак не заживавшие в течение многих месяцев, были не вполне физического свойства.

В гостиной Пенроуза, напротив, не было никаких безделушек; наиболее реальной плоскостью в этом белом кубе было притулившееся у одной из стен большое викторианское зеркало в потреснутой раме. Его потухшая серебристая поверхность напоминала тайный бассейн, который заволокло пеленой времени.

– В нем есть что-то мистическое, правда?.. – Пенроуз, лавируя кофейным подносом, показался в дверном проеме. – Я купил его в антикварной лавке в Оксфорде. Вполне возможно, что в него заглядывала юная Алиса Лиддел.

– Может быть, в один прекрасный день она выйдет из него?..

– Надеюсь.

Я подошел к камину, на котором бросалась в глаза серебряная рамка с фотографией широкоплечего мужчины лет пятидесяти. На нем была солдатская одежда цвета хаки, и он улыбался в камеру, как турист, хотя на заднем плане виднелся остов сгоревшего танка.

– Мой отец… – Пенроуз взял у меня рамку и вернул ее на место. – Убит осколком шальной мины в восьмидесятом году. Он работал на «Врачей без границ» в Бейруте. Одна из тех бессмысленных смертей, из-за которых вся остальная жизнь кажется абсолютно непостижимой. Я выбрал медицину, потому что хотел быть похожим на него, а потом стал психиатром, чтобы понять – зачем.

Рядом с портретом отца была фотография молодого человека с такими же тяжелыми бровями и мощным телосложением, он стоял на боксерском ринге со своими секундантами. Ему, одетому в перчатки, высокие в талии шорты и пропитанную потом майку, вручали значок чемпиона. Он обаятельно улыбался, невзирая на свои синяки, и я решил, что это Уайльдер Пенроуз, сфотографированный много лет назад после квалификационного боя.

– Значит, вы занимались боксом? Вид у вас вполне профессиональный.

– Это опять мой отец – в пятидесятые годы. – Уайльдер кивнул на фотографию и легко подпрыгнул на своих босых ногах. – Он был страстным боксером-любителем, тяжеловесом с очень быстрым ударом. Дрался за свой колледж, а потом, на военной службе, – за армию. Он это любил. Он и двадцать лет спустя выходил на ринг.

– Даже когда стал врачом? Странноватый спорт он выбрал. Ушибы головы…

– Тогда сотрясения мозга мало кого волновали. – Пенроуз сжимал и разжимал кулаки. На его лице мелькнуло выражение зависти и восхищения, с которыми он давно смирился, но которыми не хотел делиться с другими. – Бокс открывал его потаенные качества: вне ринга он был мягкий человек, примерный муж и отец, но, оказавшись внутри канатов, становился жестоким. Он принадлежал к тому типу истинно кровожадных людей, которые даже не догадываются об этом.

– А вы?

– Кровожаден ли я? – Пенроуз, ухмыляясь, легонько ударил меня в левую почку. – Пол, что за мысль?

– Я хотел сказать, вы занимались боксом?

– Занимался немного, но…

– Ринг пробуждал в вас дурные наклонности?

– В яблочко, Пол. Вы чуткий человек. Но тем не менее бокс навел меня на одну важную мысль, в особенности это касалось спортивной карьеры моего отца… – Пенроуз уселся на кресло лицом ко мне и налил кофе. Его губы разошлись в щедрой улыбке, открывшей шрам на одной из них. – Обо мне можете не беспокоиться. Давайте поговорим о ваших проблемах. Вы сказали, что нужна срочная медицинская помощь… случайно не венеролога?

– Насколько я знаю – нет.

– Хорошо. Люди становятся застенчивы, когда дело касается сексуальных болезней, и на то есть основательные дарвинистские причины. В вашем случае, поскольку вы супружеское ложе разделяете с врачом…

– Уайльдер, речь идет не обо мне.

– Слава богу. И о ком же идет речь?

– Об «Эдем-Олимпии». А точнее, о ее администрации.

– Продолжайте. – Пенроуз поставил свою чашку и удобно развалился в кресле. Руки свободно повисли от плеч, костяшки пальцев почти касались пола, отчего вид у него стал максимально безобидный. – Вы уже говорили об этом с Джейн?

