Текст книги "Порочные намерения (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)
ДЕСЯТЬ
Мариана
Компания Mallory & Sons Heritage Auctions13, специализирующаяся на покупке и продаже редких монет, золота, драгоценностей, бриллиантов и других ценностей с 1979 года, имеет розничные бутики в большинстве крупнейших городов мира. Но после выполнения задания я всегда посещаю бутик в Лондоне.
И не потому, что это штаб-квартира компании.
Не обращая внимания на холод и серую изморось, я несколько минут стою на другой стороне улицы, прежде чем войти, и просто смотрю.
Сквозь окна из граненого стекла магазин выглядит очаровательно. Он ярко освещен, в нем полно антиквариата, а стены увешаны оригинальными картинами, написанными художниками всех уровней известности и значимости, а также редкими изысканными подделками, которые продаются нуворишам-коллекционерам, больше озабоченным тем, чтобы произвести впечатление на своих друзей, чем требующим подтверждения подлинности.
Внутри магазина за массивным дубовым прилавком с резным рельефом из «Беовульфа», изображающим воинов на лошадях, сражающихся с драконом, стоит мужчина. Он рассматривает кольцо, поднося ювелирную лупу к одному глазу. Он среднего роста и веса, без особых примет, если не считать орлиного носа и элегантной манеры держаться.
У него темные волосы с проседью. Кожа вокруг глаз покрыта морщинками, а темно-синий костюм сшит на заказ, но не от кутюр. Если судить только по внешнему виду, ему может быть пятьдесят… или семьдесят. Итальянец или испанец. Шотландец или португалец. Или кто угодно еще. У него нет ни татуировок, ни шрамов, он не носит украшений и не пользуется одеколоном, и его легко забыть.
Его зовут Рейнард, это имя позаимствовано у лиса-обманщика из средневековых басен.
Он научил меня всему, что я знаю.
То, что я люблю его, не имеет отношения к нашему деловому соглашению. Если бы я сказала это вслух, он бы отчитал меня за это, поэтому я держу свои чувства при себе.
Я схожу с тротуара, обходя грязную лужу, и спешу через дорогу. Мои каблуки стучат по мокрому булыжнику. Когда я вхожу, над дверью весело звенит колокольчик. Меня окутывает тепло и сладкий, дымный аромат благовоний, горящих рядом со свечой в нише на стене.
На заднем плане тихо играет Эми Уайнхаус, напевая: «Ты же знаешь, что я ни на что не гожусь».
Рейнард поднимает голову. Заметив меня, он улыбается.
– У меня дурное предчувствие, сюда приближается что-то зловещее.
– Я тоже рада тебя видеть, Рейнард, – сухо говорю я.
Он кладет ювелирную лупу и кольцо на прилавок и протягивает руки.
– Моя дорогая.
Я не утруждаю себя снятием промокшего от дождя пальто. Просто подхожу к нему и позволяю заключить себя в объятия.
– Ты мокрая, – задумчиво произносит он, поглаживая меня по волосам. – Глупышка.
Я отстраняюсь, улыбаясь, потому что так рада видеть его.
– Люди не простужаются, если промокнут.
– Я говорил не о простуде, моя дорогая, а о твоих волосах. – Он проводит рукой по моей голове и неодобрительно цокает языком. – Они выглядят ужасно. Почему ты не надела шляпу? Или не взяла зонтик? Нельзя ходить под дождем без головного убора, если у тебя вьющиеся волосы…
– Помолчи, старик.
Он оскорбленно моргает, глядя на меня.
– Старик? О боже. Ты ничего не ела. У тебя кружится голова. Приготовить тебе чашку чая?
– Звучит замечательно, спасибо.
Я целую его в щеку, гладкую, как попка младенца. Затем мне приходится подавить непрошеное воспоминание о грубых щеках американца и о том, как приятно было ощущать их на внутренней стороне своих бедер.
Вот как я начала называть его, моего первого и единственного прекрасного любовника на одну ночь. Американец. Это звучит более обезличенно, а значит, менее болезненно. Я надеюсь, что со временем тупая боль утихнет, воспоминания о нем померкнут, и я смогу с тоской вздыхать, думая о нем, но пока это похоже на застрявшую под грудиной зазубренную пилюлю, которая с каждым вздохом оставляет крошечные порезы на моих внутренностях.
