Текст книги "Осада"

Автор книги: Джейк Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Змея – на спине, свесив голову с кровати, так что хорошо виделось лицо, искаженное похотью. Она обхватила Мурада длинными ногами; султан налегал, ритмично двигался и пыхтел в такт. Он зашевелился быстрее, и Гульбехар застонала, закричала по-албански. Наконец султан подхватил ее стон в страстной истоме, обмяк. Затем он слез, тяжело дыша, и встал – пузатый, тонкогрудый, с поседелой порослью по всему телу. На плече – длинный рубец, и тонкие ноги тоже испещрены шрамами. Начал одеваться – Гульбехар же, нагая и потная, раскинулась на постели.

– Неужели вы так спешите? – Она обиженно надула губы.

– Ибрагим-бей снова бунтует Караманию, – ответил Мурад. – Мне нужно срочно разослать письма лояльным беям. Я и так слишком много времени провел у тебя. Даже самые верные языки заговорят, если посулить достаточную цену, а твой Мехмед – вспыльчивый человек. Он не должен узнать о нас.

Гульбехар встала, помогла Мураду повязать кушак.

– Мехмед – пустое место, – промурлыкала она нежно. – Вы – мой султан, и у вас будет новый наследник – мой сын.

Звук приближающихся шагов отвлек Ситт-хатун. Она отпрянула от глазка и увидела свет, надвигавшийся от кухни. Ситт-хатун быстро отступила в противоположную сторону, к дворику. Скрыться там было негде, и потому она побежала, шмыгнула по коридору, попала в прихожую – и столкнулась лицом к лицу с Мурадом. Ситт-хатун тут же низко поклонилась, попятилась, не поднимая взора, но султан жестом приказал ей остановиться.

– Стой прямо! – велел он сурово, и она подчинилась.

В глазах султана заиграла похоть. Узнал он Ситт-хатун или просто возжелал незнакомку? Мурад оглядел ее с головы до пят.

– Я тебя раньше не видел. Новенькая в свите Гульбехар?

Ситт-хатун кивнула, пробормотала, стараясь сделать голос низким и неузнаваемым:

– Господин, я должна исполнять приказ.

Она тронулась с места, но Мурад ухватил ее за руку.

– О-о, так ты торопишься! Не стоит спешить и убегать от султанского взора.

Мурад притянул ее к себе, погладил по руке.

– А ну-ка, сними маску. Я хочу видеть твое лицо.

Ситт-хатун оцепенела, лихорадочно пытаясь выдумать хоть что-нибудь. Можно закричать, позвать на помощь – но какой прок? И не убежишь – Мурад держит за руку. И волосы гладит, пальцы подобрались к узлу, закреплявшему маску. Еще мгновение, и сорвет! Ситт-хатун в ужасе закрыла глаза, боясь дохнуть.

– Мура-ад!

В дверях появилась по-прежнему нагая Гульбехар. Встала, подбоченившись, хмыкнула. Затем скользнула к султану и прошептала на ухо:

– Прошу, оставьте мою служанку!

Мурад выпустил Ситт-хатун, и Гульбехар в жадном порыве поцеловала его в губы. Ситт-хатун бросилась к выходу.

– Стой! – фыркнула та, и Ситт-хатун замерла. – Как твое имя?

Что же сказать? Анной нельзя назваться – обман слишком очевиден. Наконец схватилась за первое попавшееся имя:

– Госпожа, меня зовут Чичек.

И поклонилась низко, скрывая лицо.

– Прочь отсюда! Ты должна работать на кухне. – Подумав, Гульбехар добавила: – И одежду эту сними. Ты не одалиска моей свиты.

Ситт-хатун поспешила на кухню, оттуда по коридорам для слуг пробралась в свои покои. Там она рухнула на кровать, вся дрожа, – долго сдерживавшийся страх наконец завладел ею. Но тут же она приказала себе успокоиться, заставила тело лежать неподвижно. Опасность миновала, и теперь не время для слабости. Слова Анны правдивы, Мурад и Гульбехар – любовники. Скоро, скоро настанет очередь Гульбехар дрожать и бояться.

