Текст книги "Мужчины, за которых я не вышла замуж"
Автор книги: Дженис Каплан
Соавторы: Линн Шнернбергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Когда переваливает за полночь, я уже без сил, но Беллини не собирается уходить. Я извиняюсь, иду в туалет, мою руки и брызгаю холодной водой себе в лицо. Беллини влетает следом и тихонько взвизгивает.
– Ты умываешься? – ужасается она. – Так ведь краска должна сохнуть в течение суток!
Я беспомощно смотрю в зеркало. Боже праведный! Мое лицо все в белых полосках. А с моих рук в раковину течет темная вода.
– И что… мне теперь делать? – Я разглядываю свои девственно белые ладони.
– Возьми тональный крем! – вздыхает Беллини.
– Если можно добиться нужного цвета при помощи обыкновенного крема, зачем мы сделали это? – со стоном выдыхаю я и пялюсь на свое пятнистое лицо. – Красотка…
– Взгляни на обратную сторону медали, – великодушно призывает Беллини – женщина, которая приняла бывшего заключенного за потенциального супруга. – По крайней мере у тебя нет солнечных ожогов.
На следующее утро в офисе я периодически украдкой смотрю на себя в зеркальце, пытаясь понять, на кого я похожа больше: на енота или на Майкла Джексона в юности? Наконец мне удается переключиться на нечто еще более отвратительное – на моем столе лежит скоросшиватель, набитый фотографиями. Я быстро просматриваю их. Обнаженная женщина. Обнаженный мужчина. Они же – в постели.
– Нет, это не то, что стоит рассматривать до завтрака, – говорю я.
Тучный мужчина по ту сторону стола пытается скрестить руки на груди, но слишком тесный костюм не позволяет ему это сделать; он ограничивается тем, что смыкает ладони перед собой. Джо Диддли, возможно, лучший частный сыщик на восточном побережье, но, судя по некоторым очевидным признакам, он слишком много времени проводит у лотка с пончиками.
– Неплохая работа, а? – торжествующе спрашивает он. – Я его накрыл.
– Это точно, – отзываюсь я. – Но к сожалению, парень, которого ты накрыл, – наш клиент.
Джо тянется за одним из снимков (двадцать на тридцать), изображающим нашего подопечного, Чарльза Тайлера, в обнимку с рыжеволосой девицей – с той самой сотрудницей из отдела рекламы, с которой, по его словам, он никогда не встречался даже за чашкой кофе. Что ж, за кофе, возможно, и нет.
– Ты велела мне следить за рыжей, ее зовут Мелина Маркс, – говорит Джо и достает из портфеля коробку с пончиками. Он ставит ее на стол между нами, и после секундного колебания я выбираю себе шоколадный с разноцветной обсыпкой.
– Нам была нужна кое-какая информация о ее частной жизни, а вовсе не это, – возражаю я и надкусываю пончик. – Позволь мне объяснить. Подчиненная мистера Тайлера, Бет Льюис, обвиняет его в фаворитизме. Рыжая Мелина получила повышение, которое, по словам Бет, заслуживала она. Бет утверждает, что Мелина преуспевает только благодаря тому, что спит с шефом.
Джо зевает.
– Это не инцидент, а кошачья драка. Мне кажется, Бет злится потому, что Тайлер спит с кем-то другим, а не с ней. Возможно, она и сама не прочь. Как ты думаешь, этот парень хорош в постели?
Я послушно беру фотографии и пытаюсь ответить на вопрос Джо. На одном из снимков запечатлена поистине акробатическая конструкция – гибкие ноги рыжей обвивают шею мистера Тайлера. По-моему, одаренная сторона здесь явно Мелина; впрочем, это к делу не относится.
– Если то, что говорит Бет, правда, то у нашего клиента будут неприятности, – намекаю я.
– Почему? – спрашивает Джо. – Разве есть закон, который запрещает спать со своими сотрудниками?
– Есть, – педантично отвечаю я. – Калифорнийский верховный суд постановил, что работники имеют право предъявлять иск, если сотрудницам, с которыми спит их шеф, оказывается предпочтение в продвижении по службе.