Мое тело болит после наших занятий любовью. Мои бедра. Поясница. Задница, на которой остались едва заметные синяки от его рук.
Мое сердце разбито вдребезги.
Рейнард пристально изучает мое лицо.
– Что-то случилось. Скажи мне.
На этот раз мне приходится выдавить улыбку.
– Всё в порядке. Просто устала после перелета. И после того, как продиралась через джунгли, чтобы добраться до места, где я спрятала свой тревожный чемоданчик. Этот курорт был в глуши! Я была босиком, если ты можешь в это поверить. Видел бы ты, в каком состоянии мои ноги.
Слабая улыбка тронула губы Рейнарда.
– Хм. Как его зовут?
– Понятия не имею, о чем ты говоришь.
– Конечно, не имеешь. Что это за выражение у тебя на лице? Оно выглядит довольно комично.
Должно быть, я теряю хватку.
– Хватит приставать ко мне из-за моего лица, иначе я не дам тебе то, за чем пришла.
– Ты сегодня в прекрасном настроении, дорогая. Позволь мне повернуть табличку.
Двигаясь с бесшумной грацией пантеры, он подходит к передней части магазина, запирает дверь и переворачивает маленькую белую вывеску в витрине. Затем он ведет меня через магазин к большому книжному шкафу под лестницей в задней части.
Никто из нас не упоминает о том, что у меня нет выбора и я должна отдать ему то, за чем пришла, но мы ведем себя так, будто выбор есть.
– Сначала дамы, – протягивает Рейнард, взмахивая рукой.
С книжного шкафа я достаю тонкий томик в темно-зеленой кожаной обложке, название которого прошито золотом вдоль корешка. «Оливер Твист» Чарльза Диккенса. История сироты, который сбегает из работного дома и присоединяется к шайке воров. Наша маленькая шутка для своих.
Книжный шкаф медленно распахивается, открывая взору каменный коридор. Я ставлю книгу на место, и мы заходим внутрь, а шкаф за нами закрывается.
В коридоре сыро, пахнет плесенью и мышиным пометом, и он остро нуждается в ремонте. После двух поворотов он выходит в большой вестибюль, в котором нет никаких украшений, кроме трех свечей из пчелиного воска, горящих в высоком железном канделябре рядом с арочной дубовой дверью, такой толстой, что она, вероятно, выдержит прямое попадание из пушки.
– Какие-нибудь проблемы с твоим наемником? – спрашивает Рейнард, доставая из нагрудного кармана старомодную отмычку.
– Ничего такого, с чем я не смогла бы справиться.
Он бросает на меня через плечо загадочный взгляд. Затем вставляет ключ в замок. Дверь со стоном ржавых металлических петель открывается, и взору предстает склад невероятной роскоши.
Здесь собрано так много бесценных предметов антиквариата, статуй, картин, скульптур и артефактов со всего мира, что Ватикан мог бы позеленеть от зависти. Когда я увидела это в первый раз, в десять лет, я целых пять минут стояла, разинув рот, вытаращив глаза, как деревенщина, которой я и была.
Это обширное помещение с кирпичными стенами, являющееся частью комплекса скрытых туннелей под Лондоном, использовавшихся при воздушных налетах во время Второй мировой войны, которое было переоборудовано в тайник для контрабандных товаров. В центре на расстоянии четверти мили друг от друга стоят высокие пронумерованные ряды прочных стальных стеллажей. Деревянные ящики и коробки всех размеров переполнены добычей, которая поблескивает в свете ламп. Крупногабаритные предметы хранятся вдоль стен – или на стенах, как в случае с некоторыми большими картинами и гобеленами.
Независимо от размера, все товары имеют штрих-код и заносятся в программную систему инвентаризации, разработанную Рейнардом самостоятельно. Одни предметы хранятся здесь всего несколько недель, прежде чем их отправят новым владельцам. Другие, например скрипка Страдивари 1727 года, украденная из пентхауса известного дирижера на Манхэттене и всё еще слишком дорогая, чтобы ее можно было продать, хранятся здесь десятилетиями.
Однако, как и во всём, что я вижу сквозь призму привычного, сейчас я едва замечаю эту сверкающую роскошь. Как однажды сказал Рейнард: «Если вы видели один позолоченный унитаз, значит, вы видели их все».