Следующий день Ситт-хатун провела в мечтах о мести. Она представляла, как все расскажет Мехмеду, воображала, что он сделает с Гульбехар, как Ситт-хатун посмеется над павшей соперницей. Мечтала, но планов пока не строила. Мехмеду никак не сообщишь, пока он не вернется из Манисы, – доверенного гонца не найти. А говорить Халилю не стоит. Коли есть доказательства неверности Гульбехар – не нужны ни визирь, ни его план. Ситт-хатун и сама о себе позаботится.

Этим же вечером она послала записку Гульбехар с просьбой прислать в услужение Анну. Та сразу пообещала: мол, пришлет на следующее утро. Ситт-хатун, удовлетворенная, легла отдыхать, предвкушая сны о славе и мести. Но близ полуночи она проснулась от ужасающего женского крика, оборвавшегося внезапно. Голос показался смутно знакомым, и от страха кровь застыла в жилах Ситт-хатун. Она долго лежала, прислушиваясь, но более ничего не услышала. Наконец заснула, встревоженная и напуганная, и сон ее был мучителен.

Когда Ситт-хатун проснулась утром, день был ярким и свежим, а ночной крик казался далеким кошмаром. Лучше его поскорей забыть, выбросить из головы. Одалиски нарядили Ситт-хатун, принесли легкий завтрак – оливки и хлеб. Затем она отправилась в сад, почитать. Едва Ситт-хатун успела присесть, как явилась Анна. По лицу ее Ситт-хатун сразу поняла: случилось ужасное. Анна низко поклонилась.

– Госпожа, Гульбехар отпустила меня служить вам. Гожусь ли я?

– Да, для тебя найдется место в моей свите. Пойдем в мои покои, и я покажу тебе, где будешь жить.

Когда они дошли до места, Ситт-хатун немедленно увлекла Анну в потайную комнату.

– Скажи, – потребовала она шепотом, не забывая о вездесущих шпионах, – какая беда стряслась?

– Ваша подруга, Чичек… она мертва, – ответила Анна, не смея поднять глаз.

– Но как?.. Что случилось?

– Гульбехар обвинила ее в шпионаже и воровстве. Прошлой ночью пришли евнухи и схватили ее. Она кричала, звала на помощь, но ей вырезали язык. Завязали ее в мешок и бросили в реку.

Ситт-хатун и слова не могла вымолвить, ее душили слезы. Чичек заплатила жизнью за глупость подруги. Ситт-хатун сжала кулаки, воткнув ногти в ладони, стиснула зубы – только бы не расплакаться!

– Госпожа, это не все. Гульбехар обнаружила пропажу кумру кальпа, и теперь она в ярости. Подозревает, что Чичек украла камень и отдала вам, а вы прознали про связь с Мурадом. Вы в страшной опасности, госпожа. Гульбехар не успокоится, пока не убьет вас.

ГЛАВА 7

Январь 1450 г.

Генуя

Когда Лонго явился в палаццо Гримальди на пир в честь прибывших из Константинополя послов, холодный январский день уже кончился, и солнце спряталось за горизонт. Лонго спешился в воротах, препоручил лошадь Уильяму, и тот поспешно увел ее к конюшне – не иначе, торопился проиграть свои жалкие гроши в компании прочих оруженосцев. Лонго смотрел вслед, пока Уильям не скрылся из виду, а затем вошел в зал палаццо Гримальди.

С потолка свисал чудовищный канделябр с множеством свечей, увешанный кристаллами хрусталя и разливавший теплый мерцающий свет, который усиливался благодаря многочисленным настенным канделябрам. За длинным столом посреди зала сидели представители самых почтенных и зажиточных семейств Генуи, во главе стола – Гримальди-старший с сыном Паоло. При виде Лонго оба кивнули. Противоположный конец стола предназначался для греческих послов, но те пока не прибыли.

Лонго переговорил с парой добрых приятелей, затем занял свое место рядом с будущим тестем, Гримальди-старшим.