– Она слишком занята своей работой. – Собравшись, я сказал: – Я подумываю обратиться к французским властям – их нужно информировать о серьезных вещах, которые здесь творятся. В этом замешаны влиятельные люди из «Эдем-Олимпии» и каннской полиции, и мне нужен кто-то, на кого я мог бы положиться, человек достаточно влиятельный. Иначе я ничего не добьюсь.

Пенроуз разглядывал свои обкусанные под корень ногти.

– Вы имеете в виду меня?

– Вы здесь главный психиатр. Может быть, речь идет о проблеме душевного здоровья. Вы один из немногих здешних начальников, которые в этом не замешаны.

– Рад это слышать. Это как-нибудь связано с Дэвидом Гринвудом?

– Вероятно. Он знал, что здесь происходит, и, возможно, его убили, чтобы упредить его действия. Но проблема куда шире, чем дело Гринвуда.

– Ясно… Так о чем конкретно вы хотите сообщить? О некоем преступлении?

– О неких преступлениях, – я понизил голос, почувствовав внезапно зеркало у меня за спиной. – О самых разных – ограблениях, убийствах, преднамеренных автомобильных наездах, наркоторговле, расистских налетах, педофилии. Здесь действует хорошо финансируемый преступный синдикат, возможно, связанный с каннской полицией.

Пенроуз поднял руки, заставляя меня замолчать.

– Бог мой, это страшные преступления. А кто же конкретно замешан в этих преступлениях?

– Верхушка администрации «Эдем-Олимпии». Паскаль Цандер, Ален Делаж, Агасси и вообще чуть ли не все председатели и директора компаний. Плюс еще те, кого убил Гринвуд, – Шарбонно, Робер Фонтен, Ольга Карлотти. Насколько я понимаю, это серьезное обвинение.

– Серьезное. – Пенроуз еще глубже погрузился в свое кресло – плечи торчком проступили под его хлопчатобумажной рубашкой. – Скажите мне, Пол, почему вы – единственный, кому известно об этой волне преступлений?

– Не единственный. Люди знают больше, чем говорят, – большинство охранников, секретарша Гринвуда, вдовы убитых шоферов. Поговорите с ними.

– Непременно. Вооруженные ограбления, расистские нападения – вы уверены, что все это происходит?

– Я это видел.

– Где? На пленке? Камеры наблюдения катастрофически ненадежны. Кто-то пытается открыть дверь своей машины не тем ключом, а вам кажется, что вы видите Великое ограбление поезда. Кто показывал вам эти пленки? Гальдер?

– Не видел я никаких пленок. Я был живым свидетелем тех преступлений, о которых говорю.

– Где? В каком-нибудь театре души?

Я пропустил это мимо ушей и продолжил:

– Три ночи назад было совершено вооруженное нападение на Фонд Кардена. Некая банда похитила коллекцию мехов, которую снимали для японской рекламы.

– Верно. Я читал об этом в «Нис-Матен». Экономический терроризм или войны местных гангстеров. Вы это видели своими глазами?

– Как вас. Началось это около половины девятого, а закончилось шестьдесят секунд спустя. Банда действовала очень профессионально.

– Возможно, латвийское КГБ. У них большой опыт по ценным мехам. А вы прямо там и были? В Фонде Кардена?

– Я был в доме по соседству. Франсес Баринг осматривала его. Мы все прекрасно видели.

– Франсес Баринг? Она ужасно напориста – чем и привлекательна… Старая пассия Гринвуда… – Потерявшись на мгновение, Пенроуз принялся разглядывать потолок. – Представляю, что вы пережили. Но с чего вы взяли, что эта банда связана с «Эдем-Олимпией»?

– Домой меня везла Франсес. Она заскочила по дороге показать кое-какие брошюры Цандеру. Вы знаете виллу Гримальди?

