Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

26. ТАК ЧТО ЭТО, ЛЮБОВЬ?

Лайра

Когда я просыпаюсь, в комнате темно.

Голова пульсирует, пока глаза привыкают к темноте. Мне требуется несколько минут, чтобы выпутаться из простыней, сесть и почувствовать тонкую вуаль пота на своем теле ото сна.

Я чувствую себя отвратительно, а во рту пересохло.

Как долго я спала?

Дни и ночи, кажется, слились воедино, когда я встаю на дрожащих ногах. Я так слаба, все еще уставшая, несмотря на то, что только что проснулась. Как будто я слишком долго отдыхала. Я не спеша иду в ванную, оставляя свет выключенным, пока привожу себя в порядок.

Пар от душа немного рассеивает туман в моем разуме, и я чувствую себя свежей, лучше, чем когда впервые открыла глаза. Я заканчиваю чистить зубы и возвращаюсь в свою комнату с чуть большим количеством энергии. Проскальзываю в трусики и пробегаю рукой вдоль ряда рубашек.

После того, как стягиваю с вешалки одну из белых рубашек Тэтчера и надеваю ее на плечи, я трачу время на то, чтобы застегнуть ее, прежде чем уткнуться носом в рукава.

Я вдыхаю раз, другой, а на третий, когда открываю глаза, смотрю вниз на свои руки и вижу на кончике моего указательного пальца темно-красное пятно. Как будто я уколола палец или окунула его в краску.

Тумблер в моей голове щелкает, как будто кто-то включил электричество в моем мозгу. Поворачиваясь, я выскакиваю из своей спальни и направляюсь к соседней.

Последнее, что я помню, – это чтение дневника Годфри. Все, что было после, – пустота. Толстая черная стена в моем сознании. Я стою прямо перед ней, стучу кулаком по твердому камню, но он не поддается. Что бы ни находилось за ее пределами, оно хочет, чтобы я держалась подальше.

Я осторожно открываю дверь в комнату Тэтчера, надеясь, что он там. Как все прошло с его отцом? Он в порядке? Он вообще вернулся домой ко мне? Что случилось с Коннером?

Мое сердце бьется быстрее с каждым вопросом. Моя затуманенная память – единственная причина моей паники.

Однако, когда я нахожу Тэтча, крепко спящего в своей постели, это успокаивает меня достаточно, чтобы перевести дух. Лунный свет падает резкими полосами на его обнаженный торс, пробиваясь сквозь жалюзи и отражаясь от его бледной кожи.

Пряди его светлых волос упали на лоб, касаясь ресниц, и я испытываю искушение прикоснуться к этим беспорядочным прядям. Интересно, заметил бы он это?

И вот я уже тихо иду к краю его кровати, медленно заползаю на матрас, осторожно, так чтобы Тэтчер не почувствовал, как он прогибается под моим весом. Шелковые простыни, на которых он настаивал, – такие мягкие.

Я ползу, пока не оказываюсь рядом с ним, рукой придерживаю свою голову, а локтем зарываюсь в плюшевую подушку. Я достаточно далеко, чтобы мы не соприкасались, но достаточно близко, чтобы мои пальцы могли провести по рельефной поверхности его груди.

Когда он вот так спит, он выглядит совсем как тот мальчик, которого я встретила много лет назад, только с более жесткими чертами. Я наслаждаюсь этим моментом, потому что кто знает, кем он будет, когда проснется? Кто знает, какого рода повреждения Генри нанес ему при его визите в тюрьму или какие извращенные, больные фантазии он посеял в его голове?

Я знаю, Мэй говорила мне, что его отец давным-давно раздавил все мягкое в нем. Но я не думаю, что это правда. Я думаю, он просто стал экспертом в том, как это скрывать.

Он мягкий – в таких проявлениях, в каких вы и не ожидали.

Он мягкий по утрам, пока не выпьет свой кофе, и с сонным взглядом он мягкий. Именно тогда он выбирает, из каких кружек мы будем пить в этот день, и каким-то образом всегда следит за тем, чтобы они подходили друг другу. Мягкий, когда готовит нам ужин, и еще мягче, когда аннотирует мои книги.

Он не может быть никем иным, кроме мягкого.

