Текст книги "Осада"

Автор книги: Джейк Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 20

Вторник, 8 мая, – среда, 23 мая 1453 г.

Константинополь

С 38-го по 53-й день осады

Когда взошло солнце, Мехмед стоял на пригорке вне досягаемости константинопольских пушек и смотрел, как со стены сбрасывают обезглавленные тела турецких воинов. Они будут лежать у подножия и гнить – барьер мертвечины, призванный смутить нападающих. Мехмед простоял на пригорке всю ночь, с того мига, как приказал напасть на город через туннели. Он дал себе клятву стоять и ждать, пока со стен не вышвырнут последнее тело. Такое наказание назначил себе султан за поражение.

Страшный грохот заставил его зажать уши. Слева глухо зарокотало, и сотня ярдов земли, тянувшейся от стен к турецкому лагерю, провалилась. Когда утихли отзвуки грома, со стен донеслись радостные возгласы. Через минуту грянуло вновь, взметнулась пыль, и стало меньше еще одной полосой земли.

– О великий султан, христиане обнаружили наши туннели! – прокричал запыхавшийся гонец.

– Я это уже понял, – ответил султан.

Конечно же, захваченные христианами саперы выболтали все. Долгие недели изнурительного труда – все напрасно! Следующий час Мехмед наблюдал, как одна за другой обваливаются все мины, подведенные к городу. Он слегка утешился, воображая, что обезглавленные тела, сыпавшиеся со стен, принадлежат предателям. Наконец взрывы утихли, со стены слетело последнее тело, христиане в последний раз восторженно возопили, и воцарилась тишина.

– Передай командирам войска и визирям: пусть соберутся в моем шатре, – приказал султан гонцу.

Но сам в шатер не пошел. Отправился на прогулку по лагерю, а следом, в некотором отдалении, шел верный Улу. Султан был одет как простой янычар и внимания не привлекал. Да и большинство воинов никогда его вблизи не видели. В лагере господствовало уныние. Осунувшиеся лица, потухшие глаза. Отмалчиваются, а если и говорят, то брюзжат, жалуются на нескончаемую изнурительную осаду. Мехмед присел к группе янычар, завтракавших у костра. Улу устроился поодаль, оставаясь незамеченным.

– Я с ночной стражи, – вздохнул султан. – Накормите?

Седой ветеран, хлопотавший над варевом, смерил Мехмеда долгим и внимательным взглядом, но все же зачерпнул из котла белесой жижи, налил в миску и протянул. К ней добавил обломок твердокаменного сухаря.

– Кушай, набивай брюхо – если полезет.

Мехмед отломил кусок сухаря, зачерпнул жижу, отправил в рот и чуть не поперхнулся. Вкус был неописуемо гнусным. Но Мехмед все же заставил себя прожевать и проглотить.

– Не нравится? – осведомился ветеран. – Это лучшее, что я могу сделать с нашими нынешними припасами. Еда хуже день ото дня, но ему, – янычар значительно кивнул в сторону султанского шатра, – ему все равно! Он-то вкушает, будто душа в раю, а нам достаются помои!

Мехмед, пересилив себя, зачерпнул еще раз.

– Не такая уж большая цена за богатства и славу. Когда город падет, мы все станем богачами.

Янычары прыснули со смеху.

– Богатства, слава. – Воин рядом с Мехмедом вздохнул. – Ты говоришь прямо как султан.

– Судя по всему, падем именно мы, – добавил второй. – Только глянь, что прошлой ночью случилось. Очередной гениальный султанский план стоил нам сотни лучших бойцов, которые ни за что сгинули в этих шайтанских туннелях!

– Я дрался под началом старого султана, Мурада, – сообщил ветеран. – Если уж Мурад не смог взять этот город, много ли шансов у нынешнего юнца?

Мехмед поставил миску, встал.

Он холодно поблагодарил за еду.

* * *

– Да не за что, – ответил старик. – Мы всегда рады накормить брата по оружию.

За палатками к султану подошел Улу.

– Господин, следует ли наказать этих людей палками?

