Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2."
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
– Это больно, – произносит она сквозь стон.
– Ты сможешь вынести это, детка. Ты доставляешь мне такое удовольствие, солнышко.
Во мне просыпается плотское чувство собственничества при виде того, как она истекает кровью в форме моего инициала. Она заклеймена, присвоена.
Она моя. Вся, блядь, моя.
– Такой большой, – ворчит она, оставаясь прижатой щекой к столу. – Такой полный.
Я скалюсь от садистского удовольствия, желая, чтобы она была настолько полна мной, что после не сможет ходить, не ощущая меня внутри себя. Полностью выходя, без какого-либо предупреждения вхожу обратно.
От мощи моего толчка у нее перехватывает дыхание, с губ срывается прерывистый стон. Но она стоит неподвижно, как хорошая девочка, которой она и является, оставаясь на месте, как и должна.
– Это не слишком, питомец? Ты излишне заполнена? – воркую я, покровительствуя ей, когда мои бедра отстраняются, прежде чем снова войти в ее влагалище.
Она качает головой.
– Нет, нет. Я могу принять больше.
Каждый толчок грубее предыдущего, звук шлепков по коже и опьяняющие стоны нарастают. Я смотрю вниз, наблюдая, как мой скользкий член пронзает ее киску, вижу, как она сжимает меня так, словно никогда не хочет отпускать.
Это разжигает огонь в моей крови, и я отпускаю ее бедра, скользя рукой вверх по ее спине, пока не запускаю пальцы в ее волосы. Ее тело выгибается, когда я рывком поднимаю ее вверх, пока моя грудь не оказывается напротив ее грудного отдела позвоночника.
Пот, покрывающий наши тела, смешивается воедино, и мое теплое дыхание касается ее уха.
– Ты была создана для моего члена, – я снова врезаюсь в нее, чувствуя, как покачивается ее задница напротив моего живота. – Эта сладкая, тугая киска была создана для того, чтобы принимать каждый дюйм.
Прижимаясь губами к впадинке у нее под подбородком, я чувствую, какой неровный у нее пульс. Лайра так близко, я могу ощутить, как она говорит об этом. То, как дрожат ее плотные стенки, сжимают, словно тиски. Свободной рукой скольжу вниз по ее животу, двумя пальцами находя клитор.
Стол громко бьется о стену, когда я потираю ее бутон в такт своим изнурительным рывкам. Это топливо, для ее криков наслаждения, ее бедра врезаются обратно в меня, встречая каждый толчок.
Я не останавливаюсь, едва держась на ногах, в то время как моя голова гудит от экстаза. Чувствую, как мои яйца сжимаются, оргазм нарастает от основания позвоночника.
– Утопи мой член, – стону я. – Кончи для меня, детка.
Лайра содрогается, когда кончает, дрожа и падая с обрыва. Ее тело изливается на мой ствол, пропитывая меня. Она сжимается вокруг меня, отказываясь позволить мне выйти из ее маленького тесного тельца. У меня нет другого выбора, кроме как излиться в нее.
Мой член подергивается, рваный стон вырывается из груди, и я выпускаю сперму поток за потоком глубоко внутрь нее. Я продолжаю проникать в нее, проталкивая свое семя, насколько это возможно, изливается так много, что чувствую, как оно вытекает из ее пизды, обволакивая меня.
Все как в тумане, дымка освобождения омывает меня, когда я прижимаюсь лбом к ее плечу. Мои ноги дрожат, когда я выхожу из нее, чувствуя, как она поворачивается подо мной так, чтобы подхватить мое поникшее тело.
Она утыкается лицом в изгиб моей шеи, вжимаясь в меня. Я мычу, когда ее горячее дыхание касается моей влажной кожи. Наши грудные клетки прижаты друг к другу, мы оба пытаемся отдышаться.
– Твое сердце колотится, – шепчет она, кладя руку мне на грудь, словно пытаясь успокоить биение внутри нее.
Я усмехаюсь, пряди влажных волос падают мне на лицо.
– Тебе никто не сказал? У меня его нет.
Она улыбается, ярко и ослепительно. Вся Лайра и вся моя.
