Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Потом она надела мой летный костюм и старый кожаный шлем и принялась лазать по «Гарварду», как женщины-летчицы героических дней авиации, которые стояли, прислонившись к своим бипланам, покуривали «Крейвен-Эй» ^{28} и глазели на звезды.

Через три месяца мы стали мужем и женой. Я все еще был на костылях, а Джейн надела вычурное шелковое платье с бесчисленными рюшечками; во время церемонии платье это словно бы раздувалось, наполняя кабинет регистратора, как бутон огромного амариллиса. На приеме в Королевском колледже хирургов в Риджентс-Парке ^{29} она покурила марихуану, вынюхала дорожку кокаина – прямо на глазах своей матушки, юриста с практикой в пригороде, – и произнесла бесстрастный монолог о том, как мы занимались любовью на заднем сиденье «Гарварда» – абсолютный вымысел, который развеселил даже ее отца.

Во время медового месяца на Мальдивах она в маске и с дыхательной трубкой заплывала на опасную наружную сторону рифа и подружилась с самкой морского угря. Скорее из любопытства, чем из похоти, она, поглядывая на меня, как лаборант, душой прикипевший к подопытному животному, установила на штатив мою видеокамеру, чтобы заснять, как мы занимаемся любовью в нашей бамбуковой хижине. Иногда у меня возникало ощущение, что она уйдет в море и исчезнет навсегда. На Мейда-Вейл через неделю после нашего возвращения к нам зашел полицейский, чтобы задать ей несколько вопросов, и она призналась мне, что давала настойку гашиша больным псориазом и пыталась выращивать коноплю в заброшенной больничной лаборатории. К тому времени я уже понял, что ее желание работать за границей вызвано той же непоседливостью, что заставила ее выйти за меня замуж… Брошенная наудачу игральная кость.

– Пол, только по-честному, – сказала она, узнав про вакансию в «Эдем-Олимпии». – Как ты чувствуешь себя? Не в своей тарелке?

– Да нет, все нормально. А ты?

– Все мы чувствуем себя не в своей тарелке. И ничегошеньки-то с этим не делаем. Ты перестал летать, и тебя все время мучают эти коленные инфекции. Я – дипломированный педиатр, а приходится чуть ли не горшки за больными выносить. Придумал бы, чем мне всех удивить.

– Роди ребенка.

– Да! Это было бы здорово. Но я не могу. По крайней мере, сейчас. Есть проблемы.

– Медицинские?

– В некотором роде…

Но я видел, как Джейн ставит себе спираль, и ощущал это приспособление в шейке ее матки.

И вот, идя по следам Дэвида Гринвуда, мы прибыли в «Эдем-Олимпию» – в одно из самых цивилизованных мест на земле, обещавшее к тому же заглушить последние позывы ее жажды свободы. Героиня «Марсельезы» была готова вложить свой меч в ножны ^{30} .

Глава 5
Английская девочка

Вода в бассейне передо мной была такой спокойной, что на поверхности лежал слой пыли. Сквозь прохладную толщу виднелась маленькая монетка на наклонном дне, может быть, один франк, выпавший из кармана гринвудовского пляжного костюма. До блеска отполированная моющими средствами, она сверкала, как некий плод, завязавшийся из серебра, выделяемого светом Ривьеры, как некая особая жемчужина, которую не найдешь нигде, кроме плавательных бассейнов богачей.

Из спальни доносился назойливый шум пылесосов, вытеснивший из моего подсознания отзвуки двигателя «Гарварда». Каждое утро в десять часов в доме появлялись две уборщицы-итальянки в комбинезонах – бойцы отряда специального назначения, перемещавшегося с виллы на виллу. Через день приходил садовник, мсье Анвер, он поливал траву и кустарники и чистил бассейн. Это был скромный пожилой мужчина, житель Канн; дочь его работала в торговом центре «Эдем-Олимпии».

Одна из уборщиц нахально глазела на меня через окно ванной, словно не могла поверить, что кто-то может вести такой беззаботный образ жизни. Идея досуга в бизнес-парке потихоньку умирала, ее сменяло завистливое пуританство. Свобода понималась как право на оплачиваемую работу, досуг же был привилегией ленивых и бесталанных.

