Текст книги "Кровь, которую мы жаждем. Часть 2."

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

25. ПОСЛЕДСТВИЯ

Тэтчер

– Я гарантирую, что у Лайры есть еда в отличие от вас, неудачников, – заявляет Рук, распахивая заднюю дверь моей машины еще до того, как я успеваю поставить режим парковки. – В следующий раз, когда тебе понадобится отвлечение, попроси об этом Алистера.

– Смирись уже, блядь, с этим, ты, как ребенок, – стонет Алистер, уставший от жалоб Рука. – Мы ничего не можем поделать, все было закрыто по пути сюда.

Рук срывается с места и направляется к хижине, Алистер следует за ним, когда он выскальзывает с пассажирского сиденья.

– Уже соскучился по тишине? – спрашиваю я человека на заднем сиденье, который все еще не двинулся к двери.

– Я никогда не возражал против шума, – кротко говорит он. – Пока он не у меня в голове.

Сайлас Хоторн выглядит... хорошо. Кожа здорового оттенка, взгляд чуть менее безжизненный, тело крепкое.

Я знаю его много лет, видел, как он рос и менялся. Был свидетелем многих его версий, но эта лучшая за последние годы. Здоровая. Мучительный образ его в те дни, после того, как мы нашли тело Розмари, был выжжен на внутренней стороне моих век в течение многих месяцев.

Приятно осознавать, что он смог оправиться от этого, независимо от того, сколько от себя самого ему пришлось оставить позади, чтобы сделать это.

– Ты в порядке? – я ловлю себя на том, что интересуюсь. – Я знаю, ты скажешь «да» в присутствии Рука, вне зависимости от того, как в действительности себя чувствуешь, так что я подумал, что должен спросить.

Секунду он просто смотрит вперед, в лобовое стекло. Я всегда замечал, что мои разговоры с Сайласом были длительными из-за продолжительных моментов тишины, которые в них случаются.

Мы очень разные, он и я.

Я говорю жесткие, ложные вещи, отвлекая людей, чтобы избежать вопросов, на которые я не хочу отвечать, но он? Он предельно честен. Я никогда не слышал, чтобы он лгал. Он не торопится, убеждаясь, что, когда он говорит, это именно то, что он имеет в виду.

Невозможно прочесть между строк или ошибиться в словах. Если он это сказал, значит, именно это он и имеет в виду. Конец истории.

Я всегда завидовал этому.

– Я принимаю это изо дня в день. Медикаментозное лечение отличное, но у меня бывают плохие моменты. Я рад быть дома, видеть свою семью, но я все еще чувствую себя обузой в некоторые дни. Это постоянный откат; я просто выясняю, как его перетерпеть.

Я киваю.

– Итак, тогда сегодня. Как ты сегодня?

– Сегодня хорошо, – он одаривает меня крошечной ухмылкой, как раз достаточной, чтобы я увидел.

Думаю, я один из немногих людей, с кем он делает это.

Всегда немногословен.

Когда мы были младше, чаще всего я бывал у него дома. Я жаждал тишины, которую он обеспечивал мне. Нам не нужно было разговаривать; мы просто как бы существовали в компании друг друга, осознавали, что демоны преследуют нас, но не говорили об этом.

Я скучал по фирменному спокойствию Сайласа. Оно всегда мне нравилось.

– Когда Розмари… – он делает паузу. – Когда Розмари умерла, я так и не поблагодарил тебя. Ты позволил мне ненавидеть тебя, чтобы у меня было, куда выплеснуть всю ненависть.

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, – безучастно говорю я и глушу свою машину.

– Рук, он заботился обо мне больше, чем моя мама. То, в чем я нуждался в течение какого-то времени. Алистер позволял мне злиться, показывал, как выплескивать боль. Мне это тоже было нужно, – он поднимает взгляд на меня в зеркало заднего вида. – Но ты, ты заставил меня двигаться. Ты принуждал меня двигаться вперед, даже когда я ненавидел тебя за это. Спасибо, что заботишься обо мне больше, чем я сам о себе заботился.

