Текст книги "Мужчины, за которых я не вышла замуж"
Автор книги: Дженис Каплан
Соавторы: Линн Шнернбергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Хоть я и возвращаюсь домой за полночь, все равно звоню Кевину, чтобы пожелать спокойной ночи. Мне хочется услышать его голос. Но не важно, насколько хороша связь, – телефон не может заменить нам объятий. То и дело повисают неловкие паузы, которые мы не можем ничем заполнить.
– Моя постель чертовски пуста без тебя, – говорит Кевин.
– Слава Богу, – шутливо отзываюсь я и тут же добавляю: – Я все время о тебе думаю.
– Когда ты вернешься?
– Может быть, чуть позже, чем планировала, – нерешительно отвечаю я. – Мне нужно закончить дело Тайлера.
– С каких это пор Тайлер стал для тебя важнее, чем я? Я ведь видел этого парня. В гидрокостюме я смотрюсь сексуальней.
– И намного, – говорю я. Понятно, что Кевин шутит, но не стоит уязвлять мужское самолюбие. Я решаю умолчать о том, что провела весь вечер в созерцании голого мужчины.
– Твоя работа настолько для тебя важна, что ты не сможешь провести со мной Рождество, – с легким сарказмом говорит Кевин. – Это ужасно.
Я поражена.
– Дело не только в работе. Дети приедут домой на каникулы.
Секунду Кевин молчит и, кажется, понимает это так, что не он для меня – номер один. Надо объяснить ему, что он тоже очень мне нужен.
– Почему бы тебе самому не приехать? – предлагаю я.
– Не могу; это туристический сезон.
Я сдерживаюсь и не указываю Кевину на то, что я тут не единственный человек, чьи дела мешают нам быть вместе.
– Мне без тебя скучно, – говорю я.
– Мне тоже.
Я вешаю трубку и думаю, что территориальная удаленность всегда усиливает непонимание. Я закрываю глаза и пытаюсь представить, каким может быть Рождество на Виргин-Горда. Воображаю себе пальмы, украшенные фонариками, манго, которое поджаривают на открытом огне, и Санта-Клауса, прибывающего на моторке. Наше снежное Рождество всегда было куда более традиционным, хотя в этом году я собираюсь несколько отступить от канона.
Адам и Эмили приезжают домой на зимние каникулы, но я не могу больше проводить с ними целый день за счет работы. Они заняты тем, что встречаются с друзьями, и ничуть не возражают. Но мне от этого очень грустно. Чем старше становятся твои дети, тем меньше они нуждаются в тебе и тем сильнее ты нуждаешься в них.
Поздно вечером мы снимаем с чердака коробки с елочными украшениями и принимаемся весело развешивать их на двухметровой елке. На следующий день я любовно отбираю на сайте Amazon.com – истинном спасении работающих матерей – многочисленные подарки, которые предстоит положить под елку.
Дети пригласили к нам друзей из колледжа – четверых студентов по обмену из Бразилии, Италии, Испании и Индонезии, которые не могут уехать домой на каникулы. Рождественский ужин превращается в огромный «шведский стол», куда каждый из приглашенных вносит свою лепту. Наверное, это единственный случай, когда южноамериканские черные бобы и свиная отбивная соседствуют с индонезийскими банановыми чипсами «Лампунг». Беллини приносит аксессуары – блестящие браслеты, которые мы используем как кольца для салфеток, и великолепную вязаную «дорожку» – она раскладывает ее на столе. Я колеблюсь, прежде чем поставить на нее липкую тарелку с ямсом, но Беллини обещает показать мне лучшую в городе химчистку.
Вместо рождественских гимнов бразильская студентка, красавица Эвахи, включает латиноамериканскую музыку, и я немедленно вспоминаю, как Кевин учил меня танцевать.
– Отличный ритм, – говорит Адам, берет Эвахи и энергично кружит ее по комнате. Она смеется, ее длинная разноцветная юбка так и мелькает, а густые волосы падают на глаза.
Когда они, разрумянившиеся, садятся на место, блистательная Эвахи придвигается чуть ближе к Адаму. Каждая женщина скажет, что мечтает повстречать мужчину с чувством юмора; но что на самом деле ей нужно – так это мужчина с чувством ритма. Интересно, где Адам этому научился? Явно не у родителей. У меня всю жизнь обе ноги были левые. А у Билла, по ощущениям, ног вообще было три.
