Текст книги "Порочные намерения (ЛП)"
Автор книги: Джей Ти Джессинжер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
ТРИДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ
Мариана
В оцепенении я не вижу ничего странного в том, чтобы приказать стоящим на коленях наемникам подняться. Они так и делают: убирают оружие и складывают руки на поясе, как я бесчисленное количество раз видела раньше, но никогда они так не делали при мне. Затем наемники замирают в ожидании моей команды.
– Сальваторе, – тихо говорю я, обращаясь к единственному, кого знаю по имени.
Его взгляд останавливается на мне.
– Si, Капо?
Капо. Я сдерживаю тошнотворный смех, который щекочет мне горло. Если я начну смеяться, то, возможно, уже не смогу остановиться.
– Сколько еще человек на этой яхте?
– Четырнадцать человек экипажа, капитан и мы. – Он жестом обводит своих товарищей, меня и тела на полу.
– Тендер вмещает столько человек?
– Да.
– Понятно. – Я стою там, пытаясь на мгновение задуматься, заставляя свои мысли вращаться вокруг сахарной ваты в моем мозгу.
Сальваторе прочищает горло, и я снова сосредотачиваюсь на нем. Он явно хочет что-то сказать.
– Да?
С удивительным достоинством, держась прямо, он говорит: – Я проявил к тебе неуважение, капо, во время полета. Я не знал, кто ты такая. Нам не сказали… – Он обдумывает то, что собирался сказать, и на мгновение замолкает. Затем продолжает по-итальянски. – Для меня было бы честью покончить с собой в качестве расплаты за это.
На заднем плане звучит ария: два парящих сопрано поют о предательстве и разбитом сердце, о своей любви к одному и тому же мужчине. Я бы никогда не подумала, что опера станет саундтреком в аду.
– В этом нет необходимости. С нас хватит кровопролития на это утро. Спасибо тебе, Сальваторе. После паузы я добавляю: – Я ценю твою преданность.
Я чувствую, как он гордится тем, что я сказала это в присутствии других мужчин. Чувствую, как от этого распирает его грудь, и желание рассмеяться возвращается с новой силой.
Я теряю рассудок. Возможно, я его уже потеряла.
Возможно, у меня его вообще никогда не было.
– Я хочу, чтобы ты забрал всех, кроме капитана, и сел на тендер, – приказываю я, медленно подходя к телу Винсента. В своем туманном сне я наклоняюсь, достаю бриллиант Хоупа из кармана его пиджака и сжимаю камень в пальцах, глядя на его безжизненное лицо.
В уголках его губ кровь и слюна. Этим утром он не брился. А его грудь все еще теплая.
Я выпрямляюсь и снова смотрю на Сальваторе.
– Я имею в виду всех, кто жив. Садитесь на тендер и отправляйтесь на ближайший остров. Сделайте это сейчас. С собой ничего не берите. И, прежде чем ты уйдешь, скажи капитану, чтобы он пришел ко мне сюда.
Сальваторе хмурит брови, но не возражает мне и не просит разъяснений. Он просто бормочет: – Si, Капо.
Затем поворачивается и выходит из комнаты, остальные мужчины следуют за ним. Я остаюсь наедине с четырьмя мертвыми телами и хаосом своих мыслей.
Я выхожу на открытую палубу и подставляю лицо утреннему солнцу. Тепло и солнечно, чувствуется сильный запах океана. Легкий ветерок играет с моими волосами. Не знаю, сколько я так стою, словно в трансе, но, когда я слышу рев ожившего двигателя, я опускаю взгляд. Там, на поверхности воды с белыми барашками, стоит лодка с четырьмя мужчинами в черных костюмах и четырнадцатью другими в бело-синей форме.
Сальваторе стоит у руля. Он выжимает газ и направляется к виднеющемуся вдалеке острову, ни разу не обернувшись, чтобы посмотреть через плечо.
Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно, сказал лорд Актон30. Теперь, впервые, я по-настоящему понимаю, что он имеет в виду.
Я направляюсь внутрь, чтобы дождаться капитана.
ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ
Райан
Мы с Армином выбегаем из его спальни, когда слышим взрыв.
Он сильный и произошел где-то неподалеку, судя по ударной волне, от которой через секунду звенят все окна.
Мы одновременно смотрим друг на друга.