Я грубо сглатываю, одаривая его коротким кивком в зеркало перед тем, как хватаюсь за ручку двери и открываю ее.

– Что ж, – я выхожу из машины. – Ты отключил камеры видеонаблюдения в тюрьме ради меня. Будем считать, что мы квиты.

– До...

– Тэтчер!

Крик Рука заставляет кровь стыть в жилах. Ужас скручивает мои внутренности, когда он вырывается из парадной двери, его лицо пепельное, лишенное смеха и красок. Он не похож сам на себя.

Лайра.

Я бросаюсь бежать остаток пути до крыльца, хмурюсь, когда подбегаю к нему, смотря на его мрачное выражение лица.

– Где она? – требую я, грудная клетка вздымается, пытаясь набрать кислорода.

Он поднимает руку, указывая на дверь.

– Она... там так много... она... я, я... – он не может закончить предложение. Что бы там ни было в конце, он не в состоянии договорить.

Горло сжимается. Я оставляю его на ступенях, врываясь в хижину. Меня мгновенно атакует знакомый запах.

У крови есть свойство, о котором никто не говорит. Это просто опыт, через который вы должны пройти, чтобы понять это. Чем старше становится влажная кровь, тем слаще она пахнет. Спелая, фруктовая, почти как гранат, слишком долго пролежавший на солнце до образования трещин.

Это все, что я чувствую.

Сладкая, липкая кровь.

Мою грудь сдавливает. Мышцы моего сердца растягиваются, разрываясь. Это неприятное чувство в моем животе – когда осознаешь правду, но не желаешь ее принимать.

Она умоляла меня этим утром не уходить. Повторяла мне снова и снова, что у нее ужасное предчувствие насчет этой встречи, но я делала это не ради себя. А ради нее. Я сказал ей, что все будет в порядке. Что все будет хорошо. Мы бы все выяснили, и я бы вернулся к ней.

Она умоляла меня остаться, а я оставил ее здесь.

Я проношусь мимо гостиной, меня встречает сломанный кофейный столик. Разбитая паучья инсталляция на полу. Направляясь на кухню, я замечаю Алистера, стоящего сразу на входе.

– Тэтч... – начинает он, но я не останавливаюсь, чтобы дослушать его до конца.

Я прохожу мимо. Именно тут я обнаруживаю то, что заставило Рука побледнеть.

Кухня Лайры была пространством, которое я бы охарактеризовал, как уютное. Теплая комната, заполненная безделушками и разномастными столовыми приборами.

Сегодня кухня превратилась в полотно Джексона Поллока³⁷.

Стены покрыты беспорядочными красными мазками, веерообразные брызги от артериального кровотечения. Кровавые потеки на шкафах, в трещинах на полу. Кровь не оставила ни одну стену нетронутой, затопила каждую столешницу. Она капает с вытяжки над плитой в застоявшуюся, темную лужицу.

Когда я делаю шаг вперед, пол подо мной издает липкий хлюпающий звук, как будто воду выжали из влажной губки. Зловоние смерти и гнилых фруктов витает в воздухе, пока я пытаюсь охватить взглядом сцену перед собой.

Я видел кровавую бойню. Это не она. Бывает кроваво, а после бывает вот так.

Каждый взмах, каждый раз, когда нож проникал в плоть, был личным. Эмоционально насыщенное место преступления, оно источает враждебность и всепоглощающее негодование. Здесь не произошло убийство.

Здесь произошло уничтожение.

Мужское тело лежит на деревянной столешнице острова в центре кухни. Я могу сказать, что оно мужское только по росту и телосложению. Я не знаю, кем он был – он мог бы с таким же успехом быть незнакомцем, – но я сомневаюсь, что любой из его самых близких людей смог бы идентифицировать его в таком состоянии.

Его ноги свисают с края. От брюк почти ничего не осталось. Мышечная ткань бедер – это ленты, плоть располосована, словно дикое животное вонзалось когтями в ткани, выгрызая кости под ними.

