Текст книги "Дело совести (сборник)"
Автор книги: Джеймс Бенджамин Блиш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 56 страниц)
Он напомнил шефу, что самоубийство доктора Штокхаузена в любом случае не могло произойти раньше, чем через два месяца, и предложил пока съездить в Рим и поработать.
Бэйнс отказался. Что бы ни было у него на уме, похоже, это имело в лучшем случае лишь косвенное отношение к интересам «Консолидейтед Варфэр Сервис»… Во всяком случае, его деловая активность ограничивалась небольшим количеством телефонных звонков.
И этот не то священник, не то монах, отец Доменико, явно не собирался уезжать. Очевидно, рождественское шоу не обмануло его. Ладно, пусть Уэр сам разбирается с ним. Во всяком случае, Джек старался не показываться на глаза святому отцу: его присутствие казалось Джеку чем-то вроде визита сумасшедшего родственника в решающий момент сватовства.
Впрочем, действительно ли он сумасшедший? Ведь если магия реальна – в чем Джеку пришлось убедиться воочию, – тогда и все мистические материи, в которые верил отец Доменико, от Моисея и каббалы до Нового завета, по логике, также должны быть реальными. После того как это пришло в голову Джеку, он не только содрогался при виде отца Доменико, но и не мог спать без кошмарных снов, в которых монах пристально смотрел на него.
Уэр не появлялся до назначенного им четырнадцатого дня, а затем изъявил желание побеседовать лишь с Джеком Гинзбергом.
Джек не на шутку встревожился. Встреча с Уэром привлекала его не намного больше, чем общение с вежливым и молчаливым босоногим монахом. Кроме того, никто не знал, как мог отнестись к беседе колдуна с Джеком Бэйнс, который в другое время не придал бы ей особого значения, но теперь пребывал в весьма странном состоянии духа.
После долгих раздумий Джек передал предложение шефу, мало надеясь на свои собственные способности в столь щекотливом деле.
– Иди, – только и ответил Бэйнс. Он продолжал производить на Джека впечатление человека, зацикленного на одной идее. Это также очень тревожило Джека, но, похоже, тут ничего уже нельзя было сделать. Стиснув зубы и одновременно придав лицу выражение учтивого внимания, Джек отправился в кабинет к Уэру.
Комнату заливал яркий, жизнерадостный солнечный свет. Обстановка больше соответствовала тому, что Джек привык считать реальностью. Пытаясь перехватить инициативу у Уэра, он еще не успев сесть, осведомился:
– Есть какие-нибудь новости?
– Нет, никаких, – ответил Уэр. – Садитесь, пожалуйста. Как я предупреждал в самом начале, доктор Штокхаузен – трудный пациент. Возможно, он вообще не поддастся искушению, и тогда потребуются более серьезные усилия. Но пока я полагаю, что он поддастся, и, следовательно, мне нужно будет подготовиться к следующему заказу доктора Бэйнса. Вот почему я хотел увидеть вас первым.
– Я не знаю, каким будет следующий заказ доктора Бэйнса, – возразил Джек. – И даже если бы знал, не стал бы сообщать вам.
– У вас, к сожалению, слишком прямолинейный ум, мистер Гинзберг. Я не собираюсь выуживать из вас какие-либо сведения. Мне уже известно, и этого на данный момент достаточно, что следующий заказ доктора Бэйнса будет неким грандиозным – быть может, даже уникальным – экспериментом в истории Искусства. О том же говорит и продолжающееся пребывание здесь отца Доменико. Но поскольку я берусь за такой проект, мне понадобятся ассистенты – а у меня не осталось учеников. Они все очень рано становятся честолюбивыми и либо совершают глупые технические ошибки, либо выходят из повиновения, и их приходится прогонять. Светские люди, даже весьма сочувствующие, также не подходят из-за своего рвения и невежества, но, если они достаточно умны, иногда бывает безопаснее воспользоваться их помощью. Иногда. Вот поэтому я позволил наблюдать за тем, что происходило в сочельник с вами и доктором Гессом (а не только за доктором Гессом, как просил доктор Бэйнс), и по той же причине уже теперь разговариваю с вами.
