Текст книги "Суперканны"

Автор книги: Джеймс Грэм Баллард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Он перегнулся через перила, задел ногой несколько цементных камешков, и они скатились в сточный желоб. В нескольких дюймах от его колена в парапете была видна дырочка. А в футе от этой дырочки в цементе виднелась вторая щербина – вроде кратера на лунной карте.

– Пулевые отверстия… – Я подошел к Гальдеру и показал на эти пробоины в парапете. Третье отверстие было заделано цементом. Я оглянулся на вход и представил себе охранников, которые, потеряв голову, принялись палить в Гринвуда, бежавшего к лестнице.

– Гальдер, тут стреляли.

– Стреляли, – кивнул Гальдер, смотря, как я разглядываю пулевые отверстия. – Здесь шел настоящий бой.

– Гринвуд отстреливался?

– Он сделал несколько выстрелов.

– Он был ранен?

– Ранен? – Гальдер сощурился, глядя на солнце, словно обдумывая значение этого слова. – Нет, нельзя сказать, что он был ранен.

Я опустился на колени и ощупал поверхность отвода для воды. Неглубокая канавка шла к водостоку, находящемуся в шести футах. Оцинкованная поверхность трубы блестела на солнце среди всякого мусора – опавших листьев и спичек.

Я потрогал полированный металл. Его поверхность была покрыта сеточкой линий, нанесенных каким-то режущим инструментом. Я вспомнил цементный пол около насосной бассейна – там поверхность была иссечена такими же линиями. Дренажное отверстие было тщательно отшвабрено, словно для того, чтобы стереть тень доведенного до отчаяния человека, который остановился здесь на мгновение.

– Мистер Синклер… – Гальдер стоял рядом со мной, держась рукой за парапет. – Здесь становится жарко…

По его лицу и рукам тек пот, словно его организм, пытаясь избавиться от какого-то смертельно опасного яда, освобождался от всех имеющихся в нем жидкостей. Он качнулся в сторону от парапета и оглянулся в поисках «рейндж-ровера» – ключи зажигания в его руке позванивали, как колокольчик в руке слепого.

– Гальдер?..

– Я готов. Идемте. Где машина?

– Здесь. Прямо перед вами.

Я пошел было следом за ним, но его голова бессмысленно раскачивалась на плечах. Я чувствовал, как поверхность крыши уходит у него из-под ног, а пятно «рейндж-ровера» начинает растекаться под лучами солнца. Гальдер прислонился к машине, вжав руки в горячую металлическую поверхность, словно в мягкую смолу.

Я открыл пассажирскую дверь и встал у него за спиной, а когда он начал падать назад, подхватил его за плечи.

Глава 23
Признание

– Фрэнк… Голову между колен… Так будет полегче.

Я сел за руль и, спустившись этажом ниже, остановился в прохладной тени между припаркованных машин. Выровнял Гальдера на сиденье и направил ему в лицо холодную струю из кондиционера.

– Мистер Синклер?.. – Он не без труда сфокусировал взгляд. – Я вырубился на несколько секунд. Там было жарко?

– Как в печке. – Я нашел переговорник. – Сейчас вызову врача…

– Нет. – Гальдер перехватил у меня трубку. – Я сейчас остыну и буду в порядке. Наверно, избыток солнца никому не полезен.

Он скорчил недовольную гримасу, признавая, что стал причиной всей этой суеты. На крыше было жарковато, но главную роль сыграли подавляемые эмоции. Дожидаясь, когда Гальдер окончательно придет в себя, я думал о трех пулевых отверстиях в парапете.

Убийственное умопомрачение Дэвида Гринвуда завершилось на крыше над нашими головами, после того как в винтовке заело магазин и это спасло француженку – она не стала последней случайной жертвой Дэвида Гринвуда. На два часа время в «Эдем-Олимпии» остановилось, пока сошедший с ума доктор бродил здесь с винтовкой в руках, сея вокруг смерть. Возможно, он ничего не слышал, убивая своих жертв, даже выстрелов своей винтовки. Но на крыше парковки охранник, у которого сдали нервы, ответил на его огонь, и тогда Гринвуд вернулся в реальное время – его слух заполнили звуки полицейских сирен и вертолетов.