Искромсанные руки, растерзанные и рассеченные агрессивными порезами, лежат рядом с телом, едва держась на плечевом суставе. Торс – созвездие порезов: от неглубоких, точечных ударов до рваных ран со следами мучительного надрезания. Его столько раз пыряли в живот, что куски желтого жира обнажились, сочась.

Это тело превратилось в подушечку для иголок. Заколотое, изрезанное и нарезанное не менее двухсот раз, если не больше. Вы знаете, как трудно нанести кому-то столько ударов? Как это изнуряет физически?

Дюжина орудий убийства разбросаны по кухне. Предмет, ответственный за обезличенное лицо этого человека, лежит в раковине. Тендерайзер³⁸ был воткнут в череп достаточное количество раз, чтобы он потерял форму, вогнутая мешанина из крови, ткани и костей, застывших вместе, как суп.

В этой комнате ощутима чистая, необузданная ярость.

– Это Годфри, – объявляет Рук откуда-то из-за моей спины.

– Имитатор не убивает мужчин, – я смотрю в потолок, наблюдая, как сгустки капают на пол, затем оборачиваюсь к нему и Алистеру в дверном проеме.

– Нет, – он качает головой, морщась при виде сцены, прежде чем указать на тело. – Это Коннер Годфри или то, что от него осталось. Я нашел его машину, припаркованную на заднем дворе.

Я оглядываюсь на искаженное тело и внезапно все обретает куда больший смысл. Ярость, эмоции, пренебрежение человеческой жизнью. Коннер пришел за ней, а меня не было здесь.

Могу лишь предположить, что она узнала о нем и о том, что он сделал.

Конечно она бы убила своих собственных монстров. Моя девочка – нож: жестокая, неумолимая, прекрасная.

Лайра – эмоциональный убийца: атакует, когда ее провоцируют, и впоследствии не испытывает угрызений совести. Она – растяжка,³⁹ предназначенная для нападавшего, хрупкая и смертоносная, в том смысле, в каком это свойственно бомбам. Как только вы выдернете чеку – ее не остановить.

Это делает ее опасной. Гораздо опаснее, чем когда-либо был я.

– Где, черт возьми, Лайра? – ворчит Алистер. – Она убежала?

Я оглядываю кухню, вращаясь по кругу, пока не замечаю закрытую дверь кладовки. Теперь, когда у меня есть представление о том, что произошло сегодня, у меня нет необходимости спрашивать, где Лайра.

– Вы втроем можете избавиться от тела? – я закатываю рукава до локтей, и иду в направлении кладовки.

– Ага, – отвечает мне Сайлас, и я киваю в молчаливой благодарности.

У меня есть четкое представление о том, что я найду по ту сторону этой двери, но я все еще не думаю, что подготовлен к этому. Единственной лампочки, освещающей крошечную кладовку, достаточно, чтобы показать мне, что находится на полу.

Мой Милый Фантом.

Лайра сидит, прислонившись к полкам, ее руки безвольно свисают по бокам, ноги вытянуты, с выражением истощения на лице. Ее кудри спутаны от крови. Кровь все еще выглядит влажной на ее одежде, но я замечаю несколько засохших потеков на лице и руках.

Она выглядит такой... чистой, хрупкой, это нежное, заботливое маленькое создание. Как возможно, что такой дикий зверь скрывается под оболочкой такого ничего не подозревающего тела?

Я ненавижу мир за то, что он с ней сделал.

Судьба наградила Лайру кровоточащим сердцем. Прекрасным, измученным, кровоточащим сердцем, которое воспринимает все слишком остро. Мир злоупотреблял этим, пока оно не превратилось в оружие, заставив ее стать воплощением смерти, чтобы справиться со слишком сильными чувствами. То, что читается в ее глазах, – ужасает.

Но небольшое кровавое побоище никогда не пугало меня. Ничто в Лайре Эбботт никогда не заставит меня бояться ее.

