Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– Как я смогу когда-либо забыть?

Мои губы крадут все невысказанные слова. Это не лихорадочный или торопливый поцелуй; это нежный поцелуй, тот, что говорит о том, что я хочу изучить наизусть каждую выемку его рта, я хочу защитить эти хрупкие частички его, которые слишком остры, чтобы другие их вынесли, но теперь у меня есть перчатки, и он не сможет меня ранить. И даже если бы они все равно порезали мне ладони, все было бы в порядке.

Ради него я бы истекла кровью. Ради него это того стоит.

Я ощущаю соль собственных слез, когда облизываю его губы, погружаясь в его рот и пробуя его на вкус. Мои бедра трутся о его затвердевшую длину, и я стону, когда его толстый ствол задевает нервный узел между ними.

Наши руки блуждают, тела танцуют вальс потребности. Его губы двигаются к уголку моего рта, к челюсти и вниз по шее. Я чувствую, как его ладони обхватывают мои груди, приподнимая их вверх, когда язык скользит по моим соскам.

Горячий, влажный рот Тэтчера нежно посасывает бутон, пока я вращаю бедрами. Он не торопится с каждой грудью, массируя их кончиками пальцев и прикусывая чувствительную плоть, прежде чем слизать жало боли.

Я хочу удержать его подальше от его отца, оградить его от боли, от мучительного влияния, которое Генри все еще оказывает на него. Я жажду этого, даже если это нереалистично, и я позволяю этой потребности разжигать мое вожделение.

Моя кровь горит, закипая внизу живота. Я позволяю пальцам погрузиться в воду, дергая за резинку его боксеров, пока не обхватываю его пульсирующий член.

Он стонет мне в кожу, сжимая меня крепче. Я прикусываю уже имеющиеся засосы, кружа по ним языком, пока большим пальцем потираю чувствительную головку.

Вместе мы спускаем его боксеры достаточно низко, чтобы полностью обнажить его, мое тело перемещается, нависая прямо над его пахом.

– Оседлай меня, – требует Тэтчер. – Позволь мне почувствовать, как ты принимаешь каждый мой дюйм внутрь своей одержимой киски.

Его слова рассекают мою кожу, как кнут, вынуждая тупую боль в моем ядре усиливаться почти до болезненного пика. Просунув руку под себя, я обхватываю основание его ствола, поглаживаю его, прежде чем провести кончиком по своим скользким складкам.

Дрожу, когда головка задевает меня, это медленное поддразнивание убивает нас обоих. Наконец, избавляя нас от мучений, я позволяю своему весу опуститься, вбирая всю его длину и принимая его по самое основание одним движением.

Его неоспоримая полнота заставляет меня хныкать. Я чувствую его повсюду, вплоть до кончиков пальцев на ногах. Мой желудок сжимается от полноты. Я наслаждаюсь этим ощущением еще несколько мгновений, крепко сжимаясь вокруг него, прежде чем начать двигаться в медленном темпе.

Пальцы Тэтчера обхватывают мои бедра, направляя меня вверх и вниз по его члену. Вода переливается через край ванны, проливаясь на пол, раскачивается вокруг нас, когда он толкается в мое тело.

– Так чертовски сладко, – стонет он, запрокидывая голову и обнажая нити вен, оплетающие его шею. – Так туго.

Я наклоняюсь к нему, кладу руки ему на плечи, чтобы сохранить равновесие. Когда он поднимает голову, смотря на меня, наши лица соприкасаются, губы в нескольких дюймах друг от друга, но мы не двигаемся, чтобы поцеловать друг друга. Я покачиваю бедрами, заставляя его член входить и выходить из меня, пока мы вдыхаем друг друга, обмениваясь стонами и вздохами.

– Такая хорошенькая малышка. Такая хорошая девочка для меня, милая.

Это ощущается по-другому, не как в прошлые разы.

С Тэтчером всегда экстренно, отчаянно, жестко, мы гонимся за кайфом, который приходит от тел друг друга, но это? Это ощущается чем-то горько-сладким. Мы цепляемся друг за друга, боясь потерять тепло. Мы – тихие стоны и стук сердец.