– Понятно, – кивнул Джек. – Значит, я должен чувствовать себя польщенным.
Уэр откинулся на спинку кресла и развел руками:
– Ничего подобного. Я вижу, что придется говорить напрямик. Меня вполне удовлетворили способности доктора Гесса, и я могу не беседовать с ним специально, достаточно будет дать ему инструкции. Но с вами мне повезло меньше. Меня удивляет ваша слабость.
– Я не маг, – сказал Джек, сохраняя выдержку. – И если между нами существует какая-то враждебность, следовало бы признать, что не я один тому причиной. Вы позволили себе оскорбления в мой адрес при первой же встрече только потому, что я подверг сомнению оправданность ваших претензий – как того требовала моя работа. Меня не так просто оскорбить, доктор Уэр, но мне легче общаться с теми людьми, которые соблюдают некоторую вежливость.
– Stercor [90]90
Латинское ругательство (от stereus – кал).
[Закрыть], – произнес Уэр. Это ничего не говорило Джеку. – Вы думаете, что я говорю о способности к общению и прочей ерунде. Ничего подобного. Немного ненависти никогда не повредит Искусству, и преднамеренные оскорбления полезны в общении с демонами – лишь немногих бывает полезно улещать; и если человека можно взять лестью, он скорее собака, чем человек. Постарайтесь понять меня, мистер Гинзберг, я не говорю ни о вашей пустяковой враждебности, ни о вашем досадно нерасторопном уме; меня беспокоит ваша заячья храбрость. Во время последнего обряда был момент, когда я видел, что вы готовы покинуть свое место. Вы не почувствовали этого, но мне пришлось вас парализовать, чем я спас вам жизнь. Если бы вы сделали один шаг, то поставили бы под угрозу всех нас, и в таком случае мне пришлось бы бросить вас Мархозиасу, как старую кость. Это не спасло бы обряд, но помешало бы демону сожрать остальных, кроме Ахтоя.
– Кого!?
– Моего питомца Кота.
– О, почему же и не кота?
– Ахтой взят на время. Он принадлежит одному демону, моему покровителю. Не пытайтесь сменить тему, мистер Гинзберг. Если я собираюсь доверить вам важное дело, мне необходимо убедиться, что, когда надо будет стоять на месте, вы будете стоять на месте, независимо от каких-либо зрелищ или звуков, и когда я попрошу вас принять некоторое участие в ритуале, вы исполните все точно и аккуратно. Можете ли вы убедить меня в этом?
– Хорошо, – ответил Джек серьезно. – Я сделаю все, что смогу.
– Но зачем? Ради чего вы готовы пойти на такую жертву? Я не понимаю, что значит ваше «все», пока мне неясны ваши мотивы, кроме сохранения работы – или желания произвести на меня хорошее впечатление. Объясните мне, пожалуйста! Что-то здесь все-таки привлекает вас. Я заметил это с самого начала, но моя догадка оказалась ложной или, по крайней мере, не затрагивала главного. Итак, что же для вас главное? Сейчас настало время, когда вы должны признаться. Иначе я отстраню вас.
Колеблясь между привычной осторожностью и непривычной надеждой, Джек оставил флорентийское кресло и медленно подошел к окну, машинально поправляя галстук. С этой высоты виднелись расположенные у подножия скалы дома Позитано, сдаваемые в аренду, которые примыкали к узкой полосе пляжа, как во многих итальянских пригородах, кишевших свергнутыми королями и «пляжными мальчиками», надеявшимися подцепить какую-нибудь богатую американскую наследницу. Не считая мелких волн и немногих птиц вдалеке, картина оставалась неподвижной, но Джеку почему-то казалось, будто весь берег медленно и неумолимо сползает в море.
– Да, я люблю женщин, – проговорил он тихо. – И у меня есть определенный вкус, который очень непросто удовлетворить, даже за все деньги, которые я зарабатываю. Между прочим, мне постоянно приходится работать с засекреченными материалами – секреты государств и фирм. Это означает, что я не должен давать повод шантажировать меня.
