Текст книги "Дело совести (сборник)"

Автор книги: Джеймс Бенджамин Блиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 56 страниц)

Жара нарастала.

«Звезда» неуклонно опускалась, заметно даже на глаз. Внезапно Лавоном овладели новые страхи. А если она опустится настолько, что скроется совсем? Сейчас она невыносимо горяча, и в то же время это единственный источник тепла. Предположим, он погаснет – не воцарится ли тогда в пространстве жестокий холод? И что станет с кораблем – неужели вода, превратившись в лед, расширится и взорвет его?

Тени угрожающе удлинялись, тянулись через пустыню к кораблю. Никто в рубке не произносил ни слова, тишину нарушало лишь хриплое дыхание людей да скрип механизмов.

И вдруг Лавону почудилось, что изломанный горизонт сам бросился им навстречу. Каменная пасть впилась в нижнюю кромку огненного диска и молниеносно поглотила его. Свет померк.

Они укрылись у подножья утесов. Лавон приказал развернуть судно параллельно скальной гряде; оно подчинилось тяжело и неохотно. Краски на небе постепенно сгущались, голубизна превращалась в темную синеву.

Шар выплыл из люка и встал рядом с Лавоном, наблюдая, как густеет небо, а тени бегут по песку в сторону покинутого ими мира. Ученый молчал, но Лавон и без слов догадывался, что Шара терзает та же леденящая мысль.

– Лавон!

Лавон так и подпрыгнул – в голосе мыслителя звучала сталь.

– Да?

– Надо продолжать движение. Нового мира, где бы он ни был, надо достичь не откладывая.

– Как же можно двигаться, когда в двух шагах ничего не видно? Почему бы не отдохнуть – если, конечно, позволит холод?

– Холод-то позволит, – отвечал Шар. – Холодов, опасных для нас, здесь сейчас быть не может. Иначе небо – то небо, которое мы привыкли называть так в нашем мире, – замерзало бы каждую ночь, даже летом. Меня беспокоит другое – вода. Растения вот-вот улягутся спать. В нашем мире это не играло бы роли; растворенного в воде кислорода там достаточно, чтобы пережить ночь. А в таком замкнутом пространстве да с таким большим экипажем мы без притока свежей воды тут же задохнемся.

Шар говорил бесстрастно, будто читал лекцию о неумолимых законах природы, которые лично его никак не касаются.

– Более того, – добавил он, неотрывно взирая на суровый пейзаж, – диатомеи, как известно, тоже растения. Другими словами, надо идти вперед, пока не иссякнут кислород и энергия, – и молиться, чтобы их хватило до цели.

– Слушай, Шар, мы ведь брали на борт нескольких сородичей Пара. Да и сам он еще не совсем умер. Если бы умер, мы просто не смогли бы здесь находиться. Правда, на судне почти нет бактерий – тот же Пара и ему подобные походя их сожрали, а новым взяться неоткуда. Но все равно мы почувствовали бы разложение.

Наклонившись, Шар осторожно потрогал неподвижное тело.

– Ты прав, он еще жив. Ну и что из того?

– Борта живы тоже – я ощущаю циркуляцию воды. И это доказывает, что Пара пострадал вовсе не от жары, а от света. Вспомни, каково пришлось моей собственной коже, едва я на мгновение выкарабкался в пространство. Прямой звездный свет смертелен. Можешь дописать эту истину к тем, что вычитал на пластине…

– Я по-прежнему не понимаю, к чему ты клонишь.

– А вот к чему, В составе трюмной команды у нас есть три или четыре Нока. Они были защищены от света, так что, по всей вероятности, живы и здоровы. Предлагаю переместить их поближе к диатомеям, тогда эти умницы вообразят, что еще день, и будут продолжать работать. Или можно собрать Ноков в верхней галерее, чтобы водоросли продолжали выделять кислород. Вопрос стоит, следовательно, так: что для нас важнее – кислород или энергия? Или мы поделим Ноков между двумя палубами поровну?

Шар усмехнулся.