Не тогда, когда единственное, что он когда-либо любил, – это звук, издаваемый черно-белыми клавишами.

Он не может быть никем иным.

Не тогда, когда слово «пианино» в переводе с итальянского означает «мягкий».

Он вздрагивает под моим прикосновением, и я быстро отстраняюсь, затаив дыхание, когда он поворачивает голову, плотно зажмуривая глаза. Безмятежный сон, которым он наслаждался, исчезает, и я вижу физическое изменение выражения его лица.

Кошмар.

Ему снится кошмар.

Я знаю, что необходимо давать людям возможность пробуждаться естественным образом от ночных кошмаров; я слышала об этом в течение многих лет – я знаю это. Но по какой-то причине мой первый инстинкт – протянуть руку и коснуться его щеки. Это рефлекторная реакция, попытка успокоить любую боль, с которой он сталкивается в своем сознании.

Это было ошибкой. Моей ошибкой, не его.

Вот почему я не могу винить его за то, как он просыпается. Его глаза распахиваются, затуманенные и остекленевшие, все еще в ловушке сна. Я не могу винить его за то, как он резко меняет положения своего тела, придавливая меня собой. Я даже не могу винить его, когда чувствую, как нож прижимается к моей шее.

Он нависает надо мной с опасным выражением лица, и я могу сказать, что он не до конца отдает себе отчет в своих действиях. Мой пульс учащается, и я широко раскрываю глаза, когда нож зарывается в изгибы моего горла.

– Тэтч, это я. Это всего лишь сон, – выдыхаю я, пытаясь поднять руку, чтобы коснуться его, но его колени прижимают мои запястья. – Ангел, посмотри на меня. Это я, Лайра.

Я думаю, он действительно мог бы убивать меня две минуты – пока туман сна не рассеется и разум не догонит его тело. Давление лезвия ослабевает, и он моргает.

– Лайра? – хрипит он, будто проталкивая слова сквозь гравий в горле.

Печаль омывает его черты. Я никогда раньше не видела вспышек таких искренних эмоций на его лице. Как будто кошмар в его сне полностью опустил его щит.

– Прости, – шепчет он, скатываясь с меня. – Мне так жаль.

Я наблюдаю, как он подталкивает себя к краю кровати, обхватывая голову руками, его плечи напрягаются. Мое сердце болит за него, зная, что не могу унять то, что причиняет ему боль.

Пользуясь случаем, я переползаю через кровать, сажусь на колени позади него и обнимаю его за талию. Я кладу подбородок ему на плечо, подталкивая его голову своей.

– Все в порядке. Это был всего лишь сон, – успокаиваю я его, зная, что в прошлый раз, когда у нас был подобный разговор, он был непреклонен в том, что у него их не было.

– Это мои воспоминания.

– Что?

– Мои кошмары. Это мои детские воспоминания, – признается он, его грудь вздымается при вздохе. – Я думал, что подавил их, и единственное, где я могу вспоминать их – это во сне. Вот почему я не хотел идти к Генри. Я знал, что вспомню.

Я слушаю, как он рассказывает о визите к своему отцу. О том, что он помнит всех тех женщин и все те случаи, после которых его заставляли убирать. В груди горит, когда он рассказывает о том, как наблюдал, как умирала его мама, и о том, как ему пришлось впоследствии помогать Генри хоронить ее.

Я слушаю о всех этих отвратительных, ужасающих вещах, через которые ему пришлось пройти, и внутри меня что-то ломается за него. Маленький мальчик, который никогда не заслуживал того ужаса, свидетелем которого был. Не должно быть так, чтобы ради выживания кому-то приходилось становиться монстром.

– Я убила Коннера, да?

Это единственный вариант, который имеет смысл. Тэтчер был в тюрьме, и я знаю, что Годфри появился в хижине. Я не придумал это. Неужели я тоже стала монстром, чтобы выжить?

– Да, Маленькая Мисс Смерть. Ты сделала это, – он откидывается назад, прижимается ко мне и поворачивает голову так, что переносица трется о мою щеку. – Ты помнишь это?

Я отрицательно качаю головой.

– Нет. Все как в тумане. Я не знаю, как я оказалась в своей кровати и как долго спала. После того, как я увидела его в гостиной, все померкло.