Ее губы целуют засосы на моей шее, и она красуется подо мной, такая гордая своими правами на меня, восхищаясь засохшими кровавыми сердечками, все еще покрывающими мою кожу.
Когда она снова начинает говорить, у меня неприятно ноет в груди.
– Ты можешь взять мое.
18. СУДЬБА
Неизвестный
Он любит ее.
Я увидел это в его глазах сегодня вечером, когда он думал, что за ними никто не наблюдает.
Я не могу винить мою милую Лайру. Это не ее вина, что она стала жертвой его обмана. Я ждал слишком долго, и теперь она верит, что Тэтчер – ее единственная истинная любовь.
Она не понимает. Она просто еще не видит.
Но она сделает это.
Скоро она увидит, что нам всегда суждено было быть вместе. Что нет более идеальной совместимости. Тэтчер всего лишь мой заменитель, пока звезды не сойдутся для нас.
Когда она наконец поймет, она будет извиняться. Она почувствует себя настолько виноватой за то, что заставляла меня наблюдать за ними вдвоем. Лайра наверстает каждую секунду, которую она провела в его объятиях, а не в моих.
Ведь она увидит, что мы созданы друг для друга.
Лучше меня нет никого для нее.
На этот раз история не повторится. Я не потеряю ее из-за очередного Пирсона.
Не в этот раз. Они не победят в этот раз.
В этот раз девушка достанется мне.
19.
СКОРБЬ РОЗЫ
Тэтчер
Скорбь – тяжелый процесс.
Это след, который никогда не исчезнет. Боль от потери угасает, но вы все еще остаетесь с рваной раной, которая не оставляет шрамов. Она просто продолжает кровоточить, и вы принимаете это.
Приходит время, когда вы теряете так много людей, что все, чем вы к этому моменту являетесь – это одна сплошная рана. Все, что вам остается – это истекать кровью по тем, кого потеряли, и надеяться, что не умрете от кровопотери.
Мэй Пирсон заслуживала лучшей жизни, чем та, что у нее была.
Она заслуживала лучшего сына, лучшего внука. Она была слишком прекрасной женщиной, чтобы прожить жизнь с таким недостатком любви. Мэй заслуживала семью, которая обнимала бы ее, смеялась и проводила бы вечера вместе с ней в саду.
Я был теплее с ней, чем с кем-либо другим, и все же наши отношения все еще оставались холодными.
Когда я проснулся этим утром, Лайра лежала, раскинувшись на моей груди, она прижималась ко мне, как паукообразная обезьяна, бедра обхватывали мои, а голени были прижаты к моим бокам.
Должно быть, мы уснули в гостиной после того, как она настояла поработать над своим проектом, теперь, когда у нее появились пауки для его заполнения. Диван был до смешного неудобным, но когда мои глаза привыкли к утреннему свету, я терпел боль ради нескольких мгновений. Несколько продолжительных мгновений, когда я любовался ею спящей.
Лайра не из тех, кто сладко спит. Она не выглядит ангельски или безмятежно. Наоборот, она больше похожа на дикого зверя.
Копна разметавшихся во все стороны волос, таких пушистых и вьющихся, что почти невозможно разглядеть ее лицо. Она спит с открытым ртом, и в этом мире нет ни одного будильника, достаточно громкого, чтобы разбудить ее.
Но она была красива.
В хаотичном, диком образе.
Та же незнакомая боль срикошетила в моей груди, этого оказалось более чем достаточно, чтобы привести меня в движение. Это заставило меня запаниковать.
Я осторожно отстранил ее от своего тела, подложил подушку под ее голову и накрыл ноги одеялом, прежде чем исчезнуть из хижины.
Мой план состоял в том, чтобы пробежаться по лесу вокруг дома Лайры, но я просто продолжал бежать, пока не оказался здесь, у ворот кладбища моей семьи, запыхавшийся и покрытый неприличным количеством пота.
Я не уверен, почему я здесь или что заставило меня пробежать так далеко ранним утром, но если бы мне пришлось угадывать?
Может быть, потому что я знал, что единственный человек, который мог бы объяснить, что со мной происходит, – это Мэй. Я, возможно, смог бы рассказать ей об этом внезапном приступе того, что ощущается как наихудший приступ изжоги, который я когда-либо испытывал, и у нее был бы ответ, как это вылечить.