Она не двигается, когда я захожу внутрь, приседаю на корточки так, чтобы она видела мои глаза. В ее пустом взгляде нет выражения, нет узнавания. Просто тотально бесчувственна, потеряна в собственном разуме. Заперта в забытом месте внутри себя.

В шкафу.

В месте, где она отгородилась от мира.

Но она пообещала мне, поклялась, что я никогда не буду снаружи. Она всегда будет позволять мне оставаться внутри, независимо от того, как бы сильно ей ни хотелось исчезнуть. Я провожу языком по зубам, осторожно протягивая руку.

– Лайра, детка, – шепчу я мягким, как мед, голосом. – Посмотри на меня.

Мои пальцы касаются ее щеки, и это похоже на щелчок выключателя. Она моргает, ее затуманенные глаза блуждают, пока не находят мои собственные. Я позволяю ей смотреть, позволяю ей видеть, что я здесь и это реально.

– Вот и она, – хвалю я, небольшая улыбка растягивает уголки моих губ. – Добро пожаловать обратно в мир живых, милая, – моя рука обхватывает изгиб ее шеи, позволяя ей прижаться к ней. – Давай приведем тебя в порядок.

Она лежит мертвым грузом в моих объятиях, когда я подхватываю ее другой рукой, приподнимая ее тело, пока не прижимаю к своей груди. Я позволяю себе быть чем-то, на что она может опереться, ощущению, которому она может доверять. Ее напряженное, скованное тело обрушивается на меня. Если бы не ее глаза, я бы подумал, что она мертва.

Я ограждаю ее от сцены на кухне, прохожу через остальную часть дома, следя за тем, как едва заметно поднимается и опускается ее грудь. Мы тихо поднимаемся по ступенькам, сворачиваем в коридор и в ее ванну.

Я давным-давно пообещал себе, что закончил убирать беспорядок за другими людьми.

И все же, я стою в течение часа в ее ванной и купаю ее. Я тру ее тело такими нежными поглаживаниями, что едва узнаю свои собственные руки. «Т», которую я вырезал на ее коже, красная, на ранней стадии заживления, и она носит ее, как мечту. Я мою ей волосы, пока вода не становится прозрачной. Я вытираю ее и одеваю, все это в полной тишине, до тех пор, пока не осознаю…

Я покончил с уборкой за всеми, кроме Лайры.

Она – исключение во всех отношениях.

Все, что я знал о себе, не имеет отношения к тому, кем я являюсь рядом с ней.

Лайра едва может сидеть на кровати, пока я расчесываю ей волосы, а когда я заканчиваю, она падает на простыни, пряча лицо в подушку, поскольку усталость, наконец, овладевает ее разумом.

Ее беспокойство о том, что я забуду, кем я являюсь рядом с ней – напрасны. Не тогда, когда я знаю, что всегда буду возвращаться к ней. Что тот самый я, кем мне всегда суждено было стать, это тот, кем я и являюсь рядом с ней.

Мы – две половинки одной пробитой дыры. Два искалеченных человека, пытающихся найти утешение во всей той тьме, что окружает нас. В течение многих лет, мне хотелось бы, чтобы я никогда ее не встретил. Чтобы ту ночь, когда мы встретились, можно было стереть и забыть.

Но сейчас все, что имеет значение, – это девочка внутри того шкафа, и женщина, которая выбралась оттуда живой. Жаль, что не смог сделать большего, чтобы спасти ее маму, хотя бы для того, чтобы отблагодарить ее.

За то, что она создала единственного человека в этом мире, без которого я не могу жить.

Жаль, что я не остановил своего отца, хотя бы для того, чтобы сказать Фиби Эбботт, что ее дочь больше никогда не будет одинока. Что независимо от того, к какому концу мы придем, у нее всегда буду я.

В жизни и в смерти.

– Не... не... – бормочет она засыпая.

Я смотрю вниз на нее, отдавая все, кем я являюсь, этой крошечной, смертоносной девушке в постели.

Мучительно, всецело ее.

И даже несмотря на то, что я не знаю, что она хочет сказать, я все равно отвечаю:

– Я не уйду.

