Текст книги "Осада"

Автор книги: Джейк Хайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 4

Февраль 1449 г.

Генуя

«Ла Фортуна» прибыла в Геную вечером. Рассекла спокойные воды залива, пристала у фамильного причала Джустиниани. За гаванью расстилался город, дома тесно лепились друг к другу, зажатые окружавшими крутосклонными горами. Вершины припорошил снег, отливавший алым на вечернем солнце. Лонго оставил команду разгружать корабль, а сам вместе с Тристо и Уильямом пошел по узким вьющимся улочкам к палаццо Джустиниани, находившемуся неподалеку. Во дворе удивленный домоправитель радостно приветствовал Лонго.

– Добро пожаловать домой, господин Лонго! Слава богу, вы живы! Так долго вас не было, мы уже и беду заподозрили. Ночевать останетесь? Мне накрывать на стол?

– Нет, Джакомо, спасибо. Приведи мне коня и еще пару – для Тристо и Уильяма. Мы немедленно отправимся на виллу.

– На виллу? – переспросил Джакомо с тревогой. – Может, мне отправить посыльного, чтобы подготовились к вашему приезду?

– Не нужно. Думаю, мы поскачем быстрей любого посыльного.

Джакомо нервно потер руки. Конечно, ему хотелось предупредить управителя виллы, Никколо, о прибытии хозяина. Лонго тут же заподозрил неладное. Никколо наверняка, по обыкновению своему, учинил безобразие.

Вилла находилась всего в трех милях от города, на горном склоне, возвышавшемся над постройками, и была окружена полями и виноградниками. Лонго со спутниками добрался до нее с темнотой. Лошадей привязали в роскошном винограднике позади виллы. За лозами явно хорошо ухаживали и в отсутствие хозяина. Но мысли Лонго занимало вовсе не состояние угодий.

– Тихо! – предупредил он Тристо и Уильяма. – Давайте-ка глянем, чем добрый управитель Никколо занимался в мое отсутствие. Тристо, можешь отправляться к себе домой на эту ночь. Встретимся завтра.

Тристо без звука ушел к себе, а Лонго с Уильямом отправились к вилле пешком.

Она была ярко освещена. Приблизившись, они услышали смех и музыку. Пробираясь по винограднику, никого не заметили, разве что пьяницу, выбравшегося помочиться среди лоз и громко при том распевавшего:

 
Дайте мне девку, чтоб звать своей!
Дайте мне девку, прошу!
Дайте мне девку для тряски костей —
Я хорошо заплачу!
 

Виллу окружала стена шести футов высотой. Лонго вскарабкался, втянул за собой Уильяма. Со стены хорошо просматривался сад: фонтаны, ухоженные дорожки, живые изгороди – и люди, люди повсюду. Слуги Лонго бродили, пошатываясь, распевали непристойные куплеты, развлекались с толпой размалеванных, крикливо одетых полногрудых женщин – несомненно, шлюх. Тут и там мужчины тянули их в кусты. На самой вилле праздник тоже был в разгаре: музыканты Лонго вовсю ублажали публику, бодро выдавая на виолах, лютнях и флейтах местные народные песни.

Лонго с Уильямом спрыгнули, пошли среди пьяных. Когда они приблизились к зданию, музыкант узнал хозяина. Он смертельно побледнел, уронил инструмент и бросился наутек в темноту. Остальные тоже один за другим прекращали играть. Когда воцарилась тишина, все в ужасе воззрились на Лонго. Кто-то охнул. Пьянчужка, согнувшись вдвое, начал блевать. В дверях виллы показался жизнерадостный толстячок с бутылью вина в руке. Увидев Лонго, пробормотал: «Мерда!» И застыл, помертвев от страха.

– Добрый вечер, Ансельмо! Вижу, праздник у вас замечательный.

– Так Сретение же, господин, – пробормотал Ансельмо. – Пьем еще за, за… – Тут его пьяную голову осенило: – Господин, пьем за ваше счастливое возвращение!

– Само собой. А где Никколо?

Ансельмо сглотнул.

– Г-господин, он… он, кажется, в вашей спальне…

– Чудесно. Ансельмо, приберись-ка тут. А ты, Уильям, присмотри за ним и за прочими. Не позволяй им больше пить. Если кто строптивым окажется – режь, не стесняйся.