– Звучит не очень хорошо, – говорит он.
Мое сердце останавливается.
Мариана.
Я протискиваюсь мимо Армина и бегу по яхте тем же путем, каким пришел, пока не оказываюсь на внешней палубе и не смотрю, что вызвало весь этот шум.
На восточном горизонте небо освещает большой оранжевый огненный шар.
Это не солнце.
– Тащи нас туда! – кричу я Армину, когда он появляется на палубе. Он достает из кармана сотовый телефон, набирает номер, подносит трубку к уху.
– Давайте проверим этот взрыв, капитан. Кому-нибудь понадобится помощь. Полный вперед. – Он на мгновение прислушивается. – Хорошо, как можно ближе. – Он отключается, затем стоит, глядя на огонь вдалеке, скрестив руки на груди. – Она может делать тридцать узлов, когда набирает скорость. Мы будем там меньше чем через десять минут.
Десять минут – это слишком долго. Я достаю свой телефон и звоню Коннору. Он отвечает после первого гудка.
– Как у тебя дела, брат?
Мой голос становится хриплым от напряжения.
– Я не на той гребаной яхте! Та, на которой Мариана, только что взорвалась! У тебя есть спутниковая связь?
– Взорвалась? – Коннор бормочет проклятие. – У нас не прямая трансляция. Обновленного снимка у меня не будет минут десять.
Снова десять минут. Я запрокидываю голову и рычу от разочарования. Армин рядом со мной даже не моргает. Этот человек невозмутим.
– Всё будет хорошо, Райан, – твердо говорит Коннор. – Послушай меня…
– Я никогда не прощу себе, если с ней что-нибудь случится, – говорю я, изо всех сил пытаясь дышать, адреналин хлещет по мне, желудок скручивает. – Если она ранена или того хуже…
– Остановись! – кричит Коннор. – Сосредоточься!
Я закрываю глаза, втягиваю воздух в легкие, используя всю свою подготовку к стрессовым ситуациям. Но ни одна миссия раньше не была такой личной.
Ни одна миссия, в которой я когда-либо участвовал, не включала возможность того, что женщина, которую я люблю, погибнет в результате взрыва.
– Ты можешь подойти поближе к той яхте? – спрашивает Коннор.
– Мы уже в пути.
– Мы?
– Долгая история. Позвони в ФБР. Позвони в Интерпол. Позвони всем. Окружите эту гребаную яхту и вызови туда группу неотложной медицинской помощи так быстро, как только сможешь. – Я вешаю трубку, не дав ему ответить, и сыплю ругательствами, чувствуя, как паника бьется во мне в такт сердцу.
Наблюдая за черным дымом, поднимающимся над горизонтом, Армин говорит: —Я так понимаю, на этом корабле есть кто-то, кто тебе дорог?
Мое сердце бьется так сильно, что я удивляюсь, как он этого не слышит.
– Да, – говорю я сквозь стиснутые зубы.
Он кивает с задумчивым выражением лица.
– Мы сможем добраться туда быстрее, если возьмем скоростной катер. На спокойной воде он развивает скорость до восьмидесяти узлов.
Когда он смотрит на меня, я говорю: – Поехали.
***
Пока мы мчимся по воде к горящей яхте на желтом скоростном катере Армина с нарисованными на бортах пышногрудыми девушками в стиле пин-ап, я стараюсь не думать о наихудшем сценарии или обо всех ужасных возможностях. Я вообще стараюсь ни о чем не думать. Но чем ближе мы подплываем к кораблю, тем очевиднее становится, что я имею дело только с плохими вариантами.
Это даже хуже, чем плохо.
Яхта не только горит, она тонет.
Судно накренилось на правый борт, пламя бушует на всех палубах и вздымается высоко в небо. Яхта почти полностью разрушена. Спутники на штурвале сорваны. Все стекла на всех палубах разбиты. По всему корпусу клубится дым и химические испарения, едкие облака которых режут мне глаза.
Вокруг яхты раскинулось огромное поле обломков: куски стекловолокна, мебели и металла, частично погруженные в воду, покачиваются на волнах, почерневшие и скрученные в уродливые формы. На воде также видна пленка из дизельного топлива, отражающая маслянистые радуги.
Я не вижу никаких тел, но по уровню разрушений и обжигающему жару пожара очевидно, что, если бы кто-то был на борту, он не смог бы выжить.