– Превосходный образчик логического мышления. Дай срок, Лавон, и мы выдвинем тебя в Шары. Нет, поделить Ноков поровну, к сожалению, нельзя. Свет, который они дают, недостаточен для того, чтобы растения продолжали выделять кислород. Я это уже проверял когда-то – результат получился настолько мизерным, что и упоминать не стоит. Очевидно, для растений свет – источник энергии. Так что придется ограничиться подстегиванием диатомеи.

– Хорошо. Отдай необходимые распоряжения…

Лавон отвел судно от ощерившихся скал на более гладкий песок. Последние отблески прямого света растворились в небе, оставив за собой мягкое, рассеянное сияние.

– Что же теперь? – произнес Шар задумчиво. – По-моему, вон там, в ущелье, есть вода, хотя до нее, конечно, надо еще добраться. Спущусь-ка я снова вниз и примусь… – Его прервал сдавленный вскрик. – Что с тобой, Лавон?

Лавон безмолвно ткнул пальцем вверх. Сердце его готово было выскочить из груди.

На густо-синем куполе над ними высыпали крошечные, невыразимо яркие огоньки. Их были многие сотни, и, по мере того, как сгущалась тьма, появлялись все новые и новые. А далеко-далеко над краем утеса всходил тускло-красный шар, окантованный призрачным серебром. И вблизи зенита повисло второе такое же тело, много меньшее, но посеребренное от края до края…

Под двумя лунами планеты Гидрот, под вечными звездами двухдюймовый деревянный кораблик с микроскопическим грузом тяжело катился под уклон к узенькому, почти пересохшему ручейку.

5

На дне ущелья корабль провел весь остаток ночи. Сквозь большие квадратные двери, разгерметизированные и распахнутые настежь, по каютам и переходам растекалась прохладная, лучистая, животворная забортная вода – и с нею непоседы-бактерии, свежая пища.

У дверей Лавон на всякий случай поставил часовых, но за всю ночь никакие враги не приблизились к ним – ни любопытства ради, ни в надежде поохотиться. Очевидно, и здесь, на пороге пространства, высокоорганизованные существа в темное время суток предпочитали покой.

Однако с первыми лучами утренней зари, пронизавшими воду, начались неприятности.

Откуда ни возьмись, явилось пучеглазое чудище. Зеленое, с двумя клешнями, каждая из которых без труда перекусила бы судно пополам, как волоконце спирогиры. Его черные сферические глаза сидели на коротких стебельках, а длинные щупальца были толще, чем стволы самых старых растений. Чудище пробежало мимо, свирепо брыкаясь, и вовсе не удостоило корабль вниманием.

– Это что, образец местной фауны? – боязливым шепотом осведомился Лавон. – Они здесь все такие огромные?

Никто не ответил ему по той простой причине, что никто не знал ответа.

Спустя какое-то время Лавон рискнул повести корабль против течения, небыстрого, но упорного. И тут им встретились исполинские извивающиеся черви. Один из них ненароком нанес по корпусу тяжелый удар, а сам поплыл дальше как ни в чем не бывало.

– Они даже не замечают нас, – посетовал Шар. – Мы для них слишком малы, Лавон. Древние предупреждали нас, что пространство необъятно, но, даже увидев его воочию, этого не постигнешь. И все эти звезды – могут ли они означать то, что, по-моему, означают? Немыслимо, невероятно!..

– Дно поднимается, – перебил Лавон, пристально глядя вперед. – Склоны ущелья раздвигаются, вода становится солоноватой. Придется звездам подождать, Шар. Мы подходим к вратам нашего нового мира…

Шар недовольно умолк. Представления о структуре пространства беспокоили его, и, кажется, серьезно. Он почти перестал обращать внимание на великие события, свершающиеся у него на глазах, и мучительно увяз в каких-то потаенных раздумьях. Лавон почти физически ощутил, как ширится между ними былая пропасть.

