Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

10. СОН ВО СНЕ

Тэтчер

– Mama ! Mama ! – кричу я, когда бегу по длинным мраморным коридорам, скользя в носках по полу. – Я сделал это!

Мой смех отражается от стен, и я едва могу сдержать свое волнение. Mama будет так счастлива, когда я расскажу ей, что наконец-то смог сыграть «Колыбельную Брамса»¹⁸ от начала до конца.

Даже сложную часть в середине, где мне приходится растягивать пальцы!

Я люблю, когда она наблюдает за моей игрой. Она и baba , они слушают часами, даже когда получается не очень хорошо. Но это не важно, потому что mama всегда подхватывает меня после того, как я заканчиваю композицию, и кружит.

– Свет мой, мой сладкий, талантливый мальчик.

В ее глазах все, что я делаю, прекрасно, независимо от того, что думаю я, и baba говорит, что однажды это сделает меня великим .

Перешагиваю через две ступеньки за раз, пока не достигаю вершины, я слышу, как она разговаривает с папой. Может быть, сегодня вечером он тоже захочет послушать.

Я прижимаю руки к двери, распахивая ее с улыбкой.

– Mama , пойдем, послушаешь меня. Я могу сыграть всю композицию целиком!

Но никто из них не улыбается.

Комната кажется грустной и серой.

– Mama ?

Она поворачивается, ее светлые волосы развеваются при этом движении. Лицо мокрое и красное – такое лицо, которое я никогда не видел раньше. В обеих руках у нее сумки.

– Мы собираемся в путешествие? – спрашиваю я, сбитый с толку тем, почему она плачет. Она была такой счастливой прежде.

Она улыбается, устремляясь ко мне, отбрасывая сумки. Ее руки окутывают меня в объятия, и все ощущается чуть лучше. Всегда все ощущается лучше, когда она рядом, как будто я в безопасности и не важно, что происходит.

– Тэтчер, – шепчет она. – Ты и я уезжаем на какое-то время, только мы, хорошо?

Я киваю, хмуря брови.

– Можно мы остановимся и купим тех мармеладных рыбок, которые мне нравятся, прежде чем уедем?

Ее смех щекочет мою шею прямо перед тем, как она отстраняется, поглаживая мою руку и нежно проводя ладонями по моему лицу, словно боится, что я исчезну, если она этого не сделает.

– Конечно, rybka , – она прижимает губы к моему лбу. – Y a tak lyublyu tebya , moy milyy mal ’ chik . Несмотря ни на что, хорошо? Несмотря ни на что.

Я смеюсь, когда она трется носом о мой нос.

– Mama , я пока не знаю так много слов на русском!

Дверь ванной открывается, ударяясь о стену, заставляя меня подпрыгнуть и прижаться ближе в мамины объятия. Папа входит в комнату. Он такой высокий и все время говорит мне, что однажды я буду точно таким же, как он.

– Привет, папа, – говорю я. – Я и mama едем в путешествие!

Но он не улыбается. Он просто стоит там, смотря на нас сверху вниз, так, как он всегда это делает.

– О? – спрашивает он, смотря на маму и улыбаясь.

– Генри…

– Иди сюда, Александр.

Его голос заставляет меня еще сильнее вжаться в мамины объятия. Он холоден и заставляет меня чувствовать себя так, будто у меня неприятности. Я качаю головой, смотря на нее, потому что не хочу идти к нему.

– Мы уходим, – говорит ему mama , вставая так, чтобы я оказался у нее за спиной. – Я не буду тебя беспокоить больше. Я не буду говорить о тебе.

Я вижу, как отцовские ноги движутся к нам, и мое сердце начинает колотиться. Я чувствую, как оно бьется о грудь, и у меня сводит живот. Мои пальцы сжимают материал ее юбки, я цепляюсь за нее, даже когда он наклоняется и хватает меня за руку.

Хватка такая сильная.

– Папа, ты делаешь мне больно, – плачу я, пытаясь вырваться из его хватки, но он не отпускает меня.

– Генри! – кричит мама, хватая его так, чтобы он отпустил меня.