Чувственная музыка, изящно украшенный стол, изысканные блюда – это, конечно, не похоже на традиционные рождественские открытки. Вместо тихого вечера у нас бурное веселье. Я купила для всех маленькие подарки, и после десерта стол тут же покрывается оберточной бумагой и ленточками.
– Как замечательно, – говорит Эвахи, листая книгу, посвященную черно-белому кино тридцатых годов. – А как вы узнали, что я обожаю старые фильмы?
– Адам рассказал!
Она с улыбкой смотрит на моего сына, берет его за руки, и они танцуют. Эвахи что-то говорит ему. Не знаю, как у него с квантовой физикой, но в том, что касается амурных дел, Адам заслуживает оценки «отлично».
И не собирается останавливаться на достигнутом.
– Эвахи. Какое милое имя. Откуда оно? – спрашивает Беллини. Быть может, она готовится сменить свое нынешнее прозвище на нечто более стильное.
– Родители назвали меня в честь латиноамериканской богини, – говорит Эвахи.
– Это потому что ты сама – латиноамериканская богиня, – отзывается Адам. Парень наверняка получит диплом с отличием по части прекрасного пола.
– Ты специализируешься по кино? – интересуется Беллини. Ее явно заинтриговала эта хорошенькая девушка, у которой, судя по всему, есть шансы стать моей невесткой.
– Она специализируется по астрофизике. Эвахи изучает черные дыры и активные галактические ядра, – гордо объявляет Адам. – А потом уже кино.
– По крайней мере мне есть о чем поговорить с окружающими, – смеется Эвахи.
– Отличная мысль, – подхватывает Беллини и, чтобы доказать, что кино объединяет всех, добавляет: – У Хэлли есть клиент из киноиндустрии.
– Об этом не стоит говорить во время праздника.
– Ты говоришь об этом каждый день.
– Что за клиент? – спрашивает Эвахи.
– Один тип из «Аладдин филмс», – отвечаю я. Неохота портить себе настроение, выкладывая историю целиком.
– Ух ты. А вы, случайно, не знаете тамошнего специалиста по рекламе – Мелину Маркс?
Я ставлю свой коньяк со взбитыми желтками на стол, может быть, слишком резко; содержимое чуть не выплескивается, но я успеваю спасти ситуацию, прежде чем будет испорчена дорогая скатерть, подаренная Беллини.
– Откуда ты ее знаешь? – спрашиваю я, держа бокал обеими руками.
– Мы пригласили ее, чтобы она рассказала нам о своей работе в кино. Это так здорово. Мы встречаемся с кастинг-агентами, директорами киностудий, продюсерами – со всеми, кто работает в киноиндустрии.
– Должно быть, это интересно, – говорю я.
Особенно для меня. Ее пригласили выступить перед студентами – может ли это быть явным доказательством того, что Мелина заслужила свое повышение? Или же это значит, что с деканом Дармута она тоже успела переспать?
Я замечаю, что Эмили и ее друзья перебрались в гостиную, разговор о кино им явно наскучил. Может быть, следовало перейти на астрофизику? Я присоединяюсь к ним, но через пару минут сквозь латиноамериканские ритмы начинают пробиваться звуки освященных веками рождественских гимнов.
– Наверное, это Розали со своей компанией, – говорит Эмили, которая помнит чеддекские традиции. – Мы всегда их слушаем, а потом мама идет на кухню и приносит тарелку домашнего печенья с изюмом.
– Это домашнее печенье куплено в магазине, – уточняет Адам.
– Не разрушай моих иллюзий, – умоляет Эмили. – Сейчас ты скажешь, что Санта-Клауса не существует!
Адам открывает дверь и с улыбкой оборачивается к Эмили.
– Санта-Клаус уже здесь, – говорит он.
Мы все собираемся на пороге и, конечно, видим, как Санта-Клаус, в красном костюме и с огромной белой бородой, весело распевает рождественские гимны вместе с пятью нашими соседями. Он отлично загримирован, и ему даже не пришлось подкладывать вместо живота подушку. Неудивительно. Я мгновенно понимаю, что этот Санта – тщеславный, лживый и подлый тип, который не заслуживает своего красного колпака с помпоном. И уж, конечно, не ему петь «Приидите, верные».