– Предпочтение, подумаешь… Мы живем в Нью-Йорке, черт возьми! – Джо слизывает с пальцев шоколад.
Я смеюсь и думаю, что вместо того чтобы поучать его, нужно найти еще одиннадцать таких же и посадить их на скамью присяжных.
Он похлопывает по фотографиям.
– Так или иначе, ты хотела, чтобы я последил за Мелиной и раздобыл какие-нибудь сведения. Я это сделал. Прости, если это не то, чего ты ожидала.
– Конечно, не то. Мистер Тайлер поклялся Артуру, что невиновен.
Джо замолкает и с любопытством смотрит на меня; его явно осенила новая идея.
– Так ты и твой шеф, Артур… – говорит он, грозя пальцем. – Что это за фокусы?
Я смеюсь.
– В последний раз фокусы были на дне рождения его сына.
Джо пожимает плечами, встает и потягивается. Дело сделано, никаких сплетен от меня не получено; он бросает пустую коробку из-под пончиков в мусорную корзинку.
– К слову, вот незадача, что муж-то от тебя ушел! Хочешь, я за ним послежу? Не за деньги. Ради удовольствия.
Я делаю гримасу.
– Спасибо. Но я и так знаю, чем он занят. Мне нет нужды разглядывать это на фотографиях.
– Даже цветных? – поддразнивает он.
Это что, завуалированная издевка над моим облезлым загаром? Или я все принимаю слишком близко к сердцу?
– А как ты узнал насчет моего мужа?
– Я детектив. Я знаю все. – Джо продолжает шагать по комнате, потом останавливается и оценивающе оглядывает меня с головы до ног. – Ты непременно кого-нибудь себе найдешь в самом скором времени! Только дай мне знать: я наведу о нем справки.
– Спасибо, но у меня на горизонте нет новых мужчин, – отвечаю я и вдруг задумываюсь. – А как насчет… старых? Если бы я захотела найти человека, которого не видела двадцать лет, ты бы смог мне помочь?
– Я тебе не понадоблюсь, – говорит Джо, пытаясь застегнуть пиджак на своем обширном животе. – Поисковые службы в Интернете могут найти кого угодно за секунду.
– Я уже пыталась, но этого человека зовут Барри Стерн. Людей с таким именем миллионы. А я даже не знаю, кем работает мой Барри Стерн – нейрохирургом, косметологом или зубным техником.
Джо снова садится и вытаскивает из кармана записную книжку с загнутыми уголками. Прелестная старомодность! Учитывая его пристрастия, я и не ожидала, что он достанет портативный компьютер.
Я наскоро излагаю Джо свой замысел – увидеться со всеми своими бывшими парнями. Рассказываю ему об Эрике и объясняю, что очень хочу узнать что-нибудь о Барри Стерне, с которым я познакомилась как-то летом, в молодежном хостеле, во время непродолжительного путешествия по Европе. Мы провели вместе четыре недели, и мир будто принадлежал нам одним! В Барселоне мы с благоговейным трепетом рассматривали старинные мозаики, во Флоренции, в кафе близ площади Санта-Кроче, ели мороженое, абсолютно непохожее на то, к которому я привыкла. Барри обожал искусство и водил меня по музеям. В музее Уффици мы стояли перед тициановским «Рождением Венеры», и он рассказывал мне, как в конце жизни художник отрекся от своего шедевра и раскаялся в том, что создал нечто столь мирское.
«Когда я был мальчишкой, в моей спальне висела репродукция этой картины», – сказал Барри, глядя на обнаженную златокудрую богиню. Я одобрительно кивнула. По крайней мере хоть один американский подросток засыпал не под изображением Фарры Фоусетт[3]3
Фарра Фоусетт – культовая американская актриса 1980-х гг., исполнительница одной из главных ролей 80 в фильме «Ангелы Чарли».
[Закрыть].
«Она прекрасна», – с восхищением сказала я.
«Да. Но не настолько, как ты».