Я снимаю мокрое пальто, стряхиваю капли дождя и вешаю его на спинку бархатного дивана. Рейнард включает электрический чайник. Передняя часть склада оформлена как его офис. Тяжелые парчовые шторы кроваво-красного цвета закрывают стены. Французские хрустальные лампы отбрасывают свет ломаными призмами на инкрустированный золотом письменный стол в стиле Людовика XVI. Голый каменный пол покрыт толстым турецким ковром.
Здесь царит атмосфера высококлассного французского борделя.
Рейнард поворачивается и смотрит на меня.
– У тебя ничего нет.
– Разве?
Его пристальный взгляд скользит по мне с ног до головы, задерживается на моем горле. Он задыхается.
– Непослушная!
На этот раз моя улыбка искренняя.
– Я не смогла удержаться. Забрала его из номера Халида таким же способом. – Я медленно разматываю вокруг шеи тяжелый кашемировый шарф, который использую, чтобы спрятать рубиновое ожерелье.
– Боже милостивый. Потрясающе. Выйди на свет, моя дорогая. – Рейнард машет мне рукой, подходя ближе. Он достает очки из ящика своего стола и надевает их на нос.
– С каких это пор ты носишь очки?
– С тех пор, как я состарился, как ты так мило заметила. Повернись немного налево. Вот так. – Он рассматривает ожерелье, не прикасаясь к нему. – Жаль, что его придется разобрать. Работа выполнена безупречно.
Я поднимаю руку и касаюсь пальцем центрального камня – восхитительного рубина весом в двадцать карат. Он тяжелый и прохладный на ощупь. Жаль, что камни придется извлечь и продать отдельно, а золотую оправу переплавить на лом, но с такими вещами неизбежно приходится расставаться. Просто так проще найти покупателей.
– Это укус у тебя на шее? – Глаза Рейнарда сужаются при виде отметины, оставленной зубами американца возле моей яремной вены.
«Если я не буду милым, могут остаться следы».
Я должна силой изгнать из памяти его лицо, когда он произносил эти слова. Как звучал его голос, горячий и грубый от желания.
– Это синяк. Я шла через джунгли, помнишь?
– Хм.
Я не могу сказать, верит он мне или нет, но в следующий момент это уже не имеет значения, потому что Рейнард говорит что-то, от чего всё мое тело холодеет.
– Капо хочет тебя видеть. Сегодня вечером.
– Сегодня? – Я повышаю голос. – Он в Лондоне? – спрашиваю я. Мое сердце колотится о грудину, заставляя учащаться пульс.
Рейнард встречает мой полный паники взгляд. Его голос звучит ровно, когда он отвечает.
– Он прилетел, когда узнал, что ты здесь.
Я краснею от гнева.
– Ты имеешь в виду, когда сказал ему, что я буду здесь.
Рейнард снимает очки и кладет их в карман пальто.
– Мы все должны петь, чтобы получить ужин, моя дорогая, – мягко говорит он. – Мы живем и умираем по его воле. Ты же знаешь.
Да, я знаю. Но я все еще по-детски обижена на Рейнарда за его предательство. Я опускаю взгляд, сдерживая слезы.
Когда я слишком долго смотрю в пол, Рейнард берет мой подбородок большим и указательным пальцами и заставляет меня поднять глаза.
– Мне нужно, чтобы он продолжал думать, что я верен ему, Мариана.
Я отрываю подбородок от его руки.
– Он знает, что ты ему не верен. Именно поэтому мы и оказались в такой ситуации.
Я привычным движением пальцев расстегиваю застежку на ожерелье. Оно скользит по моей груди. Я беру его в руки и протягиваю Рейнарду, потому что внезапно испытываю к нему отвращение.
По крайней мере, у него хватает манер выглядеть пристыженным, когда он забирает его у меня.
– Прости, моя дорогая…
– Не стоит. Я знала, что делаю, когда давала клятву. И это того стоило – сохранить тебе жизнь после всего, что ты для меня сделал. Я просто устала.
Я нахожу ближайший стул и опускаюсь на него, запустив руки в волосы. Он молча наблюдает за мной, вглядываясь в мое лицо.