– Билл, возьми печенье! – обращаюсь я к своему блудному супругу, когда пение заканчивается.
– Папа, это ты? – в восторге спрашивает Эмили и выбегает на засыпанное снегом крыльцо. – Заходи!
– Если мама не возражает.
Билл искоса смотрит на меня. Это шантаж. Даже в маленьком городке Вифлееме гостям давали приют. Неужели я смогу выгнать отца своих детей на Рождество?
– Конечно, заходите все, – говорю я, распахивая дверь.
Розали, возглавляющая христославцев, ведет певцов в гостиную.
– Разве это не самый лучший рождественский подарок? – спрашивает она, указывая на Билла. Он уже наливает себе глинтвейн.
– Вы пели очень мило, – говорю я, намекая на то единственное, что мне пришлось по душе.
Санта-Билл, певцы и дети оживленно беседуют, а я, вместо того чтобы присоединиться, скрываюсь на кухне. Все просто сияют радостью, но для меня приход Билла ознаменовал конец вечеринки. И потому я начинаю разгребать посуду и наполняю раковину теплой мыльной водой.
– Как приятно снова есть мясо, – говорит Билл, появляясь позади меня. В руках у него тарелка с едой и вилка. – И все это приготовила ты? Ягненок на вертеле мне очень понравился. Как это называется? Соте? Это был высший класс.
Я отхожу от раковины, вытираю руки полотенцем и медленно поворачиваюсь к Биллу.
– Что ты тут делаешь? – спрашиваю я – грубее, чем хотелось бы.
– Сегодня Рождество, – весело отвечает он. – Хо-хо-хо и все такое.
Я молчу. А что можно сказать? «Убирайся к своей Эшли?» Нет, нельзя перекладывать все на нее. Это вина Билла.
– Полагаю, у тебя с твоей подружкой все еще нелады? – спрашиваю я, изображая пальцами в воздухе кавычки, чтобы подчеркнуть слово «нелады».
Билл ставит тарелку на стол.
– Если честно, у нас не просто нелады. Мы расстались. Все кончено…
– Надо же, сочувствую… – Это максимум, на что я способна.
Да, но, с другой стороны, это хорошо, – продолжает он. – Потому что теперь мы снова можем быть вместе.
Я так и застываю.
– Ты что, шутишь? Сегодня, конечно, Рождество, но это не самая лучшая шутка в мире.
– Подумай хорошенько. Почему бы и нет? На Новый год мы пойдем в ресторан. Хорошо проведем время, выпьем шампанского. Может быть, в полночь ты даже не откажешься меня поцеловать?
Глава 15
Кому нужен Билл? Рождество придет и пройдет, у меня множество планов на Новый год, и свидание с бывшим мужем явно не возглавляет хит-парад. Дети хотят, чтобы я присоединилась к ним на празднествах в Таймс-сквер. Аманда устраивает у себя вечеринку с выпивкой для взрослых и клоуном для детей. Беллини зовет меня на официальную попойку где-то в центре, с шампанским и подарками для гостей. Я уже успела всем им отказать и вместо этого собираюсь залезть в джакузи с бутылкой «Мюэтт». Я встречу Новый год среди мыльных пузырей.
Но в одиннадцать часов вечера мне становится одиноко. Новогоднее шоу Дика Кларка в этом году не показывают, а Райан Сикрест для меня чересчур молод. Я беру телефон, чтобы позвонить Кевину, но тут же откладываю трубку. Мы и так уже проболтали целый час, и на этот раз он, возможно, окажется вне зоны доступа. Он, наверное, в море – везет группу туристов на ночное погружение. По крайней мере Кевин сказал мне, что так оно и будет, и поэтому он не сможет со мной связаться.
Я забираю два жакета, которые Эмили мерила перед уходом; она отказалась их надевать и бросила на стул в коридоре. Как она могла отвергнуть темно-коричневый жакет бабушки Рики и мой – классический, из ангорки? Эмили ушла в своем легоньком кашемировом свитере. Впрочем, на Таймс-сквер яблоку негде будет упасть, так что девочка не замерзнет в толпе.