– Как твои виноградники? – спросил Паоло, стараясь выглядеть серьезным и озабоченным, но Лонго без труда расслышал в вопросе насмешку.

Вчера кто-то поджег сухие зимние лозы на винограднике Лонго, заставив того пропустить срочное заседание совета, посвященное обсуждению просьбы греков о помощи. Поджог, вполне вероятно, устроили именно затем, чтобы Лонго не появился на совете.

– Огонь повредил часть молодых лоз неббьоло, и это большой ущерб для меня, – ответил Лонго и посмотрел Паоло в глаза. – Но не тревожься за меня. Я скоро найду поджигателей, и они ответят. Недаром говорится: играющий с огнем обожжется сам.

Повисло неловкое молчание. К счастью, в этот момент заревели трубы, и двустворчатые двери палаццо растворились. Сидевшие за столом мужчины встали приветствовать послов. Первым вошел бодрый старик с длинной седой бородой.

– Андроник Вриенний Леонтарсис! – возгласил герольд.

Вслед за Леонтарсисом вошла – к изумлению Лонго – очаровательная молодая женщина. Ее Лонго уже встречал в императорском дворце в Константинополе. Одета она была элегантно – в приталенный кафтан из желтого, как масло, шелка, а в черные волосы был вплетен тонкий золотой венец. Что же она здесь делает?

– Царевна София Драгаш! – возвестил герольд.

Леонтарсис и София сели на отведенные места, вслед за ними уселись и генуэзцы. В зал немедленно вошли слуги, неся на огромном подносе цельного зажаренного борова. Гости заговорили, зал наполнился гомоном множества приглушенных голосов. Лонго краем уха прислушивался, о чем толковали по соседству, но внимание его было приковано к Софии.

Наконец принесли последнюю перемену блюд, и шум постепенно стих. Теперь настало время того, ради чего собрались. С бокалом в руке встал дож Генуи, Лудовико Фрегозо, и объявил:

– Выпьем же за наших благородных гостей и за процветание их прекрасного города!

Он выпил до дна, и гости последовали его примеру.

Дож сел, встал Леонтарсис.

– Мы пьем за наших генуэзских союзников, за их дружбу и поддержку!

Кое-кто за столом заворчал при слове «союзников», и выпили за дружбу и поддержку не все.

– Нам льстит ваша похвала, – отозвался Фрегозо голосом достаточно громким, чтобы могли слышать все собравшиеся. – Мы всегда ценили дружбу с императорами Рима, и я уверен, что в час нужды многие генуэзцы поспешат вам на помощь.

– Многие генуэзцы? – спросил Леонтарсис. – А сама Генуя? Встанет ли республика на защиту Константинополя?

– Если турки нападут, республика Генуя снарядит корабль и команду для связи с христианским миром и на погибель врагу.

Всего один корабль… Лонго не удивился, но все же испытал разочарование.

– Благодарю вас за обещание помощи, – ответил Леонтарсис. – Верю: когда турки нападут, многие доблестные генуэзцы явятся вслед за этим кораблем.

Тем обе стороны, казалось, и удовольствовались. Гости вернулись к еде и разговорам о своем, но тут София громко произнесла:

– А я думала, генуэзцы поспешат на помощь Константинополю. Ведь этим вы защитите не только Римскую империю, но и свою колонию Перу. Вам же не хочется потерять свои ворота на Восток?

– Женское ли это дело? – фыркнул Паоло, хорошенько хлебнув из бокала. – Женщинам лучше в спальне разговаривать.

София покраснела, а по залу покатился тихий смешок.

– Перестань, Паоло, – сурово изрек Гримальди-старший. – Царевна, я приношу извинения за невоспитанность моего сына. Но к сожалению, он прав. Война против турок не принесет нам никакой выгоды. Мне жаль это говорить, но вполне вероятно, что Пера будет в большей безопасности после взятия турками Константинополя. По крайней мере, у них хватит сил, чтобы защитить наши интересы.

– Вы в самом деле верите, что ваши колонии окажутся в безопасности под их властью? – удивилась София. – Венецианцы думали так же, рассчитывая удержать Салоники. Но турки взяли Салоники. Нет, синьор, воистину, вам не стоит доверяться им так поспешно и опрометчиво.