Уильям вытянул кинжал и ухмыльнулся, глядя на Ансельмо. Лонго же зашел в виллу. Он миновал зал, поднялся по изогнутой мраморной лестнице, заглянул в спальню и обнаружил там голого Никколо с двумя пышными нагими красотками. Никколо был занят – кормил подружек виноградом.

– Кто посмел меня тревожить?! – заревел Никколо, садясь.

Затем, узнав Лонго, проглотил виноградину целиком и подавился ею. Женщины только взглянули на лицо Лонго, на меч у пояса – вскочили и бросились из комнаты. Он же молчал, пока Никколо задыхался. Лицо того сделалось пунцовым, потом – слегка фиолетовым. Наконец управитель сумел выкашлять виноградину и немедленно разразился речью. Отдышаться он еще не успел, а потому словесный поток прерывался судорожными вдохами.

– О-о, как хорошо, мой господин жив. – (Вдох.) – Я так боялся, думал, погибли. – (Вдох.) – Простите за беспорядок. – (Вдох.) – О-о, такая радость вас видеть… – (Вдох.)

– Вижу, ты неплохо позаботился о моем доме, – прервал его Лонго. – Скажи, хорош ли в этом году урожай?

Он поднял лежавшую у кровати бутыль – там их с дюжину валялось, – понюхал остатки.

– Не сомневаюсь, что урожай прошлого года ты изучил досконально. Неббьоло хорошим вышло?

– Да, мой господин, великолепным! Вам нужно попробовать, обязательно!

Кинулся искать полную бутылку, не нашел и затараторил снова:

– Урожай великолепный! Я удвоил стадо и купил соседний виноградник у… О боже!

Речь Никколо прервал принесшийся издалека пронзительный женский визг – то ли кого-то напугали до смерти, то ли, напротив, доставили необыкновенное удовольствие. Визг сделался невыносимо тонким, режущим уши и оборвался внезапно.

– Так что ты хотел сказать? – осведомился Лонго.

– Виноградник купил, – промямлил тот. – У торговца этого, Ридольфи.

– В самом деле?

– Да, господин! Но вы ничего не сказали про наш, э-э… праздник. Вы не гневаетесь на меня, господин?

– С чего бы мне гневаться? – Лонго швырнул бутылку на пол, та разлетелась вдребезги, и бедняга Никколо подпрыгнул со страху. – У тебя все идет неплохо. Пойдем-ка, покажешь, что к чему. Мне особенно хочется взглянуть на поля. Я заметил: они до сих пор не вспаханы. Завтра следует об этом позаботиться.

* * *

Впечатливший Лонго и Никколо визг издала жена Тристо, Мария, одновременно перепуганная до смерти и счастливая до беспамятства. Тристо тихонько подкрался к дверям крошечного, в одну комнату, домишки и, затаившись у входа, вовсе не удивился, услышав два голоса вместо одного. Мужской, тихий и нежный: «Как оно тебе идет! Я куплю еще десять!» И женский хриплый чувственный смешок. Тристо, напрягшись, изобразил на лице гримасу праведного негодования. Попробовал, заперта ли дверь. Та оказалась открытой, Тристо ее распахнул – и увидел на столе перед собою остатки роскошной трапезы: жареный фазан, разнообразные сыры, три бутылки вина. В очаге весело потрескивал огонь. На кровати лежала жена, частично одетая в шелковое кружевное платье, на жене же расположился полуголый тип, прежде ни разу Тристо не виданный. Именно тогда, завидев перекошенное от ярости лицо мужа, Мария и завизжала. Посчитав ее визг проявлением экстаза, незнакомец, обращенный к Тристо спиной, задергался поживее. Мария еще визжала, когда Тристо ухватил типа за шиворот, поднял с постели и выбросил в открытую дверь. Визг тотчас же прекратился.

– Слава богу, ты здесь! – воскликнула Мария. – Этот мерзавец делал со мной, что хотел!

Мерзавец же встал и со всей быстротой, на какую способен человек со спущенными, болтающимися на щиколотках штанами, подковылял к двери.

– Это я – мерзавец? – возопил он гневно. – Да о чем ты? Кто этот верзила?

Тристо захлопнул дверь перед его носом, чем и пресек возмущенную тираду.

– Делал с тобой, что хотел… надо же!

Тристо уселся за стол и налил себе вина. Свирепая гримаса на его лице сменилась безмятежной улыбкой. Он присмотрелся к новому кружевному платью жены.