– Поэтому вы отклонили мое предложение во время нашей первой беседы, – заметил Уэр. – Разумно, но в данном случае напрасно. Как вы уже поняли, меня не привлекают ни шпионаж, ни вымогательство – за них я получал бы лишь жалкие гроши.
– Да, но я не хочу всегда быть рядом с вами, – сказал Джек, повернувшись к столу. – И с моей стороны было бы глупостью приобрести новые вкусы, удовлетворение которых зависело бы только от вас.
– Сводничество – так это называется. Будем называть вещи своими именами. Тем не менее у вас есть еще что-то на уме. Иначе вы бы не стали так откровенничать.
– Да… есть. Я подумал об этом, когда вы согласились показать Гессу вашу лабораторию. – Приступ зависти, не менее острой оттого, что все уже прошло, заставил его умолкнуть. Сделав глубокий вдох, Джек проговорил: – Я хочу научиться Искусству.
– Ого. Это уже нечто противоположное.
– Вы сами сказали, что это возможно, – отчаянно заторопился Джек, сознавая, что терять уже нечего. – Я знаю, вы не хотите брать учеников, но я не собираюсь наносить вам удар в спину или отбивать клиентов. Искусство мне нужно только для моих особых целей. Я не могу заплатить вам целое состояние, но у меня есть деньги. Я мог бы читать в свободное время и примерно через год приехать за практическими инструкциями. Бэйнс дает мне годичный отпуск: он хочет, чтобы кто-нибудь из его людей знал Искусство, по крайней мере теорию, только он пока выбрал Гесса. Но Гесс слишком занят своей наукой, чтобы всерьез интересоваться магией.
– Вы терпеть не можете доктора Гесса, не так ли?
– У нас не было открытых столкновений. Во всяком случае, то, что я говорю, правда. Я мог бы быть гораздо лучшим экспертом для Бэйнса, чем Гесс.
– У вас есть чувство юмора, мистер Гинзберг?
– Конечно. Оно у всех есть.
– Ошибаетесь, – возразил Уэр. – Все только утверждают, будто оно у них есть. Я задал вам этот вопрос только потому, что первая вещь, которую нужно принести в дар Искусству, – это дар смеха, и некоторые люди более тяжело переживают его утрату, чем все остальные. У вас оно, похоже, незначительно, и вам придется перенести лишь легкую операцию, вроде удаления аппендикса.
– Непохоже, чтобы вы потеряли свое чувство юмора.
– Вы, как большинство людей, путаете юмор с остроумием. Эти две вещи различаются, как способность к творчеству и ученость. Но как я уже сказал, в вашем случае тут, очевидно, не будет большого затруднения. Однако могут возникнуть другие проблемы. Например, какой традиции вас обучать? Допустим, я мог бы сделать вас каббалистическим магом, что дало бы вам значительные знания белой магии. Что же касается черной, то я могу передать вам большую часть знаний, содержащихся в «Clanteula» и «Lemegefon», исключая весь христианский нарост. Как вы думаете, удовлетворит ли вас это?
– Возможно, если будет отвечать моим основным потребностям, – ответил Джек. – Мне неважно, с чего начинать. Сейчас я еврей только по крови, но не по культуре – и до Сочельника я был атеистом. Теперь я не знаю, кто я. Знаю только, что надо верить тому, что видишь.
– Только не в Искусстве, – возразил Уэр. – Будем пока считать, что вы tabula rasa [91]91
«Чистая доска» (латин.).
[Закрыть]. Хорошо, мистер Гинзберг, я понял вас. Но прежде чем я приму решение, думаю, вам нужно еще раз пересмотреть ваши новые желания, которые можно удовлетворить лишь с помощью магии, моей или вашей. Вы, очевидно, думаете, как приятно было бы получать эти удовольствия свободно и не опасаясь последствий, но часто бывает – вспомните эпиграмму Оскара Уайльда, – что исполнившееся желание оказывается не наслаждением, а тяжким крестом.
– Я воспользуюсь возможностью.