– Слушайте, слушайте меня! – крикнул Умберто Спинола, сидевший посередине стола и, очевидно, перепивший. – Турки – язычники и безбожники! Нам нельзя договариваться с дьяволом.

– Они, возможно, и язычники, но и люди Константинополя не истинные христиане, – возразил могущественный синьор Адорно. – Уже многие годы они отвергают унию с истинной церковью. К чему нам сражаться и умирать за людей, плюющих на нашу веру?

Его слова вызвали одобрительный гул. Тут встал Лонго.

– Полно! Я уже дрался с турками лицом к лицу, и я знаю разницу между турком и греком. Я уже поклялся императору Константину защищать город. Если враги нападут, я встану на его стены. – Он вытянул меч и положил на стол. – Кто будет рядом со мной?

Он обвел взглядом собравшихся, посмотрел на Софию – та кивнула. В наступившей тишине люди переглядывались, неловко ерзали на сиденьях. Наконец поднялся молодой Маурицио Каттанео. За ним встали двое братьев Ланьяско, трое Боккиардо, и еще, и еще. Все – молодежь без особых надежд на наследство, терять им нечего, и они охотно могут отправиться в чужие земли на поиски богатств и славы. Много бойцов они не соберут, но Лонго обрадовала их поддержка. Один за другим вынимали они мечи и клали на стол.

– От имени императора я благодарю вас за благородный порыв, – объявил Леонтарсис. – Но пожалуйста, оставьте пока мечи при себе, они еще могут вам понадобиться.

Вызвавшиеся защищать Константинополь вложили мечи в ножны и сели.

– Я хотел бы особо поблагодарить синьора Гримальди, чьим гостеприимством мы наслаждались сегодня, и всех тех, кто столь сердечно приветствовал нас в прекрасном городе Генуе. Император обрадуется новостям, а люди Константинополя горячо поблагодарят и не забудут генуэзскую дружбу. За Геную! – Леонтарсис окончил речь и поднял бокал.

– За Геную! – отозвались собравшиеся, вставая и опорожняя бокалы.

Тост показался лучшим завершением пира, и после него Гримальди вывел гостей в сад, где музыканты играли при свете факелов под усыпанным звездами небом. В саду правильными рядами стояли многочисленные жаровни с раскаленными углями, сводившие на нет ночную прохладу. Гости шли в тенях меж ними, потягивая охлажденное сладкое вино и беседуя о политике.

Лонго едва успел ступить в сад, как сразу попался Леонтарсису.

– Синьор Джустиниани, позвольте мне еще раз выразить благодарность за предложение помощи!

– Не стоит благодарить, – ответил Лонго. – Мои сограждане генуэзцы не видят, что война Константинополя с турками – это и их война. Сразимся мы с ними сейчас или потом, ее все равно не избежать.

– Я согласен целиком и полностью, – кивнул Леонтарсис. – Император был бы крайне признателен, когда бы вам удалось заручиться поддержкой нескольких ваших могущественных соотечественников. Достойная награда не заставит себя ждать.

– Если я сумею убедить их – значит, сумею, с наградой или без. К тому же мне не нужны ваши деньги. Да и большинству согласившихся со мной – тоже.

– Я предлагаю не деньги. – Леонтарсис указал на Софию, стоявшую неподалеку и оживленно беседовавшую с несколькими мужчинами. – Не сомневаюсь, что вы обратили внимание на царевну Софию. Она прекрасна, не правда ли?

– О чем это вы?

– Император считает, что царевна – подходящая пара для того, кто по-настоящему поможет нашему городу в час нужды.

– Да, я понимаю, – ответил Лонго.

Он знал, что именно так и устраиваются браки людей, облеченных властью, но все же его кольнула ревность: Лонго представил, как Софию отдают в награду за услуги кому-нибудь из могущественных генуэзцев.

– И что сама царевна думает о таком предложении?

– Что она думает, никого не интересует, – отрезал Леонтарсис.

