Текст книги "Мужчины, за которых я не вышла замуж"

Автор книги: Дженис Каплан

Соавторы: Линн Шнернбергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Глава 13

Когда в мою жизнь на острове врываются Эмили, Ник, Чарльз Тайлер и Мелина Маркс, все летит в тартарары. Вместо того чтобы полностью сосредоточиться на удивительном мужчине, который лежит рядом со мной в постели, я думаю о тысяче мелочей.

– Как тебе поза бабочки? – заботливо спрашивает Кевин, приподнимаясь надо мной.

– Не очень, – отвечаю я. На столике мерцают свечи, в гостиной играет тихая музыка, но впервые прикосновения Кевина лишены своей обычной магии.

– Никаких проблем. – Он тянется за книгой, лежащей возле кровати, и перелистывает страницу. – Вот эта картинка выглядит многообещающе. Давай-ка посмотрим. Начинается с того, что ты кладешь свою левую ногу на мое правое плечо.

Он становится на колени, и я послушно выполняю его указания, хотя могла бы чистосердечно признаться, что сегодня «Камасутра» не доставляет мне никакого удовольствия. Честное слово, я бы осталась разочарованной, даже если бы вся четверка «Роллинг стоунз» присоединилась к нам в этой тантрической позе.

Но, щадя Кевина, я стараюсь изо всех сил. Закрываю глаза и стискиваю зубы.

Кевин смеется.

– Не похоже на лицо полностью удовлетворенной женщины, – констатирует он.

– Это лицо разочарованной женщины, – отвечаю я, снимаю ногу с его плеча и сажусь.

– Попробуем что-нибудь попроще? – предлагает он.

Я слегка улыбаюсь.

– Меня разочаровывает не секс, – говорю я, хотя, возможно, наша бурная интимная жизнь исказила все мои перспективы. Увидев Эмили, я поняла, что безмятежно и бездумно плыву по течению. Краем сознания я понимаю, что не смогу остаться навсегда с человеком из своего прошлого. Но с другой стороны, зачем мне уезжать отсюда, если меня не ждет ничего хорошего?

Кевин бережно укутывает меня одеялом.

– У тебя был трудный день, – сочувственно говорит он.

Он прав. Чудом не случившаяся авария и Эмили в обществе Ника – все это подействовало на меня, как ведро холодной воды. Голова до сих пор болит.

– Я заставила мистера Тайлера пообещать, что он вернется в Нью-Йорк и поговорит с Артуром. Он сказал, что встретится со мной в офисе на этой неделе.

– Ты поедешь туда, чтобы увидеться с ним? – с ноткой удивления спрашивает Кевин.

Я тереблю угол простыни и тихо отвечаю:

– Наверное, да.

– Ты этого хочешь – вернуться в Нью-Йорк?

То, чего я хочу, смешалось с тем, что я должна и что мне нужно. Я не могу запретить Эмили поселиться на острове и не могу сделать это сама. Когда мы беседовали с ней с глазу на глаз вчера вечером, она поклялась, что приехала на Виргин-Горда всего лишь на три дня. Как я могла признаться ей, что втайне подумываю о том, чтобы бросить цивилизованную жизнь и остаться здесь навсегда?

– Чего я действительно хочу, так это быть здесь, с тобой, – говорю я, кладя руку на плечо Кевина.

– Хорошо, – отвечает тот, листая «Камасутру». – Мы всего лишь на двенадцатой странице. И есть еще целая уйма книг.

Я откидываюсь на мягкие подушки. Сразу после того, как ушел Билл, первым признаком депрессии было то, что я не хотела вылезать из постели. Теперь это – признак счастья. Но мне придется встать. Я тянусь к Кевину и целую его в плечо.

– Наверное, мне придется вернуться в Нью-Йорк, чтобы решить кое-какие дела и провести рождественские каникулы с детьми, – осторожно говорю я. – Но ведь ты будешь меня ждать?

Дыхание у меня учащается, когда я решаю наконец выложить карты на стол. Точнее, на кровать.

– Конечно, – отзывается тот.

Я заглядываю ему в лицо и набираюсь смелости, чтобы задать еще один, более важный вопрос:

– А ты не хочешь переехать в Нью-Йорк? Я хочу сказать, вернуться туда, чтобы быть со мной?