– Нет. Выясни, кто этот старик, и поставь во главе снабжения войск.

– Хорошо, повелитель.

В свой шатер Мехмед зашел в дурном настроении. Ожидавшие его Халиль и оба главных командира – Исхак-паша и Махмуд-паша – поклонились султану. Тот, не обращая внимания, подошел к уставленному яствами низенькому столу и смахнул блюда на пол. Слуги бросились убирать беспорядок.

– Оставьте! – крикнул Мехмед, затем воззрился на главного визиря.

– Халиль, скажи: что же это такое? Мне подают изысканные блюда, а моим людям достаются помои?

– Ваше величество, я стараюсь, как могу, – пробормотал визирь. – Войско такое большое…

– Не утруждай себя объяснениями. Ты больше не руководишь снабжением войска.

Халиль собрался возразить, но султан жестом приказал ему молчать.

– Для тебя, Халиль, у меня найдется работа, более соответствующая твоим талантам.

Затем, обращаясь к Исхак-паше, Мехмед осведомился:

– И что же у нас сегодня пошло не так?

– Господин, сеть туннелей под городом оказалась куда обширнее, чем мы ожидали. Мои люди заблудились, потеряли время, отыскивая путь, и христиане успели подготовиться к атаке.

– Как ты считаешь, христиане знали о ней заранее?

– Нет, о повелитель. Их застигли врасплох.

– Значит, врасплох? Халиль, нашел ли ты в наших рядах предателей?

– Да, о повелитель. Я нашел нескольких, сообщавшихся с врагом.

– Казнить их немедленно. Пусть это станет уроком всем, умышляющим против меня.

– Простите, господин, но разве это мудро? – усомнился Исхак-паша. – Боевой дух войска и так хуже некуда. Любая казнь может вызвать волнения.

– Хорошо. Халиль, пусть их казнят тайно.

– Да, о повелитель, – ответствовал Халиль. – Но хочу заметить, что Исхак-паша прав. Воины недовольны. Они говорят, что осаждать город – проклятое дело, Аллах не хочет нашей победы.

– Аллах? Аллах не хочет? – В голосе султана зазвенел гнев. – Я хочу победы – и важно только это!

– Конечно, ваше величество. Но люди устали. Они ворчат: явились, дескать, сражаться, а не копать траншеи и перетаскивать пушки. Может, нам стоит ненадолго отступить?

– А вы что думаете? – обратился Мехмед к остальным. – Согласны с Халилем?

Исхак-паша и Махмуд-паша кивнули.

– Значит, быть посему: я дарую воинам короткий отдых. По крайней мере, в одном вы правы: эту осаду следует завершить как можно скорее.

* * *

Несколько дней спустя Лонго шел ранним утром по внешней стене, осматривая причиненные турецким обстрелом повреждения. Большей частью она держалась хорошо, хотя внешняя стена Месотейхона – участка близ реки Ликос – давно превратилась в груду щебня. Лонго больше тревожили защитники укреплений, чем сами укрепления.

Прошла уже неделя с ночного нападения турок на дворец, и с той поры, за исключением обычного обстрела и пробной ночной атаки, ничего значительного не произошло. Люди привыкли к осаде, жизнь пошла своим чередом. Горожане больше тревожились не о турках, а об урожае и нехватке еды. Воинов на стенах эти тревоги не миновали – жили-то впроголодь. Многие воины-греки из числа занимавших южную стену еще ни разу не вступали в бой. Не желая без дела сидеть на стенах, они массово дезертировали. Два дня назад Лонго наткнулся на десяток таких беглецов, снявших доспехи и трудившихся на поле прямо за городской стеной. Велел вернуться на посты, но те отказались.

– Как же я могу сидеть на стене и бездельничать, когда семья умирает с голода? – пожаловался один. – На нынешних пайках долго не протянешь!

– Кто знает, когда проклятая осада закончится? – добавил второй. – Если не соберем этот урожай и не посеем новый, так сами турок и впустим за милую душу – не помирать же с голода.