Армин медленно кружит вокруг громадного остова судна, держась на безопасном расстоянии от ревущего пламени и осторожно лавируя через поле обломков. Я перегибаюсь через борт и отчаянно ищу любой признак жизни, кого-нибудь, кто машет мне из воды, малейший намек, который дал бы мне надежду.
Там ничего нет.
Яхта превратилась в горящий, почерневший остов, а океан вокруг погрузился в зловещую тишину.
Только когда слышу вертолеты и смотрю в небо, я понимаю, что упал на колени.
И этот ужасный животный крик, который, кажется, доносится отовсюду, исходит от меня.
***
Следующие несколько часов слились в одно пятно. Люди. Деятельность. Шум. Вопросы.
Так много гребаных вопросов.
Первыми на место происшествия прибывают люди из береговой охраны Хорватии, за ними следуют военно-морской флот, поисково-спасательные группы, Интерпол и, наконец, ФБР. Вокруг также много зевак на лодках, а над головой проносятся вертолеты с журналистами и папарацци.
Оперативные сотрудники ФБР и Интерпола собираются вместе, чтобы допросить меня, пока поисково-спасательные команды приступают к работе. Я ничего не помню из того, какие вопросы мне задавали или что я отвечал. Я помню, как меня физически удерживали, пока полиция уводила меня с места происшествия, и как Армин сказал им, чтобы они успокоились, потому что я в порядке.
Но я не был в порядке. Я никогда не был так далёк от порядка. Я был в ярости и винил себя, отчаянно желая оказаться в любой другой реальности, кроме той, в которой я жил.
В порту Вис меня отпускают сотрудники ФБР и говорят, что я могу идти, а они свяжутся со мной, если понадобится. Думаю, к тому моменту им уже надоело иметь со мной дело. Я не раз слышал, как они бормотали что-то вроде «сумасшедший», «ненормальный» и «срыв». Я встречаюсь с остальными членами команды из Metrix, которые, взглянув на меня, сразу же звонят Коннору, чтобы тот оказал мне поддержку.
Но я не могу с ним поговорить. Все слова застряли у меня в горле. Я стою на парковке в сумерках, прижав телефон к уху, и слушаю, как говорит мой лучший друг. Внутри меня, словно змеиное гнездо, клубится тревога.
На мгновение, когда он говорит мне, что есть спутниковые снимки, на которых видно, как тендер отходит от яхты прямо перед взрывом, меня захлестывает сладкая, пьянящая надежда, от которой я дрожу. Но потом Коннор говорит, что на видео с камер наблюдения в порту хорошо видно всех, кто сошел с этого судна, и Марианы среди них не было.
Как и Морено.
Последствия этого… то, через что ей, возможно, пришлось пройти, то, почему он отослал всю команду, чтобы остаться с ней наедине…
И тогда я теряю дар речи. Пустота. Всё замирает, кроме мерзкого голоска в моей голове, который твердит, что, если бы я только сел на правильную яхту, всё было бы по-другому.
Если бы я не потерпел неудачу, Мариана была бы всё еще жива.
День сменяется вечером, а я всё стою на парковке, глядя на запад, наблюдая за поднимающимся вдалеке дымом и надеясь, что кто-нибудь придет и скажет мне, что произошло чудо, что всё это было ошибкой. Что ее не было на той яхте, что Мариану нашли целой и невредимой с Ларри Эллисоном и его семьей, или что она плыла невредимая на обломке корабля, или что она сбежала от Морено и всё это время ждала меня на другом конце причала.
Этот момент так и не наступает.
С каждым прошедшим часом я умираю тысячей маленьких смертей, пока от меня не остается ничего, кроме тени.
***
Словно призрак, я неделями брожу по порту Вис, немой и скорбящий, впитывая каждую крупицу информации о взрыве, которую сообщают различные органы власти: что было обнаружено, как проходит процесс очистки, что они пытаются сделать, чтобы сдержать огромный разлив дизельного топлива из двигателей. Я остаюсь там еще надолго после того, как съемочные группы уехали, а остальные ребята из Metrix вернулись в Штаты. Логика подсказывает мне, что больше нет причин оставаться, пока, наконец, реальность не становится очевидной.
Мариана ушла.
Еще раз.
Только на этот раз она ушла навсегда.