Поток заметно мелел. Лавону не доводилось слышать о законах дельтообразования – его родную вселенную не покидал ни один ручеек, – и непонятное явление вызывало у него тревогу. Но все тревоги отступили перед чувством радостного изумления, как только корабль перевалил мель.

Впереди, насколько хватал глаз, дно понижалось и понижалось, скрываясь в блистающей глубине. Над головами вновь нависло настоящее небо, а сразу под ним Лавон различил мирно дрейфующие плотики планктона. Почти сразу же он опознал и некоторые мелкие виды простейших – иные из них уже набрались дерзости подплыть к кораблю вплотную…

И тут из полумрака глубин показалась женщина. Лицо ее было искажено расстоянием и страхом, и поначалу она словно и не замечала корабля. Она стремительно рассекала воду, то и дело оборачиваясь, и думала, видимо, только об одном: как можно скорее перебросить тело через наносы в дельте и отдаться на волю дикого потока.

Лавон был озадачен. Нет, не тем, что здесь жили люди – на это он искренне надеялся, даже, по правде сказать, был внутренне уверен в том, что люди живут повсюду во вселенной, – а тем, что женщина столь целеустремленно ищет гибели.

– Что за черт!..

Потом до его слуха донеслось смутное жужжание, и он все понял.

– Шар! Фан! Стравол! – закричал он. – Берите луки и копья! Вышибайте окна!

С силой занеся ногу, он пнул в иллюминатор перед собой. Кто-то сунул ему в руку самострел.

– Что такое? – опомнился Шар. – В чем дело? Что случилось?

– Всееды!

Боевой клич пронесся по всему кораблю подобно раскату грома. В родном мире Лавона коловратки были практически истреблены, но каждый знал на память трудную историю долгой борьбы, которую вели с ними люди и их союзники.

Внезапно женщина увидела корабль и замерла, объятая отчаянием при виде нового чудовища. По инерции ее занесло и перевернуло, а она то не сводила глаз с корабля, то оборачивалась через плечо во тьму. Жужжание, доносившееся оттуда, становилось громче и громче.

– Не мешкай! – звал Лавон. – Сюда, сюда! Мы друзья! Мы поможем тебе!..

Три полупрозрачных раструба хищной плоти приподнялись над склоном, густая поросль ресничек на их венцах издавала жадный гул. Дикраны! Они забрались в свои гибкие кольчуги и уверены в собственной неуязвимости… Лавон старательно взвел самострел, поднял его к плечу и выстрелил. Стрела, пропев, вонзилась в воду, но быстро потеряла силу, и случайное течение отнесло ее гораздо ближе к женщине, чем к всееду, в которого целился Лавон.

Незадачливый стрелок прикусил губу, опустил оружие, снова взвел его. Он явно недооценил расстояние, придется повременить. Еще одна стрела рассекла воду, по-видимому, из бортового иллюминатора; тогда Лавон отдал приказ прекратить пальбу.

– Пока, – добавил он, – не станут различимы их глазные пятна.

Появление коловраток вблизи заставило женщину решиться. Неподвижное деревянное чудовище, пусть невиданное, по крайней мере, ничем ей не угрожало, а что такое три дикрана, следующие по пятам и пекущиеся лишь о том, чтобы вырвать друг у друга самый крупный кусок добычи, она знала слишком хорошо. Мгновение – и женщина устремилась к иллюминатору. Три все-еда взревели от бешенства и алчности и бросились вдогонку.

Вероятно, она все же не сумела бы оторваться от них, если бы в последний момент притуплённое зрение плывущего впереди дикрана не уловило контуров деревянного судна. Дикран затормозил, жужжа, два остальных кинулись в стороны, чтобы избежать столкновения. И Лавон, воспользовавшись замешательством, проткнул ближайшего всееда стрелой навылет. Уцелевшие тут же схватились не на жизнь, а на смерть за право пожрать своего сородича.