Решив съездить в Канны, я собрал распечатку корректуры и направился в дом. Сеньора Моралес, горничная-испанка, деловито занималась кухонным хозяйством, проверяя доставленные из супермаркета пакеты со всякой всячиной. Неизменно настороженный, но мягкий взгляд этой средних лет испанки напоминал мне о женщине-завхозе из моей приготовительной школы – словно та каким-то чудом была перенесена из западного Хэмпстеда на солнечные склоны Средиземноморья. Дело она делала нужное, но была болтлива, и я часто слышал, как на кухне она разговаривает сама с собой, используя странную смесь испанского и английского.

Она одобрительно кивнула, когда я взял из холодильника сифон и бутылку розового «Бандоля» ^{31} . Она явно считала, что каждый порядочный англичанин к полудню должен быть пьян.

– Моя машина, – объяснил я ей, – она очень старая. От пары стаканчиков она лучше едет.

– Конечно. Приезжаете в Валенсию, открываете гараж. – Она наблюдала, как я поднял стаканчик, чокаясь с утренним светом. – В «Эдем-Олимпия» всегда хороший погода.

– Что верно, то верно. Вот только этим маем выдался один непогожий денек. – Я почувствовал, как мне в ноздри ударили пузырьки, и глотнул газированного вина. – Сеньора, а давно вы в «Эдем-Олимпии»?

– Два года. Я была горничная у мистер и миссис Нарита.

– Они жили на соседней вилле? Там, где после них поселились Ясуды? Доктор Пенроуз мне говорил – они здесь не прижились и вернулись в Париж. Наверно, это было страшно, как в японских комиксах.

Сеньора Моралес опустила глаза, словно для того, чтобы получше рассмотреть инжир и фенхель.

– До этого я работала у мсье Башле.

Я поставил стакан, вспомнив, что Ги Башле, глава службы безопасности «Эдем-Олимпии», стал одной из жертв Гринвуда.

– Извините, сеньора. Представляю, как вам досталось.

– Ему досталось больше.

– Но я говорю о вас. О том, как вам, наверно, было больно, когда вы узнали, что его убили прямо в кабинете.

– Нет. – Сеньора Моралес говорила уверенно. – Не в кабинете. Он умер дома.

– Надеюсь, вас там не было?

– Я ехала из Граса. – И словно для того, чтобы оправдать свое везение, она добавила: – Я начинаю в девять. Я приехала – полиция уже в доме.

– Ну да. Это случилось очень рано. Так значит, мсье Башле был…

– Да, мертвый. И доктор Серру.

– Доминика Серру? – Пенроуз упоминал эту коллегу Гринвуда по приюту в Ла-Боке. – Разве ее убили не в клинике?

– Нет. – Сеньора Моралес разглядывала бледноватый пушок на персике, словно раздумывая – не вернуть ли фрукт в супермаркет. – Тоже в доме.

– Я думал, всех убили в «Эдем-Олимпии». Ведь доктор Серру жила в Ле-Канне.

– Не в ее доме. – Сеньора Моралес махнула рукой в сторону окон, за которыми виднелись крыши жилых домов анклава. – В доме мсье Башле. Четыреста метров отсюда.

– Значит, они погибли там вместе? Доктор Гринвуд пристрелил их обоих?

– Одновременно. Ужасно… – Сеньора Моралес перекрестилась. – Доктор Серру была очень добрый.

– Не сомневаюсь. Но что она там делала? Помогала ему чем-то?

– Ага… Чем-то.

Я подошел к окну; в саду работали разбрызгиватели, освежавшие лужайки и смывавшие накопившуюся за ночь пыль. Я-то имел в виду, что Башле заболел, может, у него случился внезапный приступ стенокардии, и он набрал номер «скорой». Доминика Серру приехала к нему, и этот вызов на дом стал в ее жизни последним, а другой доктор – у которого помутился рассудок – заявился туда со своим первым в тот день визитом.

– Сеньора Моралес, вы уверены, что они были убиты в доме Башле?

– Я видела трупы. Их выносили.

– Может быть, их, наоборот, вносили? Может, Башле привезли из офиса домой? А в этой суете вы легко могли…

– Нет, – сеньора Моралес уставилась на меня тяжелым взглядом. Голос ее звучал на удивление решительно, словно она боялась упустить свой шанс. – Я видела их кровь. Повсюду… Осколки костей на стене спальни.