Я начинаю копаться в шкафу и в очередной раз смотрю на пыльный канделябр. Розали постоянно твердит, что он нуждается в хорошей чистке. Может быть, сейчас она уже ушла от Аманды и сидит дома, а потому не откажется заглянуть ко мне и помочь. Мы можем хорошо провести время. Я роюсь в кладовке и обнаруживаю наполовину полную бутылку вина. По крайней мере у меня правильный взгляд на вещи: я не считаю ее полупустой. Но к тому моменту, когда я нахожу чистую тряпочку, решаю отвергнуть этот проект. Драить канделябр в канун Нового года – это слишком грустно. И кроме того, за этот год моя жизнь успела претерпеть такие изменения, что пусть хоть что-то останется прежним, даже если это всего лишь пыль.
Босая и в купальном халате, я беспокойно брожу по дому. У меня был насыщенный год. Но конечно, не то, чего я ожидала в прошлом январе, когда размышляла о будущем. Как сказал бы Рави, все меняется. И я даже представить себе не могу, что со мной случится спустя еще двенадцать месяцев.
Через окно гостиной я замечаю огоньки фар, которые движутся по нашей тихой пригородной улочке. Странно, что кто-то сейчас едет домой. Вечеринка у Аманды закончилась в десять, а все остальные, должно быть, готовятся к торжественному выходу.
Что еще удивительнее, машина останавливается у моего дома.
Водитель, кто бы он ни был, даже не выключает мотор. Я вижу, как он бежит к входной двери, оставляет сверток и возвращается в машину. Когда он уезжает, я спускаюсь вниз и открываю дверь. Мне в лицо ударяет порыв морозного ветра.
На верхней ступеньке лежит большая, в яркой обертке, коробка. Я вношу ее в дом и читаю открытку, хотя мне уже ясно, что это подарок от Билла.
«Ты не захотела выпить со мной шампанского сегодня вечером, но я надеюсь, что мы как-нибудь разопьем с тобой одну из этих штучек».
Я снимаю оберточную бумагу и разглядываю романтический подарок. Шесть банок шипучки. Я качаю головой. Он что, думал соблазнить меня «Доктором Пеппером»? Что случилось с этим мужчиной? Я беру одну из банок и смеюсь. Каково! Билл, наверное, был очень доволен собой, когда сообразил, каким именно образом он может преподнести мне хорошенький новогодний сюрприз, не тратясь на дорогое вино, потому что в каком-то смысле «Доктор Пеппер» ничуть не хуже.
Наверное, я вышла замуж за Билла потому, что он знал, как устроить замечательный новогодний праздник с участием только нас двоих. Я никогда не любила большие вечеринки, вот почему никакое шампанское, клоуны и подарки не заставили меня сегодня вылезти из купального халата. Билл это понял; и на наше первое Рождество он купил две пары снегоступов и отправился со мной в Центральный парк. Был ясный, морозный вечер, земля уже покрылась толстым слоем снега. Мы протопали через главную лужайку, и в этот момент, как по заказу, с неба начали падать мягкие белые хлопья. Ровно в полночь мы встретили наступление Нового года, открыв две банки «Доктора Пеппера» – точь-в-точь такого же, который он прислал мне сегодня.
– Чтобы опьянеть, мне не нужно ничего, кроме тебя, – сказал Билл, целуя меня.
Я вспоминаю все это, и глаза у меня начинают заволакиваться слезами. Я вздыхаю. И не хлюпай, Хэлли. Да, через два дня вы обручились. А спустя двадцать лет он ушел.
У меня звонит телефон. Билл? Какого черта? Если он хочет прийти и выпить со мной «Доктора Пеппера», я его впущу.
Но это Кевин. Я едва слышу его голос из-за помех на линии. У меня уходит пара секунд, чтобы понять, что это он. А потом меня охватывает волнение.
– Где ты? – спрашиваю я, не расслышав ничего из того, что он сказал.
Он говорит какую-то невнятную длинную фразу, которая оканчивается на «ке», и я догадываюсь, что это, наверное, значит: «Я в открытом море, на лодке».
– Я тебя почти не слышу, – говорю я.
– Я ссс… ччч… ссс… – доносится в ответ. Можно перевести как: «Я скучаю по тебе, моя красавица».
– Я тоже по тебе скучаю. Я люблю тебя.