– Ты ощущаешь так, блядь, хорошо, – шепчу я, запуская пальцы в его волосы. – Я никогда не хочу останавливаться.

Я объезжаю его быстрее, и он встречает мои толчки снизу, трахая меня. Мои сиськи подпрыгивают в такт моим движениям. Его губы невесомо скользят по моей щеке, мои ресницы трепещут около его лба.

– Тогда не надо.

Прикусываю нижнюю губу, мои бедра горят, я продолжаю двигаться в нашем темпе, пока мой оргазм не подкрадывается ко мне, словно тайна. Это не взрыв, как в прошлый раз – нет, это мягкая волна, накрывающая меня, погружая меня в блаженство так же сильно.

Я чувствую это повсюду, спираль в моем животе щелкает, когда мои внутренние стенки сжимаются вокруг него. Я всхлипываю против его кожи, крепко зажмуриваю глаза, пока мое тело застывает в удовольствии. Тэтчер сильнее прижимает мои бедра, входя в меня небрежными толчками.

Его собственные ударяются о мою задницу, пока он трахает меня сквозь мой оргазм, вызывая волну удовольствия за волной, погружающую меня в тепло. Мой клитор трется о его подтянутый живот, когда он погружается в меня, чрезмерная стимуляция почти невыносима.

– Кончи для меня еще раз, – стонет он, запыхавшись.

Я обхватываю руками его шею, зарываясь лицом в изгиб, когда качаю головой.

– Не думаю, что смогу, – шепчу я, гул у моего клитора усиливается.

Он обхватывает рукой мою талию, заставляя оставаться на месте, пока толкается в меня. Шлепки по мокрой коже эхом отдаются в ванной, его сердце бьется напротив моего собственного, а мои ногти впиваются ему в спину.

– Будь хорошей девочкой, детка. Дай мне еще раз, – воркует он, попадая в точку глубоко внутри меня. – Я хочу почувствовать, как твоя прелестная киска сжимается вокруг меня. Выдои из меня сперму.

Я издаю сдавленный всхлип блаженства в его плечо, пока он трахает меня сильнее, стимулируя клитор в процессе. Всего так много, слишком, что у меня нет другого выбора, кроме как снова упасть за край.

– Вот и все, – он впивается в мое плечо. – Ты чувствуешь, как мой член выпрашивает твою киску кончить? Ты настолько сладкая для меня, питомец. Такая хорошенькая девочка, кончающая прямо на меня.

Поток электричества пронизывает меня, моя киска несколько раз напрягается и расслабляется, когда я снова кончаю. Тэтчер практически рычит мне на ухо, мое имя резким вздохом срывается с его губ, он входит еще раз, прежде чем излиться в меня. Никогда в жизни я не была так благодарна за противозачаточные средства.

Откидываюсь назад, так чтобы я могла видеть его, настолько сфокусирована на повторных толчках своего оргазма, что от того, что я вижу, фактически, перехватывает дыхание. Его брови нахмурены, соблазнительные губы слегка приоткрыты, когда он позволяет себе раствориться в удовольствии. В этот момент он совсем не такой, каким его рисует мир. Он не монстр и не убийца – он выглядит, как ангел, охваченный эйфорией.

Наши тела успокаиваются вместе, регулируя дыхание, когда мы погружаемся в изнеможении друг в друга. Я падаю на его грудь, а он даже не пытается выйти из меня.

Мы просто существуем друг с другом вот так.

Прежде чем я успеваю передумать, я говорю.

– Мне кажется, я знала тебя в прошлой жизни. Ты думаешь, это сумасшествие?

Я прослеживаю кончиками пальцев линии по его ключице.

– Нет, – я слышу улыбку в его голосе. – Но может оказаться, что я захочу знать тебя в каждой жизни после этой.

22. НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ ОТВЛЕЧЕНИЕ

Рук

– Где ты был?

– Черт.

Алистер пристально смотрит на меня, невеселый, как обычно.

Никакая киска Брайар не заставит этого чувака стать меньшей занозой в моей заднице.