– Красивое.

– Нравится? – спросила Мария, приводя в порядок растрепанную одежду.

Мария была ширококостная пышная женщина, изобильная прелестями; не то чтобы красивая, но привлекательная, с длинными черными волосами и лукавой улыбкой.

– Да он никто! Просто торговец из города. Разве ж я могу защитить себя, когда мужа нет? Целых два года, Тристо, два года! Да ты хотя бы постучал из вежливости. Господи боже, ты меня перепугал до смерти! Думала – это призрак твой из преисподней, стоишь в дверях, страшный как сатана!

– Ну, я не призрак, вернулся жив и здоров, – ответил Тристо, допивая вино и принимаясь за полусъеденного фазана. – А теперь поди-ка, поцелуй мужа с дороги!

Мария встала и поцеловала Тристо в губы, а тот звонко шлепнул ее по заду.

– Это тебе за неверность, вредная девка. Ничего такого, пока я дома, поняла?

Мария в долгу не осталась – отвесила мужу добрую оплеуху.

– Женщина, ну а меня-то за что?

– За неверность и за то, что осмелился руку на жену поднять!

Тристо вскочил и отвесил новый шлепок.

– Это за то, что места своего не знаешь!

Она ответила оплеухой.

– А это за то, что посмел ударить даму!

– Даму?! – взревел Тристо, гоняясь за женой вокруг стола и норовя шлепнуть ее по заду еще раз.

Поймал, шлепнул, сцепился с женой, но после краткой потасовки они обнялись, поцеловались, и вот уже оба очутились на кровати, лаская друг друга.

– Добро пожаловать домой, муженек! – со смехом проворковала Мария. – Мне так тебя не хватало.

* * *

Лонго сдержал слово и с утра занялся вспашкой полей. Он сидел в тени оливкового дерева, завтракая хлебом и сыром и наблюдая, как бедняга Никколо старается тянуть плуг по холодной твердой земле, впряженный на манер вола. Лонго сам запряг несчастного. Тот, хотя мучился уже с полчаса, сумел пропахать всего пару шагов. Окончив завтрак, Лонго отправился к упиравшемуся страдальцу. Солнце взошло, и, невзирая на то, что воздух был по-зимнему прохладным, пот лился с Никколо градом. Когда хозяин подошел, управитель в изнеможении пал на колени.

– Никколо, ты пропахал всего шесть футов, – указал Лонго с притворной суровостью.

Поковырял землю ногой.

– И скверно вспахал к тому же. С такой скоростью ты до лета пахать будешь каждый день с утра до вечера!

– Господин, умоляю, не надо больше пахоты! Что угодно, только не пахота!

Наказание было назначено в острастку прочим слугам. Лонго ценил управляющего в достаточной мере, чтоб закрывать глаза на мелкие прегрешения. Поднял его на ноги, высвободил из упряжи.

– Хорошо, тогда беги-ка со всех ног к вилле. Я обойду виноградники, а когда вернусь, то для меня, Тристо и еще троих должны быть готовы лошади. У меня важная встреча в городе, ночевать буду там. Пошли гонца в палаццо, пусть изготовятся.

– О да, господин, немедленно, – повиновался Никколо, мгновенно забыв об усталости.

– Позаботься о спине! – крикнул Лонго вдогонку. – Уверен, что там от упряжи следы остались!

– Конечно! Господин, спасибо за заботу! – крикнул Никколо, приостановившись, и снова резво потрусил вверх по склону к вилле.

Он остановился отдышаться у оливы, под которой завтракал Лонго, затем проворно заковылял вверх и скрылся из виду.

Когда Лонго пришел туда, он обнаружил управителя державшим под уздцы хозяйского коня. Тристо с тремя вооруженными мужчинами стоял, готовый отправиться с Лонго в город. С ними стоял Уильям, немедля кинувшийся к Лонго.

– Можно мне с вами в город? От меня не будет хлопот, обещаю!

– Уильям, мы больше не на Востоке. Здесь ты должен обращаться ко мне «господин», – упрекнул его Лонго, хотя и с улыбкой – ведь Уильям говорил по-английски, и его никто, кроме Лонго и Тристо, не понял. – Тебе сейчас нельзя со мной. Ты не знаешь наших обычаев и легко можешь попасть в неприятную переделку. Когда узнаешь обычаи, выучишься хоть как-то итальянскому – тогда и поедешь. И не раньше.