Но он не отпускает. Он только тянет меня сильнее, пока не притягивает к себе, удерживая рядом с собой. Я тянусь другой рукой к маме, пытаясь вырваться. Я не хочу идти с ним, когда он расстроен.

Он такой жестокий, когда злится.

Слезы жгут мои глаза, и я чувствую, как мои щеки становятся влажными.

– Mama , мне страшно.

– Нет, – говорит папа, смотря вниз на меня. Его глаза такие темные, выглядят почти черными. – Посмотри, что ты сделала с ним, Талия. Ты сделала нашего сына слабым.

Mama плачет еще сильнее.

– Генри, пожалуйста! Просто позволь мне забрать его. Я умоляю тебя, просто позволь мне забрать его, и ты больше не услышишь от нас ни слова.

Мое маленькое тело сотрясается, рыдания заставляют мою нижнюю губу дрожать.

Мне не нравится это.

Я не хочу этого.

– Я не позволю тебе разрушить то, что я создал, Талия. Он мой сын, и ты не заберешь его у меня.

Раздаются крики и вопли. Я зову маму снова и снова. От моего голоса у меня болит горло, а комната словно кружится. Она бежит ко мне, и я тянусь к ней, но у нас не получается .

Папа толкает ее назад, и она борется с ним. Борется за то, чтобы добраться до меня до тех пор, пока больше не может. Он не выглядит как мой отец. Он выглядит как монстр.

Те, которых мама отпугивает перед сном каждую ночь.

Его большие руки обхватывают ее горло и…

Мой первый глоток воздуха причиняет боль в груди.

Я с силой сглатываю, пот липнет ко лбу, когда я сажусь на кровати, выпрямляясь. Мои пальцы хватаются за одеяло, костяшки белеют в лунном свете.

Стук сердца отдается в барабанных перепонках, заглушая звуки моего тяжелого дыхания. Снаружи все еще темно, и в доме тихо. Простыни сползли с края кровати, а голова кажется затуманенной.

Я ненавижу эту часть ночи, единственная часть моей тщательно выстроенной рутины, которую я хотел бы избежать.

Мне требуется примерно пять минут, чтобы прийти в норму. Чтобы дыхание выровнялось, а туман в голове рассеялся. Только в таком случае я могу вернуться ко сну и погрузиться в сон без сновидений.

Это происходит как по часам. Так было с самого моего детства.

Такие сны снятся несколько раз в неделю. Некоторые из них повторяются, другие – новые. Все они – это плод моего расстроенного воображения, над которыми я совершенно не властен.

Я разминаю плечи, в отчаянии провожу руками по лицу и даю себе пять минут, чтобы успокоиться, до тех пор, пока я не буду способен выбраться из кровати. В горле сухо, и я тянусь за стаканом воды на тумбочке, только вижу, что его там нет. Поднимаю взгляд, замечая цифровое пианино, установленное у стены, ухмылка растягивает уголки губ.

Я отталкиваюсь от кровати, слыша, как скрипит пол под моим весом, когда открываю дверь. Голова пульсирует, и я уже планирую проглотить горсть обезболивающих, чтобы это прекратилось.

Но мой путь на кухню прерывается.

Прямо за моей дверью, на маленьком декоративном диванчике, лежит Лайра. Этот крошечный диван придвинут к перилам перед моей дверью; темно-фиолетовые подушки прекрасно дополняют обстановку, но я точно знаю, что на нем неудобно.

Она свернулась калачиком вокруг подушки, ее изящная рука свисает с края, тело укрыто тонким одеялом. Я ухмыляюсь, смотря на ее волосы. Они хаотично разбросаны по нежным чертам ее лица, кудри торчат во всех возможных направлениях.

Должно быть, звук моих шагов, приближающихся к ней, разбудил ее, потому что я вижу, как она просыпается, потирая глаз тыльной стороной руки.

– Почему ты спишь здесь? – спрашиваю я, смотря на ее сонный вид.

Все еще полусонная и беспечная, она отвечает:

– У тебя кошмары, – бормочет она сонно, не торопясь садится. – Я сплю здесь, когда они начинаются, на всякий случай, если тебе что-нибудь понадобится, когда ты проснешься.