***

Огонь шипит в ночи, пылая и потрескивая, когда обугливает то, что осталось от Коннера Годфри.

Оставить Лайру отдыхать было к лучшему, и даже несмотря на то, что я прямо у дома, мне ненавистна мысль о том, что она проснется, а меня не будет рядом. Однако, пришлось провести чудовищный объем уборки.

Никто никогда не сможет упрекнуть ее в слабости.

Мы выволокли тело во двор и вместе пытались навести порядок в доме. Плохая новость в том, что я должен сказать Лайре, что в результате ее приступа неконтролируемой ярости нам придется переделать всю кухню.

Хорошая новость в том, что у меня такое чувство, что скоро мы покинем ее хижину в лесу и переедем в поместье.

– «Ореол» существует со времен пра-гребаного-деда Стивена, – восклицает Алистер слева от меня, стоя рядом с открытым пламенем, перелистывая страницы дневника Годфри, который он оставил после себя. – Синклеры начали это, чтобы, цитирую: «отомстить дочерям и сестрам из семей-основателей». Они сколотили свое состояние на этом дерьме.

Я на ногах почти двадцать семь часов, и ни разу не почувствовал усталости. До сих пор, когда мой адреналин стремительно падает, а тяжесть сегодняшнего дня обосновывается в реальности.

Еще одно тело, которое нужно похоронить, еще один секрет, который нужно хранить.

– Все эти невиновные девушки из-за зависти? Это звучит так, как будто с сучьей чертой характера рождаются все Синклеры, – ворчит Рук, сидя на садовом кресле прямо напротив меня, нас разделяет горящие дрова.

Косяк свисает между его губ, капюшон толстовки натянут на глаза. Усталость ощутима – мы все это чувствуем. Может быть, потому, что прошло так много времени с тех пор, как мы ощущали, что можем на самом деле отдохнуть.

– Здесь есть все. Причастность Джеймса Уиттакера, Фрэнка, Грега, их планы, начиная с университета. Мотив. Я имею в виду, Годфри был больным ублюдком, но это? – Алистер машет дневником в руках. – Это золото.

Пламя ревет в ответ, тлеющие угли разлетаются по ветру.

– Достаточно, чтобы закопать Стивена? – спрашиваю я, смотря на огонь.

– И еще немного.

Мы примирились с реальностью, что это наша месть, может быть, наконец-то…

– Все кончено, – говорит Сайлас справа от меня, засунув руки в карманы. – Такое чувство, что все наконец-то закончилось.

– Если, конечно, Одетт Маршалл поверит хоть слову из того, что мы говорим, – говорю я, не в силах сдержать свой скептицизм. Никогда ничего хорошего не выходит, только ни в этой компании.

– Тэтч, – зовет Рук, выпуская клуб дыма. – На двадцать минут я хочу притвориться, что все кончено, ладненько? Даже если это не так, даже если это всего лишь двадцать минут моих размышлений обо всех способах, которыми я собираюсь спокойненько трахнуть свою девушку и увезти ее далеко, далеко отсюда. Так что, пожалуйста, просто... заткнись.

Я фыркаю в такт смешка Алистера. У меня такое чувство, что мы оба движемся в одном направлении, но на этот раз мы прислушаемся к пожеланиям Рука.

Мы в самом конце. В двух дюймах от финишной черты.

И каждый из нас погружается в молчание, пытаясь подготовить себя к тому, что это может значить для нашего будущего.

Мы пропускаем через себя два года боли.

Мы принимаем тот факт, что Стивен Синклер и «Ореол» не будут занимать наши мысли каждую секунду дня. Мы миримся с жесткой реальностью, заключающейся в том, что созданные нами призраки останутся с нами на всю жизнь, но кровь в конечном итоге смоется с наших рук.

Мы переносимся в место, которое отражает этот момент времени.

Когда мы только закончили школу, и мир был огромен. Возможности того, кем мы должны были стать, были безграничны, и каждый из нас был готов двигаться вперед, покидая этот город и оставляя позади черную полосу, которую он нам уготовил.