– Но я ничем не помешаю, – запротестовал Уильям.

– Не сомневаюсь, – ответил Лонго, усаживаясь в седло. – Но тем не менее тебе придется остаться. Никколо, – добавил он, перейдя на итальянский, – займи его чем-нибудь. Поучи языку.

Лонго стронул коня.

Все пятеро не торопясь миновали виноградники и поля, спустились к восточным воротам – высоким и внушительным Порта Сопрана, въехали в город. Когда копыта застучали по узким улочкам, вившимся между тесно прилепившимися друг к другу домами, Лонго заметил бежавшего следом Уильяма. Тот старался прятаться, но безуспешно. Лонго покачал головой. Если парнишка хочет остаться в доме Лонго, придется ему выучиться дисциплине.

Но когда они приехали к Дворцу дожей – величественному, с беломраморными колоннами фронтона, высокой башней, – Лонго выбросил Уильяма из головы. Он спешился, вручил Тристо поводья, зашел. Дворец был сосредоточием генуэзской власти, которая принадлежала горстке богатейших торговых родов: Гримальди, Касселло, Боканегра, Спиноло, Адорно, Фрегозо, Дориа, Фиески и Джустиниани. Главы их сходились на совет раз в месяц, а председателем был пожизненно избиравшийся дож.

Лонго вошел в зал совета – длинный, высокий, с огромным овальным столом посередине. Сел на положенное ему место главы рода Джустиниани, подождал, пока соберутся остальные. Последним вошел дож, Людовико Фрегозо – высокий, длинноносый, с добродушным, на удивление заурядным лицом, типичным для мужчин рода Фрегозо. Он призвал совет к порядку и немедля заговорил о торговле: ожидаемом прибытии нескольких транспортов с Востока, упорных слухах о морском пути в Индию и возможности извлечения выгоды из этого пути. От торговли разговор повернул к политике. Величайший соперник Генуи, Венеция расширяла свои владения в Восточном Средиземноморье. Лонго сидел спокойно, пока разговор не зашел о Пере, генуэзской торговой колонии напротив Константинополя, на другом берегу Золотого Рога.

– Синьор Джустиниани, – обратился к нему дож. – Вы недавно вернулись из Константинополя. С какими новостями?

– С плохими. Битва на Косовом поле проиграна, армия крестоносцев разбита, Янош Хуньяди отступил в беспорядке. У греков нет сил сражаться с турками. Если последние нападут – Константинополь без помощи извне долго не продержится.

За столом замолчали. Наконец заговорил Никколо Гримальди, мягкоречивый старик, известный искусностью в торговых делах.

– Если падет Константинополь, мы потеряем Перу. Наша торговля с Востоком сильно пострадает.

– У нас ничего не останется, мы превратимся в легкую добычу для венецианцев, – согласился Умберто Спинола.

– И что бы вы нам предложили, синьор Джустиниани? – спросил Фрегозо.

– У нас две возможности. Первая: отправить послов к султану и договориться о Пере. Мурад, конечно, неверный, но он человек слова. Однако здоровье его неважное, а я почти ничего не знаю о наследнике престола. К тому же мне неприятно умолять турок о милости. Вместо этого я предлагаю договориться с императором греков. В обмен на торговые уступки мы могли бы послать людей и корабли на подмогу Константинополю. Полагаю, только уверенность в сильной поддержке греков Западом может приостановить турок. Но что бы мы ни решили делать, действовать надо быстро. До сих пор лишь добрая воля Мурада сохраняла мир. Боюсь, долго он не продлится.

Лонго сел на место. Первым отозвался на его речь Спинола, человек чрезвычайно набожный и турок ненавидевший.

– Я согласен с синьором Джустиниани. Мы не должны вступать в переговоры с султаном неверных.

– Красивые слова, – откликнулся Джованни Адорно, круглолицый румяный толстяк с обманчиво добрым, веселым взглядом; человек умный, холодный и безжалостный. – Но вера, синьор Спинола, не мешает вашим торговым агентам договариваться с турецкими военачальниками и приобретать у мусульманских купцов пряности на миллионы сольдо.

– Вы сомневаетесь в моей вере?

– Вовсе нет, – уверил его Адорно полным благожелательности голосом. – Я попросту хотел подчеркнуть: даже самые благочестивые среди нас ведут дела с неверными. От этого зависит самая наша жизнь.