Гальдер поправил заслонку кондиционера, глядя, как испаряется с его рубашки пот. Пытаясь вновь взять себя в руки, вытащил ключи из замка зажигания. Он ждал, что я покину водительское место, но я сидел, вцепившись в баранку.

– Фрэнк, вы мне здорово помогли. Показали весь путь в подробностях и фотографии мест преступления. Очень мило с вашей стороны. Но зачем вы это сделали?

– Все очень просто. Мне нравился Гринвуд. И я хотел, чтобы вы увидели все это с его точки зрения. Двадцать восьмого мая что-то случилось, что-то нехорошее.

– И это случившееся сильно повлияло на вас. Так что наша сегодняшняя экскурсия не из-за Гринвуда – из-за вас.

– Не совсем так.

– Цандер знает, что вы здесь. Он разрешил выдать вам фотографии.

– Цандер и Пенроуз.

– Этому-то что надо?

– Ему было интересно узнать вашу реакцию. Как вы себя будете вести, глядя в лицо истине, а не каким-то фантазиям, составленным по слухам и досужим домыслам.

– Значит, вам поручили присматривать за мной. И когда это началось?

– После вашей поездки в «Ривьера ньюс». Секретарь редактора позвонила в «Эдем-Олимпию». Меня послали встретить вас там.

– Вот, значит, почему Мелдрам был таким разговорчивым. Вы поехали за мной в Антиб-ле-Пен и Пор-ле-Галер. Странно, что я вас не заметил.

– Среди всех этих толп с шикарным загаром? Конечно, не таким шикарным, как мой. – Гальдер похлопал себя по лицу, пытаясь вернуть кровь к щекам. – Я припарковался на горной дороге. Охранник дал мне знать, когда вы выезжали. Он прежде работал в «Эдем-Олимпии».

– А теперь приглядывает за вдовами. Чтобы не выболтали чего лишнего какому-нибудь детективу-любителю. Но зачем было ехать за мной на Рю-Валентин? Цандер ведь не знал, что я туда поеду.

– Я работал в свое свободное время, мистер Синклер. От других охранников я знал, что на этот вечер намечена специальная акция. Я беспокоился за вас. Когда вы пошли за девочкой, я подумал, что вы можете попасть в беду.

– Так оно и случилось. Я до сих пор чувствую удары этих дубинок… – Я тронул свое покрытое синяками плечо, не зная, как объяснить Гальдеру эти приступы сексуальной ностальгии, затмевающие сознание у мужчины средних лет. – А что Цандер со своим отрядом делал на Рю-Валентин? Это как-нибудь было связано с Дэвидом Гринвудом?

– Нет. Рю-Валентин – одно из их излюбленных мест для отдыха. Там они могут для собственного удовольствия избить до полусмерти несколько шлюх и трансвеститов. Пожалуй, это все же лучше, чем насиловать Третий мир.

– Жестко сказано. Вы не очень-то любите «Эдем-Олимпию». Помиритесь со своим отцом и возвращайтесь домой.

– Домой? – Гальдер уставился на меня так, словно я сказал, что земля плоская. – Америка мне не дом. Моя мать из Штутгарта. Я немец. Вы знаете Германию, мистер Синклер?

– Я три месяца служил на базе в Мюльгейме. Великая страна. Будущее должно быть похоже на окраины Штутгарта.

– Не придирайтесь. Там я провел лучшее свое время. Моя мать работала в магазине на базе. Когда мой старик отбыл в Штаты, ВВС заботились о ней. А он отказался от отцовства и вышел в отставку. Я дружил со всеми американскими мальчишками и ходил в школу при базе, а потом чьи-то родители стали возражать. Но моя мать так поговорила с женой генерала, что та от страха не знала куда деваться.

– У нее, похоже, твердый характер.

– Настоящая немецкая фрау. Последняя хиппи старого закала. Она научила меня мастурбировать, когда мне было двенадцать, и забивать косяки. Я ее вызову сюда, как только получу повышение.