Снова я вспоминаю об американце. У него такой же пристальный взгляд, как и у Рейнарда, от которого чувствуешь себя совершенно беззащитным, несмотря на все ваши попытки замаскироваться.
Перестань думать о нем, Мари. Не трать время на глупые мечты.
Тяжело выдыхая, я провожу рукой по глазам.
Все еще держа рубиновое ожерелье, Рейнард резко говорит.
– Что происходит? Ты сегодня сама не своя. Что случилось?
Я поднимаю глаза и снова лгу, потому что должна, потому что понятие чести среди воров существует там же, где и Динь-Динь.
В Нетландии, где дети никогда не стареют, и всё, что нужно, чтобы сохранить вам жизнь, – это вера, доверчивость и немного волшебной пыльцы.
– Ничего, – говорю я, сохраняя невозмутимость на лице и в голосе. – А теперь скажи мне, где я должна встретиться с этим сукиным сыном, чтобы поскорее с этим покончить.
Рейнард открывает ящик стола в стиле Людовика XVI и достает черный бархатный мешочек. В него он аккуратно кладет ожерелье. Затем закрывает мешочек, убирает его обратно в ящик и поднимает на меня взгляд.
– Он остановился во Дворце. И, пожалуйста, Мариана. Будь осторожна. Он в странном настроении.
– А когда он не в странном настроении? – бормочу я.
– Это тебе понадобится. – Рейнард открывает другой ящик. Там лежит еще один черный бархатный мешочек, гораздо меньше первого. Внутри раздается тихий звон металла о металл, когда он протягивает его мне и кладет в мою руку.
Я открываю мешочек и заглядываю внутрь, а затем смотрю на Рейнарда, нахмурив брови.
– Мне нужен только один, чтобы пройти мимо швейцара.
Пауза Рейнарда могла означать что угодно. Она была короткой, но многозначительной и говорила о том, что он тщательно обдумывает свои слова.
– Никогда не знаешь, что может понадобиться во Дворце, моя дорогая. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.
Эти слова эхом отдаются в моих ушах еще долго после того, как я выпила свой чай и ушла.
***
Снаружи Дворец выглядит как свалка. Это заброшенная, разрушающаяся текстильная фабрика в неблагополучном районе города, недалеко от доков, в квартале или двух от большого лагеря бездомных. Туристы сюда не ходят. Как и полиция, которой хорошо платят за то, чтобы она закрывала глаза на происходящее.
Таксист думает, что я дала ему неправильный адрес.
– Здесь нет ничего, кроме проблем, мисс, – говорит он с сильным акцентом кокни, глядя в окно на десятиэтажное здание снаружи.
Оно выглядит заброшенным. Все окна затемнены. Тротуар усеян старыми газетами и прочим мусором. Из-за угла выглядывает тощий рыжий полосатый кот, замечает такси, стоящее у обочины, и убегает.
– Нет, это то место. Спасибо. – Я протягиваю ему пятидесятифунтовую банкноту через отверстие в пластиковой перегородке, разделяющей нас, и выхожу из такси.
Он даже не предлагает мне сдачу, прежде чем отъезжает, визжа шинами.
– Неженка, – бормочу я, поднимая воротник пальто, чтобы защититься от вечерней прохлады.
Это не помогает.
Я иду по темному переулку сбоку от здания, пока не достигаю двери без таблички. Вонь от мусорных контейнеров поблизости невыносима. Я стучу костяшками пальцев по холодному металлу определенный музыкальный ритм, дрожа от ледяного ветра, обдувающего мои босые лодыжки.
С тихим щелчком в центре двери открывается маленькое окошко. Из него на меня смотрит глаз. Затем низкий мужской голос ворчит: – Отвали.
– Суп из моллюсков по-новоанглийски, – говорю я.
Глаз пристально смотрит на меня.
Я достаю из кармана серебряную монету и поднимаю ее так, чтобы глаз мог ее увидеть.
– Сезам, откройся, amigo. Здесь холодно.
Глаз исчезает, когда окошко захлопывается. Тишину переулка нарушает скрип открывающейся двери и приветствие швейцара, более дружелюбное теперь, когда он услышал пароль и увидел монету.
– Добрый вечер.
Он протягивает руку, которая размером с обеденную тарелку. Я кладу на его ладонь кусок чеканного серебра. Швейцар кивает и отступает, пропуская меня.