Лайра зевает, вытягивая руки над головой. Мой свитер задирается на ее теле, обнажая ее нежную кожу живота и зеленые трусики, которые она выбрала.

Ее совершенно не смущает ни ее признание, ни тот факт, что она одета в мою одежду.

Моя челюсть сжимается до боли, ногти впиваются в ладони.

– У меня нет кошмаров.

Мой ответ звучит неразумно. Даже по-детски.

Вчера у нас был мирный момент. Пианино было знаком примирения, оливковой ветвью, которую я принял, а сейчас она подожгла ее.

– Ладно, – пожимает она плечами, медленно вставая, теперь стоя передо мной, выглядит еще более растрепанной, чем во время сна.

Как долго она это делает?

– Тогда перестань спать под моей чертовой дверью!

Ругательство ощущается незнакомым вкусом на моем языке. Мне ничего от нее не нужно, особенно после банального сна, который никак не влияет на мою жизнь.

Мой гнев, должно быть, становится тем зарядом энергии, в котором она нуждалась, чтобы полностью проснуться, потому что она становится гораздо оживленнее, оборонительно скрещивая руки на груди.

– Нет, – заявляет она. – Я слышу тебя. Ты кричишь и ворочаешься часами. Я слышу, как ты борешься с тем, что преследует тебя по ночам.

Я усмехаюсь, подражая ее позе.

– Ты всегда так драматизируешь? Меня ничто не преследует по ночам. Кроме тебя, конечно же. Я, кажется, не могу скрыться от тебя.

Этот разговор будет похож на разговор с кирпичной стеной, потому что она такая же упрямая, как и драматичная. Как только она во что-то поверит, нет ничего, что могло бы это изменить.

– Почему ты так поступаешь? Каждый раз, когда ты показываешь любой отдаленный признак человечности, ты это пресекаешь, – она пожевывает внутреннюю сторону щеки. – Нет ничего плохого в чувствах, Тэтчер. Наличие эмоций не делает тебя менее совершенным.

Я скрежещу коренными зубами так сильно, что уверен – несколько из них треснуло.

– Скарлетт, – дразню я, – я считал, что ты из всех людей должна бы ценить красоту вещей, которые мертвы внутри.

Она так настроена – видеть жизнь во мне.

Как будто я не наполнен разложением и не воняю гниющей плотью.

Она верит, что хорошее все еще живет внутри меня, и я способен на такие вещи, как испытывать эмоции. Все это заблуждение, я являюсь плодом ее воображения. Мечтой о мальчике, который спас ее, которую она выдумала, чтобы справиться со смертью мамы.

Мечта не может быть просто мечтой для нее. Нет, для нее – это я, сражающийся с демонами. А я являюсь человеком.

Как жаль.

В ее реакции вспыхивает гнев, ее нахальный язычок вступает в игру.

– Как бы заманчиво ни было приколоть тебя и хранить в моем шкафу с другими токсичными экземплярами, почему бы тебе просто не попытаться принять то, что ты не мертв.

Такая маленькая сталкерша – она бы наслаждалась держать меня вечно под стеклянным куполом.

– Ты сводишь меня, блядь, с ума, – тяжелый вздох сотрясает ее плечи. – Почему ты все еще так упорно прячешься от меня? Возводишь все эти стены между нами. Разве я не показала, что ты можешь довериться мне?

Я провожу рукой по волосам, холодный смех сотрясает мои плечи.

– Ты слишком много на себя берешь. Я не прячусь от тебя.

– Прячешься! – она повышает голос, делая опасный шаг в направлении меня. – Это потому, что ты пытаешься защитить меня от Имитатора? Он пришел за Мэй, и теперь что? Ты боишься…

Я встречаю ее на полпути, смотря на нее свысока, мое дыхание обдувает ее лицо. Наши ноги практически соприкасаются, и я чувствую тепло, исходящее от ее тела волнами.

Опьяняющий запах вишни не успокаивает мой гнев.