Мокрая земля издает ужасные хлюпающие звуки, когда я прохожу мимо могил моих предков. Все, кто носил фамилию Пирсон, начиная с человека, основавшего этот город, были похоронены здесь.
Я пробираюсь между ними, пока не нахожу новое надгробие. Высокая статуя ангела возвышается над основанием могилы, и я не могу удержаться от ухмылки, думая о том, как сильно она бы возненавидела эту безвкусицу.
Когда мне было четырнадцать, наша учительница английского в девятом классе публично высмеяла Сайласа перед всем классом учеников. Она зачитала его ошибки вслух и, по сути, сказала ему, что не имеет значения, как много денег у его отца, это не изменит того факта, что у него шизофрения, и он никогда ничего не достигнет из-за этого.
Я оставил мертвого оленя на ее крыльце, с внутренностями, разбросанными по ступеням, и простое послание, написанное кровью животного на ее двери.
Ты следующая.
Я был более чем рад, когда на следующее же утро она подала заявление об увольнении.
Эта идея или, по крайней мере, зерно идеи, пришла от Мэй.
Конечно, она не говорила мне напряму оставить разделанное животное на пороге той женщины, но она идентифицировала, что было не так со мной в тот момент, когда я вернулся из школы в тот день.
Твой друг ошибся, и злиться это нормально, – сказала она.
Это был первый раз, когда кто-то распознал во мне эмоцию и дал мне понять, что испытывать ее – это нормально.
Присев на корточки, я провожу рукой по надгробию. Роза лежит совершенно неподвижно на могильном камне. Трава под моими ногами, в конечном счете, растет. Земле не требуется времени для дани памяти; она просто продолжает жить, словно нашего горя не существует.
Я не верю в то, что нужно говорить вслух с ушедшими. Куда бы они ни отправились, я не думаю, что они могут нас слышать, а если и могут, то какой толк от моих слов?
Однако, только в этот раз.
В этот единственный раз ради Мэй я сделаю то, что должен был сделать, пока она была жива.
– Я бы хотел, чтобы ты попросила меня сыграть что-нибудь, что расскажет тебе, каково мне, – я провожу пальцами выемки букв ее имени на камне. – Я бы сыграл «Clair de lune32», по причине того, что знаю, это было твое любимое произведение, и я бы надеялся, что оно рассказало бы тебе, как я скучаю.
Смерть – неизбежная участь. Но если кто-то и заслуживал больше времени, может быть, даже вечности, то это была Мэй.
– Я найду того, кто это с тобой сделал, Мэй. Я не был идеальным внуком, но это? Это я могу пообещать тебе.
Я скорблю по ней точно так же, как скорбел по Розмари. Я злюсь, что два человека, которые имели полное право на лучший финал, так его никогда и не получат. Для меня не имеет никакого смысла, что такие люди, как я, все еще могут дышать, а такие, как Рози и Мэй, никогда больше не почувствуют биения собственного сердца.
Подбирая цветок с его места, я перекатываю стебель розы без шипов между пальцами. Тот, кто оставил ее здесь, должно быть, сделал это всего несколько часов назад. Поднося лепестки к носу, я чувствую свежесть цветка, словно его сорвали с куста совсем недавно.
Цветочный, сладкий аромат обжигает мне ноздри. Этот запах пробуждает воспоминания, водоворот мыслей, которые были давно похоронены. Мой желудок сжимается, и внезапно я дрейфую от надгробия бабушки и погружаюсь в воспоминание, которое давно заперто.
– Каждая роза имеет свой собственный неповторимый аромат, – его голос подобен углю. – Точно так же, как и каждая женщина обладает специфическим ароматом. Даже после смерти это заслуживает признания.
Мои пальцы облазят, ладони сожжены от слишком сильного воздействия химикатов. Я могу видеть, как формируются новые волдыри там, где в итоге образуются мозоли, как только они заживут. Этой ночью я использовал слишком много отбеливателя, но у меня не было другого выбора.
Крови было много, слишком много.