Я иду по короткому коридору, освещенному единственной лампочкой, свисающей с потолка на проводе. В конце коридора меня ждет грузовой лифт с распахнутыми дверями. Я захожу внутрь и нажимаю кнопку с надписью «Лимб».
После короткой поездки двери снова открываются в помещение, похожее на вестибюль шикарного отеля.
Дворец – это роскошный отель. А также бар, ночной клуб, нейтральное место для встреч – и даже конспиративная квартира, если понадобится, – и всё это рассчитано на определенную клиентуру.
Потрясающе красивая рыжеволосая девушка в сшитом на заказ костюме цвета слоновой кости улыбается мне из-за мраморной стойки слева от меня. Ее огненные волосы собраны в низкий пучок. Кожа молочно-белого цвета. На стойке висит золотая табличка с надписью «Консьерж».
Когда я подхожу к ней, она улыбается еще шире.
– Стрекоза. Как чудесно снова тебя видеть.
– Привет, Женевьева.
Она замечает, что я у меня нет багажа.
– Я так понимаю, ты пробудешь у нас недолго?
– Нет. У тебя есть для меня какие-нибудь сообщения?
– Одну минуту, пожалуйста.
Ее пальцы быстро бегают по клавиатуре, когда она бросает взгляд на экран компьютера, спрятанного под стойкой.
– Мистер Морено просил подняться к нему на седьмой этаж, когда ты приедешь.
Наши взгляды встречаются. Приятная улыбка Женевьевы даже не дрогнула. Если она и испытывает жалость ко мне из-за того, что глава европейского преступного синдиката вызвал меня на седьмой этаж, то не подает виду.
– Спасибо тебе, Женевьева.
– Не за что. Пожалуйста, дай мне знать, если я могу быть чем-нибудь полезна во время твоего пребывания.
Перевод: Если вам требуется незарегистрированное оружие, поддельные документы, удостоверяющие личность, вооруженный эскорт или срочная утилизация трупов, я к вашим услугам.
Мы киваем друг другу на прощание. Я быстро пересекаю вестибюль, замечая несколько знакомых лиц. Люди регистрируются на входе и выходе, отдыхают на диванах и читают газеты, прогуливаются с напитками в руках. Точно так же, как люди делают в обычном вестибюле отеля.
Но это не обычный отель, о чем я не могу не думать, когда захожу в главный лифт и смотрю на ряд кнопок на панели на стене. Этажи не пронумерованы. Каждый из девяти этажей Дворца назван в честь одного из кругов ада по мотивам «Божественной комедии» Данте.
Я нажимаю кнопку с надписью «Насилие» и вздрагиваю, когда двери лифта бесшумно закрываются.
ОДИННАДЦАТЬ
Мариана
Раздается сигнал лифта. Двери разъезжаются. Моему взору предстают двое мужчин, обнаженных по пояс, избивающие до крови друг друга голыми кулаками на открытом ринге, границы которого обозначены квадратом из серебряных монет на бордовом ковре.
Бордовый. Хорошо маскирует пятна крови.
Я беру себя в руки, чтобы справиться с тошнотой, подступающей к горлу.
Справа от дверей стоит мужчина с бочкообразной грудной клеткой, без шеи, с кривым носом и щербатым ртом. Единственное, что в нем хоть как-то можно назвать привлекательным, – это костюм, сшитый на заказ в тонкую полоску от Brioni, с темно-синим галстуком и шелковым нагрудным платком в тон.
– Стрекоза. – Его голос звучит глухо, с характерным акцентом южной Италии.
– Энцо. Ты хорошо выглядишь.
Он усмехается. Почему-то это звучит так же по-сицилийски, как и его акцент.
– Не вешай мне лапшу на уши, bambolina14. Это вредно для твоего здоровья.
Его взгляд скользит по моей фигуре, задерживаясь на ложбинке, которую воротнику моего пальто не удается скрыть. Я проклинаю себя за то, что оставила свой шарф у Рейнарда.
Энцо бормочет что-то непристойное по-итальянски, облизывая губы.
Раздраженная, я отвечаю по-итальянски, что его мать отшлепала бы его, если бы услышала, что он так выражается.
– Да, – говорит он, кивая. – Но она мертва, поэтому больше ничего не слышит, кроме чавканья червей. Капо ждет тебя.