– Нмнм… ввв…
Еще проще. «Я никого не любил так, как люблю тебя в эту минуту». Этот односторонний разговор не так уж плох, честное слово.
– Поговорим позже, – говорю я, потому что помехи усиливаются.
Но пусть даже мобильная связь на Карибах далека от совершенства, Кевин, видимо, полон решимости что-то мне сказать. Он продолжает говорить, и, прежде чем связь прерывается окончательно, я успеваю расслышать несколько слов:
– Нью-Йорк… послезавтра… приезжаю…
Дети развлекаются допоздна, но наутро они встают раньше меня. Каким образом мне удалось воспитать единственных в Америке подростков, которые не спят до полудня? Когда я, полусонная, спускаюсь к ним и беру себе кофе с пончиком, они отправляются в гараж и нагружают старый «вольво» лыжным снаряжением. Адам собирается поехать в Дартмут пораньше, чтобы успеть покататься на лыжах, прежде чем начнутся занятия, и берет с собой Эмили. Я рада, что мои дети дружат. Но с другой стороны…
– Пусть твои приятели-футболисты держатся от нее подальше, – предупреждаю я.
– Мама, ты шутишь? Я собираюсь обменять Эмили на бесплатные билеты.
Эмили ухмыляется:
– И во сколько билетов ты меня оцениваешь?
– Зависит от того, как сильно ты будешь меня доставать.
Я знаю, что они шутят, но тем не менее этот разговор не кажется мне забавным. Я лезу в сумочку и достаю пять двадцатидолларовых банкнот.
– Возьми, Адам. Купишь себе билеты.
– А мне? – спрашивает Эмили. – Или все-таки придется выставлять себя на рынок?
– Ты дорогого стоишь, милая, – бормочу я, прощаясь с еще одной сотней баксов. Не знаю, как она относится к феминизму, но с экономикой у моей дочери все в порядке.
Когда дети уезжают, стрелки часов как будто застывают на месте. Я трижды разговаривала с Кевином и убедилась, что все поняла правильно. Он приезжает. Мне невероятно хочется его увидеть. Завтра, завтра, это будет завтра. «Так день крадется мелкими шажками…» Откуда Шекспир узнал, как медленно течет время?
Я перестилаю постель (пусть даже я единственный человек, кто спал на ней) и расставляю в спальне свечи. А чтобы Кевин чувствовал себя как дома, я переношу из гостиной аквариум с золотыми рыбками и ставлю его на комод.
Я знаю, что Кевин возьмет такси и явится ко мне на работу. И потому начинаю заранее продумывать свой туалет. Со дна комода я извлекаю розовый кружевной лифчик, но никак не могу найти трусиков в тон. В руках у меня две разные пары. Что предпочтет мужчина – эротичные, с высокой талией, почти под цвет лифчика или голубенькие, но зато крошечные? Я отвергаю первый вариант. Женщина, которая не может ответить на этот вопрос, не заслуживает возлюбленного.
Я беру фен и флакон с гелем для волос. Сорок пять минут, онемевшие от усталости руки – и мои волосы становятся абсолютно прямыми. Ну и что, если они слишком плотно прилегают к голове? Мне хватает ума не мазать под глазами тональным кремом; меня не волнует, кто и что скажет, но от крема «мешочки» кажутся больше, а не меньше. Я натягиваю свое любимое черное платье – в стиле Шанель, как сказала бы Беллини, – и всего лишь дважды меняю серьги, потому что и так уже опаздываю.
Я в нетерпении топчусь на платформе, опоздав на десять секунд, и жду следующего поезда. Добравшись до офиса, я пытаюсь тихонько проскользнуть к себе в кабинет, но Артур появляется из-за угла в тот самый момент, когда я несусь по коридору со стаканом кофе в руке. Прежде чем я успеваю заметить шефа, половина содержимого (без кофеина) выплескивается на его темно-синий костюм.
– Боже мой, прошу прощения. – Я пытаюсь промокнуть жидкость бумажной салфеткой. На лацкане остаются волокна.
– Вот что бывает, если опаздываешь, – лаконично высказывается Артур, достает из заднего кармана платок и приводит себя в порядок.
– Может быть, мне отнести костюм в чистку? – спрашиваю я.
– Надеюсь, сегодня ты окажешься способна на большее, – мрачно говорит он.