– В самом деле? – раздался вдруг голос Софии – ни Лонго, ни Леонтарсис не заметили, как она подошла. – Поэтому вы и решили, что мне не следует знать о моем положении товара, предлагаемого посулившему наивысшую цену?

– Царевна, я всего лишь следую приказам императора, – испугался Леонтарсис.

Затем он сделал усилие над собой и добавил уже увереннее:

– Как вы думаете, почему он позволил женщине участвовать в подобном посольстве? Неужели вы считали, что он столь высоко оценил ваши познания в политике?

– Мои мысли, как вы сами только что сказали, никого не интересуют, – ответила София негромко, но твердо. – Но я скажу вам про то, во что я верю и чего твердо придерживаюсь: я – царевна императорского дома, а не рабыня на продажу. Не вам предлагать меня. Если вы дерзнете сделать такое еще раз – пожалеете.

Она отвернулась и ушла в темноту.

– Простите за неприятную сцену, – сказал Леонтарсис. – Но тем не менее мое предложение остается в силе.

– Я не наемник, я не продаю свой меч, – отрезал Лонго. – Доброй ночи, посол.

И он отправился искать Софию. Нашел ее стоявшей в одиночестве, среди теней, рождавшихся зыбким светом факелов.

– Пришли осмотреть товар? – спросила София сердито.

– Я помолвлен с другой. Но если бы и не был помолвлен, мой меч не продается даже за столь высокую цену. Если мое присутствие неприятно вам, я уйду.

– Нет, останьтесь, пожалуйста, – отозвалась она, уже куда миролюбивее. – Синьор Джустиниани, я гневаюсь не на вас. Я прошу прощения за грубость, мне следовало поблагодарить вас за решимость помочь нам, за то, что вы сегодня совершили.

– Вам нет нужды извиняться. Я понимаю, замужество против воли – тяжкая доля.

– Синьор, вы мужчина. Откуда вам знать об этом?

– Иногда и мужчинам не приходится выбирать. Нас всех понуждает долг.

Но не успела София ответить, как появился Гримальди-старший – возник, будто призрак из тьмы.

– Вот вы где, синьор Джустиниани!

Он отвесил Софии низкий поклон:

– Царевна София, для меня высокая честь общаться с вами в столь непринужденной обстановке.

Лонго представил его:

– Царевна, это синьор Гримальди, отец моей невесты.

Та сделала реверанс.

– Простите, царевна, – извинился Гримальди, – но у меня срочное дело, и я должен забрать у вас Лонго. Ему завтра рано вставать, он отправляется с моей дочерью в свой родовой Дом на Корсике, в Бастии. У Лонго там дела.

– От Корсики до Рима рукой подать, если я не ошибаюсь? – осведомилась София.

– Да. При благоприятном ветре от Корсики до Ости, римского порта, всего-то полдня пути.

– Простите за дерзость, но не затруднит ли вас отвезти меня, Леонтарсиса и наших слуг в Рим? Из Венеции мы путешествовали по суше, наш корабль будет ждать нас в Ости. Я хочу как можно скорее добраться до Рима, и меня угнетает перспектива еще одного путешествия сушей. Я слышала, что дороги на Рим кишат бандитами.

Лонго вопросительно посмотрел на Гримальди.

– Конечно же, – согласился тот. – Я уверен, Лонго с удовольствием поможет вам, а для моей дочери будет большая честь познакомиться с вами. Ну а теперь, прошу покорно, извините нас, нам пора.

– Я была рада знакомству с вами, синьор Гримальди, – произнесла София. – Синьор Джустиниани, до завтра.

София ушла, присоединилась к разговаривавшим гостям. Лонго же повернул в противоположном направлении, к конюшне, но Гримальди окликнул вдруг: «Минуточку, синьор!» Затем сурово посмотрел в глаза Лонго.

– Синьор Джустиниани, прошу вас, будьте осторожнее. Пожалуйста, ведите себя осмотрительно с царевной по пути в Рим.

– Надеюсь, вы не усомнились в моих намерениях и в добродетели царевны?