Лонго отреагировал на жалобы, распорядившись дежурить на стенах посменно, так чтобы треть людей всегда оставалась свободной и могла работать на полях. Урожай собирали, но припасов все равно не хватало. Запасы таяли, строгий учет и нормы выдачи лишь оттягивали неизбежное. С каждым днем бойцы делались голоднее и слабее. Пройдет пара месяцев, и защищать стены будет некому. Город отчаянно нуждался в провианте, дозорные день за днем вглядывались в горизонт, но все было напрасно. Уильям не возвращался, и христианский флот не приходил на выручку осажденному городу.

Лонго встал на Влахернской стене там, где она взбиралась на холм, – оттуда открывался лучший вид на Золотой Рог. Посреди спокойных вод залива сохранялась еще одна причина для тревоги: недостроенный турецкий плавучий мост, с каждым днем все дальше тянувшийся от турецкого берега к христианскому. Широкие толстые доски приколочены поверх корабельных корпусов, между кораблями – десятки огромных бочек. Мост выглядел достаточно прочным, чтобы выдержать сотни людей зараз, а может быть, даже и пушки. Пока он дотянулся лишь до середины залива, но как только его докончат, армия султана сможет угрожать морским стенам города. Лонго не забыл, что в 1203 году Константинополь пал перед крестоносцами именно после штурма морских стен. Чтобы их защитить, понадобится много воинов, а их-то как раз и нет. От унылых мыслей Лонго отвлек Паоло Боккиардо, командовавший этой частью стены.

– Лонго, обрати внимание – пушки молчат.

И вправду: впервые с начала осады турецкие пушки смолкли.

– Пушки не стреляют, и признаков атаки не видать, – заметил Лонго задумчиво. – Что бы это значило?

– Именно это я и пришел объяснить, – усмехнулся Паоло. – От султана прибыл парламентер. Утверждает, что Мехмед хочет переговорить о мире!

* * *

Этой ночью в покоях царевны Лонго стоял у окна спальни и смотрел на небо, где земная тень медленно и величественно закрывала луну. Затмение выдалось замечательное: полумесяц, не тронутый тенью, становился все ярче, пока не сжался в крохотный осколок света.

– Это прекрасно, – сказал он Софии. – Иди, посмотри. Но София осталась в постели.

– Это дурной знак. Говорят, когда Константин Великий основал город, тоже было лунное затмение. Император тогда предсказал, что звезда города не закатится, пока новое затмение не омрачит ее.

Лонго рассмеялся.

– Брось, ты не можешь этому верить.

– Это старое пророчество, и многие люди искренне в него верят. Ты видишь красоту, а они – лишь предвестие беды.

– Откуда эти мрачные мысли? Надежда остается. Мы держимся, со дня на день должна прибыть помощь из Италии. Мехмед это понимает и потому посылает великого визиря договориться о мире.

– Возможно, он просто хочет выгадать время для подготовки к новому штурму.

Лонго присел на кровать, притянул Софию к себе.

– Улыбнись. Худшее позади. Возможно, на самом деле это затмение – добрый знак.

– Но ты же не веришь в знамения. – София повернулась, чтобы посмотреть в глаза Лонго. – Что с нами будет, когда турки уйдут?

– О чем ты?

– Император не согласится на наш брак. Константин ценит твою службу, но ты всего лишь мелкий дворянин. А после победы сразу возникнет возможность дюжины новых союзов, и брак со мной станет способом их укрепить.

– Ты нуждаешься в одобрении императора?

– Я царевна, у меня есть долг. Если я его не исполню, моя жизнь окажется пустой и никчемной.

– Жизнь моей жены не может быть пустой и никчемной. А ты станешь моей женой, и если из-за этого врата Константинополя закроются предо мной – так тому и быть! Клянусь, что не отступлюсь от тебя, покуда жив. Мы можем остаться на Хиосе, нам будет там хорошо.

– Спасешь империю, чтобы сбежать из нее? Защитишь императора, чтобы похитить царевну?

– Ради тебя – да. Если захочу увезти тебя – поедешь со мной?