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ
Райан
Два месяца спустя
– Скажи мне, что ты хотя бы ешь. В последний раз, когда я видел тебя в Skype, ты выглядел как пациент после химиотерапии.
– Господи, Коннор, ты говоришь как моя бабушка. И, кстати, это не комплимент. Эта женщина была огромной занозой в заднице.
Его ответ по телефону звучит грубо.
– Брат, скажи мне, что ты ешь, чтобы мне не пришлось просить свою жену взломать дорожные камеры в Париже, чтобы раздобыть для меня гребаные доказательства!
Мои губы приподнимаются в самом близком подобии улыбки, на которое я сейчас способен. Только сегодня утром я практиковал это перед зеркалом в ванной моего отеля, осознавая, что люди начали с опаской переходить улицу, когда увидели, что я иду к ним.
Я уверен, что это из-за безумного взгляда в моих глазах, но, возможно, из-за растрепанных волос и жидкой бороды. Я начинаю выглядеть как близнец Армина. Всё, чего мне не хватает, – это коврика, приклеенного к моей спине, и я буду готов.
– Я ем. Прямо сейчас, и это должно тебя радовать.
– Я тебе не верю.
Я вздыхаю, качая головой. Он хуже, чем моя бабушка.
– Вот, послушай. – Я перегибаюсь через стол и запихиваю в рот еще один большой ломоть деревенского хлеба, намазанного утиным конфи, жуя в телефон так громко, как только возможно для человека.
Коровы едят тише. Чемпионы по поеданию пирогов ведут себя тише. Я чавкаю, как свинья у кормушки.
Несколько человек за соседними столиками оборачиваются и бросают на меня возмущенные взгляды, как будто я оскорбил их предков своим отвратительным жеванием, но после четырех недель во Франции я к этому привык. И игнорирую их.
– Хорошо, – неохотно соглашается Коннор. – Я не совсем уверен, что у тебя во рту еда, а не дерущиеся живые осьминог и барракуда, но это звучит достаточно отвратительно, чтобы я пока оставил это в покое. Двигаемся дальше.
Я сглатываю, выпиваю шампанского, откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза. Еда уже не кажется мне такой вкусной, даже это безумно дорогое блюдо, которое я сейчас ем, но я всё еще могу наслаждаться теплом солнечных лучей на своей коже.
Каждый раз, когда я закрываю глаза и поднимаю лицо к солнцу, Мариана рядом, улыбается своей ангельской улыбкой, и, хотя это чертовски больно, я делаю это при каждом удобном случае.
– Двигаемся дальше, – соглашаюсь я.
Коннор на мгновение колеблется.
– Сегодня звонил Карпов.
Это меня совсем не волнует.
– Я гадал, когда это произойдет.
– Да, он, э-э… немного взволнован.
– Просто скажи ему, братан. Скажи ему, что его большой голубой бриллиант находится на дне гребаной Адриатики.
– Нет, – резко отвечает он. – Если я скажу ему это, ты останешься без головы в течение двадцати четырех часов. Я знаю, ты не слишком часто ею пользуешься, но всё же. Это твоя голова. Она тебе нужна.
Я не согласен. Головы предназначены для людей с работающими мозгами. Всё, что у меня внутри черепа, – это большой заплесневелый кусок моцареллы.
– Я позвоню ему и дам координаты, где затонула яхта. Он может заняться глубоководным плаванием.
– Это не смешно.
– Это была не шутка.
Телефон издает рычание, которым мог бы гордиться гризли.
– Теперь у тебя есть желание умереть, не так ли?
Когда я слишком долго медлю с ответом, Коннор чертыхается.
– Мне стоит беспокоиться из-за этого? Я имею в виду, стоит ли мне беспокоиться больше, чем я уже беспокоюсь? Тебе нужно, чтобы я приехал? Потому что я сяду в самолет, как только ты скажешь…
– Как я уже говорил тебе, когда брал отпуск, мне просто нужно немного времени, чтобы собраться с мыслями, – тихо говорю я.
Я почти уверен, что Коннор так же, как и я, сомневается в том, что я смогу привести свои мысли в порядок, но пока мы притворяемся. Притворяемся, что я не совсем безнадежен и бесполезен, что однажды я смогу вернуться к работе.