– Не торопитесь. Вы еще не представляете себе риска. Например, может случиться так, что вас перестанут удовлетворять обычные женщины и вы станете зависеть от суккубов. Не знаю, насколько вам известна суть таких отношений. Вообще в Небесном Мятеже участвовали ангелы всех уровней Иерархии. И среди павших лишь те, кто принадлежал к низшим чинам, занимаются подобной деятельностью. В сравнении с ними Мархозиас – образец благородства. А те твари даже утратили свои имена, и в их злобе нет ничего великого, они – просто средоточие мелкой подлости и зловредности; таких духов призывают сиулманские коровницы, чтобы у соперниц раскололся ноготь на пальце или у неверного возлюбленного вскочил прыщ на носу.
– Этим они мало отличаются от обычных женщин, – заметил Джек, пожимая плечами. – Пока они слушаются, какое это имеет значение? Став магом, я, очевидно, мог бы контролировать их поведение.
– Да. И все же, стоит ли доверяться слепому желанию, когда вам доступен эксперимент? Во всяком случае, мистер Гинзберг, я не могу доверять вашему решению, пока оно основано на чистой фантазии. Если вы не подвергнете ее экспериментальной проверке, я буду вынужден отказать вам.
– Подождите минутку. А почему вы на этом так настаиваете? Какую цель вы преследуете?
– Как я уже говорил, возможно, вы понадобитесь мне в качестве ассистента при выполнении основного заказа мистера Бэйнса. Я хочу убедиться в вашей надежности, а для этого мне нужны гарантии.
Все, что говорил Уэр, как будто медленно закрывало перед Джеком какие-то двери. Но с другой стороны – открывало возможности…
– Что я должен делать? – спросил он.
11
Палаццо погрузилось в сон. Вдалеке те же мелодичные и равнодушные часы пробили одиннадцать, как сказал Уэр, самый благоприятный час для сладостных экспериментов. Джек нервозно ждал, когда бой часов прекратится или начнется что-то другое.
Он закончил все приготовления, хотя и сомневался в необходимости некоторых из них. Ведь если эта… женщина, которая придет к нему, должна полностью подчиняться его желаниям, зачем ему производить на нее впечатление?
Тем не менее он совершил особый ритуал: принял ванну (в течение часа), дважды побрился, подстриг ногти на руках и ногах, зачесал волосы назад тридцатью движениями расчески и умастил их западногерманским тоником, который, как указывалось на этикетке, содержал аллантоин, надел свою лучшую шелковую пижаму, смокинг (хотя не курил и не пил), широкий галстук и туфли из венецианской кожи, побрызгался одеколоном и посыпал постель тонким слоем талька. «Может быть, – подумал он, – все эти старания составляют часть удовольствия».
Бой часов прекратился. Почти тут же послышался тихий стук в дверь, потом второй и третий; промежутки были в несколько секунд. Сердце Джека запрыгало, как у мальчишки. Подтянув кушак куртки, он произнес, как его научили:
– Входи… входи… входи.
Затем он открыл дверь. Как и предупреждал Уэр, в темном коридоре никого не оказалось, но когда Джек закрыл дверь и обернулся, то обнаружил, что находится в комнате уже не один.
– Добрый вечер, – сказала она нежным голосом с легким акцентом, или просто чуть-чуть картавя. – Ты пригласил меня, и я пришла. Я тебе нравлюсь?
Это была не та девушка, которая принесла письмо Уэру много недель назад, хотя она напоминала Джеку о ком-то, кого он некогда знал, но забыл и теперь не мог вспомнить. Во всяком случае, внешность гостьи произвела на него сильное впечатление. Она была невысокого роста, на полголовы ниже Джека, стройная, на вид лет восемнадцати – и очень красивая, с голубыми глазами и невинным выражением лица, которое казалось особенно пикантным благодаря благородным чертам и нежной, подобной тончайшему пергаменту коже.