Вот вам и приятная беседа.
Энцо поворачивается, ожидая, что я последую за ним, потому что знает, что я всегда так делаю. Я иду позади него, пока он ведет меня мимо дерущихся мужчин к зоне отдыха на другой стороне комнаты.
Стены выкрашены в черный цвет. В комнате полумрак, накурено и пахнет потом. На фоне всего этого звучит великолепный чистый и безупречный голос сопрано, поющий арию из «Мадам Баттерфляй» Пуччини.
Пытаясь не обращать внимания на стоны боли, которыми сопровождается каждое попадание, я отвожу взгляд от окровавленных бойцов и сосредотачиваюсь на неровной родинке на затылке Энцо.
Я уже достаточно насмотрелась.
Судя по синякам на их телах и по тому, как оба мужчины тяжело дышат и покачиваются на ногах, драка продолжается уже некоторое время. Пройдет совсем немного времени, и один из них соберет свои монеты, а другого вытащат за ноги и утилизируют.
Проигравшие в одном из поединков Капо не покидают здание живыми.
Зона отдыха расположена на возвышении, по бокам которого стоят торшеры. Места достаточно, чтобы разместить длинный кожаный диван и несколько кресел по обеим сторонам. Шестеро мужчин в костюмах незаметно стоят в тени позади, по трое с каждой стороны, уперев руки в бока, с бесстрастными лицами.
Солдаты Капо.
Наемники.
На стеклянном кофейном столике перед диваном стоит бутылка шампанского в ведерке со льдом и два пустых хрустальных бокала. На самом диване лежат две очень молодые обнаженные девушки в кожаных ошейниках и один крупный мужчина с пустым взглядом.
В одном кулаке он держит окурок сигары. В другом – поводки девушек.
Ему тридцать пять, может быть, сорок, на нем сшитый на заказ темный костюм, еще более красивый, чем у Энцо, густые волосы цвета воронова крыла. Он красив по-зверски, и вся его внутренняя жестокость едва сдерживается, просачиваясь наружу.
Винсент Морено.
Самое злое существо в мире, после самого дьявола.
– Мари, – тихо произносит он. – Ты здесь.
Резким рывком руки он стаскивает обеих девушек с дивана. Они приземляются у его ног клубком бледных конечностей и болезненно визжат, но их быстро заглушает еще один жестокий рывок за ошейники. Они съеживаются на ковре, опустив головы, цепляясь за его ноги.
Мои зубы стиснуты так сильно, что, кажется, они вот-вот раскрошатся.
– Capo di tutti capi, – говорю я. Босс всех боссов. – Я пришла.
Этот пустой взгляд пронзают меня насквозь. Долгое мгновение Морено просто смотрит на меня. Затем, к моему ужасу, он начинает смеяться.
– Энцо! Ты когда-нибудь видел такой взгляд? – Он указывает на меня своей сигарой. Толстый комок тлеющего пепла падает на одну из девушек, обжигая ей ногу. Она поджимает губы и хнычет.
– Ага, – протягивает Энцо, засовывая в рот жвачку. Он подмигивает мне. – Когда какой-то парень хочет убить меня, он выглядит именно так.
Улыбаясь, Капо откидывает голову назад и смотрит на меня из-под опущенных век.
– Ты хочешь убить меня, Мари?
Каждый день, ты, никчемный кусок дерьма.
– Я не занимаюсь убийствами.
Его улыбка исчезает.
– Ты занимаешься тем, чем я говорю.
Я сглатываю. Холодная капелька пота стекает у меня по затылку. Позади меня один из бойцов наносит жестокий удар.
Хруст кости заставляет девушек в ошейниках вздрагивать.
– Да, капо. Я не хотела проявить неуважение.
Задумчиво глядя на меня, он затягивается сигарой, кончик которой горит красным. Выпускает струйку дыма. Затем, не отводя от меня взгляда, он поднимает руку, которая держит поводки девушек, поворачивается к Энцо и говорит ему: – Избавься от этого мусора.
Энцо уводит их, как будто они пара собак на поводке. Девушки ползут за ним на четвереньках к двери в дальнем конце комнаты. Я не смотрю на это, потому что не могу им помочь, и я изо всех сил стараюсь подавить крик бессильной ярости, который рвется из моего горла.