– Я не сомневаюсь в вашей чести, но я видел вас в обществе царевны, и я не сомневаюсь в том, что увидел, – ответил Гримальди. – Доброй ночи, синьор. До завтра.

* * *

Когда следующим утром Лонго въехал в ворота палаццо Гримальди, над городом еще висел серый холодный туман. Было рано, солнце не успело взойти. Лонго бывал спокоен и перед битвой, но сейчас его желудок словно заполнился колючим комом. Иголки стали вдвое тоньше и злее, когда увидел Джулию: изящную, хрупкую, одетую в платье из голубого бархата с тесно зашнурованным корсетом, подчеркивавшим начавшую округляться грудь. Лонго помог нареченной взобраться в карету. А когда они прибыли к палаццо Фрегозо и он увидел, как выходит София, ослепительно прекрасная в зеленом плаще, длинном платье для верховой езды и высоких сапогах, ком подобрался к горлу. Лонго спешился и протянул царевне руку, предлагая сесть в карету, но София лишь рассмеялась.

– Я поеду верхом. Я так и не видела города.

С этими словами она уселась на лошадь, приготовленную для свиты греческого посла. Леонтарсис же, ворчливо жаловавшийся на боли в костях от сырого холода, охотно занял место Софии в карете.

Пока ехали в порт, из-за холмов за спиной взошло солнце, разогнало туман и согрело воздух. София спрашивала о названиях домов и площадей, улыбалась, смеялась. Она выглядела куда живее, чем прошлой ночью, в седле держалась с легкостью и изяществом. Ее живое настроение разогнало уныние Лонго, он вскоре тоже начал улыбаться, и ком в желудке подтаял. К тому времени, когда они прибыли к причалам и погрузили багаж на «Ла Фортуну», холодные предутренние сумерки окончательно превратились в чудесное зимнее утро. Лонго отдал приказал отчалить, оставил у руля доверенного матроса, а сам прошел на бак, где стояли у борта Джулия, София и Леонтарсис. Попутный ветер ходко гнал по заливу корабль, уверенно рассекавший невысокие крутые волны.

– С таким ветром плавание будет скорым, – пояснил Лонго спутникам. – Мы пойдем вдоль генуэзского берега, минуем флорентийскую реку Арно и достигнем Корсики еще до заката. Остановимся в доме моей семьи в Бастии, а утром отправимся в Остию. Будете в Риме завтра к вечеру.

– Никогда не слыхала о Бастии, – призналась София. – Какая она?

– Маленький город на крутом, скалистом берегу Корсики. Островом управляет группа генуэзских купцов – маона. Все сильнейшие генуэзские роды представлены в ней. Корсика принадлежит Генуе уже двести лет, но на первый взгляд того и не скажешь. Корсиканцы по-прежнему горят желанием сбросить нашу власть.

– Мой отец говорит, что корсиканцы подобны диким зверям. Чтобы от них была хоть какая-то польза, их надо сперва приручить, – с отвращением выговорила Джулия, чье лицо уже начало приобретать зеленоватый оттенок.

– Я уверена, что он бы говорил по-другому, владей кто-то его страной, – заметила София. – Я восхищаюсь корсиканцами. Нужна отчаянная храбрость, чтобы сражаться без всякой надежды на победу.

– Или отчаянная глупость, – добавил Леонтарсис. – Иногда мне думается, что в этом посольстве мы просто выставляем себя глупцами.

– Не совсем так, благородный Леонтарсис, – сказал Лонго. – Глупец воюет, не имея и шанса на победу. Храбрец же воюет, когда нет иного выбора. Глупцы те, кто не пришел вам на помощь. Что же касается корсиканцев, лишь время рассудит, глупцы они или нет. Я не виню их за желание быть свободными.

– Синьоры, я не хотела вас оскорбить, – выдавила Джулия, краснея. – Я так мало знаю о политике, я… простите, мой господин…

Она поклонилась, прикрыла рот ладонью и, сопровождаемая служанкой, заспешила в свою каюту.

– Я тоже должен покинуть вас, – признался Леонтарсис. – Здешний ветер не слишком-то полезен моему здоровью.