– Непременно получите. Они относятся к вам с большим уважением.

– Мне нужно больше. В местах вроде «Эдем-Олимпии» умеют ценить людей. А это не так уж и мало, если ты в самом низу лестницы.

– Не забудьте об этом, когда подниметесь наверх. Там такой разреженный воздух. Возникает искушение почувствовать себя богом.

– Богом? – Гальдер улыбнулся в свои изящные руки. – Люди здесь выше богов. Намного выше. Ведь Богу на седьмой день потребовался отдых.

– Каким же образом им удается оставаться в здравом уме?

– Это не так уж и легко. У них есть кое-что, на что можно опереться.

– Что же это?

– Неужели вы не догадались? – Гальдер говорил мягко, но с искренней озабоченностью, словно все проведенное со мной время – затянувшийся семинар, который он проводил с привлечением визуальных средств, – было потрачено впустую и этот тупой англичанин ничего не понял. – Безумие – ничего другого у них нет после ежедневной шестнадцатичасовой работы и семидневной недели. Единственная для них возможность оставаться в здравом уме – это сумасшествие.

– И «Эдем-Олимпию» это устраивает?

– Пока они держатся подальше от бизнес-парка. Фактически «Эдем-Олимпия» делает все, чтобы им помочь…

Поменявшись местами, мы выехали из гаража. Я сказал Гальдеру, что пройдусь пешком по парку, втайне надеясь найти какой-нибудь ключ к загадке: как Гринвуд успел вернуться на виллу. Гальдер осторожно съехал вниз по спиральному пандусу, но я, прежде чем выйти из машины, помедлил.

– Гальдер… вы можете вести машину? Подумайте о повышении.

– На крыше было жарковато, мистер Синклер. Мне стыдно за то, что случилось. Только и всего. Я могу вас подвезти.

– Я лучше пройдусь. Мне нужно о многом подумать, в основном о неприятном. – Я бросил взгляд на обводы офисного здания, поднимающегося над парком, как мегалитическое сооружение будущего. – Настоящий Cité Radieuse [20]20
  Лучезарный город (фр.)


[Закрыть]Корбюзье ^{59} . Жаль, что Гринвуд не был здесь счастлив.

– Он совсем запутался. А в конце концов все его тени обернулись против него.

– Пусть даже так. – Не желая оставлять Гальдера, я показал на конверт. – Но я не думаю, что он запутался. Эти фото свидетельствуют, что все убийства были тщательно спланированы. Должно быть, Гринвуд знал, что его жертвы будут сфотографированы. Каждое место преступления – настоящая картина. Башле с его трубкой для крэка и украденными драгоценностями. Берту с его чемоданом героина. Вадим и детское порно. Каждое фото – место преступления не Гринвуда, а убитых.

– Детское порно, наркотики, фашистские идеи… не такие уж серьезные преступления по нынешним временам.

– И все же достаточно серьезные. И ведь это только вершина айсберга. Эти боулинг-клубы, дорожные происшествия… что-то во всем этом коренится глубоко порочное. Здешние шишки считают себя какими-то феодалами, которые могут ради собственного удовольствия затоптать или запороть своих крестьян.

– Вы ошибаетесь, мистер Синклер.

– Не могу поверить, что Гринвуд совершил самоубийство, – продолжал я, не обращая внимания на Гальдера. – Я уверен – он сдался. Он убил семь человек и хотел объяснить – почему. Он хотел, чтобы состоялся суд.

– Это опасная теория. Держите ее при себе.

– Он знал, что полицейские фотографии будут свидетельствовать в его пользу. Другие свидетели тоже дадут показания и подтвердят то, что видел он. Но он не учел, что у «Эдем-Олимпии» мощнейшие рычаги влияния, и на абсолютную жестокость он тоже не рассчитывал. Он сдался преследовавшей его охране где-то неподалеку отсюда – в нескольких сотнях ярдов. А они – я говорю об этом почти с полной уверенностью – отвезли его на виллу и там пристрелили.

– Нет.

– Фрэнк?..

– Не было этого. – Гальдер говорил так тихо, что за шумом двигателя я едва слышал его голос. Он собрался и ждал, когда успокоятся желваки на его лице. – Поверьте мне, его не пристрелили.