Он поцеловал меня, долго и страстно, и я поняла, что Венера, богиня любви, сделала свое дело.
Романтическое воспоминание подходит к концу, и Джо делает несколько беглых пометок. Он настоящий профессионал – никакой внешней реакции. Совсем как хороший психолог или продавщица в магазине «Версаче», которой вы говорите, что у вас четырнадцатый размер. Джо внимает мне, но ничем не выдает своего любопытства.
– А потом вы виделись? – сухо осведомляется он.
– Нет, Барри поехал дальше. В Индию. А мне нужно было возвращаться в Нью-Йорк и приступать к учебе. Мы обменялись несколькими письмами, а потом вдруг переписка оборвалась. Я писала, но ответа не получала. Не знаю почему.
– Письма сохранились?
– Не знаю. Наверное, лежат где-нибудь на чердаке. – Я вспоминаю коробки, которые следовало бы разобрать еще много лет назад.
– Если найдешь что-нибудь полезное, позвони, – говорит Джо и засовывает записную книжку обратно в нагрудный карман – это значит, что пиджак ему точно не застегнуть. Джо тянется через стол, закрывает скоросшиватель с фотографиями, относящимися к делу Тайлера, задерживает руку на обложке и предупреждающе поднимает палец. – Пожалуйста, убери это в безопасное место. Ты ведь не хочешь, чтобы их разглядывали все, кому не лень?
– Не хочу, – отвечаю я.
– Извини, я загрузил тебя ненужной информацией. Иногда, начав копать, обнаруживаешь совсем не то, что ждешь.
* * *
Я поднимаюсь на чердак лишь следующим вечером и сразу же стукаюсь головой о низкий потолок. Потираю ушибленное место и окидываю взглядом пыльные коробки, набитые пожелтевшими книгами, сломанными лампами, которые я так и не удосужилась починить, и грязной одеждой всех размеров, от шестого до четырнадцатого – начиная с тех времен, когда я без зазрения совести поглощала пиццу, и заканчивая теми, когда села на диету.
Пригнувшись, я осторожно делаю несколько шагов к своеобразному Обелиску славы – двум десяткам крошечных красных и синих кроссовок, выстроенных в ряд в старом шкафу. Это обувь, которую носили Эмили и Адам, пока им не исполнилось пять лет. Рядом стоят коробки, наполненные акварельными и карандашными рисунками (я сохраняю их, надеясь в будущем передать все это в дар президентской библиотеке). Но открытку, полученную от Адама в день моего рождения, с фиолетовым солнцем, зеленым цветком и словами «Я тибя любю», я никому не отдам. Теперь он учится в Дартмуте, исключительно на «отлично», хотя правописание у него по-прежнему страдает.
Я сажусь на корточки перед огромной плетеной корзиной, которая некогда служила нам кофейным столиком в нашей первой квартире. Осторожно открываю ее, памятуя о том, что все эти годы она была вместилищем для тех вещей, которые больше некуда было убрать. Я обнаруживаю внутри старый миксер и коробочку с непарными сережками. Мне казалось, их можно будет использовать в качестве брошек. Только взгляните – я сохранила рецепт знаменитого лимонного кекса, который готовила моя свекровь! В следующий раз, когда мы увидимся, я непременно открою ей правду. Кекс получился сухой и несъедобный, как и ее рождественская индейка.
Я копаюсь в старье, и вдруг что-то острое втыкается мне в палец.
– Черт! – восклицаю я, отдергивая руку. Оборачиваю порезанный палец краем футболки и крепко стягиваю, пока кровь не перестает идти, а потом заглядываю в корзину в поисках опасного объекта и немедленно его нахожу: это разноцветный стеклянный флакон из-под духов – первый подарок Билла. Много лет назад я случайно отбила у него горлышко, так что образовался острый, зазубренный край. Чертов Билл. Он умудряется ранить меня, даже когда его нет рядом.