– Тут есть и оборотная сторона, – вставил Лонго. – Сделка с султаном прогневит греков. Нам нельзя рисковать потерей тамошних причалов и складов.

– Именно, – согласился Спинола. – Потому нам следует поддержать Константинополь.

– Простите, пожалуйста, мои сомнения, но во сколько нам это обойдется? – спросил Гримальди. – Содержать войска на таком расстоянии недешево. Я не хочу обанкротить наш город, оплачивая еще не начавшуюся войну.

Многие кивнули – либо ударили кулаками по столу – в знак согласия.

– И если, несмотря на нашу поддержку, Константинополь все равно падет, мы опять же все потеряем.

– Это будет жертвой за веру, – заупрямился Спинола. – Разве мы не христиане и нет у нас долга перед Господом?

– Синьор Спинола, я уверен, никто из нас ничего не забыл, но у нас также долг перед городом и его людьми, – заметил Фрегозо. – Я предлагаю послать гонцов к султану…

– Но синьор! – перебил его Лонго. – Мы не можем бросить Константинополь на произвол судьбы.

– Мы и не бросим, – заверил его Фрегозо. – Мы выясним мнение султана, но официального договора заключать не станем. А императору Константину пообещаем помощь в случае войны.

Итак, дож предлагал не делать вообще ничего.

– Кто за? – спросил Фрегозо.

Ответом ему было сплошное: «Да, да!» Лишь Лонго и Спинола промолчали.

– Решено! – заключил дож. – Дело улажено, и на этом я объявляю заседание закрытым.

Лонго встал и вышел из дворца, не сказав никому ни слова. Решение его не удивило, но он все равно расстроился и разозлился. Лонго услал Тристо и прочих в палаццо, а сам отправился пешком, чтобы ходьбой разогнать злость.

* * *

Уильям стоял в тенистом заулке и видел, как Лонго вышел из дворца и направился пешком к центру города. Уильям тайно последовал за ним. Узкая улица с рядами лавок по бокам была забита толпой. Над головой почти утыкались друг в дружку крытые балконы, оставляя лишь узкую щель для бледного январского солнца. Задрав голову, Уильям заметил, как слуга вынес на балкон ночной горшок и опорожнил прямо на улицу. Он едва успел отскочить, иначе оказался бы в дерьме с ног до головы.

Уильям обернулся и увидел перед собой Лонго. Он замер и покраснел, как рак.

– Сир, я не думал ослушаться. Но мне так захотелось увидеть город – мы же в темноте приехали! Я решил, ну кому будет вред от того, что я в город схожу…

– Я на тебя не сержусь, – прервал его Лонго. – Раз ты уж здесь, займемся тобой. Зайдем на рынок по пути в палаццо, купим тебе что-нибудь из одежды. Твои тряпки едва тебя прикрывают.

Вдвоем они миновали лабиринт узких улочек, вышли к рынку, заполнявшему пьяцца Сан-Джорджо и прилегавшие улицы в нескольких кварталах от порта. По краям площади рядами выстроились палатки, где предлагалось ошеломляющее множество товаров: восточные шелка, индийские специи, редкостные животные, мечи, цветы. У палаток толкалось множество людей, тут и там виднелись знатные, разъезжавшие по городу верхом. Уильям так и встал, разинув рот, глазея на разноцветные здания, окружавшие площадь, на диковинно одетых уличных жонглеров и на всеобщее копошение и суету вокруг. Лонго углубился в толпу, и Уильям, опомнившись, поспешил за ним.

Они остановились у лавки, где продавалась длинными полосами хорошо выделанная кожа и отрезы разнообразных тканей. Лонго оценивающе пощупал кожу, переговорил коротко с торговцем, предложившим Лонго пару длинных кусков для осмотра. Тот кивнул – пойдет – и принялся рассматривать отрез белого хлопка.

– А я думал, мы одежду собираемся покупать, – разочарованно протянул Уильям.

– Мы ее и покупаем: кожаные штаны и белую рубашку. Тристо покажет тебе, как их сшить. А теперь пойдем, перекусим. Ты выглядишь, будто тебя неделю не кормили. Бьюсь об заклад: фиги ты в жизни не ел!