Я начинаю считать все места, где я спрятала оружие на своем теле.
Левое бедро. Поясница. Правое предплечье. Ботинок.
Я не собираюсь ничего предпринимать, потому что через несколько секунд буду мертва, но это меня успокаивает.
Капо жестом приглашает меня присоединиться к нему на диване.
– Подойди. Сними пальто и выпей шампанского.
Шесть телохранителей наблюдают за тем, как я на мгновение восстаю против приказа своего короля. Как бы я ни старалась, я не могу пошевелиться, и мое тело остается неподвижным.
Рука Капо протянута ко мне. Его глаза злобно сверкают. Очень тихо он произносит мое имя.
Я задерживаю дыхание и нахожу в себе силы заставить дрожащие пальцы развязать пояс на пальто. Оно распахивается, глаза Капо вспыхивают, и я снова замираю.
Внезапно он встает и подходит ко мне. Сжимает мои запястья в своих руках и коротко, сильно встряхивает. Я вдыхаю запах его одеколона, сандалового дерева и гвоздики и чуть не стону от ужаса.
– Ты, кажется, сопротивляешься. – Его голос низкий, лицо близко к моему. – Ты боишься меня, Мари?
Я могла бы умереть в этой комнате, и никто бы никогда об этом не узнал. Я бы никогда больше не увидела Рейнарда. Никогда больше не увидела солнца.
А американец… Будет ли он думать обо мне?
У меня учащенное дыхание. Должно быть, это мой страх отвечает Капо, потому что я бы никогда не стала так саморазрушительно вести себя и произносить следующие слова.
– Да. Но я ненавижу себя за это. Ты не стоишь того, чтобы тратить на тебя силы.
Мускул на его челюсти напрягается. Он смотрит на мой рот.
– Я убивал людей и за меньшее, – тихо и зловеще произносит Морено. Его взгляд снова устремляется на меня. Он яростно сжимает мои запястья.
Я снова думаю об американце, о том, с каким благоговением он прикасался к моему телу, как он был таким милым, что я не могла этого вынести. Смешно, что я думаю о нем в такой момент. А может, это безумие. В любом случае, это придает мне сил.
– Я ничего не могу поделать, если тебе не нравится слышать правду.
Капо медленно выдыхает. Его веки опускаются. Он облизывает губы.
С новой порцией ужаса я понимаю, что его возбуждает мой вызов.
– Всегда такая безрассудная, Мари, – говорит он нежным шепотом влюбленного. – Всегда такая гордая. Знаешь, что бы я хотел сделать с твоей гордостью?
У меня пересыхает во рту. Желудок сжимается. Уверена, он чувствует, как трясутся мои колени.
Морено наклоняется ближе и глубоко вдыхает возле моей шеи, отчего у меня по всему телу встают дыбом волоски. Кончик его носа касается моей мочки, и он горячо шепчет мне на ухо: – Я бы хотел выбить из тебя правду.
Затем он резко отпускает меня.
– А теперь сядь своей задницей на гребаный диван! – рычит он и толкает меня так сильно, что я спотыкаюсь и падаю на колени. Чья-то рука хватает меня за волосы и откидывает голову назад. Я поднимаю глаза и вижу красивое, неулыбчивое лицо.
Капо издает кудахтающий звук и упрекает: – Неуклюжая.
Он за волосы поднимает меня на ноги. Я резко вдыхаю от боли, но не кричу. Я не доставлю этому ублюдку такого удовольствия. Он толкает меня на диван, а сам стоит и смотрит на меня сверху вниз. Я жду, сердце бешено колотится, что он достанет пистолет и выстрелит мне в лицо.
Но Морено только проводит рукой по волосам, поправляет галстук и разглаживает складку на своем красивом пиджаке.
– Тебе всегда удается вывести меня из равновесия.
В его голосе слышится острота, как от ножа. Он садится рядом со мной и наливает шампанское в оба бокала. От ковра под кофейным столиком, где он оставил сигару, поднимается едкий дым.
Я беру предложенное им шампанское, стыдясь того, как сильно дрожит моя рука. Не зная, будет ли это последний раз, когда я пью алкоголь, я выпиваю его одним глотком.
Один из бойцов наносит другому сокрушительный удар в челюсть. Тот отлетает в сторону. Когда сопрано берет высокую ноту, тело мужчины с глухим стуком падает на ковер. Пол под моими ногами сотрясается.