– Сеньора, прошу вас. – Я налил ей стакан воды. – Извините, что поднял этот вопрос. Мы знали доктора Гринвуда. Моя жена работала с ним в Лондоне.

– Мне сказали уехать… – Сеньора Моралес уставилась куда-то над моим плечом, словно в голове у нее прокручивалась старая кинопленка. – Но я зашла в дом. Я видела кровь.

– Сеньора Моралес, – я вылил свой «спритцер» в раковину. – Зачем доктору Гринвуду понадобилось убивать столько людей? И ведь большинство из них были его друзьями.

– Он знал мсье Башле. Доктор Гринвуд часто к нему приходил.

– Может, он обслуживал его? Как врач?

Сеньора Моралес пожала своими широкими плечами:

– Он к нему ходил в то утро. Мсье Башле его ждал. Доктор Гринвуд давал ему книги. Об одной несчастной английской девочке. Она еще с королевой спорила.

– Несчастная английская девочка? Принцесса Диана, что ли? Он что, был роялистом?

Сеньора Моралес подняла глаза к потолку. Узенькие сопла пылесосов испускали трубные звуки, за которыми следовали резкие взвизги. Извинившись, сеньора Моралес покинула кухню и направилась к лестнице. Я сделал несколько шагов по выложенному плиткой полу и услышал ее недовольный голос – она делала выговор уборщицам. Поговорив со мной, она сняла накопившееся за несколько месяцев напряжение.

Уходя, она остановилась в дверях и одарила меня искренней – если только не хорошо отрепетированной – улыбкой:

– Мистер Синклер…

– Сеньора?

– Доктор Гринвуд… Он был хороший человек. Многим людям помог…

Переодеваясь в ванной, я все еще слышал странноватые интонации сеньоры Моралес. Она изо всех сил старалась возбудить мои подозрения, словно мое двусмысленное и ненормальное положение в «Эдем-Олимпии», моя роль бездельника, ошибающегося у бассейна и сосущего вино по утрам, сделали меня идеальным наперсником, которого она искала с самого дня трагедии. Я сразу же поверил ее словам. Если, как она намекала, доктор Серру провела ночь с Башле, то необъяснимое умопомрачение могло возникнуть на почве страсти. Поскольку Гринвуд и Доминика Серру много времени отдавали детскому приюту в Ла-Боке, они вполне могли стать любовниками. Но может быть, доктора Серру утомил этот серьезный молодой врач, и она нашла, что шеф службы безопасности ей больше по вкусу. А пристрелив своего соперника и бывшую любовницу, Гринвуд пустился во все тяжкие и принялся убивать своих коллег направо и налево, чтобы уничтожить весь мир, который возненавидел.

А что до книги о несчастной английской девочке, то это, видимо, было личное дело какой-нибудь бедняжки из приюта – дочки жестокого рантье-англичанина или оставшейся в живых жертвы автокатастрофы, в которой погибли ее родители.

В то же время меня удивило, что Пенроуз ни о чем таком не сказал Джейн. Правда, внезапное умопомрачение выглядело в глазах будущих инвесторов «Эдем-Олимпии» не так грозно, как трагедия на сексуальной почве.

Довольный тем, что мне почти удалось раскрыть тайну, я вытащил розу из вазочки на столе в прихожей и воткнул себе в петлицу.

Глава 6
Незваный русский

Разбрызгиватели смолкли. Над жилым анклавом повис звук тумана, поднимающегося от густой листвы, словно какой-то обратный дождь возвращался на небеса; само время устремлялось назад к тому майскому утру. Шагая от дома к машине, я думал о Дэвиде Гринвуде. После разговора с сеньорой Моралес я впервые отчетливо ощутил его присутствие. Все прошедшие со дня нашего приезда недели, пока я лежал у бассейна или бродил по пустому теннисному корту, этот молодой английский врач оставался лишь смутной фигурой, которая вместе с ее жертвами принадлежала ранней истории «Эдем-Олимпии».

Теперь Гринвуд вернулся и подошел ко мне вплотную. Я спал в его постели, мылся в его ванне, пил вино на кухне, где он готовил себе завтраки. Нет, мой мучительный интерес к этим убийствам объяснялся не только праздным любопытством. Я снова подумал о его дружбе с Джейн. Неужели мы приехали в «Эдем-Олимпию» потому, что она все еще любила этого тронувшегося умом молодого доктора и хотела выяснить, что же с ним произошло?