– Иногда я думаю, мы проходим через определенные вещи, настолько ужасающие, что наш мозг делает все возможное, чтобы защитить нас от повторного переживания, – его губы касаются моей кожи. – Хочешь, я расскажу тебе, что я видел?

– Да, – я утыкаюсь головой в изгиб его шеи. – Но не сегодня.

Я целую его в плечо, усиливая свою хватку и вдыхая его запах. Сегодня я просто хочу быть с ним. Я не хочу думать или беспокоиться о том, что произойдет, когда мы выйдем из этой комнаты.

Здесь он мой, а я его.

Конец.

Здесь, мы разделим наше долго и счастливо.

– Могу я задать тебе вопрос, Лайра?

Я киваю, отстраняясь так, чтобы он мог повернуться лицом ко мне. Озабоченно хмурю брови. Тэтчер всегда уверен в себе; он не спрашивает разрешения задать вопрос. Он просто задает его.

Но я могу сказать, что все, что он хочет рассказать, вызывает у него дискомфорт.

– Я... – он замолкает, сглатывает, когда он подыскивает слова. – Иногда я думаю, я что-то чувствую. Это физические реакции на определенные ситуации, но я никогда не могу идентифицировать их.

Он так долго был обусловлен, что даже не может сказать, какие у него эмоции. Тэтчер прожил большую часть своей жизни, подавляя и отгораживаясь от чувств – конечно, он не умеет соотносить телесные ощущения с теми эмоциями, которые они выражают.

– Хорошо, тогда опиши мне, как ты их ощущаешь.

Он хмурится.

– Что ты имеешь в виду?

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы удержаться от улыбки. Немного забавно, что этот всезнайка такой растерянный.

– Когда ты очнулся и понял, что под тобой я. Какие были ощущения?

Он захватывает мою кудряшку, накручивает прядь на палец и слегка дергает.

– Они были похожи на влагу. Скользкие, как капли дождя, стекающие по одежде, – искренне отвечает он.

– Грусть, печаль, отчаяние, – объясняю я ему, пытаясь размыслить, как для меня они ощущаются. – Все зависит от того, насколько сильный дождь. Давай еще одно.

– Шипение. В моем животе плавают пузырьки. Я почувствовал это, когда ты подарила мне цифровое пианино. Они постоянно лопаются.

Я улыбаюсь, широко и ярко.

– Счастье.

Некоторое время мы продолжаем, он описывает, я объясняю. Он поясняет, что представляет собой каждое из этих чувств, а я пытаюсь их идентифицировать. Мы разговариваем несколько часов, перемещаясь по кровати множество раз. В какой-то момент его голова лежит у меня на коленях, а позже я прислоняюсь к стене, пока он растирает мои ноги.

Мы скользим и парим, заполняя пробелы в наших отношениях. Все эти мелочи, о которых никто не задумывается, в конечном итоге оказываются самыми важными. Если бы я могла, я бы осталась здесь с ним навсегда, просто вот так.

В какой-то момент он оказывается на мне, его большое тело раздвигает мои ноги, голова покоится у меня на груди, пока я массирую кожу его головы. Это постепенный процесс, то, как наши руки начинают блуждать, а тела оживают до тех пор, пока его ладони не обхватывают мои щеки, баюкая меня в своей хватке, прежде чем он целует меня. Отдаюсь тому, как движется его рот в такт с моим. Толкаюсь в него, в погоне за его вкусом. Он стонет у моих губ, отстраняясь ровно настолько, чтобы пробормотать несколько слов.

Его руки скользят под мою рубашку – ну, технически, под его, – и я чувствую его ладони на моих ребрах, как они движутся вверх. Наши языки – отчаянные любовники: ласкают, скользят, танцуют. Я стону, когда он устраивается между моих ног, гладкий материал его боксеров трется о внутреннюю поверхность моих бедер.

Мои руки сжимают его плечи, притягивая его еще ближе к себе. Я хочу ощущать весь его вес на себе, чтобы он вжался в меня, слиться так, чтобы не осталось ни одного нетронутого уголка, сплестись воедино, как плющ.

Большие ладони обхватывают мою грудь, пальцы ласкают чувствительные соски. Он толкается в меня бедрами, трется выпуклостью в боксерах о мои шелковые трусики. Я уже до неприличия мокрая, пропитывая нижнее белье своим возбуждением.