– Фан, возьми отряд и заколи обоих, покуда они поглощены дракой, – распорядился Лавон. – Похоже, этот мир нуждается в небольшом переустройстве…

Женщина проскользнула в иллюминатор и распласталась у дальней стены, трясясь от страха. Лавон попытался подойти к ней, но она молниеносно выхватила откуда-то осколок хары, заостренный как игла. Одежды на ней не было никакой, и оставалось неясным, где же она прятала оружие, – однако вид у нее был решительный, и действовать кинжалом она, без сомнения, умела. Лавон отступил и сел на табурет возле пульта, дав ей время свыкнуться с рубкой, Шаром, другими пилотами, бесчувственным Пара – и с собой.

Наконец она выговорила:

– Вы… боги… пришедшие из-за неба?..

– Мы пришли из-за неба, это верно, – ответил Лавон. – Но мы не боги. Мы люди, такие же, как ты. Много ли вас здесь?

Женщина, хоть и дикарка, освоилась на удивление быстро. У Лавона возникло странное, немыслимое подозрение, что он уже когда-то встречался с ней – не то чтобы с ней именно, но с такой же высокой, обманчиво беспечной рыжеватой блондинкой; разумеется, то была женщина из другого мира, и все же…

Она засунула нож обратно в глубь своих светлых спутанных волос – ага, отметил Лавон не без смущения, вот трюк, про который не стоит забывать, – и покачала головой:

– Нас мало. Всееды повсюду. Скоро они прикончат последних из нас…

Ее фатализм был столь неколебимым, что казалось – подобная судьба ее вовсе не заботит.

– И вы не пробовали объединиться против них? Не искали союзников?

– Союзников? – Она пожала плечами. – Все вокруг беззащитны против всеедов. У нас нет оружия, убивающего на расстоянии, как ваше. И даже оно уже не спасет нас. Нас слишком мало, всеедов слишком много.

Лавон выразительно покачал головой.

– У вас есть оружие. Единственно ценное оружие. И всегда было. Против этого оружия бессильны легионы всеедов. Мы покажем вам, как им пользоваться, и, может статься, у вас это получится еще лучше, чем у нас. Только попробуйте…

Женщина опять пожала плечами.

– Мы всегда мечтали о подобном оружии, но так и не нашли его. А вы не обманываете? Что это за оружие?

– Разум, конечно, – ответил Лавон. – Не один отдельно взятый ум, а коллективный разум. Много умов вместе. Умы во взаимодействии.

– Лавон говорит правду, – вдруг донесся голос с палубы.

Пара чуть-чуть шевельнулся. Женщина уставилась на него широко раскрытыми глазами. Тот факт, что Пара заговорил человеческим языком, произвел на нее впечатление куда большее, чем корабль со всем экипажем.

– Всеедов можно победить, – продолжал слабенький, слегка картавый голос – Наши сородичи в этом мире помогут вам, как мы помогли людям там, откуда прибыл наш корабль. Мы выступали против путешествия в пространство, мы отобрали у людей важные записи, но люди совершили это путешествие и без записей. Больше мы никогда не станем возражать людям. Мы уже побеседовали со своими близкими в этом мире и сообщили им главное: что бы ни задумали люди, они добьются своего независимо от нашей воли.

Шар, твои металлические записи здесь. Они спрятаны в самом корабле. Мои братья покажут тебе – где.

Данный организм умирает. Он умирает во всеоружии знаний, как и подобает разумному существу. Этому тоже научили нас люди. Нет ничего… неподвластного знаниям. С их помощью… люди пересекли… пересекли пространство.

Голос угас. Поблескивающая туфелька внешне не изменилась, однако что-то внутри нее потухло безвозвратно. Лавон посмотрел на женщину, их взгляды встретились. Он ощутил непривычную, необъяснимую теплоту.

– Мы пересекли пространство, – тихо повторил он.

Шар произнес шепотом, слова пришли к Лавону будто издалека:

– Неужели правда?..

Лавон все глядел на женщину. Шару он не ответил. Вопрос мудреца, казалось, утратил всякий смысл.

Водораздел

1

Капитан Горбал, как человек военный, называл шепот недовольства среди команды РКК «Неоспоримый» нелояльностью. А недовольство достигло уровня, когда игнорировать его стало невозможно, задолго до того, как расстояние до цели полета стало меньше пятидесяти световых лет.