Рука моего отца в перчатке погружается в ведро слева от него, прежде чем он распределяет содержимое по верхнему слою свежевспаханной земли. Самодельное удобрение для куста розы нового сорта в саду поместья.
– Этот зацветет насыщенно абрикосовым цветом и побледнеет к краям, – рассказывает он мне, как будто мне не все равно, какого цвета станет цветок. – А запах…
Генри замолкает, поднимая голову к небу, глубоко вздыхая, как будто вспоминает аромат из далекого прошлого.
– Запах будет прямо, как у чая, – он прихлопывает руками почву. – Это первое, что я замечаю в женщине. То, как она пахнет, как подобрать к ее запаху идеальную розу .
Я смотрю на белую бирку в своих маленьких руках. «Лидия» – нацарапано небрежным почерком на материале. Я видел множество таких бирок, как эта, но имена всегда отличались.
Дженнифер.
Иоланда.
Нина.
Доун.
Всех женщин он превратил в свои новые любимые цветы. Женщин, которых я видел свисающими со стропил садового сарая.
Я ничего не знал о них. Не знал их любимый цвет или есть ли у них дети. Боялись ли они темноты так же, как я, и срезали ли они корку со своих бутербродов. Они были незнакомки для меня при жизни и останутся таковыми после смерти.
Но я знаю, как выглядит их кровь. Как она ощущается на моих руках, как она обжигает мой нос, и только этот запах – это то, что заставляет меня просыпаться каждую ночь в холодном поту. Как возможнотак детально знать внутреннее строение чьего-либо тела, но при этом не знать ничего иного, кроме его имени?
Я сглатываю комок в горле, ожидая, когда он закончит. Когда он делает это, он протягивает руку, внутренняя сторона его перчаток окрашена в розовый. Подойдя ближе, я вкладываю бирку с именем ему в руку и наблюдаю, как он привязывает ее к маленькой палочке, торчащей из земли.
Генри встает, отряхивает руки и переводит взгляд вниз на меня. Порыв ветра отбрасывает волосы на мое лицо, и когда он тянется, чтобы убрать их с моих глаз, я отступаю назад, избегая его прикосновения.
– Эти розы – мой проект, – он смотрит в сад. – Но ты будешь моим наследием. Моим идеальным творением, Александр. Ты помнишь мое самое первое правило?
Я смотрю вниз на свежевскопанную землю, место последнего упокоения женщины по имени Лидия. Ее семья никогда не узнает, что произошло с ней в том сарае. Они никогда не узнают подробностей уборки или того, что мой отец превратил ее в самодельное удобрение для своего сада роз.
Они никогда не смогут похоронить ее подобающим образом, потому что, кроме одной конечности, которую он оставляет на виду, чтобы ее нашли, никто никогда не найдет остальные части ее тела.
– Никогда не говори о том, что скрывается под розами.
Цветок выпадает из моей руки, падая на мокрую землю, и у меня возникает внезапный позыв к рвоте. Я прижимаю руку к животу, сгибая колено. Считаю до трех. Делаю глубокий вдох. Считаю до десяти. Делаю глубокий вдох. Считаю до двадцати пяти. Делаю глубокий вдох.
Но устойчивая тошнота упорно продолжается. Воспоминания одно за другим врезаются в мой разум с требованием напомнить о себе. Плотина рушится; ящик, в котором я хранил все это, взрывается, и теперь у меня остались моменты, о которых я никогда не хотел вспоминать.
Ветер воет, деревья стонут под его натиском. Надвигается гроза. Голубое небо становится болезненно-серым, вспышки молний озаряют тучи вдалеке.
Я считал, что тогда, когда Генри Пирсона утащили в тюрьму, это было концом его игры. Он потерял контроль надо мной, как только захлопнулась решетка его камеры.
Я был освобожден от него. От его правил.
Конечно же, он вцепился в меня своими когтями даже из тюрьмы. Нашел способ вторгаться в мою жизнь на расстоянии. Нарциссу необходимо знать, что он все еще влияет на меня, необходимо напоминать мне, кто сделал меня тем, кем я являюсь сегодня. Я – его превосходное достижение, его питомец, дарование. Он не может просто так оставить меня в покое.