Она была полностью одета; в туфлях на высоком каблуке, полупрозрачных чулках-паутинках и изящном черном платье с короткими рукавами, сшитом, по-видимому, из искусственного шелка, которое облегало грудь, талию и бедра, словно наэлектролизованное, и затем переходило в юбку, имевшую форму перевернутого тюльпана. Тонкие серебряные браслеты украшали ее левое запястье и едва слышно звякнули, когда она подняла руку, чтобы поправить свою, подобную цветку хризантемы, прическу; в ушах висели маленькие серебряные сережки; на груди лежала крупная брошь из оникса в серебряной оправе, окруженного мелкими рубинами – единственное цветное украшение костюма; даже косметика в итальянском «белом стиле» настолько преувеличила ее бледность, что выглядела на ней почти театрально – почти, но не совсем.
– Да, – сказал Джек, наконец вспомнив о дыхании.
– О, ты очень быстро решаешь. Может, ты ошибаешься. – Внезапно она совершила пируэт, прошелестев раскрывшимся черным тюльпаном и кружевной пеной под его венчиком, и резко остановилась возле кровати.
– Невероятно, – пробормотал Джек, стараясь быть галантным. В девушке на вид не было ничего сверхъестественного. – Я думаю, ты просто превосходна. Кстати, как мне тебя звать?
– О, я не являюсь, когда меня зовут. Тебе придется приложить некоторые усилия. А если тебе надо какое-то имя, пусть будет Рита.
Она подняла свои юбки, показав белые бедра над чулками, и села на край кровати.
– Ты очень далеко, – сказала она, надув губы. – Может, ты думаешь, что я хороша только издали? Это было бы нечестно.
– О, нет, конечно.
– А откуда тебе знать? – Она положила ногу на ногу. – Ты должен подойти и посмотреть.
Часы пробили четыре, когда она поднялась, обнаженная и влажная, но как будто еще на высоких каблуках, и принялась собирать свою разбросанную на полу одежду. Джек наблюдал за этой небольшой пантомимой с легким головокружением, отчасти от изнеможения, отчасти от сознания триумфа. У него не оставалось сил даже на то, чтобы пошевелить пальцем ноги, но он уже столько раз удивлял самого себя, что еще не утратил надежды: ведь ничего подобного прежде не случалось, ничего!
– Тебе надо уходить? – лениво спросил он.
– Да, у меня есть еще другие дела.
– Другие дела? Но ты приятно провела время?
– Приятно? – Девушка повернулась к нему, пристегивая чулок к поясу. – Я твоя служанка и твоя ламия, но ты не должен дразнить меня.
– Не понимаю, – удивился Джек, пытаясь поднять голову от измятой влажной подушки.
– Тогда молчи. – Она продолжала одеваться.
– Но… Ты, кажется…
Она снова повернулась к нему:
– Я доставила тебе удовольствие. Можешь себя поздравить. И довольно. Тебе известно, кто я. Я не могу получать удовольствие. Это запрещено. Будь благодарен, и я приду к тебе еще. Но если ты будешь дразнить меня, я пришлю тебе старую каргу с ослиным хвостом.
– Я не хотел тебя обидеть.
– Ты не обидел меня. Ты получил удовольствие со мной, и этого достаточно. Теперь нужно испытать твою мужскую силу на смертной плоти. И я сделаю это сегодня на другом конце земли. Я покажу твое семя, прежде чем оно умрет в моей огненной утробе, – если оно вообще было живо.
– Что ты имеешь в виду? – почти прошептал он.
– Не бойся, я вернусь завтра. Но в следующую ночь я должна сменить обличье. – Платье облекло невероятно гибкое тело. – Теперь я становлюсь инкубом, и меня ждет женщина, похищенная у мужа. Если я успею прибыть к ней вовремя, ты станешь отцом ребенка, рожденного женщиной, которую ты даже никогда не видел. Не удивительно ли это? И ребенок будет страшен, обещаю тебе!
Она улыбнулась Джеку. С ужасом и отвращением он увидел, что у нее под веками больше нет глаз – лишь холодное мерцание тени. Теперь она была полностью одета, как в самом начале, и с серьезным видом сделала реверанс.
– Жди меня… если, конечно, ты желаешь, чтобы я завтра пришла…
Он не хотел отвечать, но слова сами вышли из его уст:
– Да, хочу… о Боже…
Положив руки на свое зарытое одеждой лоно, она усмехнулась и внезапно обратилась в ничто, подобно лопнувшему мыльному пузырю; и рассвет нового дня всей тяжестью обрушился на Джека, словно целая гряда гор Святого Иоанна Богослова.