Раньше или позже, но проклятый морж пронюхает о настроении команды.

Капитан не знал: будет ли рад либо наоборот – сердит, когда это произойдет, и адаптант узнает о сложившейся ситуации. Хотя ситуация упростится. Но момент будет очень неприятным и щекотливым как для Хоккеа, так и для всей команды. Да и для самого Горбала. Может, лучше сидеть на клапане безопасности, пока альтаирцев не высадят на… как эта планета называется… опять забыл… Да, на Землю.

Но команда, похоже, не позволит капитану долго оттягивать решение.

Что касается Хоккеа, то в его мозгу явно не имелось центра, который позволил бы заметить то, что заметил бы всякий. Эмоциональный оттенок недружелюбия причинял ему лишь мелкие неудобства, как и слишком разреженная атмосфера на борту ригелианского линкора. Облаченный для безопасности в мягкую тонкую оболочку, большую часть корабельного дня адаптант проводил в оранжерее, наблюдая, как впереди по курсу увеличивается звезда, называемая Сол.

И он разговаривал. Боги всех звезд! Какой это был болтливый пассажир! Капитан Горбал успел узнать об истории самого древнего этапа программы звездного посева больше, чем хотел знать. Но как ни увиливай, его ждали новые массивы информации. К тому же программа «Семя» не была единственной любимой темой Хоккеа. Делегат Колонизационного Совета получил образование вертикальной ориентации. Какой контраст с образованием самого Горбала, знания которого по горизонтали располагались по курсу космических полетов, но даже мимолетно не касались других предметов!

Похоже, Хоккеа решил заняться расширением познаний капитана Горбала, не спрашивая, желает ли капитан их расширить.

– Например, сельское хозяйство, – говорил адаптант в этот момент. – Планета, которую мы собираемся засеять – отличный пример, показывающий необходимость дальновидной сельскохозяйственной политики. Раньше там имелись джунгли, и планета была плодородна. Люди начали заселять ее, будучи фермерами. Они широко использовали огонь, и огнем же и погубили себя.

– Каким образом? – рефлекторно спросил Горбал. Сохранять молчание не имело смысла. Хоккеа все равно не остановится. А быть невежливым с членом Колонизационного Совета – дело невыгодное.

– Из предыстории этой планеты: еще за пятнадцать тысяч лет от момента «ноль» участки для земледелия расчищались с помощью огня. Потом сажали какие-то однолетние растения типа кукурузы или зерна, снимали урожай и позволяли джунглям вернуться на прежнее место. Потом их снова выжигали, и цикл повторялся. Так хозяйствуя, они уничтожили большую часть дичи на Земле.

Но учли ли они свои ошибки? Нет. Даже после начала космических полетов такой тип земледелия остался обычным для районов джунглей. Хотя кое-где уже проглядывала голая скала.

Хоккеа печально вздохнул.

– Теперь там, конечно, больше нет джунглей, нет морей. Ничего нет! Ничего, кроме пустыни, голого камня, ледяной и разреженной атмосферы. Во всяком случае, такой бы увидели Землю люди, если бы снова на ней оказались. И виной, конечно, не только способ ведения хозяйства методом «выжженной земли».

Горбал украдкой бросил взгляд на ссутулившего спину лейтенанта Авердора, его адъютанта и навигатора. Авердор ухитрился за все время полета ни единым словом не обратиться ни к Хоккеа, ни к любому другому пантропологу. Он, конечно, и не должен взваливать на себя тяжесть дипломатии, которую тяжким крестом нес Горбал. Но все равно напряжение, которое требовалось для искусного уклонения от любых контактов с моржом, историком сельского хозяйства Земли, начало сказываться.

Рано или поздно Авердор непременно взорвется. И виноват в этом будет он сам, только пострадают, и это ясно, все находящиеся на борту, а это печально.

Включая Горбала, который потеряет первоклассного навигатора и помощника.