– Конечно. – София крепко обняла Лонго. Наконец она отстранилась. – Сейчас тебе лучше уйти. В затмение улицы темны и пусты. Самое время скрыться незамеченным.

Лонго вздохнул, встал.

– Если ты хочешь… – Натянул сапоги, застегнул перевязь на поясе. – Я вернусь, как только смогу.

Он поцеловал ее и направился к потайному коридору.

– Лонго, – позвала царевна.

Он остановился на пороге. Царевна встала с кровати, приблизилась.

– Мне нужно сказать тебе кое-что… насчет Нотара.

– Что такое? Я думал, он обещал ничего не говорить о нас императору.

– Я беспокоюсь не о репутации. Будь с ним осторожнее. В ту ночь, когда он обнаружил нас, он вернулся сюда после боя с турками. С ним что-то не так, он не в себе. Боюсь, Нотар сотворит какую-то глупость.

– Я присмотрю за ним, – пообещал Лонго и нырнул в потайной ход.

* * *

На улицах было так темно, что Лонго, возвращаясь из дворца к своему палаццо, с трудом различал очертания домов. Тишина висела тяжкая, душная. Явственно слышался даже шелест листвы в дворике за стеной. Где-то впереди яростно залаял пес – и вдруг умолк.

Пересекая небольшую площадь, Лонго внезапно расслышал шаги за спиной. Обернулся – никого. Но, следуя дальше, он уже не снимал ладони с эфеса.

Лонго миновал площадь и зашел в темный, узкий, извилистый проулок, ведший к палаццо. Он прошел всего десяток шагов, когда услышал позади рокот камня, покатившегося по мостовой. Выхватил меч, обернулся и снова никого не увидел.

– Кто здесь? – выкрикнул в ночь.

Лонго выждал, но ответом было безмолвие. За спиной раздался новый звук: едва уловимый шорох клинка, покидающего кожаные ножны. Лонго развернулся, и над его ухом просвистел кинжал, вонзился в стену. Луна начала выходить из земной тени, в проулке сделалось чуть светлее, и Лонго сумел различить силуэт убегавшего человека, одетого в темное. Лица он не разглядел, но сомнений не оставалось: испанский убийца.

Лонго выдернул кинжал из стены и зашагал к палаццо. Добрался без приключений. Тристо засиделся за костями и вскочил, встревоженный, при виде господина с мечом и кинжалом в руках.

– Что случилось? Вы не ранены?

– Нет, но чудом спасся. Пару минут назад на меня покушался тот испанский убийца. Еще немного, и этот кинжал сидел бы в моей спине.

Протянул кинжал Тристо, тот понюхал лезвие.

– Отравлено.

– Кажется, он решил во что бы то ни стало закончить работу. Интересно, сколько же Гримальди ему заплатил? Отныне оставляйте ночью в палаццо часовых. А ты внимательно смотри по сторонам. В городе не так уж много испанцев, убийца выделяется. Найди его.

* * *

На следующий день Лонго встретился с императором и Сфрандзи в зале совета. Великий визирь под флагом перемирия прибыл в город обсудить условия мира между турками и христианами, и Константин попросил Лонго присутствовать на переговорах. Сфрандзи и Лонго уселись, Константин же нервно ходил по залу.

– Вы верите в мирные переговоры? – спросил император. – Боюсь, это попросту султанская хитрость. Мехмед хочет выиграть время, приготовляя очередную дьявольщину.

– Хочет он мира на самом деле или нет, для нас не важно, – ответил Сфрандзи. – Мы должны принять его предложение. Вопрос в том, сколько он потребует за мир и сколько мы готовы дать. Несомненно, он захочет увеличения дани и расширения турецкого квартала в городе – на это мы согласимся. Но готовы ли мы поступиться черноморскими провинциями или даже Мореей?

– Я отчаянно хочу мира, но не стану сохранять город ценой потери империи, – ответил Константин. – Пока у нас есть шансы на победу, я буду сражаться. Что скажешь, Лонго? Сможем мы удержать стены, если аппетиты султана окажутся непомерными?