Уильям в жизни ничего чудесней и вкуснее фиги не пробовал. Такая сладкая, будто язык взрывается, но был в ней и странный, тяжеловатый, земляной привкус, перебивавший сладость. Жуя на ходу, оба пошли посмотреть на пожирателя огня, показывавшего свое умение на прилегавшей к площади улочке. Жонглер медленно запихнул горящий меч – целых два фута! – в глотку, так что торчала лишь рукоять. Когда он вытащил меч, лезвие еще горело.

– Как он так может? – поразился Уильям.

Лонго задумался, прожевывая фигу.

– Может, он что-нибудь специальное пьет, глотку защитить. Или его жжет, но он привык выносить боль.

Но Уильям не слушал его больше, глядя не на жонглера, а вдаль, на приближавшегося всадника. Явно знатный и богатый, стройный, тонкокостный, с лицом симпатичным, если бы не постоянная презрительная гримаса. Уильям узнал это лицо – да он бы ни за что его не забыл. Это было лицо Карло Гримальди, предавшего Уильяма и его друзей по команде туркам.

Уильям кинулся, встал перед Карло, крича:

– Это ты, сволочь! Я убью тебя, клянусь, убью!

Конь встал на дыбы, едва не сбросив Карло. Но тот усидел, успокоил коня и глянул на парнишку презрительно.

– Мальчик, ты, наверное, умом рехнулся, – выговорил Карло на скверном английском. – Я тебя в жизни не видел. Прочь с дороги!

Плеткой он стеганул Уильяма по лицу, брызнула кровь. Тот выхватил кинжал, не отступив ни на шаг.

– Ты убийца. Ты ударил в спину моего дядю. Ты продал нас туркам!

– Я оскорблений не потерплю, в особенности от грязной английской дешевки вроде тебя! – рявкнул Карло и снова хлестнул плеткой, целясь в лицо.

Уильям же полоснул кинжалом и рассек плетку надвое.

– Да я тебе голову снесу! – заревел Карло, выхватывая меч.

Лонго ступил между ним и Уильямом.

– Я – Джустиниани Лонго, этот юноша под моей защитой. Если ссоришься с ним – ссоришься и со мной.

При упоминании имени Джустиниани Карло побледнел.

– Синьор Джустиниани, я не знал, что мальчик у вас в услужении. Но он нанес мне оскорбление и поднял на меня оружие. Я требую сатисфакции.

– Если хочешь – приди и получи ее от меня.

Карло задумался. Его честь была оскорблена, однако драться с Лонго он явно не желал. Но все же он кивнул неохотно.

– Ладно. Я пришлю людей, обговорить условия.

– Нет, – заупрямился Уильям. – Я сам буду драться за себя!

– Тише, Уильям, – приказал Лонго. – Ты не понимаешь, что делаешь.

Но Уильям не слушал. Карло убил его друзей, и он поклялся отомстить. Уильям повернулся к Гримальди и выговорил на ломаном итальянском:

– Я тебя драться!

– Драться с ним? Да я его в пыль разотру, – ухмыльнулся Карло. – Но мальчишку следует научить хорошим манерам. Встретимся завтра. А сегодня я пришлю к вам своего человека. Всего хорошего, синьор Джустиниани!

* * *

Секундант Карло, его родной брат, толстяк Паоло, явился в палаццо через час. Он договорился с Лонго об условиях биться до смерти на рассвете на пьяцца ди Сарцано.

После Лонго вышел во двор и обнаружил там Уильяма и Тристо, поглощавших макароны. Тристо мощно въедался в политую маслом гору на своей тарелке, Уильям же вытянул одну макаронину и взирал на нее с подозрением.

– На червяка похоже. Как вы это называете?

– La pasta.

– Ла паста, – повторил Уильям, отправил макаронину в рот и прожевал осторожно. – Неплохо, однако.

Потянулся к стакану, понюхал.

– Il vino, – пояснил Тристо.

Уильям глотнул, скривился.

– У вас что, пива совсем нет?

Тристо расхохотался.

– Парень, ты еще научишься его любить, поверь мне!

Уильям отпил еще глоток и снова поморщился.

– Тристо, не спаивай, ему завтра понадобится ясная голова, – посоветовал Лонго, подойдя. – Уильям, мы договорились об условиях: биться до смерти.

Он заглянул в лицо юноши, ожидая увидеть страх, но не увидел.

– Ты когда-нибудь дрался коротким мечом?

– Нет, я больше кинжалом.