Внося последние две канистры с бензином, я оглядываю пустой вестибюль ратуши. Это историческое здание стоит здесь со времен основания Пондероза Спрингс. Это идеальная жертва, достаточно удаленная, чтобы пожар не распространился на другие здания, но при этом расположенная на возвышении небольшого холма, с которого открывается вид на город. Одно из самых первых зданий, которое семья Ван Доренов построила своими голыми руками.

Мы – наследие судей и адвокатов. В этих стенах наше достояние.

Мне кажется поэтичным, что я тот, кто вот-вот сожжет его дотла.

– Мы уверены, что твой отец выполнит свою часть сделки? – спрашивает он, поднимая канистру с жидкостью для зажигалок из моей кучи легковоспламеняющихся жидкостей, которая находится на полу перед нами.

– Если он хочет сохранить свою работу, он это сделает, – я зажимаю спичку между зубами. – Сомневаюсь, что ему позволят занять место судьи, если все узнают о годах жестокого обращения.

Прошло очень много времени с тех пор, как я в последний раз просил своего отца о чем-либо. Полагаю, это даже не в счет, учитывая, что это шантаж. Но нам нужно доставить Тэтчера в тюрьму Римонд, и, к сожалению, единственный человек, которого я знаю с такими связями, – это Теодор Ван Дорен, наиболее известный окружной прокурор Пондероза Спрингс.

Нам нужен был кто-то со связями, так что я обеспечил нас этим.

– Он не в восторге от того, что помогает нам, а Тэтчер был чертовски раздражен из-за необходимости работать с Тео, учитывая все обстоятельства.

Плечи Алистера напрягаются, и я наблюдаю, как он ощетинивается.

– Ты ведь не сказал ему, зачем мы делаем это?

Что именно должен сделать парень, чтобы заслужить некое доверие?

– Я не гребаный тупица, болван. Все, что знает мой отец, это то, что Тэтчеру нужно нанести визит Генри. Он даже не знает об этой, – я покачиваю канистрой перед его носом для пущего эффекта, – части плана.

Очевидно, я должен был поделиться тем, что Тэтчер жив, и я знал, где он находится. Что мой отец мог бы легко передать полиции, но они не знают его так, как я.

Он считает себя праведником; он совершает аморальные деяния только во имя своего Бога. Если бы я испортил тот образ, который он себе нарисовал, он бы превратился в гребаное ничто. Что заманчиво, независимо от того, будет он молчать или нет, но я работаю над прощением.

Ураа, и все такое дерьмо.

– А если он скажет, нахуй репутацию и сдаст Тэтча? Или не доведет дело до конца? Что тогда, Рук? – Алистер скрещивает руки на груди, подталкивая меня. – Вовлекать Тео было плохой, блядь, идеей. Я тебе это говорил.

Я стискиваю зубы, раздраженный его скулежом. Я не в настроении с ним ссориться. У нас куча дерьма, которое нужно сделать, и махать кулаками нет в нашем списке. Было бы намного проще, если бы я не понимал, почему он так беспокоится.

Мы отказываемся терять еще одного друга, брата во всех смыслах этого слова, кроме кровного.

– Тогда мы убьем его, – говорю я недвусмысленно.

Он думает, что я выше того, чтобы убить человека, который годами выбивал из меня дерьмо? Кто породил во мне это желание к боли? Искажал мое видение до тех пор, пока я искренне не поверил, что шрамы, которые я носил, были платой за все мои грехи?

– Я делаю все, что могу, чтобы покончить с этим. Нам пришлось рискнуть, Алистер. Ради Сайласа, ради Рози. Я хочу, чтобы Сэйдж была в безопасности, а она никогда не будет в безопасности, пока все это не закончится.

Пока Стивен и Истон Синклеры живы и свободны, Сэйдж будет бороться. Бессонные ночи, дурные сны, отказ от еды. Я наблюдаю за ней изо дня в день, за тем, как она натягивает на себя сильную, хорошенькую маску для мира.

Но я вижу ее, когда мы остаемся наедине, и вижу, как огонь, горящий в ней, превращается в тлеющие угли, угасая с каждой секундой, и это, блядь, убивает меня. Ее глаза печальны и не горят так ярко. Ночью? Она цепляется за меня так, словно это последний раз, когда она прикасается ко мне, и так каждую ночь.