– Ваше величество, я не знаю. Люди устали и недоедают. С каждым днем они все слабей. Нам нужны подкрепления, очень нужны. Если турки сейчас нападут, исход непредсказуем. По-моему, мир должен быть заключен любой ценой.

– Тогда будем надеяться, что предложение султана не очередная хитрость.

В дверь постучали. Затем она отворилась, и вошел Далмат, объявивший:

– Великий визирь Халиль-паша!

Халиль вступил в зал совета и низко поклонился императору.

– Ваше величество, благодарю за согласие принять меня.

– Я рад приветствовать вас в моем городе, – ответил Константин, и Халиль поклонился вновь.

– Это Георгий Сфрандзи. – Император указал на Сфрандзи, тот встал и отвесил поклон, – мой самый доверенный советник. Полагаю, вы с ним уже встречались.

– Рад снова видеть вас, – молвил Сфрандзи.

– А это синьор Джустиниани, – император указал на Лонго, – руководящий обороной города.

Лонго встал, но ни слова не вымолвил. Он стоял, выпрямившись, напрягшись, стиснув челюсти, сжимая рукой эфес, и перед его глазами проплывал ужас, пережитый в детстве. Лонго видел того, за кем охотился долгие годы, – человека, убившего его семью.

– Синьор Джустиниани? – осторожно осведомился Сфрандзи, но Лонго его не услышал.

Кровь тяжко стучала в его висках. Он ощущал себя странно, как будто вне мира, безо всякой связи с ним, словно ярость разъединила душу и тело. Когда заговорил, голос его был холоден и спокоен:

– Я рад снова видеть вас, Халиль-паша. Я очень давно ищу встречи с вами.

– Простите, но я вас не узнаю. Разве мы прежде встречались?

– О да, – заверил Лонго, обнажая меч.

– Что за предательство! – вскричал визирь, отступая в угол.

– Моя семья жила близ Салоник. Я был тогда еще дитя, – сказал Лонго, не слушая визиря, но подходя к нему ближе. – Вы сожгли мой дом и убили моего брата. Вы захватили меня и отдали в янычары. Вы приказали выпустить кишки моим родителям и оставили их на съедение волкам.

Лонго сделал еще шаг и занес меч.

Константин ступил между Лонго и визирем.

– Одумайся, что же ты делаешь? – прошипел император. – Это наш единственный шанс на мир! Если убьешь его – мы все покойники.

Лонго замешкался. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы найти и убить этого человека. Неужели так просто отпустить его живым? Лонго презрительно взглянул на скорчившегося в углу Халиля.

– Ваше величество, вы не понимаете, – сказал Лонго и шагнул к врагу, вжавшемуся в стену и поднявшему руки в жалкой попытке защититься.

– Это безумец! – завопил Халиль. – Кто-нибудь, остановите его!

Но останавливать было некому. Лонго занес меч, но вдруг перед его глазами возник образ Софии – той, какой она осталась в памяти с прошлой ночи. Ведь он поклялся, что никогда ее не оставит. Пообещал защищать ее. Если он убьет Халиля, то принесет в жертву своей мести не только ее и себя, но и весь Константинополь.

Лонго опустил меч.

– Считайте, вам повезло, – сообщил он визирю. – И молитесь, чтобы мы больше не встретились.

Лонго вложил меч в ножны и направился к дверям.

– Теперь я вас вспомнил, – изрек Халиль, в мгновение ока обретший прежнее высокомерие. – Увы, введение девширме в Салониках оказалось делом нелегким и болезненным. В назидание остальным пришлось пожертвовать многими… Но вас я вспоминаю, да. – Халиль погладил длинный шрам, протянувшийся вдоль щеки. – В тот день мне следовало убить вас за нанесенную мне рану. Но я вас пощадил, и вы мне обязаны жизнью.

Пока визирь говорил, Лонго стоял потупившись, будто обессилев. Но, выслушав до конца, выпрямился, посмотрел визирю в глаза и процедил:

– Я не обязан вам ничем.