Я осторожно извлекаю флакон и продолжаю рыться в корзине – с большей предусмотрительностью. И вот награда. Рядом с флаконом лежит маленькая пачка тонких синих листков, стянутых потрескавшейся резинкой. Меня охватывает грусть, стоит мне хотя бы издали увидеть эти давно забытые радиограммы, которыми мы перекидывались через Атлантику. Я бережно разворачиваю одну из них. Бумага полупрозрачная, почерк у Барри очень мелкий – он умудрился уместить на одном листочке все, что хотел мне рассказать. Я быстро спускаюсь вниз, за очками, и снова бегу наверх. Сижу в полумраке, скрестив ноги, на занозистом чердачном полу, хотя могла бы забрать все письма в гостиную и устроиться в уютном кресле. Но и письмо, и остальные вещи выглядят так, будто их нельзя отсюда уносить, они должны быть тут, в прошлом.
Первая радиограмма послана из аэропорта Хитроу. Барри ждет самолета в Индию. Он сильно по мне скучает и говорит, что я всегда буду его Венерой. Следующее письмо уже из Агры, почти неделю спустя, он описывает Тадж-Махал: «…идеальная симметрия, великолепное освещение, отвесные стены. Он был воздвигнут как памятник любви, и я бы построил точно такой же для тебя». Как мило. Я стала бы восьмым чудом света.
Впрочем, когда я читаю третье и четвертое письма, ощущение монументальности исчезает. Барри пишет о шествиях паломников, о вырубленных в скале гробницах и о храмах, прилепившихся к склонам гор. Он отправился к реке Ганг, чтобы очистить свою душу, искупавшись в священных водах, и был слегка разочарован тем, что прочие пилигримы, зайдя вместе с ним по колено в воду, занялись стиркой. Барри говорит, что собирается разыскать некоего великого гуру. Интересно, не того ли самого, кто вдохновил «Биттлз»?
В пятом письме Барри сообщает, что теперь у него есть план. Он собирается нанять рикшу, чтобы выехать из города, затем пересесть на телегу, запряженную буйволами, и забраться как можно дальше в холмы, а потом пешком дойти до горного храма, в котором обитает гуру, – и не важно, насколько это далеко.
Это последнее письмо.
Я снимаю очки. На глаза у меня наворачиваются слезы. Я вспоминаю Барри таким, какой он был тогда, – на пару лет старше, чем мой сын сейчас, возвышенный и исполненный надежды. Впрочем, мы оба тогда считали себя опытными и мудрыми, а главное – невероятно искушенными в жизни. Мы даже и понятия не имели, сколькому нам предстоит научиться.
Много лет назад я была вне себя от горя, когда Барри перестал мне писать. Сначала, конечно, я думала лишь о своем разбитом сердце, но потом начала беспокоиться о нем. Может быть, в загадочных холмах Индии случилось что-то страшное? Может быть, во время путешествия у Барри закончилась вода? Или его похитило воинственное племя? Или он свалился в пропасть? Я часто об этом думала, но ничего не знала наверняка.
Через десять дней Джо Диддли принесет мне ответ.
Глава 6
В течение трех недель никто не берет трубку там, куда я звоню, но Джо Диддли клянется, что Барри Стерн живет по этому адресу. А поскольку Артур хочет, чтобы я отправилась в Сан-Франциско для снятия показаний, я полагаю, что мне ничего не стоит проехать лишних семьдесят миль и заглянуть в старый кармелитский монастырь. После изумительной поездки среди холмов я вижу табличку: «Приют Божественного Духа». Должно быть, я на месте. Или же я умерла, и святой Петр, одобрительно кивнув, впустил меня во врата райские.
Я выхожу из машины и оправляю на себе темно-синюю юбку – именно в ней я провела сегодняшнее утро в зале суда. Жалко, что я не переоделась в кафе, куда заехала перекусить. Чипсы, сырные палочки и жирный хот-дог. Луку в нем явно многовато.
Я уже позвонила Артуру и сказала ему, что снятые мною показания по делу Тайлера не слишком-то многообещающи. Глава фирмы, куда Бет Льюис перебралась после ссоры с Тайлером, говорит, что она – отличный работник. Сама Бет спокойна и непоколебима в своей уверенности, что у Тайлера не было никаких причин, за исключением личных, чтобы так ее прокатить.