Напряжение заполняет пространство между нашими телами. Я чувствую каждую унцию ее горечи по отношению ко мне, вижу это в том, как в уголках ее глаз появляются морщинки, когда она свирепо смотрит вверх на меня.

Без страха. Непоколебимо.

– Не смей, – я поднимаю палец, указывая прямо перед ее носом, – оскорблять меня.

Если она хочет быть откровенной в своих словах, я не буду нести ответственность за то, как она уйдет от этого разговора.

– Ты стала слишком комфортно себя чувствовать, питомец. Не заставляй меня напоминать тебе, в какой точке мы находимся, – я закипаю от гнева, бросая ей вызов заговорить со мной так снова.

Шторм незнакомых ощущений кипит в моих венах. Там, где обычно холодно, теперь все пылает. Зудит невыносимым образом. Каждое слово нагревает мою кожу до нестерпимой температуры.

– Боже упаси, чтобы ты боялся кого-то потерять, – она бьет меня по руке, убирая ее от своего лица, бесшумная ярость грохочет под ее кожей. – Боже, блядь, упаси, чтобы тебе действительно было не плевать на кого-то, кроме самого себя!

Желание схватить ее за плечи и трясти, пока она не захлопнет свой рот, становится все более привлекательным с каждой секундой.

– Для тебя было бы гораздо меньшим разочарованием, если бы ты просто приняла то, что я не тот мужчина, которого ты выдумала в своем неокрепшем воображении.

Ее пристальный взгляд становится расплавленным, вся прежняя усталость забыта. Гнев пробудил ее, и он не уйдет в ближайшее время.

– Почему ты не позволяешь мне приблизиться? – рявкает она, это не вопрос, это требование.

Мои ноздри раздуваются, пытаясь получить кислород для мозга, чтобы я не сделал что-то, о чем мы оба пожалеем. Я разворачиваюсь, готовый исчезнуть в четырех стенах своей спальни до тех пор, пока она не остынет, но для нее это не имеет значения.

– Нет, – ее руки приземляются на мое плечо, толкая меня. – Скажи мне, почему ты не позволяешь мне приблизиться.

Еще один толчок ее маленьких ладошек едва заставляет меня сдвинуться с места. Ее волосы развеваются от силы, слезы чистой ярости проливаются из ее красивых зеленых глаз.

Моя челюсть пульсирует, когда я смотрю на нее, чувствуя, как ее ладони упираются в мою грудь.

– Почему! – восклицает она. – От чего ты защищаешь меня, Тэтчер? Просто скажи мне!

Последний толчок, и дамба внутри меня рушится.

Вдребезги, разлетается на мелкие кусочки – и нет шанса на восстановление.

– От себя! – кричу я, звук эхом отдается в моей груди. Я едва узнаю собственный голос. Я обхватываю ее голову ладонями, заключая в плен своих рук, пока мои пальцы путаются в ее волосах на затылке. – От себя, упрямая ты чертова девчонка. Я защищаю тебя от себя.

Она дышит с трудом, рот приоткрывается, а глаза расширяются.

– Я жажду тебя, – выдыхаю я, это признание режет горло по пути наружу. – Мое тело хочет тебя каждую секунду дня и вдвое больше ночью. Я хочу тебя самыми безумными способами, которые напугали бы тебя.

Я прижимаюсь лбом к ее лбу, закрывая глаза, когда ее дыхание овевает мое лицо. Усталость в моем сознании берет верх, все те способы, которыми она делает меня слабым, выходят на свет в этом тусклом коридоре.

Я свожу ее с ума? Как вы это называете?

Я разваливаюсь на части, стержень моей идентичности сломан, и я понятия, блядь, не имею, кем я являюсь теперь. Я не знаю, как быть кем-то, кто заботится о ком-то другом. Я не знаю, как быть кем-то, кроме того, кем сделал меня мой отец.

– Я был голоден до прикосновений, а теперь ты накормила меня, – я усиливаю хватку на ее волосах, наши носы соприкасаются. – Конечно я чертовски изголодался по тебе.

Шок уже достаточно ослабел, чтобы я мог чувствовать, как ее руки ищут мою кожу, пальцы прикасаются к моим щекам, когда она держит меня.