Он отстраняется от моих губ, опускает голову, захватывая сквозь ткань рубашки мой сосок, прикусывает и тянет его. Я хнычу, толкаясь к его укусу.

– Я хочу, чтобы ты заставила меня истекать кровью.

Слова парят в воздухе и согревают мою кожу. Я слизываю его вкус со своих губ.

– Сделай меня своим, – он поворачивается между моими бедрами, головка его члена задевает мой клитор. Трение нашей одежды усиливает удовольствие. – Я хочу быть твоим.

Мое зависимое, одержимое гребаное сердце рыдает от радости. Тепло распространяется по моей груди, словно вспыхивает внутренний фейерверк. Есть кое-что, что можно сказать о принадлежности кому-то. Всецело, абсолютно, полностью.

Я принадлежала Тэтчеру много лет. Ощущение, что всю свою жизнь.

Но я никогда не знала, каково это – владеть другим человеком. Смотреть на него и знать, что он хочет, чтобы вы заявили о своих правах. Чтобы весь мир признал, что ты его часть.

Высеченная буква «Т» на моей спине покалывает, побуждая меня ответить тем же.

Моя рука нащупывает нож, лежащий рядом со мной, крепко сжимая его в кулаке. Это оружие олицетворяет насилие и кровопролитие, но в этой комнате, между нами, это нечто гораздо большее. Это способ, которым мы прокладываем себе путь в души друг друга, высекая места друг для друга в нашей кровеносной системе.

– Ты уверен? – ловлю себя на том, что спрашиваю, проводя металлическим краем по его груди.

– Я хочу, чтобы у меня было постоянное напоминание о том, кто мой дом, – он касается своим носом моего, удерживая свой вес на руках. – Я хочу каждый день смотреть на твою метку, чтобы никогда не забывать о тех частях меня, которые всегда принадлежали тебе, Милый Фантом.

Слезы счастья обжигают мои глаза, ощущение завершенности оседает в моих костях, когда я приставляю кончик ножа к правой стороне его груди. С максимальной точностью – насколько это в моих силах – я вонзаюсь в его кожу, вырисовывая первую букву своего имени.

Я только начала, как его рука обхватывает мое запястье, заставляя остановиться. Я как раз собираюсь спросить, все ли с ним в порядке, когда он начинает говорить.

– Острие этого клинка. Я ощущаю это, когда прикасаюсь к тебе. Когда я рядом с тобой, это как свежие порезы. Больно – и именно этой боли я жажду, – бормочет он. – Что это?

Моя грудь расширяется, и я сжимаю губы. Я знаю, что это значит для меня. Я знаю эту эмоцию, настолько хорошо ощущаю ее, как будто была рождена, чтобы испытывать ее. Несмотря на это, я боюсь того, что это значит для него.

– Я...

– Скажи мне, – настаивает он. – Что это для тебя?

– Любовь, – я произношу это на выдохе. – Это то, как любовь ощущается для меня. Она жалит, причиняет боль, потому что настоящая, и ты боишься ее потерять. Но это остается с тобой. Оставляет шрамы.

Он кивает, прикусывая нижнюю губу, а я задерживаю дыхание.

Я жду, что он отстранится, но вместо этого он отпускает мою руку.

– Продолжай, – призывает он меня.

– Больно?

– У меня есть кое-что, что отвлечет от боли, – мрачно ухмыляется он.

Я чувствую, как его пальцы проникают между моих бедер, ощупывая мою киску через трусики, задевают клитор и сосредотачивают свое внимание на нем. Нити жара, тлеющие до этого, взрываются во мне, и я сжимаю бедра вокруг него.

Я вздыхаю, рукоятка ножа немного выскальзывает из моей хватки.

– Изо всех сил пытаешься сосредоточиться, питомец? – он ухмыляется, произнося эти слова. – Это навсегда, ты же знаешь. Не напортачь.

Я стискиваю зубы, концентрируясь, вращая нож, вонзаю его в плоть – достаточно глубоко, чтобы остался шрам. Кровь капает на его белую рубашку, которая на мне, и ее тепло согревает мою кожу.