Сэйдж так скептически смотрит в будущее, что это сжирает ее настоящее заживо.

Нет ничего в этом мире, чем бы я ни рискнул ради нее, включая самого себя. Я бы прорвался сквозь ад, чтобы вернуться к ней, если бы они попытались ее забрать. Я хочу вытащить ее из этого токсичного места, подтолкнуть к осуществлению ее мечты и вдохнуть в нее жизнь, которую они украли у нее.

Я хочу всего для Сэйдж Донахью, потому что она этого заслуживает. Я бы захватил мир голыми руками, обожженный и окровавленный, ради нее.

– У нас есть двадцать минут, чтобы поджечь это место, – напоминаю я ему. – Мне нужно, чтобы ты расставил канистры по комнате, но не открывай их, блядь, пока я не вернусь.

– Что ты собираешься делать?

– Я собираюсь начать с черного хода, поджигая все по пути. Так что будь готов бежать.

Я направляюсь в сторону коридора, от запаха бензина у меня закипает кровь. Мои пальцы подергиваются, зная, что через несколько коротких минут все это здание будет охвачено пламенем. В городе не останется ни одного жителя, который не увидит это зарево. Это моя арена. Огонь – мое оружие, и я более чем готов пустить его в ход.

Алистер хватает меня за плечо, удерживая на месте.

– Не подожги сам себя, – его лицо каменное, но голос суров, как у отца. Всегда присматривает за мной, даже когда я этого терпеть не могу.

Злобная улыбка растет на моем лице, а спички в кармане практически подпевают.

– Расслабься, Колдуэлл. Это самая веселая часть.

Алистер

Несколько месяцев назад я дал Брайар обещание. То, о котором сожалею, когда запах гари усиливается, и я заканчиваю расставлять все закрытые канистры с бензином и с жидкостью для зажигалок по всему вестибюлю.

Я поклялся Маленькой Воришке, что выберусь из этого.

В тот момент, слушая, как она рассказывает о нашем будущем и о том, как, по ее мнению, оно будет выглядеть, когда мы покинем это место, было легко пообещать, что я доживу до того, чтобы это увидеть. Так чертовски легко, так же, как и все остальное, когда я с ней.

Я хочу быть мужчиной, который держит свое слово, но я знал, что буду делать, если дойдет до худшего.

Я бы не дрогнул, пожертвовав собой, если это означало бы, что она выберется невредимой и живой. Брайар, она сильная, она переживет мою смерть, в конце концов, будет двигаться дальше и обретет счастье, которое она заслуживает.

Впрочем, если что-нибудь случится с ней? Я бы не сказал того же о себе.

Мне всегда было комфортно в темноте, я в ней рожден. Но что в таком случае? Я не знаю, как жить в мире без света, который она дарит.

Я разминаю пальцы. То, что я не контролирую свою судьбу, пиздец, как раздражает меня.

Я смотрю на свой телефон, проверяя время, наблюдая, как оно сокращается. Я зол, что это был наш единственный вариант – обратиться за помощью к такому куску дерьма, как отец Рука. Единственное, что может произойти хорошего, если Тео Ван Дорен откроет свой рот, – будет то, что я наконец-то смогу свернуть его шею своим ботинком.

Смотря в коридор, я вижу серый дым, вздымающийся из-под закрытых дверей. Он поднимается по стенам, как пылающие лозы, которые прокладывают себе путь к потолку. Пот поблескивает на моем лбу, когда температура в здании повышается. Мои легкие горят от потребности в свежем воздухе.

Я в двух секундах от того, чтобы пойти и найти поджигателя, когда он вышибает двери зала заседаний городского совета, позади него бушует пламя и тянутся клубы дыма.

В толстовке с накинутым капюшоном и черной тканевой маске, закрывающей нижнюю половину лица, он сливается с дымом, как будто они одно целое.

– Нам пора идти, – он проходится по углам вестибюля, отвинчивая крышки с закрытых канистр, которые я расставил.

– Ты думаешь? – саркастично бормочу я, смотря на то, насколько низкая видимость.

Мы движемся в направлении выхода, зная, что у нас есть около пяти минут до того, как каждый имеющийся полицейский и пожарный города ворвется в эту дерьмовую дыру. Я хватаюсь за дверную ручку, поворачивая ее пальцами.