– В Суперканнах? Она принадлежит «Эдем-Олимпии». Мы там проводим приемы и конференции. Оттуда открывается превосходный вид. В ясную погоду можно чуть ли не Африку увидеть, лучше этого вида разве что…

– Я забрел в библиотеку, и там меня ждал сюрприз. На бильярдном столе валялась груда украденных мехов.

– Почему украденных? – Пенроуз помассировал свое лицо, словно пытаясь соединить разрозненную мозаику событий в одно целое. – Там же была вечеринка, я и сам туда собирался. Меха принадлежат женам. Ночь была прохладная, идеальная для таких солидных туалетов.

– Это был мальчишник – без женщин. На мехах были бирки японских дизайнеров. На подкладках осталась пудра и прочая косметика – вероятно, модели были голыми.

– Голыми? Не совсем то, что принято у жен начальства в «Эдем-Олимпии». К вящему огорчению. Но вот меха…

– Уайльдер, я их видел.

– Вам показалось, что вы их видели. На вилле Гримальди темновато, возможно, вы видели какую-нибудь картину trompe-l'oeil [23]23
  Изображение, создающее иллюзию реальности (фр.)


[Закрыть], какого-нибудь второсортного Мейсонье ^{68} . – Он поднял руку, не давая мне возразить. – Пол, у вас была масса свободного времени. Может быть, чересчур много. Если человек ничем не занят, то очень скоро может наступить этакая чувственная депривация. Вас посещают всевозможные химеры, реальность становится чем-то вроде теста Роршаха ^{69} , когда бабочки превращаются в слонов.

– Нет, – гнул я свое. – Меха были там. Я трогал их. Я видел ограбление своими глазами. Одним из гостей, которые смотрели видео, снятое во время ограбления, был Ален Делаж.

Пенроуз откинулся на спинку кресла, его голая левая ступня в каком-то странно интимном жесте почти касалась моего колена.

– Вы хотите сказать, что они снимали собственное преступление? Вам это не кажется немного странным?

– Я думал об этом. Но на самом деле ограбление на террасе Фонда Кардена было своего рода спортивным приключением. Эти съемки зафиксировали удачную охоту. И вообще, любое преступление это еще и… забава.

– Ну что ж, это хорошие новости, – хохотнул Пенроуз. – Я не знал, что в «Эдем-Олимпии» кто-то забавляется. А преступления на расовой почве?

– Это рейды – обычно против арабов и черных. Гальдер называет это «ратиссаж». Специальные отряды отправляются в Ла-Боку и Манделье. Они любят наезжать на арабов и сбрасывать их с дороги. Несколько человек погибли, но каннская полиция замяла эти дела.

– Пол, – попытался успокоить меня Пенроуз, – пораскиньте немного мозгами. В иммигрантских районах люди обычно ездят быстрее. Они боятся, что их остановят и ограбят. Там действительно больше дорожных происшествий, хотя ненависть к арабам ничуть не улучшает ситуацию. И тем не менее я вижу, вы собрали целое досье. С кем-нибудь еще говорили об этом?

– Ни с кем. Даже с Джейн.

– А с Гальдером? Я слышал, он потерял сознание на крыше парковки «Сименса».

– Он говорит, что это он застрелил Гринвуда. Возможно, так оно и было – там в парапете пулевые отверстия, а в водостоке кровяная корка. Гальдер никак не может смириться с мыслью о том, что убил Гринвуда.

– Значит, он жаждет мести – это способ переноса вины. – Пенроуз приподнялся, под его мощными руками кожаное плетение кресла растянулось. – Все эти преступления… как вы думаете, почему они были совершены?

– Понятия не имею. Меня удивляет, что у здешнего народа хватает на это времени и энергии. Они работают по двадцать четыре часа в сутки, а когда добираются до дома, то просто валятся с ног. И тем не менее они собираются с силами и организуют вооруженные ограбления или лупят арабов.

– Из любви к искусству?

– Нет. Вот это и есть самое любопытное. Глядя на них, не скажешь, что они получают удовольствие. Этому есть только одно объяснение.

– Какое же?

– У них временное помешательство. В «Эдем-Олимпии» есть что-то такое, что вызывает у них краткие приступы безумия. Вы же психиатр. У вас должно быть для этого объяснение.