Генри требует контроля, и он потерял его, как только попал в тюрьму.
Это его способ восстановить эту власть.
Он отказывается гнить, не убедившись, что я знаю, что если бы не он, меня бы не существовало.
Розы.
Единственным явным отличительным признаком Имитатора от моего отца являются розы, которые он оставляет рядом с частями тел.
Единственным человеком, который знает, что Генри Пирсон сделал с телами тех женщин, являюсь я. Полиция так и не нашла их, так и не смогла заставить его расколоться и раскрыть это дело.
Были только он и я.
Наш финальный маленький секрет.
Я сохранил его лишь как рычаг, на случай если бы произошло нечто подобное? Я угрожал бы раскрыть, где была оставлена разлагаться каждая женщина. Его захоронения, эти тела – это было его последним козырем перед полицией. Как только он потеряет его, для него все будет кончено.
Я был так слеп. Ответ все это время лежал передо мной, прямо на виду. Имитатор играл в игры со всеми нами, но цветы? Это не его рук дело.
Мой отец точно знает, кто убийца-подражатель.
Части тел, послания, оставленные на коже – предназначались для полиции. Это было для парней.
Розы? Генри сказал ему оставлять их для меня.
Он знал, что я пойму.
И теперь он не оставил мне выбора.
Это последний вариант, который у меня есть, если я хочу, чтобы люди, окружающие меня, выбрались из этого живыми.
Пришло время нанести визит дорогому папочке.
20. ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ
Тэтчер
Тэтчер: Я знаю, как найти нашего убийцу-подражателя.
Алистер: Что ты нашел?
Рук: Я тоже. Поместье Синклеров.
Тэтчер: Прости, Ван Дорен. Это не Истон.
Рук: Я говорю это от всего сердца, мигом отъебись.
Алистер: У тебя есть доказательства?
Тэтчер: Нет. Но я могу их достать.
Алистер: Что тебе нужно?
Тэтчер: Отвлекающий маневр.
Алистер: Какой именно?
Тэтчер: Такой, который поможет мне попасть в тюрьму и выйти из нее незамеченным.
*Рук исключил Алистера из группового чата*
Рук: Теперь, когда папочка покинул нас. Давай, блядь, подожжем это место.
21. ПОЛУНОЧНЫЙ И БАГРОВЫЙ
Лайра
Единственный способ избавиться от искушения – поддаться ему.
Помогло ли это тебе мотивировать себя в твоем преследовании меня? Или это выделено только потому, что ты считаешь, что это звучит важно? – Т.
Я ухмыляюсь, погружаясь глубже в ванну, кладу голову на край, пока вода смачивает волосы на затылке. Непослушные пряди выбились из неряшливого пучка, но у меня нет сил мыть их сегодня.
Вместо этого я зубами снимаю колпачок с ручки и пишу чуть ниже аккуратного почерка Тэтчера.
Ты слишком себе льстишь. Не все цитаты, которые мне нравятся, связаны с тобой. – Л.
Реннотации33 Тэтчера к некоторым из моих любимых книг быстро стали одним из моих любимых способов проводить время. Постоянное скольжение взглядом между пустыми интервалами страниц книги, его придирчивые маленькие ремарки под моими собственными личными мыслями или выделенные им самим строки.
Когда он заканчивал читать книгу, которую я уже комментировала, он просовывал ее под мою дверь, как секретное послание, а когда я заканчивала отстаивать все свои любимые цитаты или рассуждения, я клала ее обратно на его прикроватную тумбочку.
Мир изменился, ибо вы сотканы из слоновой кости и золота. Изгибы ваших губ переписывают историю.
Чтобы меня видели как человека из слоновой кости и золота .
Вот что я написала на странице экземпляра «Портрета Дориана Грея» много лет назад.
Мир изменился, ибо ты соткана из полуночного и багрового. Изгибы твоих губ переписывают мою цель. – Т.
Я шевелю пальцами ног под водой, запах цветущей вишни от пены для ванны доносится до моего носа. Я виню ароматизированный запах в том, что мои глаза щиплет от слез.