– Тогда возьми меня. Обладай мной, Тэтчер. Позволь мне отдаться тебе.

Я прикусываю нижнюю губу, слегка наклоняя голову, нахмурив брови от душевной боли.

– Я не могу, – стону я. – Я не могу позволить тебе сделать это.

Это единственное, что я хочу.

Это не дает мне засыпать по ночам. Тоска по ней преследует меня.

Блядь, я хочу обладать ею всеми возможными способами, но я просто…

– Почему?

Так нежно, так в духе Лайры, что я едва могу вынести еще хоть слово из ее рта. Я поднимаю свою голову от ее, потирая большими пальцами ее заплаканные щеки.

Смотрю ей в глаза, нуждаясь в том, чтобы она увидела это, чтобы услышала то, что я говорю, и поняла.

– Я не способен дать тебе то, что ты хочешь, – в горле першит. – Отношения? Мужчина, который любит тебя? Я никогда не смогу быть таким. Ты всегда будешь требовать от меня большего, а большего я не смогу дать. Я равнодушен и холоден. Любовь не живет в моем мире. Я убийца, милая. И это все, кем я когда-либо буду.

Уязвимость.

Она заставляет хотеть вылезти из собственной кожи.

Я разблокировал эту часть в своем сознании, и слова, которые вырвались наружу из-за этого, ощущаются так, словно они ждали целую вечность, чтобы быть произнесенными вслух. Ничего не будет прежним после этого, независимо от того, как трагично мы закончим, я уже никогда не буду прежним.

Часть меня навеки останется вскрытой, высеченной по очертаниям ее тела.

– Тебе не нужно защищать меня, даже от самого себя, – она крепче обхватывает меня, словно ее прикосновения помогут словам впитаться в мою кожу. – Я приму то, что ты можешь дать мне, разве ты не видишь? Я бы предпочла тебя таким, чем жить без тебя. Для меня больше никого нет. Я создана для тебя.

Физическая боль пронзает насквозь. Такая боль, которую я никогда не смогу объяснить, такая боль, что я отдал бы все, чтобы ее забыть.

Я отстраняюсь, обхватывая ее запястья, опускаю ее руки к ее груди, подальше от своего лица.

– Пожалуйста, Тэтчер, – шепчет она, ее губы блестят от слез. – Твои острые грани не ранят меня.

Отступить от нее – все равно что шагнуть в холод, все дальше и дальше от тепла, что поддерживает нас живыми.

Я иду к своей комнате, останавливаясь в дверном проеме.

Хотел бы я сказать, что не верю в судьбу, но если бы она была реальна, думаю, я бы тоже был создан для нее.

– Знаешь, что хотели бы сказать шипы розам, мой Милый Фантом? – я оглядываюсь через плечо, причиняя себе еще больше боли одним взглядом на нее.

Свет из кухни внизу мерцает на перилах, окутывая ее тусклым оранжевым сиянием. Рукава моего свитера прикрывают ее маленькие ручки и опускаются чуть ниже талии. Она – воплощение хаотичности и самобытности, которые заставляют тебя хотеть поверить в такие вещи, как судьба.

Потому что никто просто так не рождается таким красивым. Таким невыносимо красивым.

– Что они заслуживают большего, – начинаю я. – Ты заслуживаешь большего, чем я когда-либо смогу дать. Я не способен хранить твое сердце, заботиться о нем. Перестань отдавать его мне. Остановись, пока я не убил его окончательно.

Эта ночь оставит свой след в моей жизни до последнего вздоха. Взгляд ее глаз будет обитать в глубинах моего сознания, как наказание за то, что я разрушил ее.

Я захожу дальше в комнату, хватаюсь за дверь и наполовину закрываю ее.

– Я не хочу оставлять тебя опустошенной, Скарлетт. Не заставляй меня оставлять тебя опустошенной.

11. КУРЬЕР

Лайра

В Холлоу Хайтс тихо, устрашающе тихо.

Обычно, когда студенты возвращаются с рождественских каникул, здесь кипит жизнь. Друзья вновь воссоединяются, делятся историями и смеются над размером своих яхт или над тем, где они катались на лыжах в течение праздников.