– Я давно уехал из Нью-Йорка. Это не мой город. Возможно, он нравится умным и амбициозным людям вроде тебя, но только не мне. Я приехал на Виргин-Горда и понял, что нашел свой дом. Мне здесь намного лучше.

Мы оба молчим и раздумываем над тем, почему то или иное место становится домом. Потом Кевин гладит меня по голове и пытается разрядить напряжение.

– Кроме того, как я могу ехать в Нью-Йорк? Не думаю, что Анджелина собирается сниматься на реке Гудзон.

– Но ведь есть еще и Ист-Ривер, – говорю я и касаюсь пальцем его носа.

Мы смеемся, но я услышала то, что хотела, и, вынуждена признать, меня это не удивляет. Если мы с Кевином собираемся жить вместе, такое может случиться лишь на его территории. Многие приезжают на Карибы и мечтают остаться там навсегда, но Кевин и в самом деле это сделал. А смогу ли я?

– Виргин-Горда и в самом деле – удивительное место. – Я целую Кевина. – Очень соблазнительное. Тебе повезло, что ты его нашел.

– Мне повезло, что я нашел тебя.

Кевин обнимает меня, так что наши тела переплетаются, мы лежим лицом к лицу, ощущая дыхание друг друга. Моя любимая позиция. Кому нужны замысловатые акробатические трюки, когда хорошо и так?

– Через три недели, – шепчу я, когда он начинает ритмично двигаться и наши «горизонтальные желания» одерживают верх над тревогами. – Я вернусь через три недели. Самое большее, через месяц.

Через два дня, когда наш четырехместный самолет отрывается от земли, я изо всех сил стискиваю руку Эмили.

– Успокойся, мама. Я никак не могу сосредоточиться, – просит та, пытаясь читать «Дон Кихота».

– Можем взять напрокат «Человека из Ламанчи», когда вернемся, – говорю я, разжимая свои судорожно сжатые пальцы.

Эмили смеется.

– Точно. И на экзамене я спою профессору «Прекрасную мечту». Успокойся. Никакая опасность нам не грозит.

– Отличная погода, прекрасный день! – Пилот, обернувшись, смотрит на нас с ободряющей улыбкой. Он всего лишь на год старше Эмили, и вместо официальной формы на нем майка и красная бейсболка.

– Следите за дорогой, – советую я.

– Да, мэм! – Пилот подмигивает Эмили, что означает: «Ох уж эти предки!»

Эмили берет меня за руку.

– Я навсегда запомню эти дни здесь, – торжественно говорит она, совсем как в кино.

– Ты хорошо провела время? – спрашиваю я, памятуя о том, что в разговоре с детьми нужно использовать открытые вопросы.

Она кивает:

– Да, очень-очень хорошо. Спасибо, что ты так к этому отнеслась.

– Кевин сказал, Ник – хороший парень, – говорю я – теперь, когда благополучно увезла ее от него.

– Это правда, – блаженно отзывается Эмили и, понизив голос, добавляет: – Он у меня первый.

– Слава Богу.

– Я рада, что подождала! В моей жизни столько всего нового! Живу не одна в комнате, пользуюсь кредитной карточкой, сама себе стираю, а теперь еще Ник…

Очевидно, все эти годы я откладывала деньги ради того, чтобы моя дочь отправилась в Йель и научилась там стирать и заниматься сексом.

– Я, кажется, говорила тебе, чтобы ты стирала «Тайдом»? Который «горная свежесть»?

Эмили смеется.

– Все в порядке, мама. Мы можем теперь говорить обо всем. – Она явно горда своим новым статусом. – Наверное, люди на всю жизнь запоминают свой первый раз.

– Да уж, – улыбаясь, отвечаю я. Это произошло меньше чем сутки назад. Но она и через двадцать лет об этом не забудет. Может быть, Эмили, как и я, будет гадать, как все могло бы обернуться. – И вы с Ником собираетесь продолжать отношения? – осторожно спрашиваю я.

– Я думаю, это невозможно. – Эмили смотрит в окно, потом снова на меня. – Мы живем в разных мирах. Я хочу сказать, мы очень друг друга любим и все такое, но у меня учеба… Целых пять лет.

– Пять лет – это много, – признаю я.

– Меня это убивает! А Ник такой замечательный.

Эмили выуживает из сумочки носовой платочек, громко сморкается, обхватывает плечи руками и съеживается, уперев локти в колени. Я сочувственно глажу ее по спине. Эмили выпрямляется.