Поскольку прямо сейчас ничего сделать невозможно, я отодвигаю эту проблему на задний план и направляюсь к нескольким худосочным деревцам, посаженным в ряд, дабы обозначить въезд.
Трудно назвать это газоном – земляных проплешин куда больше, чем травы, да и та забита сорняками. Но зато ландшафт оживлен дикими цветами, а в отдалении я вижу поблескивающий пруд.
Я смотрю в другую сторону, замечаю трех человек и немедленно направляюсь к ним.
– Извините, вы не подскажете, как пройти к главному зданию?
Две женщины поспешно отступают и удаляются. Неужели от меня так несет луком? Мужчина также не произносит ни слова, но после непродолжительного молчания кивает.
– Я ищу главное здание, – повторяю я.
Он снова дергает головой. Или у него легкий тик, или он пытается что-то мне объяснить. Скорее всего последнее, поскольку он жестом предлагает мне следовать за ним, что я и делаю. Мы подходим к огромному каменному строению и входим в светлую, очень уютную комнату. В ней десятка полтора людей, все босиком, в широких штанах. Одни группами, держась за руки, другие поодиночке, но все сидят, скрестив ноги, на татами. По-моему, так называются эти штуки. Или же я путаю, и татами – это что-то съедобное.
Несколько секунд я стою в удивлении и не знаю, что делать. Потом кто-то замечает меня и взглядом указывает на свободную циновку. Я не двигаюсь, и тогда мужчина слегка приподнимает руку и жестом предлагает мне сесть.
Это «Приют Божественного Духа». Что-то подсказывает мне, что я попала на сеанс медитации. Я снимаю туфли и сажусь на коврик. Слава Богу, юбка на мне в складку. А вот колготки я надела зря. Честно говоря, я частенько об этом жалею.
Женщина рядом со мной сидит, сомкнув пальцы «домиком», в молитвенной позе. Глаза у нее закрыты, на лице разлито умиротворение. Мужчина слева держит руки на коленях и, не мигая, смотрит себе на ноги. Я замечаю, что у обоих моих соседей прямые спины и идеально развернутые плечи. Не знаю, каким именно образом медитация исцеляет душу, но, судя по всему, она заметно улучшает осанку.
В комнате тихо, никто не двигается. Я решаю закрыть глаза и сосредоточиться на счастливых воспоминаниях. Надо подумать. Например, свадьба. Нет, вычеркнем это событие из списка счастливых. Может быть, тот апрельский день в Париже, когда мы гуляли по берегу Сены? Нет, потому что человеком, державшим меня за руку, был Билл. Нужно вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с детьми. Я снова вижу Эмили и Адама в зоопарке, когда они были еще совсем маленькими. Адам прыгал, подражая орангутангу, а Эмили корчила забавные гримасы. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух. Потом вспоминаю, как Эмили сделала колесо перед клеткой с обезьянами, и у меня вырывается смешок. Совсем негромкий, но в общей тишине он подобен пушечному выстрелу. Я испуганно оглядываюсь, но, к моему удивлению, никто даже ухом не повел. В прямом смысле слова. Вот это концентрация. Если бы удалось сфокусировать всю энергию, собранную в этой комнате, то, наверное, можно было бы неделю освещать Сан-Франциско.
Я ловлю себя на мысли, что пришла сюда не затем, чтобы размышлять об обезьянах, пушках и калифорнийском энергетическом кризисе. Вдобавок у меня затекла нога. Но все это сущие пустяки по сравнению с тем трепетом, который охватывает меня в следующее мгновение.
Звенит гонг, и люди вокруг оживляются. Начинается некое движение, и тут мои соседи начинают гудеть. Гудение быстро перерастает в гул, потом в пение: «Ом, ом, ом…» Оно звучит монотонно: как колокол или пожарная сирена.
Эти звуки ознаменовывают появление человека в широких штанах и белом восточном халате. Через боковую дверь входит досточтимый наставник – Рав Джон Йома Махариши.