Но когда я иду по мраморным коридорам, я слышу только свои шаги. На территории царит мрачная атмосфера, которая не имеет ничего общего со снегом. Среди студентов обосновался страх. Некоторые так и не вернулись, их родители потребовали, чтобы их дети продолжали обучение онлайн, пока девочки не перестанут пропадать и появляться по частям.

Университет находится в режиме хаоса, пытаясь обнадежить благотворителей и обеспокоенных родителей, что все под контролем и что кампус по-прежнему безопасен для посещения.

Но так ли это? Был ли Холлоу Хайтс когда-нибудь безопасным для посещения?

Этот университет, каким бы престижным он ни был, преследуют опасности. Он пережил слухи о призраках, но больше не может скрывать растущий список смертей.

Для каждого курса проводится собрание. Университет хочет обсудить дальнейшие протоколы безопасности, пока убийца не будет задержан и взят под стражу.

Я плотнее натягиваю капюшон на голову, ограждая себя от ледяного ветра, пока бегу через пустынный коммонс¹⁹.

Мои ботинки стучат по полу, когда я прохожу сквозь длинную череду колонн, пространство между которыми открыто, позволяет снегу прорываться между ними.

Колоннады, соединяющие здания района Кеннеди, – одно из моих любимых мест для прогулок по кампусу. Звук волн, разбивающихся о побережье, грохочет справа от меня, и если бы у меня было время, я бы посмотрела на бушующий океан. Мне нравится, как он выглядит, когда наступает зима. Воды интенсивно обсидианового цвета, а на выступах зубчатых скал внизу поблескивает тонкий слой снега.

Я рассказывала Брайар, когда она только приехала, о призраке, который преследует этот Холл, о том, который, по слухам, является духом девушки, влюбившейся в своего преподавателя английского языка и прыгнувшей навстречу своей смерти с разбитым сердцем.

На первом курсе я часто приходила сюда около полуночи, просто чтобы проверить, смогу ли я услышать ее крики, как все говорят, или это просто одна из тех легенд, которые старшекурсники используют, чтобы свести с ума новых студентов.

Мои мысли заняты призраками, я потеряна в своем сознании, думая об одержимости, настолько глубокой, что вы скорее умрете, чем сможете жить без нее, когда сталкиваюсь с кем-то. Шок от удара вышибает воздух из моих легких одним громким свистом.

Все предметы из моих рук летят на пол вместе со всем, что нес другой человек. Упавшие ручки стучат по холодному полу, и последний голос на планете Земля, который я хочу слышать, щелкает у меня в ушах.

– Обращай, блядь, лучше внимание на то, куда идешь, фрик.

Я закатываю глаза, присаживаясь, собираю свои вещи, чтобы уйти от этого столкновения настолько быстро, насколько это возможно.

– Ты тоже в меня врезался, мудак, – бормочу я. – Знаешь, это обычная вежливость сказать...

Квадратный клочок накрахмаленной белой бумаги вылетел из страниц книги. Я бы не заметила его, не обратила бы внимание, если бы он не показался мне знакомым.

Я подхватываю его с пола, руки дрожат, когда я вновь перечитываю написанное на бумаге.

Если они не смогут заполучить тебя.

Они попросту заберут твоих друзей.

Выходи. Выходи. Где бы ты ни был.

X

Это те угрозы, которые Тэтчер получил незадолго до смерти Мэй.

Слова написаны идентичным почерком, вплоть до дополнительной черточки на букве Т. Мы все предполагали, что убийца-подражатель отправлял их как игру, способ испытать Тэтчера, позабавиться над ним.

Следовательно, это делает Имитатором…

– Истон?

Я усиливаю хватку на клочке бумаги, сминая его в руке, пока медленно встаю. Встречаю его взгляд с неукротимой яростью. Он убил Мэй. Он был тем, кто сфабриковал улики против Тэтчера. Он был причиной, по которой я практически потеряла его.

Мой рот наполняется слюной от предвкушения мести.

Истон Синклер – первоклассный придурок, но убийца? Я не отдавала ему в этом должное.