И он поспешил вслед за Джулией вниз, к каютам.

– Морская болезнь – это, наверное, ужасно. – София покачала головой. – А мне нравится море, соленый ветер в волосах. В скольжении по волнам ощущается такая свобода!

– Вы моряк?

– Едва ли. – София рассмеялась, когда штевень «Ла Фортуны» ударился о волну, обдав стоящих брызгами. – Я каталась по Золотому Рогу, но с настоящим морем встретилась лишь на пути в Венецию. Я полюбила море. Как же счастливы вы, хозяин большого корабля, свободный путешествовать, куда захотите!

– Не так уж я и свободен, – ответил Лонго задумчиво.

Оба замолчали, наслаждаясь солнцем и неумолчным шелестом воды под штевнем. Затем Лонго приказал натянуть парусиновые кресла для себя и царевны, и пара уселась, наслаждаясь видом проплывавшего за бортом итальянского берега. Гористые земли, принадлежавшие республике Генуя, остались за кормой, сменившись округлыми холмами Центральной Италии, землями Модены и Флоренции. На горизонте появились корабли. Лонго указал на выступавший полуостров:

– Там устье реки Арно и порт, обслуживающий Пизу и Флоренцию.

– Я слышала о них, – пробормотала София и затем, посмотрев Лонго в глаза, спросила с неожиданной серьезностью: – Будь вы полностью вольны в поступках – что бы сделали?

– Чем была бы моя жизнь без долга, направляющего ее? – Лонго задумался. – Вряд ли она бы сильно отличалась от нынешней.

– А ее жизнь? – София указала на каюту Джулии.

– Вы считаете, мы не подходим друг другу?

– Она прекрасна, как нежный свежий цветок, но еще так юна…

– Она – дочь главы могучего рода, одного из сильнейших в Генуе, и к тому же, как вы и сами признали, прекрасна. Она – все, чего только можно хотеть от жены.

Лонго задумался, хмурясь.

– А чего бы хотели вы, если были бы свободны?

– Я бы сражалась за Константинополь, – ответила София без раздумий. – И путешествовала. Я видела в мире так мало, а в книгах всего не описать.

– Война и путешествия не так уж занимательны, – ответил Лонго. – Ими быстро пресыщаешься.

– Синьор Джустиниани, вы пресытились войной?

– Царевна, зовите меня Лонго. Да, я устал от войны. Обычно я хотел одного – сражаться с турками, но в последнее время…

София кивнула, но ничего не ответила. Лонго показалось: поняла. Почувствовал, что да, она и в самом деле поняла по-настоящему. Они сидели молча, пока на горизонте не появилось размытое темное пятнышко – Корсика.

– Мы скоро прибудем, – сказал Лонго, вставая. – Меня зовут дела. До вечера, царевна.

* * *

Лонго проводил Софию и Джулию к дому высоко в горах над Бастией, сам же до вечера провозился в порту, проверяя отчеты управляющего, ведавшего здесь семейными делами, ловлей рыбы и морскими перевозками. Когда Лонго приехал на виллу, уже стемнело. Он распорядился вволю попотчевать гостей, но по приезде обнаружил, что на ужин явилась только София.

– Посол Леонтарсис и госпожа Джулия приносят извинения, – сообщил домоправитель. – Просили передать: они не голодны и хотят отдохнуть.

– Ясно, – сказал Лонго, усаживаясь за стол напротив Софии. – Джулиан, проследи, чтобы господину послу и госпоже Джулии подали бульон с хлебом, и пошли за врачом, пусть отыщет снадобье для успокоения желудков.

– Вы заботливы, – отметила София.

– Я скорее эгоист. – Лонго улыбнулся. – В моих интересах, чтобы Леонтарсис прибыл в Рим в здравом уме и крепком здоровье – и то, и другое ему очень понадобится. Джулия же – моя будущая жена. А я хорошо знаю женщин. Чем сильнее она страдает сейчас, тем больше я пострадаю после свадьбы.

– В самом деле, – согласилась София с улыбкой.