– Не надо! – кричит Рук у меня за спиной, швыряя кепкой мне в затылок. – Такое ощущение, что ты, блядь, пытаешься убить меня. Когда мы ее откроем, воздух воспламенит это место, как ублюдок. Дай мне закончить, и тогда мы сможем открыть ее вместе.

Мои коренные зубы скрежещут друг о друга, челюсть сжимается. Если он подорвет меня, клянусь, я блядь… Он заканчивает, бежит к двери, делает глубокий вдох и дает мне знак открыть дверь.

– Встретимся у Стикса?

Я киваю.

– У Стикса.

Я распахиваю дверь и чувствую, как он срывается с места стремительным рывком.

– Давай, давай, давай... – бормочет он, сбегая по ступенькам здания и направляясь к газону перед фасадом, где находится небольшой фонтан.

Чувствуя его настойчивость, я следую примеру и бегу за ним. Когда мои ноги касаются травы, грохочущий взрыв позади принуждает меня заземлиться. Волны жара, исходящие из-за моей спины, заставляют съеживаться.

Я видел много поджогов Рука и раньше, но они никогда не были такими, как этот.

Звук разбивающегося стекла и трескающегося дерева разносится эхом. Я оборачиваюсь, в ушах громко звенит, видя ратушу, окутанный оттенками оранжевого и красного. Мстительные языки пламени лижут стены здания, поглощая крышу.

Это гигантский средний палец для жителей этого гниющего города.

– Думаешь, это достаточно сильное отвлечение? – ухмыляется Рук, наблюдая за происходящим, лежа на земле рядом со мной и вдыхая свежий воздух.

Как будто они услышали его голос, вдалеке раздается вой полицейских сирен, и срочность убраться отсюда нахуй возвращается. Готовясь встать, направиться к машине и уехать как можно быстрее, я слышу голос.

Причина, по которой мы все это начали. Почему мы остались в Пондероза Спрингс. Голос, который никогда не просил нас проходить через это, но мы отказались позволять ему делать это в одиночку.

Его месть стала общей. Его боль – нашей.

Четвертый и последний сын-ублюдок семей основателей Пондероза Спрингс.

– Я ухожу, и ты позволяешь Руку руководить? – его голос – дым: тихий, протяжный. – Ты потерял хватку, Колдуэлл.

Добро пожаловать домой, Сайлас.

23.

СОЗДАТЕЛЬ

Тэтчер

Цепи гремят снаружи толстой металлической двери.

Мои пальцы пробегают по встроенной полке над небольшой железной кроватью, на которой все книги расположены в алфавитном порядке. На кровати под ней лежит устаревший матрас, изношенный, в отвратительных желтых пятнах, но идеально застеленный. Вдоль тускло-белых стен расклеены газетные вырезки, а в углу металлический унитаз – переносчик бог знает каких заболеваний.

Здесь пахнет плесенью и затхлой одеждой. Чисто, но все равно чувствуется определенная вонь. Знакомая.

Если бы я вытянул руки, мне понадобилось бы прибавить всего несколько дюймов, чтобы коснуться обеих стен этой комнаты. Это дыра, в которую был брошен мой отец погибать. Никакого контакта с внешним миром, никакого солнечного света.

Просто бетонный блок шесть на девять.

Скрип открываемой двери привлекает мое внимание к тем, кто входит внутрь. «Я контролирую ситуацию», – говорю я себе снова. Ничто из того, что он сделает или скажет, не нарушит мой уравновешенный внешний вид.

Я контролирую ситуацию.

Генри Пирсон всегда был традиционно привлекательным мужчиной. Мужчина, которого вы могли бы заметить в продуктовом магазине, с такими ясными голубыми глазами, что это заставило бы вас обернуться на него. Подтянутый папаша с хорошо уложенными светлыми волосами, который улыбается с другой стороны улицы, когда вы пробегаете мимо. Возможно, он даже ваше свидание вслепую, на которое вас отправила ваша подруга, с тем, кто хорошо одет и излучает располагающую уверенность.

Привлекательный, простой в общении, обычный.