Я ищу ключи от кабинета, перекладывая из руки в руку сумочку, ноутбук, пачку документов, которые мне принес ассистент, и стакан с остатками кофе. Артур ждет, пока я открою, и заходит следом.
Я сваливаю на стол все, что держала в руках.
– Хорошо провел Новый год? – Я пытаюсь играть в непринужденность.
– Нет, – угрюмо отзывается Артур.
Многообещающее начало.
– Я просмотрел твой последний отчет по делу Тайлера, – говорит мой шеф. – Уйма юридического жаргона, но я что-то не вижу никакого реального выхода.
– Я все еще пытаюсь с ними договориться.
– Они прямо сказали «нет». К чему привели твои переговоры?
– Я нашла несколько зацепок.
– Например?
– Мелина Маркс будет выступать в Дартмуте! – Это первое, что приходит мне в голову.
Артур выразительно смотрит на меня.
– И что это значит? Снова твоя частная жизнь? Дайка подумать. Ты хочешь получить отгул, чтобы послушать ее лекцию – и заодно повидаться с сыном, раз уж ты будешь там?
Я как будто получила пощечину; несколько секунд уходит на то, чтобы я обрела равновесие.
– Артур, я работала как проклятая, чтобы добиться своего нынешнего положения в твоей фирме, и я не позволю ставить под сомнение свой профессионализм. Можешь сомневаться в чем угодно, но только не в моих профессиональных навыках.
– Именно в твоем профессионализме я и сомневаюсь.
И у него есть на это право. Потому что прямо вслед за этим я слышу, как мой ассистент хихикает за своим столом, а мгновение спустя в дверях возникает…
– Сюрприз, детка! Я выбрался пораньше, – говорит Кевин.
Я изумленно таращусь на него. Кевин. Мой замечательный Кевин. Ярко-малиновый пиджак, шорты цвета хаки, в руке – цветы. Куплены в том же магазинчике, куда я бегала за кофе. Кевин входит в кабинет и, не обращая внимания на Артура, целует меня.
Я делаю шаг назад и ловлю взгляд Артура. Если еще и может идти речь о моем профессионализме, то явно не о рабочем.
– Кевин, это мой шеф Артур, – говорю я. – Артур, это мой друг Кевин.
– Ага, грозный Артур, – весело отзывается Кевин. – Я надеюсь, ты здесь не слишком наседал на мою Хэлли?
Артур окидывает Кевина взглядом, смысл которого очевиден. Голые ноги, на шее золотой медальон с изображением Нептуна. На Виргин-Горда мне нравился этот независимый и очень притягательный стиль Кевина, но сейчас я бы предпочла, чтобы по дороге сюда он заехал в магазин мужской одежды. Артур достаточно умен для того, чтобы не судить по внешности, но видок у Кевина, прямо скажем…
– Что вы здесь делаете? – спрашивает Артур. – Это офис, а не пляж.
– Ладно, не напрягайся, – говорит Кевин.
Артур скрещивает руки на груди.
– Я абсолютно спокоен.
– Да, старик, ты, по-моему, холоден как камень. – Кевин качает головой. – Я прилетел в Нью-Йорк час назад и тут же вспомнил, какой это холодный город. Что погода, что люди. Брр!
– Если вы замерзли, я могу предложить вам брюки, – говорит Артур.
Великолепно. Мой шеф и мой возлюбленный устроили поединок злословия. Не важно, кто из них победит; я в любом случае окажусь проигравшей.
Но Кевин здесь не ради того, чтобы ставить меня в неловкое положение; он тут же меняет тон:
– Прости. Я знаю, что Хэлли занята, а у тебя прорва дел.
Артур молча взирает на него, и Кевин вежливо добавляет:
– Честное слово, сэр, я приношу свои искренние извинения за то, что вломился к вам.
Кажется, шеф умилостивлен. Я блаженно улыбаюсь. Поняв, что все в порядке, Кевин снисходительно продолжает:
– Я и правда не хотел мешать, Артур. Я сейчас свалю и ни волоска на твоей голове не трону.
Это, конечно, фигура речи, но мой шеф абсолютно лыс и очень болезненно воспринимает эти слова. Пытаясь как-то исправить ситуацию, Кевин тут же поправляется:
– То есть ни волоска на голове Хэлли.