Светлые волосы развеваются на ветру, открывая лицо с голубыми глазами, полными презрением. Похоже, чувство между нами взаимно. Идея того, чтобы сбросить его с этой стороны здания и посмотреть, как его пронзает острая скала, становится все более и более привлекательной.

Но если он ответственен за это, я хочу, чтобы его смерть была медленной.

По одному порезу за каждого человека в моей жизни, которого он обидел.

– Устроился курьером, Синклер? – я скрещиваю руки на груди, мысленно переставляя кусочки головоломки, пытаясь сложить их воедино. – Расчленение женщин и раскидывание частей их тел недостаточно занимают тебя?

Я знаю Истона с начальной школы. Его чувство привилегированности сформировалось в раннем возрасте. Навечно золотой мальчик, свет в оконце для Пондероза Спрингс с тех пор, как он вообще осмыслил, что подразумевает под собой слово «репутация».

Жила ли душа убийцы в мальчике, который плакал в третьем классе, когда ободрал коленку? Все это время она существовала под кожей, пока все остальное было лишь тщательно продуманной маской?

Его челюсть подергивается, и даже сейчас, каким бы устрашающим он ни пытался выглядеть, я не могу заставить себя поверить, что он способен убить кого-то, не говоря уже о множественных убийствах. Я не могу представить, чтобы он был достаточно умен, чтобы провернуть что-то подобное, но что еще мне остается думать? Когда все стрелки указывают прямо на него?

Есть ли лучший способ сбить нас со следа «Ореола», чем сфабриковать улики против одного из нас за убийство? Полагаю, что этот сценарий был срежиссирован его отцом, а все знают – что хочет дорогой папочка, то Истон и делает.

– В отличие от твоего парня, тюрьма не входит в мой пятилетний план, – язвит он, ухмыляясь, демонстрируя фарфоровые зубы.

Мы кружили вокруг друг друга с того момента, когда мы с Брайар стали свидетелями, как мальчики убили кого-то в лесу Пондероза Спрингс. Истон понимал, что мы видели, а мы понимали, что он связан с «Ореолом», но вопрос в том, кто сможет доказать это первым.

Это самый близкий момент к признанию нашей причастности, и что-то в этом не сходится.

– Ты все еще планируешь политическую карьеру с таким лицом?

Кожа на его челюсти, покрытая шрамами, морщится, когда он хмурится. Изуродованная, растянутая бледная кожа, как ежедневное напоминание ему о том, что бывает, когда заходишь слишком далеко с Руком Ван Дореном.

Спокойный, он наклоняется, подбирая свои вещи, прежде чем отрегулировать лямку рюкзака. Истон все еще верит в свою неприкосновенность – а почему бы ему это не делать? Когда его отец решал и управлял каждой частью его жизни с самого рождения. Конечно, он невозмутим.

– Осторожнее с тем, куда ступаешь, Лайра, – мурлычет он себе под нос, подмигивая мне. – Ты уже знаешь, что происходит, когда подходишь ко мне слишком близко, верно?

Красные вспышки мерцают перед глазами. Невозможность дышать, удушье от галлонов свиной крови. Я проглатываю воспоминание, запихивая его глубоко на задворки своего сознания.

– Они рассказали тебе, что я оставила для тебя? – я широко улыбаюсь, вспоминая ножи, которые вонзила в глаза его пешки за то, что он прикоснулся ко мне.

Проблеск мелькает в его глазах, и его как раз достаточно, чтобы я заметила.

– Если ты хотел подставить кого-то, – бросаю я обвинение, – почему не Рука? Вернул бы немного кожи, которую потерял. Твой папочка посчитал, что это слишком очевидно?

Неважно, он это или нет – он знает.

– Фрик, это все слухи. Эта записка ни о чем тебе не говорит. Я имею в виду… – он потирает челюсть, ухмыляясь, – …я даже никогда раньше не видел эту бумагу. Ты вполне могла ее подбросить. Все что угодно, чтобы обелить имя этого психопата, да?

Я прищуриваюсь, сверкая взглядом при упоминании Тэтчера.