– Нужно рассуждать здраво, – говорит она, снова сморкается и убирает платочек. – То, что откладываешь на долгий срок, никогда не сбывается.

Разве? Моя умудренная дочь, кажется, уже нашла для себя ответ на вопрос, над которым я билась – и безуспешно – столько дней.

– И потом, я потратила на билет все свои летние сбережения. Я не смогу приехать сюда еще несколько месяцев.

– Я всегда могу купить тебе билет, – говорю я скорее в порыве романтизма, нежели как мать, но тут же уточняю: – То есть если я вдруг снова соберусь на Виргин-Горда, а тебе захочется навестить меня. И Ника.

– Я бы очень хотела увидеть Ника еще раз, – отзывается Эмили, чуть не плача, и вдруг ее глаза округляются. – Подожди, а зачем тебе на Виргин-Горда? Надеюсь, не за тем, чтобы встретиться с Кевином?

– Возможно, – мягко отвечаю я, как будто мы с дочерью поменялись ролями.

– Он тебе не пара, – решительно заявляет Эмили. – В душе я знаю, что Ник тоже мне не пара. Они оба классные, но они нам не подходят.

– Почему?

– Противоположности притягиваются. Кто-то мне говорил, что каждый мужчина мечтает о приличной девушке, а каждая женщина – о плохом парне. – Она вздыхает. – Нравится тебе это или нет, но мы с тобой – приличные девушки. А Кевин и Ник – парни с острова. У нас с ними ничего не выйдет.

Не выйдет? Теперь моя очередь смотреть в окно. Эмили сделала то, что и следовало, – мужчина стал частью ее жизни (но вовсе не занял ее целиком). Когда она вернется в колледж, я не буду терзаться страхом, что моя дочь удерет к Нику. Хотя мне жаль, что их роман кончился, не успев начаться.

А как же мы с Кевином? Возможно, Эмили права насчет приличных девушек и плохих парней. Но, быть может, Кевин мне подходит? Ведь до сих пор подходил!

Добравшись из аэропорта на такси, в палисаднике у дома я застаю знакомую компанию. Неужели у них все еще продолжается вечеринка? Я выхожу из машины, вытаскиваю из багажника чемодан и приветственно машу рукой. Аманда, со своими четырехлетними близнецами на буксире, хлопочет возле столика с сидром и домашним печеньем. Я тронута. Соседи празднуют мое возращение! Хотя как они узнали, что я приеду именно сегодня?

Розали бродит с корзинкой и собирает сосновые шишки.

– Из них получатся премиленькие сувениры, – говорит она, целуя меня в щеку. – Всего лишь добавить немного золотой краски – и готово!

– Какая прелесть, – отвечаю я.

Небо серое, как сталь, холодный ветер пробирается под пальто. Здесь не только холоднее, чем на Виргин-Горда, – сегодня намного холоднее, чем в тот день, когда я уезжала.

Я смотрю на полтора десятка людей, собравшихся перед моим домом, и пытаюсь угадать, что именно их сюда привело. Для Хэллоуина уже слишком поздно, для Рождества – рано.

– В честь кого праздник? – интересуюсь я.

– В честь Билла, – отвечает Розали, буквально выхватывает у пробегающей мимо белки здоровенный желудь и торжествующе бросает его в корзинку.

В честь Билла? И без того холодные, мои руки и ноги немеют. Они с Эшли поженились, и все собрались здесь, чтобы их поздравить? Неужели я так долго отсутствовала, что весь город успел встать на его сторону? Накануне отъезда все сочувствовали мне. А когда я сбежала, Билл стал героем?

Но вместо хлопанья пробок шампанского я слышу визг бензопилы. Оборачиваюсь и вижу Билла. Он изображает Железного Дровосека – пилит клен.

Вот, значит, в чем дело! – триумф настоящего мужчины. Ничто не привлекает толпу в Чеддеке вернее, чем первобытная борьба человека с природой, особенно если человек вооружен полуметровым инструментом.

Я наблюдаю, как Билл спускается со стремянки, и решительно иду к нему.

– Что ты здесь делаешь?

– На прошлой неделе был ураган, тут ветка сломалась. Нужно ее спилить. И еще одну – прежде чем разразится очередная буря.