– Нет? Тогда почему же нет фотографий его тела? «Пари матч», «Шпигель», лондонские таблоиды – никто не напечатал ни одной его фотографии. Подозреваю, что на них были бы видны пулевые ранения в спине.

– Не было этого, – Гальдер говорил лаконично, раскачиваясь над баранкой, словно вот-вот готов был снова потерять сознание. – Поверьте мне, мистер Синклер.

– Вы видели фото?

– Зачем? Я присутствовал при смерти Гринвуда.

– Да? Вы были в числе охранников, загнавших его в угол?

Махнув рукой, Гальдер отмел мои обвинения. Он произносил слова, будто затверженную личную мантру.

– Гринвуд стал отстреливаться… он научился обращаться с оружием. В конце он уже ничего не боялся, и ему было все равно, если все станет известно. С ним в «Эдем-Олимпии» что-то произошло, и он пытался исправить случившееся. Его не волновало, что о нем будут говорить…

– Фрэнк, постойте… Кто его застрелил?

Я попытался снова забраться в машину, но Гальдер закрыл пассажирскую дверцу. Он швырнул конверт с фотографиями через открытое окно, и лицо его впервые за весь день было абсолютно спокойно.

– Я его застрелил, мистер Синклер. Я был новичок, и мне говорили, что я должен делать. Я был настолько перепуган, что ничего не соображал. Во всей «Эдем-Олимпии» был один человек, который мне нравился, – Дэвид Гринвуд. А я его застрелил.

Глава 24
Кровь не скроешь

Обмахиваясь, словно веером, плотным коричневым конвертом, я смотрел, как «рейндж-ровер» катится по дорожке под платанами. Его темный кузов оказывался то на свету, то в тени, а временами становился почти невидимым – оптическая иллюзия, которая, казалось, была частью всеобщего обмана, затеянного «Эдем-Олимпией». Я уважал Гальдера за его признание и сочувствовал ему, но мотивы его по-прежнему были мне не ясны. Уайльдер и Пенроуз использовали этого печального молодого мулата, чтобы снабжать меня свежей информацией. Они заставляли меня прыгать с одного расшатанного камня мостовой на другой, не сомневаясь, что я буду заглядывать в каждую подозрительную дыру на моем пути.

Но у Гальдера были и свои собственные планы. Он использовал экскурсию по местам убийств, чтобы спровоцировать себя, подготовить эмоциональную почву для признания, но гнев его был обращен на «Эдем-Олимпию». Я мог себе представить, что Пенроуз испытывал тайное удовольствие, отправляя убийцу бывшего коллеги и, возможно, любовника Джейн в наряд для обеспечения нашей безопасности. Я вспомнил, как Гальдер перебросил мяч через бассейн, а потом плюнул в воду неподалеку от насосной – где, возможно, рухнул без сил Гринвуд, добравшись до виллы от здания «Сименс». Гальдер – этот новичок в хрустящей, с иголочки, униформе, ошарашенный размерами своего жалованья и перспективами пенсии, – пошел бы ему навстречу, но тут последовал приказ: стрелять на поражение. «Эдем-Олимпия» использовала его, но, убив Гринвуда, он стал знаменитостью и теперь в свою очередь начал извлекать из этого выгоду.

Но если верить Гальдеру, то Гринвуд в последние секунды перед смертью отстреливался. Гальдер, конечно, дрогнул, но нервы у него выдержали, и он сделал то, что ему было сказано. Я взглянул на крышу автомобильной парковки и увидел охранника у парапета – он поднес ладонь козырьком ко лбу и провожал взглядом «рейндж-ровер» Гальдера. Он без всякой иронии отдал честь, демонстрируя то же почтение к Гальдеру, что я видел и у других охранников. Гальдер мог заслужить уважение этих грубых и расистски настроенных людей, только убив Гринвуда.