Я не могу представить, что когда-нибудь буду делать что-то еще, кроме как сидеть здесь, за столиком в причудливом патио ресторана L’Ami Louis, в пятнистой тени деревьев, и есть то, что мы с Марианой должны были есть вместе. Я в Париже уже месяц и каждый вечер провожу здесь, тратя свои сбережения, теряя остатки рассудка и впустую тратя время.
Мне больше нечем заняться.
Даже если бы было, я бы не хотел оказаться где-то еще. В глубине души я всё еще надеюсь, что однажды ночью она придет, сядет рядом со мной, и мы продолжим с того места, на котором остановились, как будто последних двух месяцев и не было.
Как будто я не превратился в развалину. В зомби из «Ходячих мертвецов» больше жизни, чем во мне. Я видел мумии в лучшей форме.
Если бы только я приземлился на нужной яхте.
«Если бы только» теперь мой лучший друг. Мы проводим много времени вместе, избивая друг друга.
Коннор вздыхает. Я представляю, как он сидит за своим большим черным столом, проводя рукой по своей большой квадратной голове.
– Хорошо. Не торопись. Но и не тяни до бесконечности, брат. В какой-то момент ты мне понадобишься. Хотя бы для того, чтобы разрядить обстановку.
Я снова пытаюсь изобразить свою фальшивую улыбку. Она мне не идет, поэтому я опускаю ее.
– Ты видел окончательный отчет полиции о причинах взрыва? – спрашиваю я, наливая себе ещё выпить.
– Да, – говорит Коннор. – Утечка топлива в трюме произошла из-за двигателей.
– И вторичным взрывом, причинившим наибольший ущерб, были ракеты, взорвавшиеся от высокой температуры пожара.
– Гребаные зенитные ракеты на яхте, – бормочет Коннор.
– Очевидно, на этих мегаяхтах это не такая уж редкость. У Армина они тоже есть.
– У твоего приятеля, звезды Instagram? Какого хрена они должны быть у него?
– Потому что у него слишком много денег и он помешан на вещах, которые взрывают другие вещи. И на тех, которые быстро ездят. И на сиськах.
Коннор усмехается.
– Да, я заглянул на его сайт. Этот чувак воплощает эротическую мечту каждого подростка. Его отец – какой-то медиа-миллиардер?
– Телекоммуникации и кабельное телевидение. Они опутали проводами всю Европу.
Мы с Армином поддерживали связь. Он всё уговаривает меня отправиться с ним в Монако, говорит, что там меня будет много чем отвлекать, но я не в настроении для таких отвлекающих факторов, как плейбои-миллионеры.
Мы с Коннором болтаем еще несколько минут. Ни один из нас не упоминает ту часть отчета, где говорится о человеческих останках, извлеченных из-под обломков яхты. Точнее, о фрагментах человеческих останков. Они были настолько сильно обуглены и раздроблены, что судебно-медицинские антропологи смогли идентифицировать только осколок бедренной кости мужчины европеоидной расы в возрасте около шестидесяти лет.
Это должен был быть Рейнард, учитывая его возраст и то, что он бесследно исчез после телефонного разговора с Марианной. Должно быть, он тоже был на яхте – верная приманка Морено, чтобы заманить ее туда.
От Марианы и Морено не осталось и следа. Один из моих постоянных кошмаров сейчас – это морские существа, жующие поджаренные части тел.
Но океан огромен. Я готовлюсь к тому дню, когда прочту в газете, что на каком-нибудь отдаленном итальянском пляже выбросило на берег части женского скелета.
По крайней мере, тогда у меня будет хоть что-то. У меня даже нет ее фотографии. У меня не осталось ничего, кроме воспоминаний и дыры в груди размером с танк.
– Еще бутылку, сэр?
Официантка подходит к столику, держа в руках мою вторую пустую бутылку из-под шампанского.
На самом деле я ненавижу это блюдо, но Мариана сказала, что мы его попробуем, когда приедем сюда, так что я его съем.
Когда я киваю, официантка уходит, не сказав ни слова и не взмахнув ресницами. Она знает, что я только начал. Все официанты теперь меня знают и понимают, что нужно посадить меня в такси и назвать водителю название моего отеля, когда я уже не смогу идти.
Я даю хорошие чаевые, так что никто не жалуется.