Он полностью сдвигает мои трусики в сторону. Пронзительный всхлип вырывается из меня, когда его пальцы погружаются в мою влагу. Медленно скользят вверх и вниз во мне, большой палец все еще безжалостно поглаживает мой клитор.

Обжигающий жар разливается по моему телу, когда его пальцы работают внутри меня, и я не могу удержаться, начиная безудержно вращать тазом. Я позволяю ему трахать меня рукой, чувствуя, как он сильнее прижимается к этому губчатому местечку глубоко внутри меня.

Изо всех сил стараясь держать глаза открытыми, я тяжело вздыхаю, когда заканчиваю, бросая нож на кровать, нацарапанная буква «С» навсегда высечена на его груди. Она никогда не исчезнет. Навсегда с ним. Всплески красного проливаются на меня, пока он продолжает работать надо мной.

Я всхлипываю от интенсивности, наслаждение пронзает меня насквозь. Прямо когда знакомое чувство зарождается где-то внизу моего живота, Тэтчер останавливается, вынимая из меня пальцы.

Он опускает взгляд на кровоточащую букву, проводит пальцем по непрерывному потоку крови, прежде чем поднести его к моему рту.

– Попробуй, насколько вкусно ощущается твоя метка, – приказывает он, прижимаясь к моим губам. Я беру его палец в рот, кружа своим языком вокруг и очищая его, позволяя металлическому привкусу проникать в систему моих чувств.

Когда я заканчиваю, он утыкается головой в ямку между моей шеей и плечом, впитывая каждый звук, который я издаю, изголодавшийся человек, впервые за десятилетия получающий пищу. Его язык проводит длинную полосу вниз по моему горлу, прежде чем его зубы впиваются в мою кожу.

– Я хочу тебя, – выдыхаю я, зарываясь руками в его волосы, приподнимая свои бедра вверх, чтобы довести себя до оргазма. – Пожалуйста.

– Ты так сладко умоляешь, – шепчет он мне в кожу, не торопясь отстраниться от меня.

Я приподнимаюсь на локтях, мои волосы падают мне на лицо. Я сдуваю с глаз несколько прядей, смотря, как Тэтчер снимает боксеры, прежде чем опуститься передо мной на колени. Потеки красного струятся по выемкам его пресса, пряди светлых волос падают вперед, мышцы напрягаются и изгибаются.

Падший бог, мраморная статуя. Потрясающе восхитителен.

Даже его член хорош, две крупные вены с каждой стороны ведут к сочащейся головке, большой и твердый. Мои внутренние стенки сжимаются от желания почувствовать его.

Я резко вдыхаю, когда он обхватывает рукой свой член, потягивая от основания до кончика, пока капля предэякулята не капает с головки и не приземляется на мою обнаженную киску.

Он направляет член к моей киске, вжимаясь в меня, прежде чем отстраниться. Он дразнит меня, по ощущениям, часами, погружаясь в меня всего на несколько дюймов и тут же полностью выходя.

– Посмотри на свою жаждущую пизду, плачущую по мне, Милый Фантом.

– Тэтчер, пожалуйста, – умоляю я, низ живота так сильно сжимается, мучительно желая ощутить знакомую полноту, которую он дарит.

Сжалившись надо мной, он погружает всю свою длину в тесноту моих стен. Моя спина выгибается дугой над кроватью, ощущение покалывания омывает меня, когда он хоронит себя внутри меня до предела.

– Мне нравится, как ты выглядишь, принимая мой член, питомец, – шипит он сквозь стиснутые зубы. – Я мог бы жить внутри этой тугой киски.

– Тогда сделай это, – гортанно стону я.

– Не искушай, блядь, меня, – он заканчивает предложение сокрушительным толчком. – Думаешь, я не сделаю это? Не буду держать тебя взаперти в этой комнате в течение дней? Не буду кормить тебя лишь своим членом? Не заставлю тебя пить мою сперму?

Тэтчер скользит рукой вверх к моему горлу, с рвением нежно сжимая его, когда он сгибается в талии, прикусывая мою нижнюю губу, втягивая ее в рот.

Моя киска издает влажные, хлюпающие звуки, когда он выскальзывает из меня и снова резко подается вперед. Приподнимая свои бедра, проникая в меня таким образом, что вынуждает глаза закатываться.