Значит, праздник в честь того, что Билл облагораживает окружающую среду. Хм… Но теперь это мой клен!

– Билл, а ну слезай!

– Не волнуйся, дорогая, все в порядке.

– Никакая я тебе не дорогая! И волнуюсь я за дерево, а не за тебя. – Я говорю хмуро и раздраженно.

Соседи с интересом наблюдают за нами. Билл дергает шнур, и пила угрожающе жужжит. Я слышу общий вздох. Не то чтобы обитатели Чеддека мечтали увидеть, как Билл отрежет себе палец, но сцена в целом вызывает у них нездоровое любопытство. Кто знает, что может произойти?

Билл принимается за дело, пила визжит. Сыплются опилки. Ветка, надломившись, падает.

– Ба-бах! – в восторге кричат близнецы Аманды.

Все отскакивают и дружно аплодируют Биллу-победителю.

Мне становится неприятно, и я собираюсь уйти в дом. Ноги мерзнут. Я уехала с Виргин-Горда в босоножках, но даже надев пару шерстяных носков, не могу восстановить температурное равновесие.

Впрочем, какое тут равновесие! Я захожу в дом и вспоминаю о том, как тепло мы с Эмили распрощались в аэропорту Кеннеди, где я посадила ее в автобус до Йеля. О прощании с Кевином я даже вспоминать не хочу. Он поцеловал меня, когда я садилась в самолет, наказал поскорее возвращаться и вплел мне в волосы цветок. Я машинально дотрагиваюсь до него рукой и смотрю на себя в зеркало. Я загорела, волосы выцвели на солнце, а цветок увял. Я иду в кухню и кладу его в фарфоровую чашечку с водой.

Чашечку я ставлю на подоконник. Мне всегда тяжело акклиматизироваться, но сегодня, кажется, мне это труднее, чем обычно. И не только потому, что я уже скучаю по Кевину. Я медленно оглядываю кухню. Помнится, я оставляла ее чистой. Но сейчас тут полно грязной посуды и крошек. В раковине тарелка с недоеденной булкой. Письма, вместо того чтобы им валяться в коридоре, под дверью, горкой сложены на столе. Я с чемоданом поднимаюсь наверх. Кровать в моей комнате застелена, но одеяло лежит криво, подушки – не в том порядке. Это может означать только одно: кровать застилал Билл. Почему ни один мужчина не видит разницы между «пирожком» и «квадратом»? Неужели действительно нужно долго консультироваться у дизайнера, чтобы понять: маленькая подушка с декоративной вышивкой должна лежать на виду?!

Я расправляю простыни, раздраженная больше тем, что Билл плохо застелил постель, нежели тем, что он в ней спал. В любом случае – какого дьявола он тут делал?!

Я скидываю босоножки и лезу в шкаф за теплыми ботинками. Черт! Малы. В пальцах и щиколотках. Каким-то образом я втискиваю в них привыкшие к свободе ноги и вновь выхожу на улицу. Билл по-прежнему принимает поздравления и раздает соседям сучья для камина. Надеюсь, они не собираются сэкономить на топливе в этом году? Ведь дрова должны пролежать примерно пять лет, прежде чем их можно будет жечь.

Увидев меня, Билл вразвалку идет ко мне – в своих облепленных грязью ботинках.

– Как дела, бродяга? Сто лет тебя не видел! – Еще и улыбается.

– Ее давненько не было дома, – встревает Аманда.

– Я забирала твои газеты, – докладывает Розали очень кстати. – Скопилась целая пачка! Если они тебе не нужны, я возьму их для поделок.

– А мы купили щенка. – Аманда пытается отстоять свое право на пачку старых «Нью-Йорк таймс». Наверное, я отдам их Розали. Мне больше нравится идея сделать из газет рамочки для фотографий.

Билл дождался своей очереди продолжить со мной беседу:

– Тебя не было с самого Дня благодарения? Я знаю, вчера ты не ночевала дома.

– Не твое дело, – огрызаюсь я. – А что ты здесь делаешь? На Девяносто третьей улице нет деревьев?

– Я здесь живу!

– Больше не живешь.

Один из близнецов начинает плакать.

– Мама, они ссорятся, пусть они перестанут!

Я хихикаю. Вот что бывает, когда отдаешь малышей в школу Монтессори. Они начинают думать, что все в мире можно уладить.