Но приказать Авердору разговаривать с Хоккеа Горбал тоже не мог: это вне пределов его власти. Он мог только намекнуть Авердору, что для блага всего экипажа следует уделять внимание хотя бы некоторым механическим формулам вежливости. Единственная реакция адъютанта – самый каменный, упрямый взгляд. Раньше капитан не замечал такого у Авердора, с которым летал уже тридцать галактических лет.

И самое худшее, что Горбал как человек был на стороне Авердора.

– Через определенное количество лет, – захлебываясь от самодовольства, вещал Хоккеа, – условия на любой планете меняются, на ЛЮБОЙ планете. – Он помахал ластообразными руками, заключая в дугу все светлые точки далеких миров, сиявших за стенами оранжерей. Он опять садился на любимого конька – идею звездного сева. – И совершенно логично предположить, что вместе с планетами должен изменяться человек. Или, если он не в состоянии измениться сам, то должен переселиться в другую среду обитания. Допустим, были колонизированы планеты с условиями, похожими на земные. Но даже эти планеты не ВЕЧНО будут оставаться землеподобными. В биологическом смысле.

– Но почему мы должны ограничивать себя только землеподобными мирами? – спросил Горбал. – Я лично мало что знаю о планете, к которой мы приближаемся, но по описанию место далеко от оптимального.

– Конечно, наверняка, – сказал Хоккеа, и как всегда Горбал не понял, с каким конкретно местом его фразы соглашается пантрополог. – С точки зрения выживания нет никакого смысла навечно приговаривать расу к одному месту. Разумнее продолжать эволюционировать вместе со Вселенной, чтобы сохранить независимость от таких неприятных и неудобных процессов, как дряхление и умирание миров, взрывы новых и сверхновых звезд… И взгляните на результаты! Человек теперь существует в таком разнообразии обличий, что в случае необходимости всегда есть возможность подобрать место, где могут укрыться несчастные, потерпевшие катастрофу. Это великолепное достижение, и что в сравнении с ним давний спор о целостности и первичности формы?

– Да, в самом деле, – сказал Горбал, но в глубине его сознания второе «я» твердило: «Он в конце концов почуял враждебное отношение! Чертов адаптант, ты борешься за равноправие с первоначальной формой человека. Напрасно, моржовый ты бюрократишка. Можешь спорить до скончания веков или своей жизни, но когда ты рассуждаешь вслух, то усищи твои болтаются, и всегда будут болтаться! И совершенно очевидно, рассуждать ты никогда не перестанешь…»

– И будучи военным, вы первым оцените военные преимущества, капитан, – добавил честный Хоккеа. – Используя технологию пантрогенетики, человек захватил в сферу своего влияния массу планет, доселе ему недоступных. Это чрезвычайно увеличило наши шансы стать повелителями Галактики. Занять большую ее часть, причем не отбирая ни одну планету силой. Оккупация без насилия, без лишения законного хозяина его собственности – и к тому же безо всякого кровопролития. Но если какая-то раса вдруг обнаружит имперские амбиции и попытается отобрать у нас одну из планет, то окажется, что мы численно превосходим ее в громадное число раз.

– Это верно, – согласился Горбал, помимо своей воли заинтересовавшись рассуждениями адаптанта. – И нам повезло, что мы первыми придумали пантропологию. Как же это получилось? Мне кажется, что первой расой, придумавшей пантропологию, должен быть народ, такой способностью изначально обладавший… Вы понимаете, о чем я?

– Не совсем, капитан. Если вы приведете мне пример…

– Однажды мы исследовали планету, где когда-то обитала раса, причем сразу на двух планетах – но не одновременно, – сказал Горбал. – Их жизненный цикл составляли две фазы. В первой они зимовали на внутренней планете. Потом их тела трансформировались, и они, в чем мать родила, пересекали космическое пространство. Без кораблей. И остальную часть года проводили на своей основной, внешней планете. В новой форме. Потом опять следовали трансформация в первую фазу, переселение и зимовка на более теплой планете. Это трудно описать. Но самое интересное в том, что эту способность они не вырабатывали, она была у них с самого начала. Они так эволюционировали. – Он снова посмотрел на Авердора. – Навигация в том секторе была хитрым делом, особенно когда они начинали собираться в рой.