Лонго вышел из зала, покинул дворец, взошел на стену и побрел по ней на юг, к Мраморному морю, в двух милях от Влахернов. От памяти не скроешься и не убежишь: он видел, как наяву, родительский дом, пылающую соломенную крышу, зарубленного янычарами брата, который пытался защитить Лонго, и, самое страшное, сильнее всего мучившее душу – лицо матери. Ее терзала страшная боль, но она не лишилась рассудка, смотрела на единственного оставшегося сына, на Лонго, моля о помощи, о возмездии.

Лонго остановился над Золотыми воротами и повернулся к турецкому лагерю, с такой силой стиснув грубый камень парапета, что заболели пальцы. Но генуэзец не слышал боли и думал о тяжких годах скитаний и учения, обо всех убитых им турках, обо всем, что он делал во имя мести за родителей. И вот он нашел их убийцу – лишь для того, чтобы отпустить безнаказанным. Но в мире есть вещи важнее мести. Они существуют. Отныне он это знал.

Лонго разжал пальцы, оторвал взгляд от турецкого лагеря, посмотрел на стену, бегущую к Мраморному морю, блиставшему, искрившемуся под солнцем, и заметил на его глади одинокий турецкий корабль, направлявшийся к мысу Акрополю и Золотому Рогу за ним. Лонго присмотрелся и узнал: да это «Ла Фортуна»!

Когда та приблизилась к Акрополю, наперерез вышли два турецких корабля. «Ла Фортуна» пошла прямо на них, замедлилась, позволяя туркам приблизиться. Лонго ждал, что вот-вот потоком хлынут на нее вражеские моряки, завяжется сеча. Но вскоре «Ла Фортуна» тронулась дальше. Маскировка сработала. Уильям вернулся.

* * *

Лонго оказался у причала задолго до прибытия корабля. Тристо прибежал тоже, на морских стенах собралась толпа, приветствовавшая «Ла Фортуну» радостными криками. Не успели еще и причальный конец завести, как Уильям уже спрыгнул на пирс.

Тристо шагнул к нему, облапил по-медвежьи.

– Добро пожаловать назад, щенок ты дерзкий! Я знал, знал: у тебя получится!

– Если сдавишь чуть сильнее, то у него, пожалуй, и не получится, – с улыбкой заметил Лонго.

Сам обнял юношу, приветствуя.

– Мы по тебе скучали. Ну, какие новости?

– Сперва о хорошем. Тристо, ты будешь отцом. Мария понесла.

– Отцом? – Тристо скорчил удивленную гримасу, затем ухмыльнулся, хлопнул Уильяма по спине. – Папочкой! Хоть бы маленький засранец был от меня!

Лонго расхохотался:

– Поздравляю! – Затем, обращаясь к Уильяму, он спросил: – Что же насчет плохого?

– Флатанель погиб. Когда уходили, пришлось сразиться с турецким кораблем, перекрывшим выход в Дарданеллы.

Уильям глянул на толпу и добавил:

– Другие новости еще хуже. Лучше поговорить наедине.

– Я отведу тебя к императору, – кивнул Лонго.

Они оседлали коней и отправились к дворцу под ликование толпы. Когда вошли в большой зал, то увидели, что император их ждет.

– Слава богу, ты вернулся! – воскликнул Константин, когда Лонго и Уильям приблизились. – Какие новости? Флот на подходе?

– Ваше величество, простите, но помощь с Запада не придет, – ответил Уильям. – Венецианцы сидят на Крите, но отказываются выступать, пока не получат официальное распоряжение из Венеции. А оно, боюсь, будет идти еще долгие месяцы.

– Но ведь Папа объявил Крестовый поход! Кто-то же да откликнулся.

– Прошу простить, ваше величество, но мы не нашли кораблей, готовых отправиться с нами.

– А мои братья, Дмитрий и Фома?

Уильям покачал головой.

– Дмитрий отказался меня принять. Фома предложил зерно. Я загрузил, сколько смог.

– Ты хорошо справился, – похвалил Константин, стараясь не выказать уныния. – Теперь я должен вернуться к переговорам с визирем. Помолимся о мире.