– Может быть, продолжим разговор в доме? – предлагает Билл. – Затопим камин и пропустим по глоточку.

– Я не хочу находиться в одном доме с тобой, – говорю я.

– Нет-нет, – возражает Розали. – Вы должны сесть у огня и все обсудить. Это было бы просто чудесно, если бы Билл вернулся к тебе на Рождество. Я так надеюсь, что мы пойдем петь рождественские гимны, а без Билла нам не хватает тенора.

– У меня баритон, – обижается Билл. Мало ему деревьев?!

Аманда знает, когда нужно удалиться. Она оборачивается к близнецам:

– Дети, пора домой пить горячий шоколад! – И зовет с собой Розали: – Идем с нами. У меня есть несколько замечательных пробок от бутылок, можешь что-нибудь из них сделать.

Они уходят. Я продолжаю стоять. Мне холодно. И я зла. На Билла, на погоду, на ботинки, которые мне жмут.

– Так что ты тут делал вчера вечером? Эшли была с тобой? – спрашиваю я, с презрением произнося ненавистное мне имя.

– Нет, конечно! – ханжески возмущается Билл. – Я бы никогда такого не сделал. Брачное ложе – это святое.

Рада слышать. Осквернить брак – пожалуйста. Но не ложе.

– А где она? Почему ты ночевал здесь?

– Эшли улетела в Сан-Хосе на конференцию по витаминам и минералам. Она хотела, чтобы я поехал с ней, но если мне и предстоит принимать лекарства, то уж никак не калий.

Билл замолкает и ждет, что я рассмеюсь, но я молчу. Тогда он переходит к сути дела:

– Если честно, нам с Эшли нужно пожить какое-то время врозь. Мы поссорились.

Интересно, кто из них первым нажал на тормоза? Они разрушили наш брак, и если теперь у них плохи дела – слава Богу. Может быть, Эшли устала от своего немолодого плейбоя или же Билла утомила юная красотка? Так или иначе, у них нестыковка.

– И ты хочешь пожить здесь? – спрашиваю я.

– Ну да… – отвечает он с улыбкой.

– Не выйдет!

Билл, как обычно, слышит только то, что хочет услышать. Сейчас он не хочет слышать мой протест. Он обнимает меня.

– Брось, Хэлли, Наверное, ты замерзла. Пойдем в дом. Ты приготовишь мне свою знаменитую лазанью.

В душе я горько хохочу. В тот самый вечер, когда Билл сообщил мне о предстоящем разрыве, я предложила ему приготовить лазанью, как будто томатная паста и сыр моцарелла могли тогда спасти наш брак. Они не смогут этого и сейчас.

Я тоже обнимаю его и с притворным сочувствием говорю:

– Дорогой, ты не можешь остановиться здесь, потому что тебе нужно какое-то время пожить одному. Посмотрим, как тебе это понравится. Отправляйся в отель. Ешь печенье. Смотри «Магазин на диване». Мне это помогло, когда ты меня бросил. Я стала красивей, смуглей и умней.

Я открываю входную дверь и вхожу в дом, оставив Билла на улице.

– Сиди в одиночестве, милый. Ударяйся в депрессию. Думай, что жизнь кончена. Не хочу, чтобы ты лишился такого опыта.

Если Билл что-то и отвечает, я этого не слышу. Дав ему столь мудрый совет, я захлопываю дверь прямо у него перед носом и иду наверх – переложить подушки в нужном порядке.

Глава 14

Сутки у меня уходят на акклиматизацию, и я отправляюсь на работу. Переходя Мэдисон-авеню, чуть не попадаю под такси.

– Смотреть надо! – орет водитель. – Вы что, не знаете, как переходить улицу в Нью-Йорке?

Забыла! Придется заново обретать манхэттенскую самоуверенность. Две недели на Виргин-Горда – и я уже не помню, как перебегать улицу…

Мне удается добраться до офиса живой и невредимой, и, войдя, я ощущаю радость от того, что вернулась. Смешно, но сейчас офис мне куда роднее дома. Здесь мое любимое кресло, знакомые фотографии. Эмили может сколько угодно думать, что теперь она – взрослая женщина, а здесь она – четырехлетняя девчушка с веснушчатым носиком и кудряшками.