Я прошел мимо гаража, думая, что у меня так ни разу и не возникло желания поднять дверь. Перестроили его или нет, но в этом жутком месте четыре человека встретили свой смертный час. Когда моя коленка заживет еще немного, я воспользуюсь пультом дистанционного управления от этой двери, а пока пусть он еще полежит в миске на кухонном столе.

Меня ждал прокаленный солнцем «ягуар»; его сдвоенный карбюратор был готов показать лучшее или худшее, на что способен. Заводить этого чистопородного строптивца означало балансировать на грани надежды и отчаяния. А всего в тридцати футах поодаль – абсолютная противоположность моему скакуну: «мерседес» Делажей, черный и бесстрастный, как штутгартская ночь ^{32} ; каждая его микросхема, каждый гидравлический бустер готовы выполнять малейшие капризы хозяина.

У машины с «дипломатом» в руке стояла Симона Делаж, одетая в черный деловой костюм и белую шелковую блузу. Она смотрела на побитое крыло «мерседеса», как чиновник ведомства по чрезвычайным ситуациям – на последствия небольшого землетрясения. От бокового удара металл покорежился, а хромированный молдинг от фары до пассажирской двери отвалился.

Эта сдержанная женщина вдруг показалась мне такой ранимой и неуверенной в себе. Ее наманикюренные пальцы потянулись к ручке двери, потом отдернулись, будто Симона страшилась этого сбоя в привычном мире комфорта. Машина была таким же необходимым атрибутом ее жизни, как и сумка змеиной кожи, а приехать на деловую встречу в битом «мерседесе» для нее было так же невозможно, как появиться перед коллегами со спущенной петлей на колготках.

– Мадам Делаж? Могу я вам помочь?

Она повернулась, с трудом узнала меня. Обычно мы видели друг друга в полуобнаженном виде – она на своем балконе, а я перед бассейном. Одетые, мы стали актерами, которые вышли на сцену, не зная ролей. По какой-то причине мой спортивный твидовый пиджак и кожаные сандалеты, казалось, окончательно выбили ее из колеи.

– Мистер Синклер? Машина, с ней… непорядок.

– Досадно. Когда же это случилось?

– Вчера вечером. Алан возвращался из Канн. Какой-то таксист, магрибец… ^{33} внезапно вильнул. Они ведь курят гашиш.

– На работе? Надеюсь, что нет. Я здесь почти не видел битых машин. – Я махнул рукой в сторону пустой аллеи. – Фрэнклины напротив. Ваш сосед доктор Шмидт. Вы что, думаете, им тоже грозит опасность?

– Нет. С какой стати? – Чувствуя себя неловко в моем присутствии, она принялась рыться в сумочке в поисках мобильника. – Мне нужно вызвать такси.

– Вы вполне можете ехать на вашей машине. – Стараясь ее успокоить, я вытащил телефон из ее оказавшейся на удивление мягкой руки. – Повреждение ерундовое. Как только вы сядете за руль, вы о нем и думать забудете.

– Не забуду, мистер Синклер. Я очень чувствительна к таким вещам. У меня встреча через пятнадцать минут в здании «Мерка» ^{34} .

– Будете ждать такси – опоздаете. Я как раз еду в Канны. Давайте подвезу.

Мадам Делаж смерила меня взглядом так, словно я предлагал ей услуги в качестве семейного дворецкого. Ее выводили из равновесия мои торчащие из сандалий большие пальцы, совершавшие фаллические движения среди неубранных листьев на дорожке. Она немного пришла в себя, когда оказалась в салоне «ягуара», обитом темной, под орех, кожей. На переднем сиденье было тесновато, и после неудачной попытки спрятать свои высоко торчащие колени она смело мне улыбнулась.

– Настоящее приключение, – сказала она. – Просто Магритт ^{35} какой-то…

– Ему бы эта машина понравилась.

– Не сомневаюсь. Это настоящий самолет. Слава богу, что она еще едет.

Карбюратор меня не подвел. Я свернул в центральный проезд, одним усилием воли укротив коробку передач.