Тюрьма и время не были к нему благосклонны, не то чтобы я этого ожидал.

– У вас есть двадцать минут, – напоминает мне охранник за его спиной, прежде чем затолкать заключенного в камеру и захлопнуть дверь, эффективно запирая нас здесь друг с другом.

Тишина потрескивает в воздухе, как молния, готовая ударить в любую секунду. Волосы на моем затылке приподнимаются в знак предупреждения, когда я осматриваю мужчину, стоящего передо мной.

За срок, проведенный здесь, он, похоже, нашел время, чтобы поддержать свою физическую форму. Все такой же высокий и стройный, каким я его помню. Однако паршивая борода – это что-то новенькое. Морщины вокруг носа и рта состарили его, или, может, это из-за одиночного заключения.

Но его глаза.

Они ничуть не изменились.

– Здравствуй, Генри.

Он следит за мной, за изменениями, произошедшими за последние несколько лет с тех пор, как он видел меня, окрашенного в сине-красные оттенки полицейских мигалок. Я был ребенком, стоял перед домом и наблюдал, как его уводят.

– Александр! – его голос – шелк, змея, выжидающая в траве. Раньше я вздрагивал, когда он говорил. – Посмотри на себя!

Он сцепляет руки перед собой, качая головой, как будто так рад видеть меня, так переполнен родительским восхищением.

Я осознаю, что теперь я на несколько дюймов выше его. Он больше не нависает надо мной, как делал это, когда я был ребенком. Это тот самый мужчина, который обладал властью надо мной подрастающим? Тот, кто контролировал каждый мой шаг?

– Ты выглядишь сильным, – говорит он, одобрительно кивая головой, с улыбкой на лице. – Я справился весьма хорошо, правда?

Ему свойственно приписывать себе заслуги, это грандиозное чувство важности, которое дает ему право на всеобщие достижения, независимо от его причастности. Нарциссические наклонности трудно искоренить.

Я решаю полностью проигнорировать комментарий, не уделяя ему внимания, которого он добивается.

– Прошу прощения, если я не отвечаю взаимностью на твои излияния, – гортанно напеваю я, потирая между собой большой и указательный пальцы. – Оранжевый тебе не идет.

Генри смеется, гогоча. Это как удар кнутом по неприкрытой, влажной коже.

Это в его характере – оставаться спокойным, стабильно невозмутимым, потому что его мало заботят чувства других людей. Отчужденность, которая делает его устрашающим, вынуждала людей бояться его.

Этот смех обычно просачивался сквозь стены сарая, пока он работал. Я часами слушал его в сочетании с леденящими кровь криками, ожидая, когда он закончит, чтобы я мог убрать беспорядок за ним.

Всегда убирал беспорядок за ним.

– Ты, наконец, пришел извиниться за то, что оставил меня гнить здесь? – спрашивает он, потирая запястья там, где его удерживают наручники. – Сколько лет прошло с тех пор, как я в последний раз видел своего сына?

Недостаточно долго.

– Я не знал, что я был причиной, по которой тебя бросили в тюрьму, – я склоняю голову набок. – Неужели я убивал всех тех женщин все это время?

Особенность Генри в том, что он любит играть с вашим разумом, газлайтить³⁵ и манипулировать до тех пор, пока единственной правдой для вас не становятся его слова. В этом смысле он умен, но у всех психопатов есть слабое место.

Его слабое место – это его эго.

– Не считай меня дураком, сынок. Ты оставил в живых эту девчонку-крысу, свидетельницу. А теперь вот это, – он трясет цепями, сковывающими его, как будто я их не вижу, – вот до чего я докатился. Ты задолжал мне извинения по меньшей мере.

Мои зубы скрежещут, я стискиваю челюсти от гнева, что рвется наружу изо рта. Конечно, он обвинит меня в своем крахе. Как будто не он убил Фиби Эбботт, выбившись из стандартного поведения в приступе паники, потому что она собиралась рассказать полиции обо всем том, что видела. Что он творил в том сарае.

Нет, конечно же, он никогда бы не признался, что запаниковал. Не Генри Пирсон. Этот человек совершенен, невозмутим – он никогда не стал бы своим собственным крахом.