Папка входящих переполнена сообщениями, и ассистент оставил мне список телефонных звонков, который тянется на несколько листов. Мой юный помощник по имени Чендлер не доверяет электронной почте; вокруг компьютера наклеены четыре листочка, и каждый помечен «Срочно». Сегодня у меня будет нелегкий день, но, как ни странно, я чувствую прилив энергии. Пусть таксисты думают что хотят, но мой офис – это единственное место, где я всегда знаю, что делаю.

Я рассматриваю два незаконченных дела и нахожу для одного из них блистательное решение. Я сама удивлена и с чувством удовлетворения вешаю трубку после разговора с клиентом. Все вернулось на круги своя.

Когда Артур просит меня зайти, я шагаю по коридору и готовлюсь сообщить ему о своем утреннем триумфе. Я рада его видеть.

Но он, кажется, далеко не так рад меня видеть. Он даже не смотрит в мою сторону, когда я вхожу, более того, принимается говорить по телефону. Я стою в дверях и переминаюсь с ноги на ногу.

Наконец он вешает трубку, что-то деловито записывает в блокноте и приказывает:

– Садись.

Не похоже на то, что он хочет переброситься со мной парой слов. Я пристраиваюсь на краешке неудобного жесткого стула. В который раз мне приходит в голову, что кабинет Артура идеально спроектирован с точки зрения демонстрации силы. Если бы кабинет президента в Белом доме был таким же устрашающим, Северная Корея, наверное, покорилась бы давным-давно.

– Рада тебя видеть, – бодро говорю я. – Как дела?

– Не очень, – отвечает тот, кладет ручку и хмурится. – Давай не будем ходить вокруг да около, Хэлли. Я пытался тебя понять, но ты злоупотребляешь моим терпением. Я не могу работать с тобой, если тебя нет.

– Меня ведь не всегда нет, – говорю я. – Я отсутствовала всего лишь пару недель.

И ту неделю, когда ушел Билл. И те несколько недель после, когда я никак не могла собраться с силами.

– Ты уехала на День благодарения и не вернулась, даже несмотря на то что должна была присутствовать в суде при разборе дела о клевете.

Черт. Я и забыла.

– Слава Богу, что Чендлер был здесь. Тебе повезло. Он взялся за это и спас твою голову.

– Мне очень жаль, Артур, – покаянно отвечаю я, и воздушный шар моего недавнего триумфа начинает сдуваться. – Ты ведь знаешь, что обычно я не такая.

– Знаю. И поэтому даю тебе еще один шанс.

Я недоверчиво смотрю на него.

– Ты нравишься мне как человек, Хэлли, но я не могу вести дела таким образом. Наша следующая большая проблема – Тайлер.

– Я поработала над этим делом. Ты же знаешь, что я столкнулась с Тайлером на Виргин-Горда.

– Да, ты рассказывала. Очень любопытная история и все такое, но она ничего не решает. Можешь включить ее в свои мемуары, – резко говорит Артур.

Я удивленно смотрю на него. Если он продолжает разговаривать со мной в таком тоне, то явно не собирается их читать – если, конечно, мой шеф не пьян.

– Я думаю встретиться с мистером Тайлером через пару дней и добиться увольнения Мелины Маркс, – мягко говорю я. – Я сделаю все, что в моих силах, но не могу гарантировать, что все пройдет гладко.

– В таком случае я не могу гарантировать, что это место останется за тобой.

В четверг мистер Тайлер, как и обещал, приходит ко мне, но брак не сделал его общительнее. Он спрашивает, нельзя ли дать отступного и прекратить дело. Он по-прежнему твердо уверен, что невиновен, но теперь хочет предложить истице, Бет, крупную сумму денег, чтобы та оставила его в покое.

Но Бет на это не клюнет.

– Она не хочет денег, она хочет подтверждения своей правоты, – сказал мне ее адвокат.

– Банковский чек может послужить таким подтверждением, – возражаю я, пытаясь прийти к какому-то соглашению и любой ценой удержаться на своем рабочем месте.

– Я бы хотел, чтоб так оно и было, Хэлли, но я знаю, что Бет откажется. Решительно скажет «нет». Все, что я могу тебе сказать, – «Не выйдет».

Я в отчаянии вешаю трубку. Истцы всегда говорят, что дело не в деньгах, но именно мне повезло налететь на такого, кому действительно не нужны деньги.

Ну и наплевать. Если Артур мной недоволен, я уйду отсюда завтра же и вернусь к Кевину. Разве это не то, что мне хочется сделать?