Такое чувство, что мы незнакомцы, взявшие один и тот же роман, непохожие и не знающие друг друга в лицо, но так глубоко связанные этими маленькими заметками, которые мы пишем между строк. Я узнала о нем так много нового, то, чем он делился, вероятно, даже не замечая.
Такого рода размышления, которые я никогда бы не узнала, просто наблюдая за ним. Познание Тэтчера на такой глубине не похоже ни на что, что я когда-либо испытывала, и я не хочу никогда прекращать проживать это.
Пусть Ромео ревность одолеет! Пусть слышат мертвые влюбленные мира всего наш смех и плачут от тоски. Пусть дуновение нашей страсти взбудоражило сознание, пробудило их прах в мучениях.
Я оставила маленькие сердечки вокруг цитаты.
Это роман о нарциссе, чья одержимость собой убила его . И это то, что ты выделяешь? Ты неисправимый романтик, милая. Как получилось, что я стал твоей одержимостью? – Т.
Я непривлекательно фыркаю. Было бы гораздо легче влюбиться буквально в любого другого. Но я не хочу легкости. Я никогда не хотела легкости.
Я хочу любви, за которую стоит бороться. Болезнь, нездоровая привязанность. Такого рода, когда вы фактически не можете сказать, где заканчивается один человек и начинается другой. Я хочу любви, которая причиняет боль, потому что она настоящая.
Я всегда знала, что Тэтчер будет единственным человеком, который даст мне это.
Осторожно: эта битва комментариев кажется очень романтичной. Возможно, я преображаю тебя, Ангел . – Л.
– Ты когда-нибудь спишь?
Я слегка подпрыгиваю, смотрю на дверь и вижу там Тэтчера. Его взъерошенные, растрепанные волосы говорят о том, что он только что проснулся, и я никогда не видела ничего более очаровательного.
– Ты родилась ночным существом? – зевок овладевает его телом, прежде чем он потирает рукой лицо. – Должен ли я беспокоиться о том, что у тебя вырастут крылья, и ты превратишься в летучую мышь?
Я выглядываю из ванной, прикрывая рот книгой, чтобы скрыть улыбку.
Он опирается плечом о дверной косяк, скрещивая руки на обнаженной груди. На Тэтчере только обтягивающие черные боксеры, материал натянут на его сильных бедрах. Мои глаза практически облизывают контуры его пресса.
Мое сердце воспаряет при виде хорошеньких, пурпурно-красных синяков, украшающих его ключицы и грудь. Я чувствую себя немного виноватой за то, что порчу кого-то настолько совершенного, но мне нравится, что они показывают миру, что он мой.
Сонное выражение его лица кажется таким уязвимым.
Мои соски твердеют под теплой водой, живот покалывает от желания.
Я ненасытна.
До того, как он прикоснулся ко мне, я не считала себя личностью с выраженной сексуальностью. Я имею в виду, я не целовалась до Тэтча. Но теперь, когда я знаю, каково это ощущать его, что он заставляет меня чувствовать, я никогда не смогу насытиться.
– Тебе приснился кошмар? – спрашиваю я, закрывая книгу, предварительно заложив ручку между страницами, чтобы не потерять место. Я сажусь чуть выше, холодный воздух касается верхней части моей груди, когда я протягиваю руку, чтобы положить книгу на крышку унитаза.
– Это всего лишь сны, Лайра, – он закатывает глаза, в очередной раз отрицая, как мало он спит из-за ночных ужасов, из-за тех, что преследуют его во снах.
Повернувшись, я кладу руки на край ванны и опускаю на них подбородок, наблюдая, как он проходит дальше в ванную, поднимает книгу с сиденья и перелистывает страницы.
– Ты расскажешь мне о них?
– О моих снах?
– Ага.
– Зачем?
Я вздыхаю, закатывая глаза. Иногда он может быть настолько сложным. В его сознании все имеет некий извращенный скрытый мотив. Как будто идея о том, что кто-то просто хочет быть добрым, не правдоподобна.
– Затем, что ты мне небезразличен, Тэтчер, – я позволяю своей голове упасть на предплечье, прислонившись к краю ванны. – Я хочу знать такие вещи о тебе. Я хочу знать о твоих снах. Почему вчера утром ты ушел так, словно тебя кто-то поджег и вернулся весь в поту. Я знаю, тебе трудно это понять, но тебе больше не нужно справляться со всем в одиночку.