– Ладно, брат, мне пора, – говорю я Коннору, щурясь на заходящее солнце. Великолепный день, теплый и ясный, в воздухе чувствуется свежесть. Листья на деревьях начинают приобретать бронзово-золотой оттенок. Вдалеке Эйфелева башня сверкает, как драгоценный камень.
– Опять напьешься? – спрашивает Коннор.
– Да, бабушка, опять напьюсь.
– Я беспокоюсь о твоей печени.
– Ты обо всём беспокоишься. Прекрати. Я большой мальчик.
Наступает напряженная пауза.
– Ты мой лучший друг. Ты мой брат. И я люблю тебя, чувак. Не забывай об этом, ладно?
Я люблю тебя. Три слова, которые мы с Марианной никогда не говорили друг другу. Три слова, которые я никогда больше не смогу услышать без того, чтобы меня не захлестнули боль и сожаление.
– Ага, – говорю я, чувствуя, как сдавливает горло. – Позвоню тебе позже.
Я вешаю трубку, не попрощавшись, потому что знаю, что мой голос дрогнет. Коннор и так уже достаточно обеспокоен.
Возвращается официантка. Она ставит на стол передо мной большой стакан молока и поворачивается, чтобы уйти.
– Подождите. – Я указываю на стакан. – Я это не заказывал.
Она пожимает плечами.
– Мне сказали принести это.
Она уходит, не оглядываясь, оставляя меня в пьянящем тумане от шампанского. Я оглядываю все столики поблизости, гадая, кто из этих придурков решил, что я слишком много выпил и мне пора переходить на молоко, но никто не обращает на меня внимания.
Затем легкий ветерок шевелит листья деревьев, затеняющих внутренний дворик, и луч света падает на стекло таким образом, что освещает его сзади.
Я никогда раньше не видел, чтобы молоко искрилось. Радужные призмы танцуют на белой скатерти, прежде чем исчезнуть, когда ветер снова колышет листья.
Какого хрена?
Я подношу стакан ближе и опускаю в него палец. Я не могу достать до самого дна, поэтому беру ложку и опускаю ее в стакан. Она ударяется обо что-то твердое.
На дне стакана что-то есть.
Что-то, что сверкает.
Я вскакиваю со стула так резко, что он с грохотом опрокидывается назад. Не обращая внимания на вздохи и неодобрительное бормотание, возникающие вокруг меня, я смотрю на стакан молока так, словно это бомба. Как будто она может взорваться в любую секунду, точно так же как мое сердце может взорваться в моей груди.
Дрожащей рукой я протягиваю руку и опрокидываю стакан.
Молоко выливается, растекается по белому льняному полотну, скапливается вокруг моей тарелки и стекает по краю стола, пока стакан не пустеет. Остается только большой кусок голубого льда.
Это бриллиант Хоупа.
– Мариана! – кричу я во всю силу своих легких, описывая дикий круг, шатаясь, руки слабеют, пока я ищу ее, пытаюсь хоть мельком увидеть. – Ангел!
Все в ресторане замолчали и уставились на меня. Слышен только шум машин на улице за патио и тихий шелест ветра в кронах деревьев.
Я хватаю бриллиант и бегу в ресторан, расталкивая всех на своем пути. Раздаются крики, проклятия, звон тарелок об пол. Когда я вижу, как моя официантка принимает заказ у пожилой пары за столиком у окна, я бросаюсь к ней, как паломник в конце тысячемильного путешествия по пустыне, когда он впервые видит святой город.
– Где он? Человек, который заказывал молоко! Кто он такой и куда ПОШЕЛ? Я так сильно сжимаю ее руку, что она издает короткий крик паники.
– Я не знаю! Я не видела, кто это заказывал! Мой менеджер сказал мне…
Она кивает в сторону приземистого черноволосого мужчины с крючковатым носом, который идет к нам из кухни. Он явно не в восторге от меня.
– Месье! – кричит он, грозя пальцем, под пристальными взглядами всех посетителей ресторана. – Месье, с нас хватит! Убирайтесь! Я больше не буду терпеть такое…
Я хватаю его за лацканы пиджака и притягиваю к себе так, что мы оказываемся нос к носу. Затем я рявкаю ему в лицо: – КТО ЗАКАЗАЛ ЭТОТ ГРЕБАНЫЙ СТАКАН МОЛОКА?