Я поднимаюсь и меряю шагами свой кабинет. Кевин. Я так по нему скучаю! Скучаю по его телу, улыбке, по лучикам вокруг глаз. Я бы все отдала, чтобы оказаться в объятиях моего дайвера сию же секунду. Но ведь именно так и стоит вопрос. Чем я готова пожертвовать, чтобы остаться с Кевином? Когда я жила на Виргин-Горда и мечтала поселиться там навсегда, небольшие нюансы вроде работы не казались мне столь уж важными. Я убедила себя, что можно решать дела по Интернету и летать в Нью-Йорк ради важных встреч. Но Артуру, судя по всему, это не кажется выходом. Если я уеду на Виргин-Горда, то останусь без работы. Возможно, я открою небольшую контору на острове. У меня будет немало работы. Взять хотя бы составление документов, в которых речь идет о том, что компания, какую бы халатность она ни проявила, не несет ответственности за гибель туристов.

Вариантов много, но решать буду я, а не Артур. Я сажусь. Если я брошу работу, чтобы уехать на Виргин-Горда, то я брошу работу. И будь я проклята, если позволю себя уволить!

Следующие несколько дней я работаю без устали; все, о чем я могу говорить, когда звонят Адам и Эмили, – это дело Тайлера. Беллини думает, что мне нужно куда-нибудь сходить вечером, и предлагает присоединиться к ней. Она собирается в театр.

– Возможно. Я сто лет не была на Бродвее, – отвечаю я, пытаясь не думать о том, что мистер Тайлер в тупике и мне срочно нужна свежая идея.

– Это не то чтобы Бродвей, – уточняет Беллини. – Скорее, это не Бродвей. Совсем не Бродвей. Даже не Манхэттен, если быть точной.

– Это далеко?

– В Бруклине. Поедем на метро.

В семь часов мы втискиваемся в переполненный вагон подземки; я уже давным-давно этого не проделывала. Впрочем, публика куда приятнее, чем раньше, – стало меньше попрошаек и больше прилизанных коммивояжеров. Вечером и те и другие обычно пытаются выудить у вас деньги, но по крайней мере попрошайки делают это талантливо: они играют на губной гармошке.

В тесноте я даже не могу дотянуться до поручня и в итоге чуть не падаю, когда поезд трогается. Молодой человек с дрэдами и в мешковатом спортивном свитере встает и локтем толкает своего соседа, понуждая его сделать то же самое.

– Садитесь, мэм, – деликатно говорит он.

Я удивленно смотрю на него. Почему ньюйоркцы внезапно сделались такими вежливыми? А что еще хуже – неужели я стала вдруг такой старой, что мне уступают место и говорят «мэм»?

– Все в порядке, – отзываюсь я и думаю, что скорее предпочту растянуться на затоптанном полу, чем признать себя старухой.

– Ничего, – отвечает он. – Ужасно, когда молодые люди не уступают места тем, кто старше.

Я обращаюсь к стоящей рядом женщине в длинной юбке и куртке с капюшоном.

– Садитесь. Вы старше, чем я.

– Ничего подобного, – отзывается та, крепко упираясь в пол обутыми в кроссовки ногами.

– А вы? – спрашиваю я, указывая на седовласую даму. Кожа у нее красновато-лилового цвета, который намекает на то, что она по меньшей мере восемьдесят лет не пользовалась солнцезащитным кремом.

– Все в порядке, не стоит, – отвечает она, постукивая палкой.

Впрочем, не всем здесь приходится доказывать свою молодость. Некоторые и в самом деле молоды. Пока мы препираемся, кто из нас должен сесть, на пустые сиденья плюхаются две юные девицы в мини-юбках. Парни улыбаются, а те бодро кладут сумочки себе на колени и чувствуют себя превосходно.

Через сорок пять минут, когда мы добираемся до нужной остановки, моя гордость остается неприкосновенной – в отличие от позвоночника. Мы пробираемся по узкой бруклинской улице, и я тешу себя мыслью о мягком театральном кресле. Впрочем, Беллини забыла упомянуть, что мы идем в авангардный театр. Сцена в нем представляет собой пустую черную коробку, а публика ютится на жестких скамьях без спинок.

– Я и не знала, что мы идем на молитвенное собрание, – говорю я, пытаясь поудобнее устроиться на деревянном сиденье. – Как тебя угораздило выбрать именно это место?