12
Доктор Штокхаузен скончался в день Святого Валентина. В течение трех суток хирурги со всего мира пытались спасти его после того, как он отравился йодной настойкой, но они не смогли ничего сделать. Операция и содержание в больнице были бесплатными; однако он умер, не сделав завещания, и его небольшое состояние – гонорары за книги и остатки полученной десять лет назад Нобелевской премии – оказалось замороженным на неопределенный срок. В оставленных им записках никакая комиссия, ни научная, ни юридическая, не могла отделить математику от немыслимого бреда. Были собраны средства для оказания помощи его внукам и разведенной дочери, но последняя книга, которую он не успел закончить, оказалась в духе его записок, и издатели не смогли найти коллегу, способного завершить этот труд. Сообщалось также, что мозг Штокхаузена собирались передать музею Немецкой Академии в Мюнхене, но также лишь после решения вопроса о завещании, однако через три дня после похорон Уэр узнал, что мозг и рукопись исчезли.
– Мархозиас мог взять их, – предположил Уэр. – Я не приказывал ему это, потому что не хотел причинять родственникам Альберта дополнительные страдания, помимо тех, которые неизбежно связаны с выполнением заказа. С другой стороны, я и не запрещал ему делать подобные вещи. Во всяком случае, заказ выполнен.
– Очень хорошо, – улыбнулся Бэйнс. Он был в приподнятом настроении. Из трех других человек, находившихся в кабинете Уэра, поскольку волшебник сказал, что нет возможности помешать присутствию отца Доменико, ни один не высказывал особой радости, но, в конце концов, лишь реакция Бэйнса имела значение, лишь его эмоциям Уэр уделял серьезное внимание.
– И гораздо быстрее, чем вы предполагали. Я вполне удовлетворен, – продолжал доктор Бэйнс, – и теперь готов обсудить с вами мой главный заказ, если, конечно, расположение планет и тому подобное не препятствует такому разговору.
– Планеты не оказывают особого действия на простое обсуждение, – сказал Уэр. – Они влияют лишь на специальные приготовления и, конечно, на сам эксперимент. А я достаточно отдохнул и готов слушать. По правде говоря, меня уже мучает любопытство. Пожалуйста, говорите.
– Я хотел бы выпустить из Ада всех основных демонов, чтобы они находились в Мире в течение одной ночи, а на рассвете или в другое приемлемое время, вернулись бы обратно. Не нужно давать им специальных поручений. Я хочу посмотреть, что они сделают, если им предоставить полную свободу действий.
– Безумие! – воскликнул отец Доменико, крестясь. – Этот человек явно одержимый!
– На сей раз я готов согласиться с вами, отче, – признался Уэр. – Но с одной оговоркой по поводу одержимости. Насколько мы теперь знаем, она заложена в самом характере. Скажите, доктор Бэйнс, чего вы ожидаете достичь столь грандиозным экспериментом?
– Экспериментом! – воскликнул отец Доменико, его лицо стало белым, как у покойника.
– Если вы способны лишь исполнять роль эха, отче, мы бы предпочли, чтобы вы сохраняли молчание, по крайней мере, до тех пор, пока не выяснится, о чем мы говорим.
– Я буду говорить все, что считаю необходимым, – сердито ответил отец Доменико. – То, что вы называете экспериментом, может оказаться началом Армагеддона!
– В таком случае вам надо радоваться, а не бояться, поскольку вы убеждены в победе вашей стороны, – заметил Уэр. – Но на самом деле такого риска нет. Конечно, результаты могут быть вполне апокалиптическими, но для Армагеддона требуется предварительное пришествие Антихриста, а я уверяю вас, что не являюсь им… и не вижу, кто бы еще в мире мог претендовать на такую роль. Итак, доктор Бэйнс, какой же цели вы желаете достичь благодаря этому?