– Ты и не представляешь себе, сколько с ними проблем! – Я пытаюсь ему помочь, но получается только хуже. – Мыть, сушить, укладывать… А потом еще мусс и гель.
– Никогда не мог понять, чем они отличаются, – хмыкает Кевин.
Артур поворачивается и вылетает из кабинета.
– На самом деле пышные волосы – это не так уж и хорошо, – громко говорю я, надеясь, что он меня слышит. – Я рассказывала тебе, как десять лет назад Эмили набралась вшей?
В кабинете повисает молчание. Мы с Кевином смотрим друг на друга и еще не знаем, чем все это обернется. А потом, против воли, я начинаю хихикать.
– На Виргин-Горда нет никаких вшей, – со смехом говорит Кевин, подходит и обнимает меня. – Как насчет того, чтобы как следует поцеловаться в честь нашей встречи?
Наши губы тут же встречаются, и я могу смело сказать, что Кевин не прочь прямо сейчас избавиться от одежды и повалить меня на кушетку. Как бы мне того ни хотелось, ясно, что на сегодня мы и так привлекли к себе слишком много внимания. Я легонько целую Кевина, и он меня понимает.
– Наверное, я не могу надеяться, что ты уйдешь с работы пораньше?
– Пораньше, но не прямо сейчас, – отвечаю я.
– А ленч? Здесь неподалеку мой любимый китайский ресторанчик – «Пинг тонг».
– Он уже пятнадцать лет как закрылся.
– Может быть, «Ла Соте»?
– Его тоже нет.
– А где же люди питаются?
– На рабочем месте, – отвечаю я.
– Ладно, ладно, я понял намек, – говорит он и взваливает на плечо свой потрепанный рюкзак. – Тогда я просто поброжу по городу и вернусь вечером. В пять сойдет?
– В шесть. Даже в шесть тридцать.
– Отлично. – Он целует меня в макушку. – Кстати, здорово выглядишь.
– Правда? – счастливо спрашиваю я.
Кевин делает гримасу.
– Я имел в виду, как здорово увидеть тебя! Ты великолепна. Но прямые волосы и черное платье?.. Это не ты.
– Нью-йоркский вариант, – отвечаю я.
В половине седьмого мне становится неуютно. Кевин в городе, а я работаю. Это еще хуже, чем когда я работала и не могла видеться с детьми. По крайней мере они-то хоть развлекались. Лучшее, что я могу сейчас сделать, – это удостовериться, что и мы с Кевином сегодня вечером тоже развлечемся. Если уж он приехал в Нью-Йорк, у меня есть шанс показать ему, как прекрасен этот город. Беллини внесла мое имя в список приглашенных на какую-то сногсшибательную вечеринку.
– Домой? – спрашивает Кевин, когда мы встречаемся с ним на улице, у входа в офис.
– У меня есть идея получше! Я хочу хорошенько повеселиться. – Предвкушая замечательный вечер, я целую его. – Сначала мы пойдем на открытие выставки гималайского искусства.
Кевин с сомнением смотрит на меня.
– А что нам там делать?
– Там будет весело. Один из типичных нью-йоркских вечеров.
– Единственный вечер, который меня устроит, – с тобой в постели.
– Позже, – отвечаю я, целуя его в нос. – Ты хоть что-нибудь знаешь о гималайском искусстве?
– Нет! Но если оно тебе так нравится, пойдем. Совсем как в школе: ты пытаешься чему-то учить меня.
Мы идем в Музей искусств на пересечении Седьмой и Семнадцатой улиц. Изначально все здание было отведено под универмаг «Барни», и владельцы магазинов, свято чтившие «Прада», пришли в ужас, когда какой-то паршивец оттяпал у них половину площади. Но зато половина магазина осталась за ними, и теперь на всеобщее обозрение выставлено еще больше туфель от «Прада», чем раньше, – не только на витрине, но и на ногах дам-патронесс, которые посещают музей.
Перед входом толпа, и мы с Кевином становимся в хвост очереди – под огромным оранжевым плакатом. На нем начертано: «Отпечатки пальцев. XXI век».
– Подумаешь. Такое я и сам могу сделать, – недовольно ворчит Кевин, оставляя отпечаток ладони на стеклянной двери.