Вставай. Продолжай сражаться. Пожалуйста, не умирай у меня на глазах. Пожалуйста, не умирай и не оставляй меня здесь наедине с ним и его солдатами, и ничто другое не привлечет их внимания.
– Я же сказал тебе снять пальто.
Капо откидывается на спинку дивана и наблюдает за мной краем глаза. Я делаю, как он велит, не поднимая взгляда. Когда я пытаюсь накинуть пальто на ноги, он тихо предупреждает: – Мариана.
Поэтому я кладу пальто на подлокотник дивана, складываю руки на коленях и сижу, выпрямившись, уставившись в никуда, когда чувствую, как его рука ложится на мое бедро.
Я вздрагиваю. Морено сжимает мою ногу. Я стискиваю зубы и закрываю глаза.
– Я закончила работу.
– Еще раз заговоришь без разрешения, – небрежно бросает он, – и ты не сможешь ходить целую неделю.
«Кто тебе сказал, что ты можешь говорить, плохая девчонка?»
Почему, почему американец у меня в голове? Почему я не могу его оттуда вытащить? Почему я думаю о нем, когда сижу здесь с этим дикарем, моя жизнь в опасности, а мое сердце разрывается от страха?
Даже когда я задаю себе эти вопросы, я знаю ответ.
Потому что чем дальше я удаляюсь от той прекрасной ночи, тем яснее вижу то, что мне было дано.
– Почему ты улыбаешься? – внезапно спрашивает Капо.
Я резко открываю глаза. Боец, которого сбили с ног, перевернулся на бок и пытается встать. Это похоже на знак, поэтому я решаю сказать правду.
– Ты напоминаешь мне о том, за что я благодарна судьбе.
Моя честность удивляет его. Что-то вроде веселья мелькает на его лице, но, конечно, это не оно. У Морено нет чувства юмора – потому что у него нет души.
– Как интересно. Это прозвучало почти как комплимент. Если ты не будешь осторожна, я начну думать, что ты влюблена в меня. – Помолчав, он добавляет: – Хотя эти убийственные глаза говорят совсем о другом.
Мы пристально смотрим друг на друга. Мне хочется вцепиться пальцами в его глазницы, выцарапать его глазные яблоки и раздавить их ногами, почувствовать, как стекловидная жидкость, теплая и вязкая, просачивается между моими босыми пальцами.
Интересно, заразно ли зло?
– Разреши мне, пожалуйста, высказаться, – вежливо прошу я.
Его ухмылка неожиданна. Она также ужасает.
– Знаешь, почему ты мне нравишься, Мариана?
Я ему нравлюсь? Dios mio15.
Рука Морено, тяжелая и теплая, все еще лежит на моем бедре.
– Нет, капо. Почему?
– Потому что ты воин. Даже твоя покорность вызывающая. Ты скорее умрешь стоя, чем будешь жить на коленях. Как и я, – задумчиво добавляет он.
Как и он? Он думает, что у нас есть что-то общее?
От отвращения у меня сводит язык, когда я говорю: – Спасибо.
Выражение моего лица заставляет его рассмеяться. Когда Капо убирает руку с моей ноги, у меня такое чувство, будто меня выпустили из тюрьмы.
– Из нас могла бы получиться невероятная команда, ты и я. Жаль, что ты решила принести клятву, чтобы вернуть долг Рейнарду, вместо того чтобы… пойти более простым путем. – Его взгляд опускается на мою грудь. Он прикусывает нижнюю губу.
Лучше бы я не выпивала все свое шампанское. Мне нужно что-нибудь, чтобы смыть вкус рвоты во рту.
Капо бросает взгляд на мое лицо. Что бы он там ни увидел, это заставляет его поторопиться: – Ты можешь говорить.
Мой план состоял в том, чтобы попытаться перейти сразу к делу и выяснить, зачем он позвал меня сюда, но мне пришло в голову кое-что гораздо более важное.
И гораздо, гораздо более опасное.
Я начинаю запинаться.
– Я хочу… Я хочу попросить тебя об одолжении.
Он долго и напряженно смотрит на меня. Интересно, сколько еще бойцы смогут продержаться, потому что я чувствую, что мое время на исходе.