Он прав – это слухи. Я стою на зыбкой почве, но в одном я уверена: Истон знает больше, чем говорит. Он знает все, что нам нужно, и размахивает этим перед моим носом.

Истон делает шаг вперед, проходя мимо меня, готовый уйти, но я хватаю его за плечо. Мои ногти впиваются в ткань его рубашки, и он медленно переводит взгляд туда, где находится моя рука на его теле.

Я испытываю искушение совершить что-нибудь безрассудное, например, создать из нас новую ужасающую легенду, которая будет преследовать Кеннеди Холл, навсегда вплетенную в историю Холлоу Хайтс. Студенты распространят эту историю со скоростью лесного пожара, и она будет жить с дурной славой.

Они будут шептаться о том, сколько было крови. Люди будут спорить, что я отрезала ему сначала – руки или ноги, – а кто-то проявит креативность и скажет, что я носилась по коммонс, окрашивая белый покров земли красным, надев его кишки как ожерелье.

– Если это не ты стоишь за чередой убийств, гипотетически… – я провожу языком по зубам, – …зачем отправлять предостерегающие записки Тэтчеру? Зачем, если ты знаешь, что это помогло бы нам?

В самой первой, той которую он получил, ему сказали покинуть Пондероза Спрингс, что могло бы очистить его имя до начала убийств. Это было предупреждение, не угроза.

Я знаю, что должна верить: Истон – это Имитатор, но что-то в этом кажется странным. Однако я действительно думаю, что он пишет эти послания. Я могу полностью ошибаться насчет всего – он может быть просто курьером. Он может убивать людей, но я полагаюсь на свое внутреннее чутье и надеюсь, что не облажаюсь, блядь.

– Гипотетически или фактически, я нихрена бы не сделал, чтобы помочь вам, – он выдергивает руку из моей хватки с такой силой, что это вынуждает меня отступить.

– Пошел ты, Синклер. Сэйдж была права в одном – ты ничто, лишь марионетка в больных играх своего папочки. Ты жалок, – усмехаюсь я. – Ты получишь по заслугам, и я, блядь, с нетерпением жду этого.

– Ты и эти бездельники, за которыми ты таскаешься повсюду, из-за вас ее убьют, – он тычет пальцем, оскалившись. Я чувствую, как жар его ярости обдает мое лицо. – Обещаю тебе, Лайра Эбботт, если это произойдет, ничто не остановит меня от того, чтобы разорвать вас всех в клочья.

Я вздрагиваю, отступая назад от его слов.

– Ее? Мэри? – спрашиваю я, озадаченная тем, какое отношение она имеет к этому. – Не переживай, твоя сучка-подружка не входит в список тех, кого стоит выебать. С ней все будет в полном порядке, чтобы она и дальше могла подбирать объедки Сэйдж.

– Она была моей еще до того, как Рук прикоснулся к ней, – кривая усмешка растягивает уголки его губ. – Я знаю все о ее несбыточных мечтах, от того, как она стонет в постели и вплоть до ее любимого гребаного вкуса мороженого.

Он не говорит о Мэри.

Он говорит о Сэйдж.

– Никакая ненависть Ван Дорена ко мне не изменит это. Независимо от того, как сильно он этого хочет.

Мой собственный гнев вспыхивает от наглости его заявления, что он, видите ли, заботится о моей подруге после всего, через что заставил ее пройти. После всего того ада, что она пережила, и он собрался прикидываться, что ему не все равно?

Нет, у таких людей, как у Истона, просто уязвляется гордость, когда их игрушки больше им не принадлежат.

Я усмехаюсь.

– Тебе хватает гребаной наглости, Синклер. Хочешь, чтобы я поверила, что ты сделал это, чтобы защитить Сэйдж? Ты, черт возьми, бредишь! Ты сидел, сложа руки, когда ее сестру хладнокровно убили, и оставил ее гнить в психушке, довольствуясь тем, что все считали, что она сошла с ума.

Все эмоции исчезают, его взгляд становится холодным.

– Верь, во что хочешь, – он пожимает плечами. – Мы все становимся теми, кем нам необходимо, чтобы выжить в семьях Пондероза Спрингс.