– Ваш муж так любезен – он подвозит Джейн до клиники.

– Ерунда, не стоит благодарности. Ваша супруга нам очень нравится.

– Приятно слышать. Она собирается купить маленький мотоцикл.

– Джейн? – Мадам Делаж улыбнулась. – Она такая обаятельная. Нам нравится ее слушать. У нее такие детские идеи. Присматривайте за нею, мистер Синклер.

– Я пытаюсь. Пока она здесь просто счастлива. Чтобы не сказать чересчур – вся в работе.

– Работа – это хорошо. Но и удовольствия тоже нужны. Это важно, особенно в «Эдем-Олимпии». – Несмотря на привычный безукоризненный ледяной панцирь, в голосе Симоны Делаж, когда она говорила о Джейн, возникали чуть ли не материнские нотки. Ее взгляд уже был устремлен на здание «Мерк», но думала она, несомненно, о Джейн. – Заставьте ее отдыхать. Работа в «Эдем-Олимпии» – это восьмой смертный грех. Ей необходимо найти какие-нибудь развлечения.

– Плавание? Гимнастический зал?

Мадам Делаж сдержанно передернула плечами, словно я упомянул известные, но не называемые функции организма.

– Нет, это не для Джейн. Чтобы ей потеть и напрягаться? Да у нее тело станет как…

– Как у культуристки? Это так важно?

– Для Джейн? Конечно. Она должна найти что-нибудь в ее стиле. В «Эдем-Олимпии» есть все.

Я остановился под стеклянным козырьком у здания «Мерк» – одетой в листовой алюминий базилики, где размещались эта фармацевтическая компания, архитектурное бюро и несколько банков. Пока я обходил машину, Симона Делаж сидела не двигаясь, будто открытие дверей «ягуара» – сложное искусство, владельцами «мерседесов» утраченное.

Прежде чем щелкнуть замком, я положил руки на открытое окно:

– Симона, я хотел у вас спросить… ведь вы знали Дэвида Гринвуда?

– Немного. Доктор Пенроуз сказал, что вы были друзьями.

– Я сталкивался с ним несколько раз. Все говорят, что он жил для других. Трудно представить его убийцей.

– Жуткое дело. – Она оценивала меня таким же холодным взглядом, каким смотрела на Приморские Альпы, но я чувствовал, что мой интерес к Гринвуду она приветствует. – Он слишком много работал. Это урок для всех нас…

– Вы не заметили… перед этой трагедией, может, он вел себя как-то странно? Может, был взвинчен или?..

– Нас в тот момент здесь не было, мистер Синклер. Уезжали на неделю в Лозанну. Когда мы вернулись, все уже было позади. – Она прикоснулась к моей руке, делая сознательное усилие продемонстрировать сочувствие. – Я вижу, вы много думаете о Дэвиде.

– Верно. Живя в его доме, трудно забыть о случившемся. Я каждый день в буквальном смысле хожу по его следам.

– Может быть, так и нужно. Кто знает, куда они вас выведут? – Из машины она вышла уже деловой женщиной с головы до пят, и я позавидовал ее умению владеть собой. Повернувшись спиной к зданию, она с неожиданной теплотой пожала мне руку. – Только не покупайте ружья, мистер Синклер. Если что, вы мне об этом сообщите, хорошо?

Слова Симоны Делаж все еще звучали в моих ушах, когда я с лондонскими газетами вернулся из Канн. Я отклонился от своего обычного маршрута по бизнес-парку и проехал мимо здания «Мерка» – вдруг встреча у нее закончилась и она ждет, кто бы подбросил ее домой. Хоть и окольным путем, но все же она подогрела мой интерес к истории Дэвида Гринвуда. Может быть, она была ближе к Дэвиду, чем считал я или ее муж, и ждала какого-нибудь благожелательного человека со стороны, который выяснил бы истину.

Я припарковал «ягуар» перед гаражом и направился в пустой дом, где непроизвольно остановился в холле, ловя звуки шагов молодого англичанина. Уборщицы-итальянки уже ушли, а сеньора Моралес переместилась в какой-нибудь другой дом.