На том и оставили разговоры, принявшись за ужин при свечах. Блюда были изысканные: обжаренные ломтики ската, жареный фазан, нашпигованный козьим сыром и сладкими до приторности корсиканскими апельсинами. Лонго, жуя, украдкой посматривал на Софию. Красивая, однако не красотой Джулии; это не хрупкий цветок, но прекрасно слаженный, отточенный меч. Правда, сейчас пребывавший не в самом блеске. София была задумчива и встревожена.

– Нравится ли вам еда? – спросил Лонго.

– Еда великолепна.

– Царевна, я спрашиваю, потому что вы кажетесь обеспокоенной. Быть может, вас тревожит прием в Риме?

Он посмотрел ей в глаза, и София, к немалому удивлению Лонго, вдруг покраснела.

– Да, тревожит, – согласилась она поспешно. – Поддержка Папы очень важна для нас.

Лонго кивнул, стараясь тем временем разгадать, что же на самом деле беспокоит царевну. София же заметила его взгляд, и на сей раз покраснел уже Лонго. Он подумал, что ведет себя как последний дурак, но глаз отвести не мог.

– Мне кажется, уже поздно, а нам отплывать рано утром, – сказала София. – Мне пора идти.

Лонго взял со стола свечу и провел царевну через двор до крыла, где находились гостевые комнаты. Поднялся бок о бок с Софией по лестнице, вышел на обращенную во двор галерею, отворил дверь комнаты. Выговорил: «Доброй ночи, царевна!» Но ни он, ни она не двинулись с места. Они стали в дверях, изучая друг друга. Их взгляды встретились снова, но на этот раз никто глаз не отвел. Внезапно София шагнула вперед и поцеловала Лонго. Губы ее были мягки и теплы. Лонго впился в них – жадно, страстно. Она отстранилась, захотела что-то сказать, но не смогла. А в глазах ее были лишь растерянность и недоумение. Тогда отступил на шаг и Лонго.

– Простите, – выговорила София наконец. – Я поступила необдуманно…

Лонго молчал, ожидая, пока она выговорится.

– Возможно, мне следует плыть в Остию на другом корабле… если можно, конечно.

– Да, – согласился Лонго. – Завтра утром в Остию идет еще один корабль. Я прослежу, чтобы вас и посла препроводили на него в целости и сохранности.

– Спасибо, синьор Джустиниани. – Их взгляды встретились снова, и царевна отвернулась. – Спасибо вам за доброту и гостеприимство. Да сохранит вас Господь.

Она скользнула в комнату и притворила за собой дверь. Лонго постоял перед ней несколько минут. Затем медленно пошел прочь.

* * *

Спустя два дня Лонго вернулся в Геную. Все путешествие Джулия хмурилась и отмалчивалась, на вопросы отвечала коротко и сухо. Лонго показалось, что она продолжает страдать от морской болезни.

Когда они подъехали к палаццо Гримальди, Джулия убежала, толком не попрощавшись. Лонго сел на коня, но не успел выехать со двора, как услышал голос синьора Гримальди – тот просил подождать. Гримальди засеменил через двор, а в дверях, наблюдая, стояла Джулия. Лонго спешился, пожал руку главе семьи.

– Хорошо ли прошло путешествие? – Гримальди внимательно смотрел на Лонго.

– Море было спокойно, дела – удачны.

– Джулия только что сказала мне, что вы провели много времени наедине с царевной Софией. Надеюсь, между вами не произошло ничего взаимно обязывающего.

– Разумеется, нет.

Но поцелуй Софии еще пылал на его губах и в душе, и Лонго отвернулся.

– И хорошо, потому что пришло время Джулии выходить замуж.

– Но она еще слишком молода, разве нет?

– Ей четырнадцать – достаточный возраст, чтобы понести дитя. Вы женитесь на ней через две недели.

Лонго смолчал. Он думал про Софию, рассмеявшуюся, когда ее обдали брызги от рассеченной форштевнем волны.

– Я так решил и не склонен обсуждать решение, – настаивал Гримальди.

– Для меня огромная честь жениться на вашей дочери, – ответил наконец Лонго.