Но Авердор на приманку не клюнул.

– Я понимаю – это хороший пример, – сказал Хоккеа, кивая с преувеличенной гротескной задумчивостью. – Но позвольте вам заметить, капитан, что если раса обладает какой-то способностью, она может и не задумываться над необходимостью эту способность совершенствовать. Да, я знаком с расами вроде той, что вы описали: полиморфные расы с сексуальными альтерациями поколений, метаморфозами наподобие жизненных циклов насекомых. Есть одна планета под названием Лития, примерно в сорока световых годах отсюда, где разумная раса подвергается полному повторению эволюционных форм ПОСЛЕ рождения особи, а не ДО, как у людей. Но почему эти расы должны считать трансформацию форм чем-то насущно необходимым и стремиться к ее совершенствованию? Ведь это всего лишь рядовой факт из их жизни, не более.

В оранжерее послышался тихий звон. Хоккеа тут же поднялся. Он двигался с точной грациозностью, несмотря на внушительную плотность тела, напоминающего тело моржа или морского котика.

– День истек, – жизнерадостно заключил он. – Благодарю за честь, капитан.

Переваливаясь, он направился прочь. Завтра, естественно, он снова будет на старом месте.

И на следующий день.

И через день тоже. Если только экипаж не вываляет их всех в смоле и перьях.

Если бы только, расстроено размышлял капитан, эти чертовы адаптанты так не спешили злоупотреблять своими правами. Будучи делегатом Колонизационного Совета, Хоккеа был важной персоной. Ему нельзя было запретить посещение оранжереи, если не считать моментов аварии или чрезвычайного положения. Но неужели он не понимает, что нельзя ежедневно пользоваться привилегиями на корабле, где экипаж состоит из людей базовой формы? А они в большинстве своем не могут побывать в оранжерее без специального на то приказа капитана.

И остальные пантропологи не лучше руководителя. В качестве пассажиров со статусом людей они могли свободно передвигаться по кораблю. И так и поступали, держа себя наравне с командой. С точки зрения закона все было правильно, но разве они не имели понятия о такой вещи, как предрассудки? И о том, что среди рядовых космонавтов предрассудки по отношению к адаптантам балансируют на грани фанатизма?

Послышалось слабое гудение: энергокресло Авердора развернулось, и теперь навигатор сидел лицом к Горбалу. Как и большинство ригелианцев, он обладал продолговатым худым лицом, словно у религиозного фанатика древности, с резкими угловатыми чертами. Звездный свет в оранжерее нисколько их не смягчал. Но теперь капитану в чертах Авердора виделось что-то отталкивающее.

– Итак? – спросил он.

– Думаю, что этот урод по горло вам надоел, – без преамбул начал Авердор. – Что-то надо делать, капитан, пока команда не распустилась до того, что придется сажать людей в карцер.

– Я не люблю всезнаек так же, как и вы, лейтенант, – мрачно сказал Горбал. – Особенно, когда они несут чепуху. А половина его рассуждений о космических полетах – сущая чепуха. В этом-то я уверен. Но он делегат Совета, и имеет право приходить сюда, когда захочет.

– Когда объявлена тревога, в оранжерею не пускают даже офицеров.

– Я не вижу причин объявлять состояние тревоги, – сухо заявил Горбал.

– Мы в опасном секторе Галактики. Во всяком случае, потенциально опасном. Сюда не заглядывали уже тысячи лет. У звезды, к которой мы направляемся, девять планет, а еще масса спутников всевозможных размеров. Допустим, на одном из них кто-то вдруг потеряет голову и, неровен час, пальнет в нас ракетой.

Горбал нахмурился.

– Это натяжка. Тем более недавно этот сектор прочесывался. Иначе нас бы здесь не было.