Надев плавки, я услышал, как у веранды под окнами спальни скрипнул стул. Решив, что это Джейн вырвалась на несколько минут из клиники, я стал спускаться по лестнице. Через окно-иллюминатор на лестничной площадке я увидел человека в кожаном пиджаке – он двигался по лужайке к бассейну. Когда я добрался до веранды, он возился у дверей насосной. Я решил, что это механик – пришел проверить систему дезинфекции, – и направился к нему, приветственно подняв трость.

Заметив меня через плечо, он толчком прикрыл деревянную дверь и повернулся ко мне. Это был человек лет под сорок с худым славянским лицом, высокими висками, залысинами и бледной кожей, на которую даже солнце Ривьеры не оказало благотворного влияния. Его шелковая рубашка под кожаным пиджаком промокла от пота.

– Бонжур… Вы неплохо проводите время. – Он говорил с сильным русским акцентом, настороженно поглядывая на мою трость. – Доктор?..

– Нет. Вам нужна моя жена.

– Наташа?

– Доктор Джейн Синклер. Она работает в клинике.

– Алексей… Очень рад.

Он смотрел куда-то поверх моего плеча, но я при этом оставался в поле его зрения – прием, которым владеют военные полицейские. Он улыбнулся, обнажив целый частокол зубных коронок, которые, казалось, готовы вот-вот выпрыгнуть у него изо рта.

У него была землистого цвета кожа, на которой годы плохого питания оставили неизгладимый след, но он носил золотые запонки и туфли ручной работы. Я решил, что передо мной русский эмигрант, из тех мелких воришек и бывших секретных агентов, которые воевали теперь с местными, французскими гангстерами.

Он протянул руку словно для того, чтобы пожать мою:

– Доктор Гринвуд?

– Его здесь нет. Вы разве не знаете?

– Ничего не знаю. – Он внимательно разглядывал меня. – Доктор Гринвуд жить здесь? Алексей…

– Алексей? Слушайте, кто вы такой? Убирайтесь-ка отсюда.

– Нет… – Он обошел меня, показывая пальцем на мои шрамы, уверенный, что с такими ногами я ему не противник. Царапины на рукавах его кожаного пиджака наводили на мысль о том, что в «Эдем-Олимпию» он попал не через главные ворота.

– Ну ладно… – Я шагнул к веранде, где стоял телефонный аппарат. Русский отступил в сторону, а потом нырнул вперед и сбоку ударил меня кулаком в голову. На его спокойном лице не было ни кровинки, а губы сомкнулись, спрятав дорогую челюсть. В ухе у меня зазвенело, но я устоял на ногах и схватил его за лацканы пиджака. Три месяца я провел в кресле-каталке, а потому руки и плечи у меня накачались – дай бог всякому. Колени мои подогнулись, но, падая на траву, я потащил его за собой и успел дважды ударить по зубам.

Он освободился, вскочил на ноги и хотел было ударить меня в лицо. Но я ухватил его за правую ногу, вывернул ее, и он снова рухнул на землю.

Я принялся колотить его по коленям, но он, чертыхнувшись, вырвался и захромал к дороге.

Я лежал на земле, тяжело дыша и дожидаясь, когда у меня прояснится в голове. Пошарив в траве в поисках трости, я нащупал туфлю из телячьей кожи, принадлежащую русскому. Под стелькой там была выцветшая детская фотография паспортного размера.

– Мериться силами с незваными гостями – занятие опасное, мистер Синклер. – Гальдер разглядывал примятую траву на лужайке – последствия схватки. – Нужно было вызвать нас.

– У меня не было времени. – Я сидел в плетеном кресле, попивая бренди, которое Гальдер принес с кухни. – Он понял, что я его подозреваю, и у него сдали нервы.

– Лучше бы вы вообще ничего ему не говорили. – В таких строгих тонах дорожный полицейский распекает рассеянную женщину-водителя.

Гальдер обследовал кожаную туфлю, пощелкал ногтем по этикетке дорогого магазина на Рю-д'Антиб. Из рации его «рейндж-ровера», припаркованного рядом с «ягуаром», слышались трескучие голоса. Неподалеку стояли две машины службы безопасности, а водители с решительным видом – грудь колесом, форменная фуражка надвинута на самый лоб, рука лежит на пристегнутой к ремню кобуре – обследовали окрестности.