Я вышел из лифта парковки на раскаленную крышу – ристалище солнца и смерти. В зеркальной стене офисного здания я увидел собственное отражение – рассеянный турист, который открыл не ту дверь и оказался в тревожной тишине, повисшей над ареной перед началом корриды. Охранник по мостику удалился в прохладу вестибюля. Я махнул ему рукой и подошел к парапету, делая вид, что разглядываю покрытые зеленью холмы парка.

В парапете я насчитал следы еще трех пуль – каждое отверстие было рассверлено и залито цементом, а потом заделано покрытием из крупного песка. Было сделано шесть выстрелов – полный барабан крупнокалиберного револьвера разрядили с небольшого расстояния.

С крыши я по лестнице спустился вниз – там было на зависть прохладно. Пробираясь между припаркованных машин, я направился в юго-западный угол, где с крыши шел водосток.

В отверстии над моей головой металлическая скоба удерживала пластиковую трубу, раструб которой был обработан пескоструйкой. Соединение находилось в шести футах от меня, вне пределов моей досягаемости, даже если бы я встал на крышу машины, но вторая скоба располагалась в нескольких дюймах над полом и закрепляла уходящую вниз трубу в вертикальном перекрытии под ней. Я вытащил из кармана ключи от «ягуара» и, найдя на них плоскую кромку, начал откручивать винт, чтобы ослабить соединение между двумя трубами.

На лестнице послышались чьи-то шаги – быстрый стук каблуков торопящегося молодого мужчины. По бетонному полу парковки шел японец в синем костюме – это был атрибут администрации – и с кейсом в руке. Я притаился за задним крылом близстоящего «сааба» и дождался, когда японец сядет в свою спортивную машину. Осмотрев свои зубы и язык в зеркале заднего вида, он завел двигатель и (задним ходом) выехал с парковочного места; в реве его глушителя слышалась сила и уверенность.

Шум, с которым он переключал скорости, перекрыл звук отдираемого пластика, когда я выдергивал водосточную трубу из ее крепления на крыше. Я опустил извлеченную секцию на пол, зажав ладонью ее верхний конец, а потом поскреб внутреннюю поверхность ключом.

Мои пальцы покрылись какими-то красноватыми комочками органического вещества, похожего на осадок частично выпаренного металла. Я поднес комочек к носу и почуял кисловатый запах животных останков.

Я уже решил для себя, что это запах крови Дэвида Гринвуда. Он так никогда и не добрался до виллы, а умер здесь, на крыше здания «Сименса», в этом владении смерти и солнца.

– Эй, вы там! Что вы здесь делаете?

Я отвел взгляд от водосточной трубы и увидел светловолосую женщину в черном деловом костюме, окликавшую меня из центрального ряда автомобилей. Она подалась назад при виде какого-то чужака, стоящего на коленях среди запаркованных машин. Одной рукой она сжимала сумочку – то ли защищала свои кредитные карточки, то ли готовилась извлечь баллончик со слезоточивым газом.

Когда я выпрямился, она откинула со лба свои светлые волосы и, как пойнтер, наклонила голову.

– Франсес? – спросил я – в полумраке парковки у меня не было уверенности, что это она. – Франсес Баринг?

– Синклер? Боже, как вы меня напугали. Из-за вас, черт вас возьми, я чуть не испортила новые колготки. Вы хотите угнать машину?

– Нет… Проверяю кое-что. Я не слышал, как вы подошли. Здесь звук распространяется каким-то странным образом.

– Главным образом, в вашей голове. Что вы там делаете с этой трубой? – Она подошла ко мне и нахмурилась, увидев отверстие в потолке. – Это вы натворили? У меня кабинет в этом здании. Я могла бы упрятать вас за решетку.

– Не трудитесь. Я верну ее на место. – Я достал из кармана платок и стер сгустки крови с пальцев. Подняв трубу, я установил ее в прежнее положение, а потом ногой зашвырнул под «сааб» отвинченную скобу. – Как новенькая…

– Вы и правда очень странный тип. Тут вам гараж, а не детский конструктор. – Она обошла вокруг меня и повернулась лицом к парапету. Пытаясь выманить меня на свет, она выставила напоказ свою нервную красоту – свою нерешительность, свой недоверчивый рот. Чувствуя на себе мой восхищенный взгляд, она водрузила на нос большие солнцезащитные очки, по-видимому, самое мощное оружие, находившееся в ее сумочке. Однако она сделала шаг, чтобы поддержать меня, когда я, потеряв равновесие, оперся о «сааб». – Пол, с вами все в порядке? Вы еле на ногах стоите.