– Бесплатные билеты. Мне дал их мой парень, который работает в «Старбаксе».

– Ты встречаешься с тем барменом? – спрашиваю я, вспомнив молодого человека, с которым она флиртовала за ленчем.

– На самом деле он актер. И потом, он не бармен, а помощник менеджера.

– Ах, прости. Это и в самом деле огромная разница.

– Возможно, разница составляет два доллара в час, – соглашается Беллини. – Но он такой милый. Я прихожу в «Старбакс» на ленч, и он меня угощает. Бесплатно.

– В таком случае обедать отправляйся в «Косто». Они бесплатно дают попробовать сырные палочки. И симпатичные девушки в кружевных наколках всегда разрешают взять вторую порцию.

– Мой парень не носит наколку. Не думаю, что в этой пьесе он вообще что-нибудь носит. Он сказал, что здесь есть сцена, где все актеры абсолютно голые.

– Очень удобно! Ты можешь как следует его разглядеть, а потом решить, стоит ли завязывать серьезные отношения.

– Не говори пошлостей, – хихикает Беллини. – Полагаю, ты порядком огрубела за то время, что провела со своим ныряльщиком.

– Этот ныряльщик оказался…

– Мне все равно, – прерывает она меня.

– Я не собираюсь рассказывать тебе о том, каков он в голом виде, – возмущенно говорю я. Если честно, Беллини уже до чертиков наслушалась моих восторгов о том, как хорошо мне было с Кевином и какой он замечательный в постели.

– Все в порядке, – говорит Беллини. – Я не против поговорить о Кевине. Надеюсь, что у вас все сложится, пусть даже это и неудобно.

– В каком смысле?

– В географическом! Однажды я познакомилась с мужчиной, который сказал мне, что мы не сможем встречаться, потому что он живет в пригороде, а я на Аппер-Вест. Слишком долго добираться на метро. А тебе с Кевином еще сложнее. Вам, ребята, придется ломать стереотипы.

– Значит, мы добавим новые пункты в список «Как далеко может зайти женщина», – отвечаю я, подбирая ноги, чтобы пропустить двух одетых в черное театралов.

– Если уж речь зашла о мужчинах, взгляни на Билла, – говорит Беллини.

– Черт, – отзываюсь я: один из новоприбывших наступил мне на ногу.

– Билл. Черт. Естественная реакция, – отвечает та. – Теперь, когда у него разлад с Эшли, он хочет вернуться к тебе. Бывшая жена – это все равно что разношенная обувь. Но, дорогая, старую обувь, поносив, снова засовывают в шкаф. А ты заслужила иную участь. Как новые туфли.

– Спасибо, – говорю я. Беллини, очевидно, думает, что сделала мне сногсшибательный комплимент. Но я вовсе не хочу походить на атрибут чьего-либо гардероба.

– Не сдавайся, – предупреждает она.

– Беллини, я не собираюсь впускать Билла в свою жизнь. Что сделано, то сделано. Давай просто посмотрим спектакль. Занавес вот-вот поднимут.

– Здесь нет занавеса, – говорит Беллини, и я понимаю, что она права. Никаких излишеств – ни занавеса, ни кресел, ни одежды.

Слава Богу, наш разговор обрывается, потому что свет гаснет. Когда зажигаются огни рампы, мы видим его – бармена из «Старбакса», абсолютно голого (если не считать световых пятен). А я думала, это произойдет в финале. Ведь самое лучшее всегда приберегают напоследок.

– Он великолепен, – шепчу я подруге. Наши глаза явно прикованы к одной точке.

– Я бы сказала – супер, – отзывается та.

– А тебя не смущает, что человек, с которым ты встречаешься, стоит здесь голый?

– Мне нравится, когда человек, с которым я встречаюсь, стоит голый.

– При всех?

– Если тебе есть что показать, так почему бы нет? – говорит наша одетая в черное соседка, которая, судя по всему, слышала весь разговор.

– Вы были бы не прочь с ним встретиться, а? – спрашивает Беллини, перегибаясь через меня.

– Я бы предпочла сначала увидеть его в одной из пьес Пинтера, а потом уже решать, – отзывается дама. – А что, в постели у него бывают осечки?

– Никогда, – отвечает Беллини. И садится поудобнее, чтобы насладиться зрелищем.