– Держи тогда. – Лонго протянул Уильяму короткий меч, трехфутовый тонкий клинок, больше приспособленный для колющих выпадов, чем для рубки.

Тот взял, рассек воздух перед собой.

– Такой длинный… А почему его зовут «короткий меч»?

– Меч зовут по длине рукояти, – объяснил Лонго.

– Ну, пусть. Лишь бы острый был, – ответил Уильям и сделал выпад.

Пригнулся, полоснул мечом по коленям воображаемого противника – пытался размахивать им, будто огромным кинжалом. Уильям и понятия не имел, как дерутся длинным клинком.

– Я знаю, как дерется Карло, – заметил Тристо угрюмо. – Он страшный боец. Я видел, как он распотрошил младшего из братьев Спинола несколько лет назад.

– Да уж, бретер он знаменитый, – согласился Лонго, думая, что Уильям еще и легче Карло фунтов на шестьдесят. – Уильям, если хочешь, посажу тебя ночью на корабль. Через пару месяцев прибудешь на Хиос. Ничего стыдного в этом нет. Карло – дворянин, ему негоже принимать вызов простолюдина.

Уильям потрогал свежий рубец на щеке, оставленный плеткой Гримальди.

– Я не боюсь его. Я буду драться.

– Так тому и быть, – заключил Лонго. – Тогда выспись хорошо. Увидимся утром.

* * *

Рассвет застал Лонго и Уильяма уже на пьяцца ди Сарцано стоящими посреди мощеной площади. Они завернулись в плащи, дыхание вырывалось облачками пара. Лошади их были привязаны у старой крепостной стены, защищавшей от холодного ветра. За площадью высилась церковь Сан-Сальваторе с четырьмя величественными колоннами фасада, многочисленными фресками и старым окном из разноцветного стекла, похожим очертаниями на огромную шляпу.

Братья Гримальди тоже прибыли верхом и привязали лошадей у крепостной стены. Затем подошли к центру площади. От близкого моря воздух был насыщен влагой, утреннее солнце еще не выбралось из облаков. Было тихо, город еще не проснулся. Все переговаривались вполголоса, словно боялись спугнуть тишину.

– Выбирайте меч, – предложил Лонго, протягивая Паоло два меча.

Тот изучил их, оценил, нашел равными и протянул один Карло, меч принявшему и взмахнувшему им пару раз – проверить баланс. Карло кивнул: годится. Тогда Лонго протянул второй меч Уильяму.

– Оба знаете правила: биться до смерти, пощады не просить и не давать, – напомнил он дуэлянтам.

Те кивнули.

– Тогда приступайте.

Лонго повернулся к Уильяму и добавил:

– Будь осторожен, и да хранит тебя Бог.

Лонго и Паоло отошли к краям площади, а Карло с Уильямом остались футах в десяти друг от друга. Уильям выглядел до смешного тонким и хлипким по сравнению с высоким крепким Карло.

– Боюсь, оно кончится, не начавшись, – заметил Паоло и тут же добавил миролюбиво, осознав, что его слова прозвучали оскорбительно: – Оно не затянется надолго. И хорошо – мальчишка мучиться не будет.

Лонго не ответил.

– Сейчас, щенок, ты получишь урок, – холодно произнес Карло по-итальянски.

– Провались ты в ад, сын турецкой шлюхи, – огрызнулся Уильям по-английски.

– Ну что же. – Карло поклонился, встал в стойку: боком, правая нога вперед, носок смотрел на Уильяма, туда же нацелилось острие меча в правой руке.

Уильям же пригнулся, покачиваясь на полусогнутых ногах и глядя на Карло; меч в его отставленной руке был направлен острием в сторону. Дуэлянты замерли, оценивая друг друга.

Паоло хихикнул.

– Мальчишка похож на омара, правда?

Лонго вновь промолчал, и Паоло поспешно добавил:

– Я не хотел никого обидеть, конечно. Омары – чудесные существа. Я их очень люблю.

Карло вдруг снялся с места, в три коротких шага оказался подле Уильяма, сделал выпад, целясь в грудь. Тот ожидал атаки и уклонился задолго до того, как вражеский клинок приблизился к груди. Уильям развернулся, полоснул по пяткам Карло – промахнулся; отскочил на безопасное расстояние. Затем Карло атаковал снова и снова, норовя сблизиться, и Уильям неизменно увертывался. Стили дуэлянтов отличались разительно: Карло всегда наступал по прямой, двигался лишь вперед и назад, а Уильям постоянно перемещался в сторону, крутился, уклонялся. Он был проворнее, но не мог достать Карло из-за длинных рук противника и его искусных выпадов.