Он перелистывает страницы «Портрета Дориана Грея», потрепанный экземпляр потрескался на корешке, страницы пожелтели. Я даю ему возможность помолчать, позволяя выбирать, как он хочет реагировать.
Если он пока не захочет мне говорить, я пойму. Я не буду подталкивать его, чтобы он дал мне больше, чем он готов дать. Вы не можете требовать, чтобы лев превратился в зебру. Я не могу требовать от мальчика, который ничего не знал о любви, чтобы он, будучи мужчиной, безупречно выстраивал отношения.
Когда он продолжает молчать, я протягиваю руку, прослеживая кольцо моей мамы на его мизинце нежными поглаживаниями.
– Я собираюсь увидеться со своим отцом.
Это признание заставляет меня вскинуть голову, и я вздрагиваю от того, насколько эти слова атакуют мою оборону. Вода расплескивается вокруг меня от резкого движения.
– Что? – я задыхаюсь, когда слова слетают с моих губ. – Зачем?
Я этого не ожидала. Я думала, он расскажет что-нибудь о своих снах. Но не это.
Сколько времени прошло с тех пор, как Тэтчер в последний раз видел своего отца? Разговаривал с ним? Ответил на письмо, которое он прислал? Самый последний образ, который у него был об этом человеке – это как его заталкивают на заднее сиденье полицейской машины.
– Не по своей воле, – многозначительно поправляет он, как будто это должно обнадежить меня. – Вчера утром я был на могиле Мэй. Я кое-что там понял… Генри знает, кто Имитатор. Насколько я могу предположить, он ввязался в это, просто чтобы снова подобраться поближе ко мне. Как бы то ни было, он может быть нашим единственным вариантом покончить со всем этим.
Мое сердце уходит в пятки.
Меня охватывает страх, и срабатывает инстинкт бей или беги.
Я не позволю ему сделать это.
Он не может сделать это.
– Хорошо, – я киваю. – Так пошли Алистера или Рука.
– Единственный человек, с которым он будет разговаривать, – это я, – он поворачивается так, чтобы быть полностью лицом ко мне, сидящей в ванной. – Он сделал это, чтобы привлечь мое внимание; посылать их будет бессмысленно. Я знаю своего отца.
Паника подступает к горлу, внезапный позыв к рвоте или крику накатывает на меня, как стремительная волна. Слезы жгут уголки моих глаз, когда я вспоминаю выражение глаз Генри в ту ночь, когда он убил мою маму.
Какими жестокими они выглядели. Равнодушные, безжалостные, они даже не были похожи на человеческие. У Тэтчера взгляд никогда, никогда в жизни не был таким, как его. Ни разу. Он был суровым, резким, даже холодным, но ничто в его глазах не может сравниться с полным отсутствием эмпатии в глазах его отца в ту ночь.
– Тогда пойду я.
Глаза Тэтчера сужаются, челюсть сжимается, мускул в щеке подергивается. Его голос настолько мрачный, что отзывается ледяным эхом по моей коже.
– Через мой труп.
От воды вокруг меня идет пар, но мне так холодно. Слезы текут из моих глаз, горло сжимается. Я так много хочу сказать, но все же единственное, что вырывается, это:
– Ты не можешь пойти.
Видя страдание на моем лице, он наклоняется вперед, брови сведены, когда он накручивает на указательный палец выбившийся локон, нежно поддергивая его.
– Он не собирается меня убивать, – уверяет он меня. – Ты слишком высокого мнения о нем, Милый Фантом. Со мной все будет в порядке.
– Я не об этом беспокоюсь, – я прикусываю нижнюю губу, энергично качая головой. Боль в груди настолько ощутима, это эмоциональное мучение вызывает подобную висцеральную физическую реакцию34.
– Тогда почему ты так против, чтобы я пошел?
– Я просто... – я замолкаю, не уверена, как это сказать, чувствуя себя немного сумасшедшей. – Я только что заполучила тебя. Наконец-то, после всех этих лет ты у меня есть. Я снимала слой за слоем. И теперь я оказалась здесь, внутри.