– Я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать с тобой прошлое, – вместо этого говорю я ровным тоном.

Он улыбается, мрачно и не демонстрируя зубов, прежде чем сесть на маленький деревянный стул в углу. Оранжевый комбинезон шуршит при его движениях.

– Конечно, нет, – упрекает он, отмахиваясь от меня. – Почему бы нам не поговорить о том, чем ты занимаешься? Ты уже начал заниматься семейным бизнесом?

Убивал ли кого-нибудь в последнее время?

Я поправляю свои запонки, ухмыляясь. Конечно, он хочет знать. Поговорить о делах, чтобы я подпитал его фантазии мрачными пересказами обо всем, что я делал без него. Но я не доставлю ему такого удовольствия. Пусть он чахнет вместе со своими воспоминаниями.

– У тебя есть подражатель, – я провожу языком по передней части зубов.

Закидывая ногу на ногу, размещая щиколотку поверх колена, он кладет руки на бедра. На его лице появляется ухмылка, и я стараюсь не вздрогнуть. Порой мы так похожи, так много схожих привычек.

Он настолько болезненно нормальный вот такой, в своей маске.

– Как лестно, – воркует он, хлопая в ладоши, в глазах любопытство. – Оставляет конечности и все такое?

Я киваю, подпитывая его любопытство в достаточной степени, чтобы привлечь его внимание.

– На коже вырезаны послания, и полностью не было найдено ни одного тела.

Он издает звук, поджимая губы.

– Мне нравится внимание к деталям.

– Впрочем, есть одно отличие, – я наблюдаю за ним, за его реакцией на мои следующие слова. – Он оставляет розы рядом с частями тел.

Как будто почувствовав мое подозрение, он контролирует свою мимику, давая мне вежливый ответ.

– У всех серийных убийц есть визитная карточка, даже у тех, кто вдохновлен мной.

– Эти розы были оставлены для меня в качестве подарка от тебя, – я провожу пальцами по корешкам его книг, выхватывая одну с полки. – Кто он, Генри?

– Думаешь, я знаю? – мне не нужно смотреть на него, чтобы понять, что на его лице отражается идеальный образ замешательства. – Как бы я смог? У меня не было посетителей за последние годы. Может быть, это просто твое подсознание тоскует по отцу.

Я провожу пальцами по страницам, отрываюсь от книги и вижу его уравновешенного, ухмыляющегося, гордого собой за то, что затащил меня сюда. Он думает, что втянул меня в эту игру в кошки-мышки, заманил в ловушку и готов поиграть со мной.

Исключая то, что он забывает, что не знает, как действую я.

Генри раскрыл мне все свои карты с того момента, как я родился. Я знаю, как он действует, как работает его мозг, каков будет его следующий шаг, как его прочитать. Он показал мне все, и я усвоил.

Никто не знает обидчика так, как тот, кого обижали.

Но он забывает, что показал мне все, что знает сам. Я знаю все о том, как он действует, как функционирует. Он ничего не знает обо мне, только то, во что, по его мнению, он меня превратил.

– Хм, – я хмурю брови, захлопывая книгу. – Какая досада. Я думал… – легкий смешок срывается с моих губ. – Что ж, думаю, не имеет значения, что я думал.

Я откладываю книгу, направляясь к двери камеры, чтобы постучать и дать знать охране, что я готов уйти, когда он резко смещается, поднимая руки.

– Подожди, а что ты думал?

– Ну, его работа является... – я облизываю нижнюю губу, устраивая из этого шоу, – …превосходной. Я не знал никого другого, кроме тебя, кто был бы способен на что-то настолько... неуловимое. Я счел, что ты помогаешь ему, но, полагаю, даже величайшего можно воссоздать заново.

Я пожимаю плечами, поднимая руку к двери.

Лучший способ атаковать нарцисса – это погладить его эго. Ему нужна была площадка, чтобы похвастаться своей работой, признать то, что он сделал. Принуждать его к этому не принесло бы мне пользы.

– Ничто не может превзойти оригинал. Он, в конечно счете, всего лишь подражатель, – его голос звучит резче, пустота в глазах становится более очевидной.