Он моргает один раз, испуганно выдыхая, затем выпаливает: – Женщина, женщина в черной вуали. Она вошла, заказала молоко и сказала, чтобы я принес его к вашему столику, она сказала, что вы поймете, что это значит, и дала мне чаевые в сто евро…
Я трясу его так сильно, что его глаза начинают бегать по глазницам, как шарики. В моих венах пульсирует ритм женщина, женщина, женщина.
– КУДА ОНА ПОШЛА?
Менеджер указывает на входную дверь.
– О-она исчезла! Я больше ничего не знаю! Больше она ничего не сказала!
Я отталкиваю его и выбегаю за дверь. На тротуаре я поворачиваюсь во все стороны, отчаянно пытаясь разглядеть хоть что-то черное. Всё вокруг кружится, и я ничего не вижу. Мое сердце – как петарда, пульс – как лесной пожар, а кожа покрывается мурашками от электричества.
Затем, за углом здания в полуквартале от нас, я вижу что-то темное, вздымающееся и хлопающее, как парус на ветру, прежде чем исчезнуть из виду.
Край длинной черной вуали.
Я бегу быстрее, чем когда-либо в жизни. Я – молния, с треском проносящаяся над тротуаром. Я – сверхзвуковая волна.
Я Лазарь, воскресший из мертвых.
Когда я, запыхавшись, сворачиваю за угол, то вижу вдалеке на многолюдной улице фигуру, закутанную в черное. Фигура идет быстрым шагом, глядя прямо перед собой, ее походка целеустремленная, она лавирует между прогуливающимися пешеходами и сворачивает в переулок как раз в тот момент, когда я начинаю бежать.
Добравшись до переулка, я обнаруживаю, что он пуст, если не считать пары зловонных мусорных контейнеров и разбросанного мусора. Окна в высоких кирпичных зданиях по обеим сторонам смотрят на меня пустыми глазницами. Одинокий голубь клюет землю, в панике хлопая крыльями, когда я проношусь мимо него с криком отчаяния.
Но в спешке я кое-что упустил. В середине переулка есть дверь, приоткрытая настолько, что свет изнутри падает на булыжники манящим желтым пятном.
Мое сердце колотится где-то в горле, я медленно отступаю и толкаю дверь.
Я вхожу в художественную галерею. Здесь светло и просторно, повсюду стильные пары, которые общаются и пьют шардоне. Я словно во сне прохожу по залу, в ужасе глядя на все эти яркие картины в рамах, висящие на белоснежных стенах.
На каждой картине изображена стрекоза.
– Мистер Маклин? Простите, сэр, вы Райан Маклин?
Я поворачиваюсь на голос. Это женщина, которую я никогда раньше не видел, элегантная рыжеволосая в сшитом на заказ костюме цвета слоновой кости. Она очень красива, с молочно-бледной кожей и загадочными глазами, ее огненные волосы собраны в низкий шиньон. Она улыбается мне, ожидая ответа.
– Да, – говорю я хрипло, обретая дар речи. – Я Райан Маклин. А вы кто?
– Женевьева, – отвечает она, как будто это имя должно что-то значить для меня.
Я сглатываю, пытаясь сохранить самообладание, когда внутри меня воют волки и бушуют ураганы.
– Где она? Где Мариана?
Улыбка Женевьевы становится шире.
– Извините, я не знаю никого с таким именем. Но мне было поручено передать вам это.
Она протягивает мне сложенный листок бумаги. Я беру его, моя рука дрожит как осиновый лист.
– Удачи вам обоим, мистер Маклин, – тепло говорит Женевьева. – Она всегда была любимицей руководства.
Не говоря больше ни слова, рыжеволосая поворачивается и растворяется в толпе.
Я стою с запиской в руке, пока не осознаю, что привлекаю к себе множество любопытных взглядов. Тогда я разворачиваю листок и читаю слова, написанные аккуратным наклонным почерком.
Я представляю тебя там, среди финиковых пальм и женщин в чадрах. Представляю, как ты пробираешься в запертую комнату на рассвете, когда утренний призыв к молитве эхом разносится по пустой медине, а солнце уже припекает красные черепичные крыши.
Я мгновенно узнаю эти слова, потому что они мои собственные. И теперь я точно знаю, куда иду.
Я откидываю голову назад, закрываю глаза и делаю свой первый настоящий вдох за последние месяцы.