– Благодаря этому – никакой, – мечтательно проговорил Бэйнс, словно захваченный дивным видением. – Только само это – ради одного эстетического интереса. Произведение искусства, если хотите. Гигантская картина, для которой мир служит холстом…
– А людская кровь красками, – добавил отец Доменико.
Уэр поднял руку ладонью к монаху.
– Я считал, – сказал он Бэйнсу, – что вы уже занимались подобным искусством и фактически продавали свои полотна.
– Продажа позволяла мне продолжать мои занятия, – ответил Бэйнс, но ему уже перестала нравиться такая метафора, хотя он сам ее предложил. – Взгляните на это с другой точки зрения, доктор Уэр. Грубо говоря, есть только два основных типа людей, которые занимаются продажей оружия: к первому относятся те, кто не имеет совести и рассматривает бизнес как средство получения большой прибыли, чтобы использовать ее для чего-то другого, подобно Джеку, а также те, которые имеют совесть, но не могут устоять перед деньгами или знанием, подобно доктору Гессу.
Оба сотрудника Бэйнса беспокойно пошевелились, но решили не оспаривать свои портреты.
– Второй тип составляют люди вроде меня – те, кто действительно получает удовольствие от управляемого разрушения и хаоса. Нас едва ли можно назвать садистами – разве только в том смысле, что каждый настоящий художник садист, поскольку проявляет большой интерес к страданиям – не только к своим собственным, но и к чужим, – ради конечного результата.
– Да, знакомый тип, – криво усмехнулся Уэр. – Кажется, праведный Роберт Фрост сказал, что картина Уистиера стоит большого количества пожилых дам.
– И инженеры бывают такие же, – продолжал Бэйнс с воодушевлением; он не думал почти ни о чем другом с тех пор, как принял участие в колдовстве. – Эту категорию я знаю гораздо лучше, чем художников, и, уверяю вас, большинство из них не сделают ничего нового, пока не получат некий толчок от разрушения старого. Обычный грабитель с пистолетом гораздо менее опасен, чем инженер с куском динамита. Однако в моем случае, как и в случае с инженером, ключевым словом является «контроль» – ив оружейном бизнесе оно выходит из употребления благодаря ядерному оружию.
Он продолжал, вкратце передав те мысли, которые пришли к нему, когда он ожидал смерти губернатора Рогана:
– Теперь вы можете видеть, что меня тут интересует. Предлагаемая акция является не бесконтрольным массовым уничтожением, а серией отдельных мелких по своим последствиям действий, каждое из которых будет интересно само по себе своей оригинальностью и неожиданностью. И они не примут тотальный характер благодаря ограниченности времени – всего двенадцать часов или даже меньше.
Отец Доменико наклонился вперед, обращаясь к Уэру:
– Теперь даже вам должно быть понятно, что ни одно человеческое существо, сколь бы грешным и самоуверенным оно ни было, не способно породить столь чудовищный замысел без прямого вмешательства Преисподней!
– Напротив, – возразил Уэр. – Доктор Бэйнс совершенно прав, большинство увлеченных своим делом светских людей помышляют о том же, только в несколько меньших масштабах. Для вашего успокоения, отче, поскольку я некоторым образом причастен к делам Преисподней, я проведу тщательную проверку. Но уверяю вас, что доктор Бэйнс отнюдь не одержим. Тем не менее здесь еще остаются кое-какие загадки. Доктор Бэйнс, мне кажется, вы выбрали для своего холста слишком большую кисть и могли бы получить желаемый эффект даже без моей помощи. Почему бы вам, к примеру, не удовлетвориться предстоящей русско-китайской войной?
Бэйнс с трудом сглотнул:
– Значит, она действительно произойдет?
– Весьма вероятно. Может быть, она, конечно, и не произойдет, но я бы не стал ставить на это. Скорее всего, большой ядерной войны не будет – три водородных бомбы, одна китайская, две советских плюс около двадцати плутониевых, а потом примерно год обычных боевых действий. Очевидно, ни одна из других стран не станет вмешиваться. Вам это известно, доктор Бэйнс, и, я думаю, вы останетесь довольны. В конце концов, к чему-то подобному и направлены усилия вашей фирмы.