Туман человечности рассеивается на его лице, и я вижу, как на поверхность выползает мужчина, который вырастил меня. Его очарование исчезает, и маска эмпатии спадает.

– О, я не знаю насчет этого. Ты бы видел, что пишут о нем в газетах. Они не перестают бредить по этому поводу. Он практически переписывает историю, плодовитый убийца, настолько известный, что они даже не вспомнят того, которому он подражал.

Цепи, удерживающие его, гремят, когда он встает, его грудь касается моего плеча, наши тела достаточно близко, что я чувствую жар, исходящий от него волнами.

– Они всегда будут помнить меня, – его глаза темнеют, челюсть плотно сжата, но не от гнева, а от неуважения.

Вот и он.

Мясник из Спрингс.

– Время прошло, – беспечно говорю я. – Они знают, что ты никогда отсюда не выберешься. Какой вред ты вообще можешь нанести? Они больше не боятся тебя.

Маниакальный хохот вырывается из его рта, истерически пронзительный, сочащийся ядом. Мой позвоночник напрягается, ногти впиваются в ладони.

Все те женщины, которые умерли под этот звук.

Их плоть, подвешенная на крюках для разделки мяса. Измученные и истекающие кровью, как животные.

Моя мама, моя милая, добрая мама.

«Ты контролируешь ситуацию», – повторяю я себе. Вдыхая через нос, я сжимаю челюсти. «Ты контролируешь ситуацию. Он не властен над тобой. Твоя личность – не его заслуга».

– Единственная причина, по которой существует этот подражатель, – он вскидывает руки в воздух, – это из-за меня! Воспоминания обо мне их пугают, а не он!

Запах его дыхания заставляет мое горло сжиматься, позыв к рвоте скручивается в желудке. Я не хотел быть здесь, не хотел приходить сюда. Гнев лижет позвоночник, тихо закипая.

Мне никогда не следовало приходить сюда.

– Ты дал свое одобрение импотенту, который недостаточно креативен, чтобы придумать свой собственный проект? – я провожу языком по зубам, ухмыляясь назло. Я смотрю на него свысока, потому что хочу, чтобы он знал, что я считаю его ниже себя. Пылью, вздымающейся вокруг моих оксфордов. – Тюрьма сделала тебя слабым, отец.

Его дыхание обдувает мое лицо, и от его запаха комната начинает вращаться.

Отбеливатель обжигает мне пальцы, запах покрытой волдырями плоти.

Человеческие трупы, изрезанные металлом, измельченные на кусочки.

Его дыхание у моего уха.

– Ни капли крови на этом полу, Александр. Ни капли.

Мы – два паука, сплетенные шелком. Если бы мне суждено было умереть в его паутине, он умер бы вместе со мной. Я держу его там, где хочу, но я теряю хватку. В груди у меня горит, а мозг болит, когда воспоминание за воспоминанием освобождаются.

Цепи разрываются внутри меня, ограждения клеток, внутрь которых я поместил свое детское «я», изгибаются, открываясь.

Он пристально смотрит на меня, наблюдая. Уголки его рта изгибаются в образе хищника. Я прищуриваю глаза, отказываясь быть его добычей.

– Отлично сыграно, сынок. Очень хорошо сыграно, – он кивает головой, проводя рукой по подбородку, отчего кандалы гремят. – Ты делаешь все это ради сладкой маленькой девочки Эбботт?

Эта бетонная комната недостаточно большая для того количества ярости, которое прожигает мои вены. Я мог бы утопить его в ней. За считанные секунды он превращается из эпицентра моей травмы в цель. Он превращается во всех тех мужчин, за которыми я охочусь. В безымянные лица, которые вопят под тяжестью моего лезвия.

Он не имеет ни малейшего понятия, что такое страдания, но вот-вот узнает.

– У женщин Эбботт есть отвратительная привычка искать то, что вредно для них. Она такая же сладкая на вкус, как Фиби? – он злобно ухмыляется. Меня тошнит от желтого оттенка его зубов.

Я хватаюсь за переднюю часть его комбинезона, обхватывая пальцами ткань. Ярость и адреналин наполняют меня силой, о которой я и не подозревал. Я поднимаю его с пола, швыряя в стену позади него.