Очередь движется медленно, Кевин развлекается тем, что шлепает ладонью по стеклу. Когда мы наконец оказываемся перед широкоплечим, с серьгой в ухе, охранником, я уверенно называю свое имя. Тот сверяется со списком и впускает нас.
– Полагаю, мы избранные, – гордо говорю я, беря Кевина за руку. – И при этом нам даже не нужно отказываться от свинины.
Он качает головой:
– Почему вы, ньюйоркцы, обожаете те места, куда нельзя попасть?
– Но ведь нас впустили, – возражаю я.
– Великолепно. С тем же успехом мы могли отправиться в «Макдоналдс».
Я стискиваю его руку и говорю, замечая одетых в смокинги официантов, которые дефилируют с серебряными подносами:
– Здесь кормят лучше.
Один из них подходит к нам – возможно, потому, что здесь в отличие от моего офиса сочетание шерстяного кардигана с шортами (зимой) делает Кевина похожим на звезду МТВ.
– Белые грибы с крабовым фаршем и свежим кремом, – докладывает официант.
– Мои любимые, – отзывается Кевин и берет сразу пять штук. Судя по всему, он не ужинал.
Мы идем дальше, к означенной на плакате у входа экспозиции.
– Отпечатки пальцев. Я это везде узнаю, – заявляет Кевин, глядя на длинную стену, увешанную фотографиями в рамках. Он принимается загибать пальцы. – Один поросенок пошел на рынок, второй поросенок остался дома, третий поросенок съел бифштекс, четвертому поросенку…
– …ничего не досталось, – говорит стоящий рядом с нами мужчина, заканчивая считалочку. На нем черный костюм и очки без оправы. Остренькая эспаньолка и пристальный взгляд. Уверена, сейчас он будет выговаривать Кевину за мальчишество, но вместо этого он оборачивается к нам с восхищенной улыбкой. – Вы совершенно точно выразили самую суть этой экспозиции, – говорит он. – Рука – это первоначальный источник человеческой мифологии. Можно сказать, фундамент как фольклора, так и высокой культуры.
– Точно, – отзывается Кевин. Чтобы доказать свою интеллектуальную состоятельность, он сжимает кулаки, выставив большие пальцы, и поет: – Где пальчик? Где пальчик?
– Вот он, вот он! – немедленно подхватывает мужчина, оживленно размахивая руками.
Меня вдруг посещает тревожная мысль, что этот жест может обозначать гомосексуальность собеседника. Но мужчина в черном, видимо, всего лишь в восторге от того, что нашел собрата по разуму.
– То, что вы столь невинно демонстрируете – большой палец, – это, так сказать, главное орудие руки, куда более значительное, нежели указательный или безымянный. Но он обладает различным значением в монгольской и тибетской культурах. Сейчас вы поймете, что я имею в виду.
Я, заинтригованная, двигаюсь следом, но Кевин, кажется, не впечатлен.
– Претенциозный идиот, – шепчет он. – Я лучше пойду и возьму еще несколько фаршированных грибов.
Перед следующей стеной с фотографиями наш собеседник начинает проводить какие-то межкультурные аналогии и при этом бешено жестикулирует – как мне кажется, доказывая тем самым, что рука – фундамент не только культуры, но и языка. Кевин машет нам через всю комнату. Его руки – вот действительно ценный экспонат.
– Милый, посмотри сюда, – говорю я, когда Кевин наконец подходит. – Мой новый друг, Диггер, только что рассказал мне, что выставленный средний палец на этом рисунке символизирует королевское происхождение. Он обозначает высокий статус не художника, а его покровителя, который заказал эту работу.
Кевин скептически смотрит на рисунок и сжимает кулак, выставив средний палец.
– Вам двоим никто не объяснял, что на самом деле это значит? А я думал, этот жест универсальный.
– Прекрати, – говорю я, пытаясь заслонить Кевина. Диггер, может быть, немного странный, но он весьма неглуп и уже успел привлечь небольшую кучку любителей искусства, которые толкутся рядом и слушают, что он рассказывает. Я принимаюсь разглядывать свои руки. Наверное, мне следовало бы сделать маникюр.
Через толпу протискивается фотограф из «Нью-Йорк пост».
– Диггер, я хотел бы сфотографировать вас для светской хроники. Встаньте поближе.
Диггер обнимает меня.