– Есть немного. Вытащить эту трубу было нелегко. И все же китайские шкатулки начинают раскрывать свои тайны.

– Наконец-то. Я видела вас на крыше с одним из охранников.

– С Гальдером. Он устроил мне большую экскурсию.

– Куда? Показывал системы безопасности?

– Скорее, смерти. Семь смертей. А точнее, восемь. Мы начали с виллы и проследовали маршрутом, которым двадцать восьмого мая прошел Гринвуд.

– Боже мой… – Франсес поднесла руку ко рту. – Наверно, сплошной кошмар.

– Не без этого. Крайне живописная реконструкция с достоверным комментарием, изобилующим таким множеством славных подробностей, что я чуть было не упустил подтекст. У этой экскурсии даже была неожиданная концовка. Теперь мне все намного яснее.

– И что же это за неожиданность?

– Гальдер сказал мне, кто убил Гринвуда.

– Да?.. – Ее глаза на мгновение потеряли всякое выражение. – Так кто же?

– Гальдер сказал, что он.

– И вы ему поверили?

– Гальдер из тех людей, что упиваются собственной честностью, в особенности если это идет им на пользу.

– И где же это случилось?

– Он не сказал. Но я думаю, что знаю.

Пытаясь оттянуть свой вопрос, она сняла пластиковую стружку с моего лацкана:

– В гараже с заложниками?

– Нет. Здесь. На этой самой парковке. В нескольких футах над тем местом, где вы стоите.

– Не может быть… – Она потрясла головой и отшатнулась от меня, словно я распахнул слишком много люков в полу вокруг нее. – Почему вы так думаете?

– Франсес, мне жаль… – Я помедлил, прежде чем продолжить. – Думаю, Гринвуда застрелили на крыше. Возможно, он лежал какое-то время раненный у парапета. Меня удивляет, что вы этого не видели.

– Никто ничего не видел. Жалюзи повсюду были закрыты. Служба безопасности всех переместила в северную часть здания.

– И сколько на это ушло времени?

– Минут десять. Потом мы услышали выстрелы. И на том все и кончилось.

– Для Гринвуда… – Будничным тоном я добавил: – В парапете полдюжины следов от пуль. Их кто-то замазал, но вот водосток забыли почистить.

– Зачем? Дождей здесь почти не бывает.

– В тот день прошел кровавый дождь. Короткий смертельный ливень. – Я развернул платок и показал Франсес гемоглобиновые пятна.

– Кровь? – Она потрогала пятна наманикюренным ноготком, ноздри ее затрепетали, словно уловили давно забытый запах. Она посмотрела на высыхающую грязь, оставленную моим большим пальцем на манжете ее белой шелковой блузки, и понимающе улыбнулась. – Я сдам это на анализ ДНК. Если вы правы, то это кровь Дэвида. А какое имеет значение, где он умер?

– Огромное. Если Гринвуд умер здесь, то заложников он никак не мог застрелить. Кто-то приказал, чтобы их убили. И тогда вся картина приобретает иной смысл.

– Может, они и не были заложниками?

Я проследил за ее взглядом, скользнувшим по припаркованным машинам. Несмотря на недавние слезы, лицо ее было исполнено решимости. Она вновь скорректировала курс, возвращая меня на избранную ею тропу.

– Они были не заложниками, а соратниками Гринвуда, – ответил я. – Никто из них и не приближался к гаражу, по крайней мере, пока был жив. Они дожидались Дэвида на парковке телецентра.

– Слишком много парковок – это всегда знак помешательства. Но при чем тут телецентр? Люди убивают, чтобы попасть на экран, но эти, по-моему, зашли слишком уж далеко.

– Они хотели захватить телестанцию и устроить в «Эдем-Олимпии» скандальное разоблачение. Какое – пока не знаю.