Я приподнимаюсь на колени, подвергая верхнюю часть туловища холодному воздуху. Мои соски сразу же твердеют, но я игнорирую свою наготу. Вместо этого я тыкаю в его грудь, прямо выше сердца.
– Я сейчас здесь, и я боюсь того, кем ты станешь, когда выйдешь оттуда, Тэтчер.
Генри нанес Тэтчу непоправимый ущерб. Непростительные, ужасные вещи. Этот человек заставил своего ребенка почувствовать, как будто у него нет эмоций, уничтожил его юность и превратил его в машину для убийств.
Чем ближе Тэтчер становится ко мне, тем дальше он отдаляется от власти Генри. Кем он станет после встречи лицом к лицу со своим отцом спустя столько лет?
Он обхватывает ладонью мою щеку, вытирая слезы, струящиеся по ней. Я прижимаюсь к его прикосновению, закрывая глаза, когда мое тело сотрясается от паники.
Я не могу позволить ему сделать это. Мы не можем пройти через это.
– Генри Пирсон больше не контролирует то, кем я являюсь, – отвечает он, его тон несокрушим, как будто он пытается заставить самого себя поверить в это.
Я не уверена, кто больше нуждается в убеждении – я или он.
– Кем я являюсь, кем становлюсь, больше не имеет к нему никакого отношения.
– Он – причина, по которой я потеряла все. Я не потеряю тебя из-за него.
Отвратительная вспышка гнева пронзает меня. Я никогда никого не ненавидела так, как ненавижу Генри Пирсона. Я была бы счастлива смотреть, как он умирает. Я обхватываю рукой запястье Тэтча, сжимая его до тех пор, пока мои ногти не начинают впиваться в слабую кожу на месте его пульса.
– Клянусь, Тэтчер, если он станет причиной, по которой я потеряю тебя, я убью его. Ты понимаешь это? – настоятельно призываю я, умоляя его понять, на что я способна, если с ним что-то случится. – Я сделаю это, ты слышишь меня? Я…
Его движения заглушают мои слова.
Он встает, поднимает ногу и заходит в воду ко мне. Длинные, стройные руки обхватывают меня за талию, когда он садится в ванну, и ошеломляющее чувство безопасности берет вверх. Вода выплескивается через край, но мы не обращаем на это внимания, когда он утягивает меня к себе на колени, располагая нас так, чтобы я оседлала его талию, а он удобно располагается, прислоняясь спиной к ванне.
– Полегче, Маленькая Мисс Смерть, – он прижимается своим лбом к моему, его пальцы описывают круги на моей пояснице. – Ножи прочь. Я никуда не денусь. Я прямо здесь.
Мои пальцы запутываются в волосах у него на затылке, подергивая пряди. Наше дыхание смешивается, когда я вдыхаю каждый его выдох, желая дышать только тем воздухом, который он выдыхает.
– Не поступай так со мной, пожалуйста, – умоляю я.
Мое тело дрожит, и я прижимаюсь всем весом к его талии, стремясь к близости, исходящей от того, что он внутри меня. Я хочу быть под его гребаной кожей все время. Я нуждаюсь, чтобы он затерялся во мне прямо сейчас, забыл все насчет того, что он собирается увидеться со своим гнидой папашей и никогда больше не думал об этом снова.
– Я делаю это ради тебя, Лайра, – бормочет он, скользя руками ниже, пока не обхватывает меня обеими ладонями за задницу. – Если мы хотим выбраться из этого, у меня нет другого выбора.
Кажется, я не могу остановить слезы, которые текут по моему лицу. Может быть, мне уже давно нужно было выплакаться. Но моя печаль не заглушает моего желания к нему. Мои груди прижимаются к его широкой груди, обнаженная кожа к обнаженной коже.
Он собирается пойти, невзирая на мои мольбы. Ничего не изменит его мнения, если он что-то решил. Он слишком упрям, что, черт возьми, совсем пойдет ему на ползу.
– Если там ты забудешь, кем ты являешься, – шепчу я, вращая бедрами против выпуклости в его боксерах, – вспомни, каково это – быть со мной.
Левый уголок его рта приподнимается.