Но Гальдер, казалось, никуда не спешил. При всем его очевидном уме, в том, как он играл роль чернокожего охранника, была натужная старательность, которая, кажется, самому ему нравилась. Он включил свой мобильный телефон и с видом астронома, до которого донесся бессмысленный всплеск сигналов из дальнего космоса, скептически выслушал сообщение.

– Его еще не поймали? – Я обильно смочил полотенце минеральной водой и, приложив его к голове, почувствовал шипящие пузырьки у себя на волосах. Удивительно, но со дня нашего приезда в «Эдем-Олимпию» я еще не испытывал такого беспокойства. – Он назвался Алексеем. Наверно, найти его будет не так трудно. Тип, разгуливающий в одной туфле.

Гальдер кивком одобрил мои дедуктивные способности.

– Возможно, он снял и вторую.

– А если и так. Тип, разгуливающий в носках? И потом, это дорогая туфля – посмотрите, какие стежки. А что насчет ваших камер наблюдения?

– В «Эдем-Олимпии» четыре сотни камер. Просмотреть все записи в поисках человека в одной туфле или даже человека в носках – это сколько ж нужно просидеть перед экраном.

– Значит, вся эта система ничего не стоит.

– Возможно, мистер Синклер. Камеры установлены, чтобы отпугивать преступников, а не задерживать их. Вы видели этого Алексея раньше?

– Никогда. Он похож на карманника – заметить его трудно, а забыть невозможно.

– Может быть, в Каннах? Он, вероятно, выследил вас там.

– Зачем ему это надо?

– Из-за вашего «ягуара». Некоторые люди зарабатывают себе на жизнь, воруя антикварные машины.

– Никакая она не антикварная. Она ваш «рейндж-ровер» и при встречном ветре сделает. И потом, он пришел совсем не как угонщик. Мы в Англии привыкли к другим угонщикам.

– Здесь не Англия. На Лазурном берегу полно гангстеров. – Он сочувственно протянул руку, вытащил из моих волос несколько влажных травинок и своими тонкими пальцами ощупал стебли. – Как вы себя чувствуете, мистер Синклер? Может, вызвать вам скорую?

– Я в порядке. И не волнуйте понапрасну доктора Джейн. Я думал, этот тип куда сильнее. А он так – мелкий воришка, а может, бывший полицейский информатор или был на побегушках у букмекера.

– Да, тут у вас была неплохая драчка. Придется мне брать вас с собой на патрулирование. Вам ведь все равно нечего делать, пока выздоравливаете после вашей аварии.

– За меня можете не беспокоиться. Я сражался и с самыми крутыми дамочками из физиотерапии. – Я показал на выцветшую крохотную фотографию на столе. – Эта девочка – ей лет двенадцать. Вам это чем-нибудь поможет? Он и имя называл – Наташа.

– Вероятно, его дочка в Москве. Забудьте вы о нем, мистер Синклер. Мы его найдем.

– А кто он такой, по-вашему?

Гальдер провел пальцами по носу, разглаживая свои тонкие черты, собравшиеся складками от общения со мной.

– Да кто угодно. Он может даже оказаться жителем «Эдем-Олимпии». Вы тут много бродите. У людей это вызывает любопытство.

– Брожу? Где?

– По «Эдем-Олимпии». Мы уж подумали – может быть, вам скучно? Или вы ищете компанию.

– Брожу?.. – Я махнул рукой в сторону леска. – Я прогуливаюсь. Зачем все это, если туда никто не ходит?

– Это больше для красоты. Как и многое в «Эдем-Олимпии».

Гальдер стоял спиной ко мне, разглядывая окна наверху лестницы, и мне было видно его отражение в стеклянных дверях веранды. Он улыбался сам себе, и такое его плутовство даже вызывало симпатию. Дивный и параноидальный новый мир камер наблюдения и бронированных «рейндж-роверов», вероятно, скрывал вполне старомодную систему субординации и расовых предрассудков. Кроме Гальдера, все работники службы безопасности были белыми, а многие, наверно, состояли в Национальном Фронте, особенно популярном среди обосновавшихся на юге Франции белых выходцев из Алжира. И тем не менее коллеги-охранники всегда относились к Гальдеру уважительно. Я видел, как они открывали ему дверь «рейндж-ровера», а он этот жест уважения воспринимал как должное.