– Вы сегодня играете роль утешителя, – пробормотал отец Доменико.
– Честно говоря, мне это чертовски приятно слышать, – признался Бэйнс. – Не часто бывает, чтобы большие планы осуществлялись сами собой почти так, как предполагаешь. Но этого недостаточно для меня, доктор Уэр. Прежде всего, такая война начнется не только благодаря мне: многие люди прилагают усилия к ее осуществлению. Но то, что хочу я, произойдет лишь по моей инициативе.
– Не очень сильное возражение, – заметил Уэр. – Многие художники Возрождения не отказывались от помощников, даже подмастерьев.
– Дух времени изменился, если угодно абстрактный ответ. Настоящий же ответ состоит в том, что я отказываюсь от помощников. Более того, доктор Уэр, я хочу сам выбрать средство. Война больше не удовлетворяет меня. Она слишком грязна и слишком подвержена случайностям. И оправдывает слишком многое.
Уэр поднял вопросительно брови.
– Я имею в виду, что во время войны, особенно в Азии, люди ожидают худшего и дерутся с отчаянным безрассудством, привыкая к самым ужасным вещам. В мирное время, напротив, даже незначительное несчастье оказывается полной неожиданностью. Люди жалуются: «Почему такое случилось со мной?» – как будто никогда не слышали об Иове.
– Переписывание истории Иова – любимое занятие гуманистов, – согласился Уэр. – И к тому же сводится их излюбленная политическая платформа. Таким образом, доктор Бэйнс, вы хотите поразить людей самым чувствительным образом и в такой момент, когда они меньше всего этого ожидают, и правые, и виноватые. Правильно ли я вас понял?
Бэйнс с некоторой досадой почувствовал, что сказал слишком много, но уже ничего не мог поделать; во всяком случае, Уэр и сам был не святой.
– Да, правильно, – коротко ответил он.
– Благодарю вас. Теперь дело прояснилось. Еще один вопрос. Как вы предполагаете платить за все это?
Отец Доменико вскочил, задыхаясь от ужаса, словно астматик в предсмертной агонии:
– Вы – вы хотите сделать это?!
– Успокойтесь. Я так не говорил. Доктор Бэйнс, прошу вас.
– Я знаю, что за это нельзя заплатить деньгами, – ответил Бэйнс. – Но у меня есть и друтие средства. Данный эксперимент – если он удастся, – принесет мне такое удовлетворение, какого я не получал за все годы от «Консолидейтед Варфэр Сервис» и не ожидал получить в будущем. Я могу передать вам большую часть моих акций КВС. Не все, но… э-э… почти контрольный пакет. С таким капиталом вы сможете сделать многое.
– Этого едва ли достаточно, учитывая большой риск, – медленно проговорил Уэр. – С другой стороны, у меня нет особого желания разорять вас…
– Доктор Уэр, – металлическим тоном произнес отец Доменико. – Должен ли я заметить, что вы все же решились осуществить этот безумный замысел?
– Я так не говорил, – мягко заметил Уэр. – Если я решусь, мне, несомненно, понадобится ваша помощь…
– Никогда. Никогда!
– И всех остальных. Не деньги привлекает меня больше всего. Но без денег я никогда не смогу осуществить подобный эксперимент, и я уверен, что такой возможности больше не представится. Если мне удастся избежать неприятных последствий, я узнаю очень многое.
– Мне кажется, это будет хороший эксперимент, – сказал Гесс. Бэйнс с удивлением взглянул на него, но Гесс, казалось, говорил совершенно серьезно. – Мне он также очень интересен.
– Вы не узнаете ничего, – заявил отец Доменико, – кроме кратчайшего пути в Ад, и, может быть, даже попадете туда во плоти!
– Отрицательное Успение? – ухмыльнулся Уэр. – Однако тут вы искушаете мою гордость, отче. В Западной истории есть только два прецедента: Иоган Фауст и Дон Хуан Тенбрио. И ни один из них не был должным образом подготовлен и защищен. Теперь я непременно возьмусь за столь великий труд, если доктор Бэйнс будет удовлетворен тем, что получит.