Все тело горит и ноет, когда он трахает меня. Мои бедра встречают его при каждом погружении, чувствую его всеми возможными способами в своем животе, когда он раскачивается во мне, как будто это единственное, что он должен был сделать.

Я провожу ногтями по его спине, призывая трахать меня быстрее.

Экстаз пронзает, когда кончик члена задевает мою точку G. Пальцы ног сжимаются, я издаю гортанный стон, достаточно громкий, чтобы задрожали стекла в окнах.

– Это та самая точка, да, красотка? – ворчит он, его дыхание прерывистое. – Скажи мне, как хорошо я заставляю эту пизду чувствовать себя.

Я хаотично киваю головой, задыхаясь, отвечаю:

– Так хорошо, так чертовски хорошо, Ангел.

Я вскрикиваю, когда он двигается быстрее, широкие и накаченные бедра обеспечивают достаточно возможностей, чтобы продолжать в том же духе, кто знает, как долго. Он раскачивается во мне так сильно, что все, что я могу слышать – это шлепки нашей кожи друг о друга, когда одна из его рук обхватывает мою задницу, дергая меня на встречу к своим бедрам.

Я ощущаю приближающийся оргазм. Спираль в моем животе слишком туго сжимается, и долго она не протянет.

– Я чувствую, как твоя киска умоляет мой член кончить, – стонет Тэтчер. – Эта тесная, жалкая пизда плачет по моей горячей сперме. Ты хочешь, чтобы я наполнил тебя, да?

Я киваю, а может, и нет. Я не могу сказать наверняка, потому что настолько потеряна в удовольствии, что не могу сосредоточиться ни на чем, кроме того, как мое тело дергается, когда он врезается в меня. Мои стены сжимаются вокруг него, брови хмурятся, а сердцебиение учащается от близости, от страсти, которая потрескивает между нами.

– Тэтчер! – кричу я во влажный воздух, мои пальцы впиваются в мышцы у основания его шеи. Ошеломляющий жар распространяется по моему телу, как лесной пожар по сухой траве. Прерывистый крик вырывается из моей груди, пальцы ног поджимаются.

– Блядь, – стонет он, пока я сжимаюсь вокруг него, обхватывая мои бедра жесткой хваткой, прижимает мое тело к своему, пока ритмично движется во мне.

Моя голова безвольно откидывается назад, когда я позволяю ему использовать мое тело для его удовольствия. Его тело накрывает мое, его зубы впиваются в мое горло, достаточно сильно, чтобы оставить синяки.

Он теряет ритм, становясь все быстрее, более нуждающимся.

– Дерьмо, я сейчас кончу, детка. Я...

Мои пальцы зарываются в его волосы, приподнимаю его голову так, чтобы наши губы соприкоснулись, осыпаю его поцелуями, плавно вращая бедрами, – и он замирает.

Громкий стон сотрясает меня, когда он изливается в меня, покрывая мои внутренности своим горячим освобождением, продолжая вгонять в меня свою сперму мучительно медленными толчками.

Наши лбы соприкасаются, пока мы с трудом смотрим друг на друга, прерывистое дыхание заставляет его рельефную грудь резко вздыматься и опускаться. Я позволяю бицепсам Тэтчера заключить меня в клетку у его груди, пока пытаюсь перевести дыхание.

Если он никогда не скажет, что любит меня, я не буду против. Я не нуждаюсь в словах, чтобы знать, что я небезразлична Тэтчеру. Это незначительное признание по сравнению с теми гранями, которые мы пересекли бы ради друг друга.

Я не нуждаюсь в словах, когда это реально.

Он мой ангел-хранитель, мой защитник. Связь, которая никогда не прервется и не собьется с верного пути, не имеет значения, каким испытаниям ее подвергать. Любовь, которая остается со мной тихими ночами, когда я захвачена в плен своих мыслей.

Мне никогда не нужно было заставлять себя подстраиваться под Тэтчера. Никогда не приходилось притворяться кем-то другим, а не кем я являюсь, или преуменьшать. Мне никогда не приходилось упрощать саму себя, чтобы меня любили.

Он всегда поглощал меня полностью и наслаждался каждой частичкой.