– Финансовые махинации?

– Вряд ли. Шоферов мало трогают аферы такого рода. Вы не слышали никаких разговоров о «ратиссаже»?

– Выбраковка? Это словечко родилось во французской армии во время Алжирской войны – прореживание федаинов ^{60} . На Лазурном берегу оно не в ходу.

– Не уверен. Вчера вечером я оказался на Рю-Валентин… – Я сделал неопределенный жест, не зная, как объяснить мой интерес к двенадцатилетней девочке. Я прислонился к «саабу», ноги мои побаливали после долгого сиденья в «рейндж-ровере» с нервным и напряженным Гальдером. – Франсес…

– Что с вами? У вас измученный вид. Отдохните немного в моей машине.

– Я в полном порядке.

– Помолчите. Я Гальдеру за это устрою головомойку. – Она сняла коричневый конверт с крыши «сааба» и обняла меня за плечи. – Ваша жена – врач, ей бы нужно получше присматривать за вами.

– Болеть не модно. – Мне было приятно чувствовать прикосновение ее сильного тела, и я позволил ей провести меня между рядов припаркованных машин. Она помедлила, отыскивая свою, и подошла к БМВ с открытым верхом – точно такую же машину я угнал от офиса «Америкэн экспресс» в Каннах.

Подойдя ближе, я узнал разбитый стоп-сигнал и увидел кипу рекламных брошюрок. Прежде чем отправиться по своим зубоврачебным делам, Франсес прислонилась к машине, уверенная в том, что мир будет благоговеть пред отпечатком ее красивого бедра. Мне и в голову не могло прийти, что это ее машина или что ключи выпали у нее из сумочки, когда она рассматривала свои зубы.

– Аккуратненькая машинка, – сказал я, откинувшись к спинке пассажирского сиденья. – Наверно, водить одно удовольствие.

– Слишком большое удовольствие. Пару дней назад в Каннах ее угнал какой-то лихач. Почти запорол двигатель. На станции сказали, что он, наверно, был пьян. Или очень подавлен.

– Может, это была женщина.

– Нет. Если вашу машину вел мужчина, это сразу видно. Тормоза, акселератор, даже щетки – все как-то торчит на особый мужской манер.

Я поднял солнечный козырек и в маленьком зеркальце увидел пятнышко Гринвудовой крови у себя на щеке. Может быть, Франсес выронила ключи намеренно, чтобы проверить, поддаюсь ли я дрессировке – выучусь ли действовать импульсивно? У меня возникло ощущение, что я пробуюсь на роль и, похоже, получу ее. Я решил, что Франсес давно знает правду о последних мгновениях Гринвуда, о том, что жизнь его закончилась на крыше над нами. Но ее скорбь была искренней, трогательная смесь гнева и сожаления – такое не сыграешь.

Она выехала с места стоянки задним ходом и пустилась вниз по пандусу, чуть не касаясь припаркованных машин. Прежде чем выехать на солнце, она резко затормозила, и я, как манекен на крэш-тесте, повис на ремнях.

– Вид у вас уже получше, – сказала она мне. – Ничто так не возвращает мужчину к жизни, как женщина за рулем. Не хотите прокатиться по бережку? Мне нужно посмотреть один дом в Маримаре.

– Вы меня похищаете?

– Если вы не против. Вам нужно уехать из «Эдем-Олимпии». Она учреждает свое отделение у вас в голове.

– Ладно, я готов.

– Отлично. Но сначала нужно смыть эту боевую раскраску.

Она смочила слюной салфетку и принялась стирать пятнышко крови с моей щеки. Мягкий аромат ее шеи и груди, слабая горьковатая сладость языка не согласовывались с удивительно грубыми движениями рук, словно ее сердили и эта грязь на моей щеке, и то, что я не вправе носить этот последний вещественный знак мертвого доктора.

– Кровь Дэвида… – Она говорила сама с собой. – Вот ее и нет. Как это грустно…

Она уставилась на малиновое пятно на салфетке. В приближающихся сумерках казалось, что красный цвет стал еще ярче, словно его вернули к жизни ее дыхание и ее память о Гринвуде.