Смерть Рози поставила нас на паузу, и сегодня, в этот момент, мы снова жмем на кнопку воспроизведения.

Но теперь мы другие. Мы изменились.

Мы никогда больше не будем теми людьми, которыми были когда-то.

Наши цели и мечты изменились под воздействием тех факторов, которые мы никогда не предвидели. Мы живем в настоящем, в том, которое два года назад не могли и вообразить для себя.

Алистер никогда не сможет стать прежним мстительным и обидчивым парнем, каким он был раньше. Не тогда, когда Брайар постоянно рядом, напоминая о всех тех личностях в этом мире, кем он может быть, и ни одна из них не является раздраженной. Рук раньше получал травмы, а этот год помог ему исцелиться так, как ему самому никогда бы не удалось. Он бы убегал от своей боли. А теперь, благодаря Сэйдж, он способен встретиться с ней лицом к лицу.

Что касается меня, ну, я не был полностью уверен, чем собираюсь заниматься после школьного выпускного. Я всегда знал, что хочу изучать медицину где-то подальше от Пондероза Спрингс. Только потому, что я отказывался принимать то, кем я был.

Сейчас? На самом деле мне все равно, где я в конечном итоге окажусь. До тех пор, пока мой Милый Фантом со мной. Я хочу провести рядом с ней всю жизнь, а я и так уже потратил впустую слишком много нашего времени.

– Спасибо вам, – говорит Сайлас поверх костра, задерживая на каждом из нас пристальный взгляд, прежде чем продолжить. – За то, что остались. Ставите свои жизни на паузу и на кон.

– Всегда, – отвечает незамедлительно Рук.

– Нет необходимости благодарить, – Алистер, всегда такой скромный.

Долгое время я отрицал, что каждый из них значит для меня. Восставал против идеи о том, что нуждаюсь в ком-то, кроме самого себя. Был рад отгородиться от мира, если это означало, что мне не нужно было сближаться с кем-либо. Я ранил, резал и убивал тех, кто пытался проникнуть внутрь, осколками снаряда, которые мой отец оставил в моей коже.

Но я знал, может быть, даже с того момента, когда мы познакомились друг с другом все эти годы назад, я знал.

ДНК не превратила меня в убийцу.

И оно не определяет, кто моя семья.

– Кто бы еще защитил вас троих, если бы меня не было поблизости? – я приподнимаю бровь, шокируя их. Я не очень-то тепло умею реагировать на такого рода ситуации.

– Я просто знаю, что Розмари настолько, блядь, взбешена, что она пропустила то, как Тэтчер стал нормальным человеком, – огрызается Алистер, скрещивая руки на груди, его белая футболка запятнана кровью.

– Я все еще застрял на части про нормальность, – добавляет Рук.

– Представь, что почувствовала бы Мэй, зная, что ты собрался навсегда остаться марионеткой, – рявкаю я.

Это первый раз, когда мы все вместе оплакиваем их обоих, разделяя горе друг друга и осознавая, что они обе значили для каждого из нас.

Тишина длится лишь мгновение.

– Ты ударил бы меня ножом, если бы я сказал, что Лайра пугает меня?

– Нет, – у меня вырывается вздох, когда я смотрю на Рука. – Но она вероятно бы смогла.

Мы видели друг друга в такие мрачные дни, что казалось, будто солнца никогда не существовало. Наши узы были выкованы из геенны огненной и окровавленных костяшек. Мы не любим и не заботимся друг о друге так, как это когда-либо понял бы мир.

Мы нашли друг друга в детстве, на каждом из нас стояла метка, которую никто из нас не хотел, и вместе мы научились владеть ими.

Четверо сыновей-ублюдков, которые обрели утешение в хаосе друг друга.

Я наблюдаю, как над горизонтом проглядывается восход солнца, оно возвышается над вечнозелеными соснами, пронзая туман молочно-оранжевыми лучами света. Холодный воздух, который я вдыхаю, ощущается практически новым началом.

– На Стикс? – предлагаю я.

– На Стикс, – вторят они.