– Поверхностная работа эти прочесывания. К тому же предосторожность никогда не помешает. И очень рискованно иметь адаптанта, существо второго сорта, в оранжерее, когда вдруг начнется атака.

– Все это чепуха.

– Черт побери, капитан, неужели вы разучились читать между строк? – хрипло произнес Авердор. – Я так же хорошо, как и вы, понимаю, что никакие опасности нам здесь не грозят. И если что-то случится, мы всегда справимся с неприятностями. Я просто пытаюсь подсказать вам предлог, как приструнить этих моржей.

– Я слушаю.

– Отлично. «Неоспоримый» – образцовый корабль ригелианского флота. Наша команда – почти легенда, наш послужной список кристально чист. Мы не можем портить парням биографию из-за глупых предрассудков, пусть даже их собственных. А до этого дойдет, если моржи вынудят парней забыть дисциплину. К тому же экипаж имеет право выполнять работу, не оглядываясь на усатые рыла моржей, которые не перестают заглядывать им через плечо.

– Возможно, придется все это объяснить Хоккеа.

– Не придется, – сказал Авердор. – Вместо этого вы можете просто объявить, что корабль до посадки переходит на чрезвычайное положение. Это означает, что пантропологи как пассажиры будут обязаны оставаться в своих каютах. Все очень просто.

Да, все было довольно просто и весьма соблазнительно.

– Все-таки мне это не нравится, – сказал Горбал. – К тому же, пусть Хоккеа не всезнайка, но он и не полный идиот. Он довольно быстро раскусит мотивы.

Авердор пожал плечами.

– Команда в наших руках, – вздохнул он. – Но я не понимаю, что он сможет предпринять, если и поймет, что его провели. Все будет соответствовать инструкциям и занесено в бортовой журнал. И Совету он сможет изложить только свои подозрения. А они их, скорее всего, не примут во внимание. Все знают, что типы второго класса склонны подозревать всех в расовом преследовании. У меня есть теория: их и в самом деле преследуют, потому что они на это напрашиваются.

– Не понимаю.

– Человек, под командой которого я служил до того, как попал на «Неоспоримый», – вспомнил Авердор, – был один из тех людей, что не доверяют даже себе. Они от каждого ждут ножа в спину. И всегда находятся люди, которые считают чуть ли не делом чести ткнуть их ножом. Потому что они сами на это напрашиваются. Капитаном он долго не продержался.

– Теперь понимаю, – решил Горбал. – Что ж, я все обдумаю.

2

Во время следующего корабельного дня, когда Хоккеа вернулся в оранжерею, Горбал все еще не принял определенного решения. Факт, что все его чувства были на стороне Авердора и команды, не облегчал положения, лишь вызывал подозрения к «легкому» выходу, предложенному адъютантом. План был достаточно соблазнительным, и капитан не смог сразу же отыскать в нем изъяна. Возможно, ошибка ускользала именно из-за простоты.

Адаптант устроился поудобнее и принялся сквозь прозрачный металл стены рассматривать окружающее корабль пространство.

– О, – сказал он, наконец, – наша цель заметно увеличилась в размерах. Не правда ли, капитан? Подумать только, через несколько дней мы окажемся в историческом смысле дома!

Опять загадки!

– Что вы подразумеваете под словом «дома»? – спросил Горбал.

– Простите, я думал, вы знаете. Земля – родная планета человечества, его, так сказать, колыбель. Отсюда началась волна звездного посева. Здесь эволюционировала базовая форма, к которой принадлежите вы, капитан.

Горбал молча обдумывал эту неожиданную новость. Допустим, что информация верна. Скорее всего, так оно и есть: Хоккеа должен знать подобные вещи о планете, к которой направлялся. Ситуации это не меняло. Но Хоккеа выдал эти сведения именно сейчас явно не без причины. Но ничего, скоро и причина объявится. Лаконичными альтаирцев еще никто не называл.

Тем не менее капитан решил, что нужно включить экран и рассмотреть планету с увеличением. До этого момента он не испытывал к ней никакого интереса.