Мне было любопытно узнать подоплеку его появления здесь, и я спросил:

– А как вы оказались в «Эдем-Олимпии»?

– Жалованье. Здесь платят больше, чем в аэропорту или Дворце фестивалей.

– Причина основательная. Но…

– Неподходящий тип? Синяки под глазами? Странный загар? – Взгляд у Гальдера был почти невинный. – Или потому, что я читаю Скотта Фитцджеральда?

– Гальдер, я ничего такого не говорил. – Я ждал его ответа, глядя, как он мнет в руках ботинок сбежавшего русского, словно сворачивает шею какому-то мелкому животному. Когда он кивнул, подтверждая таким образом, что просто подначивал меня, я повернул свое саднящее ухо, прислушиваясь к голосам в его рации. – Я хотел сказать, что здесь такая тишь да гладь. Люди вашего склада предпочитают что-нибудь повеселее. Кроме этого случая с Алексеем, в «Эдем-Олимпии», кажется, и преступлений-то никаких нет.

– Это в «Эдем-Олимпии»-то нет преступлений? – Он самодовольно улыбнулся наивности этой сентенции, выслушанной им с нескрываемым удовольствием. – Некоторые говорят, что преступление – это самая суть «Эдем-Олимпии».

– Транснациональные компании? Все, чем они занимаются, – делают деньги из денег.

– Вполне возможно… значит, деньги – главная игрушка взрослых людей. – Гальдер сделал вид, что размышляет над этой мудростью. Решительность, с которой я противостоял незваному гостю, заинтриговала Гальдера, но сейчас мое любопытство раздражало его, и он явно испытал облегчение, когда охранники на дороге подошли к кованой калитке и сделали ему знак – все чисто. – Так… – Гальдер обвел взглядом сад, готовясь уйти. – Мистер Синклер, мы усилим патрулирование. Доктору Джейн не из-за чего беспокоиться. Этот русский, должно быть, убежал.

– Почему вы так думаете? Может, он сейчас отсиживается у одного из сотен бассейнов. Он ищет Дэвида Гринвуда – и даже не знает, что бедняги нет в живых.

– Значит, он на несколько месяцев ездил к себе в Москву. Или не смотрит телевизор.

– Зачем ему мог понадобиться Гринвуд?

– Откуда мне знать? – Гальдер как бы нехотя отбивался от меня. – Доктор Гринвуд работал в метадоновой клинике в Манделье. Может быть, он сделал русскому укол, и тому понравилось.

– Гринвуд что, занимался такими вещами?

– А разве не все врачи этим занимаются? – Гальдер дружеским жестом прикоснулся к моему плечу. – Спросите у вашей жены, мистер Синклер.

– Придется. Вы хорошо знали Гринвуда?

– Встречались. Он был порядочный человек.

– Немного нервный?

– Я бы не сказал. – Гальдер взял туфлю русского. Он принялся разглядывать фотографию девочки, потер ее лицо большим пальцем. – Мне он нравился. Это он меня сюда устроил.

– Но он убил десять человек. Почему? У вас такой вид, будто вы знаете.

– Не знаю. Доктор Гринвуд был прекрасным человеком. Просто он слишком долго прожил в «Эдем-Олимпии».

Я стоял у самого бассейна, вглядываясь в его глубины. Жаркое солнце породило в воде контурную карту замысловатых потоков, проецирующуюся на выложенное плиткой дно, но я все же различал дрожащие контуры серебряной монетки под доской трамплина. За моей спиной разбрызгиватель снова начал поливать лужайку, и вода намочила подушки на креслах, которые Гальдер передвинул в поисках улик. Траву испятнали беспорядочно смешавшиеся отпечатки каблуков – словно рисунок безумного индейского танца. Сырой дерн напомнил мне об испуганных движениях русского, о запахе его пота и отчетливых царапинах на его кожаном пиджаке.

Я отошел от бассейна и направился по следам незваного гостя к насосной. Задвижка на деревянных дверях была сорвана, и я увидел электромотор, подогреватель и таймер. Места внутри было немного, и все оно было заполнено мешками с очистителем – хлорным порошком, который мсье Анвер засыпал в загрузочную емкость. Дважды в день мягкий порошок распылялся в воде, где образовывал млечные волны, растворявшие едва заметный осадок человеческого жира на стенках вдоль уровня воды.