Тем временем Паоло понял: дуэль идет вовсе не так гладко, как ожидалось.

– Скользкий этот мальчишка, – заметил он. – Не иначе, выучился увиливать, воруя кошельки.

Новая атака Карло – и на сей раз Уильям едва успел уклониться, меч вспорол ему рубаху. Ободренный, Карло удвоил усилия, стараясь приблизиться. Теперь Уильям не кружил, он пятился, едва успевая уклоняться. На рубахе появилось несколько свежих дыр, и по боку струйкой сбегала кровь. Но Уильям проворства не потерял, все отступал, а Карло давил и давил, и острие его меча проходило в дюймах от извивавшегося Уильямова тела.

Еще выпад – и Уильям опоздал уклониться. Он двинулся прямо под удар, и меч пронзил ему левый бок прямо под ребрами. Уильям пошатнулся, но, прежде чем Карло успел выдернуть меч и ударить еще раз, выпрямился и атаковал сам. Его меч прошел сквозь горло врага и вышел из затылка. Карло рухнул как подкошенный, и лужа крови расплылась вокруг мертвого тела. Уильям отшатнулся, а меч врага еще торчал из его бока.

– Уильям!

Лонго бросился к юноше. К его удивлению, рана вовсе не походила на смертельную. Она кровоточила лишь немного, и меч, казалось, прошел чисто, не задев ни легких, ни внутренностей.

– Повезло тебе, парень! – воскликнул Лонго. – Но этот меч теперь нужно выдернуть. Приготовься терпеть.

– Господин, это не везение, – процедил сквозь зубы Уильям и охнул, когда Лонго выдернул меч. – Если бы я не принял удар – не дотянулся бы. У этого свиномордого ублюдка на редкость длинные руки.

Лонго уложил его наземь, вылил в рану бутылку бренди. Отодрал две полосы от новой рубахи Уильяма, первую скатал в комок и приложил к входной ране, велел: «Держи!» Вторую, так же скатанную, приложил к выходной. Взятым с собой длинным куском материи туго примотал оба комка, обвязав Уильяма посреди туловища и прикрыв рану.

– Пока все прилично, но лучше перевезти тебя под крышу, – сказал он сурово. – Холод тебе повредит, а еще горше – люди Гримальди. Смерть на дуэли – достойная смерть, но настроение у них будет скверное. Эй, Паоло! – обратился Лонго к толстяку, стоявшему на коленях у братнего тела. – Полагаю, мы достойно и благородно завершили наш спор? Мести не будет?

Паоло тупо посмотрел на него.

– Тогда пришли сюда своих людей как можно раньше, – предложил Лонго. – Если промедлишь, собаки доберутся до тела раньше, чем вы.

Лонго помог Уильяму взобраться в седло, сам сел позади. Они уехали, так и оставив ошеломленного Паоло стоящим на коленях подле тела. Вернулись на пьяцца Джустиниани, а за спиной колокола Сан-Сальваторе названивали, приветствуя начало нового дня.

* * *

На следующий день по скверному запаху от повязки стало ясно: рана загноилась. К полудню пришла лихорадка, Уильям метался и бредил, звал родных. Вероятно, ему грезилось, что он снова в Англии, в материнском доме. Позвали доктора, пустившего кровь для облегчения лихорадки и удаления вредных соков. Но лихорадка не отступала, и все попытки врача ее унять остались безуспешными. Два дня прошли без видимого облегчения, и доктор заключил: если Уильям и выживет, то останется идиотом, ибо лихорадка выжжет ему мозг.

Лонго не мог смотреть на это мучительное умирание. Он оставил Тристо присматривать за Уильямом, приказал немедля сообщить, если состояние раненого изменится, вернулся на виллу и занялся виноградниками. Как раз в ночь после возвращения случился заморозок, и Лонго с крестьянами прохлопотали всю ночь, расставляя горшки с горящей смолой по винограднику, чтобы уберечь от холода молодую листву. Наутро, когда Лонго обходил виноградники, оценивая ущерб, он, к своему немалому удивлению, заметил скакавшего от виллы Тристо.