Он же – Барри Стерн.
Я непроизвольно улыбаюсь и легонько машу рукой, но, к счастью, он этого не замечает. Я рассмеялась, когда Джо Диддли сообщил мне, что тот славный, изящный, умный мальчик, которого я знала прежде, стал «духовным лидером тех, кто ищет просветления, объединившим в своем учении догматы раннего индуизма, дзен-буддизма и свами»[4]4
Свами – одно из направлений индуизма, предполагающее усиленную медитацию, полный контроль над своим телом, аскетический образ жизни, практически полный отказ от пищи и т. д.
[Закрыть]. (Почему бы не добавить к этому еще и выдержки из проповедей преподобного Эла Шарптона[5]5
Эл (Альфред) Шарптон – американский политический деятель, один из кандидатов на пост президента США в 2004 г. от партии демократов. Известен активной общественной деятельностью, в том числе как проповедник.
[Закрыть] – просто на всякий случай?) Но Барри, должно быть, и в самом деле занят чем-то очень правильным. В ту минуту, как он вошел, моя карма определенно улучшилась.
Присутствующие – иными словами, адепты Рава Джона Йомы Махариши – смотрят на него с восхищением. Пение продолжается, становясь все громче. Не хочу показаться грубой, но Барри за минувшие годы сохранился далеко не так хорошо, как Эрик. Я пристально смотрю на него. Уверена, душа у него чиста, но тело слегка расплылось. Даже под просторной одеждой заметно наметившееся брюшко. Полагаю, он не проповедует воздержание.
Барри поднимает руку, и пение смолкает.
– Начнем сатсанг[6]6
Сатсанг – в буддизме: совместная медитация и пение мантр, а также индивидуальные беседы с наставником.
[Закрыть], – говорит он тихо, почти шепотом. – Как вы знаете, на десять минут я прерву молчание, принятое здесь в течение выходных.
Обет молчания? Это объясняет странные кивки того парня и бегство двух женщин. Но всего лишь десять минут на разговоры – за два дня?
– Я буду отвечать на вопросы, касающиеся поисков правды, просветления и самоусовершенствования, – говорит Махариши. Многовато для десяти минут. Он добавляет: – А также мы можем побеседовать о радостях одиночества.
Я не против того, чтобы побеседовать о радостях совместной жизни, поскольку недавний опыт доказал мне, что одиночество – не лучшее, что есть в жизни. Но моя соседка энергично кивает.
– Махариши, я ищу единения с космическим разумом. Не могли бы вы поведать нам, как вы его достигли?
– Хм, – певуче отвечает Барри. – Мое путешествие началось на вершине горы. Я вдруг почувствовал, что плыву в бесконечности. Все преграды исчезли, и двери сознания отворились, потому что больше не было стен, чтобы держать меня в заточении.
Насколько я знаю, никаких стен на горных вершинах не бывает – по крайней мере пока там не возвели кооперативных домов.
Но аудитория очарована, и Барри продолжает:
– Я увидел, что жизнь есть Бог и что все люди во вселенной, великие и малые, известные и неизвестные, умудренные и неумудренные, выдающиеся и обыкновенные…
Да, да, все мы. Красивые и некрасивые. Умные и глупые. И так далее.
– …что все и всё, что существует и существовало когда-либо, есть Любовь. И в ее наивысшем проявлении она достигает такой силы, что человеческое тело испытывает радость и почти невероятное наслаждение…
Неужели я усмотрела в этом какой-то скрытый смысл? Он и вправду сказал, что духовное просветление сродни оргазму? Если бы проповедник в нашей воскресной школе говорил что-то вроде этого, я проводила бы куда больше времени в церкви.
Мужчина в центре комнаты, должно быть, думает, что это пресс-конференция, потому что поднимает руку и спрашивает:
– Можно еще один вопрос, Рав?
Я нервно смотрю на часы. Все эти люди, возможно, пытаются войти в соприкосновение со своим внутренним миром, но я-то пыталась в течение нескольких недель соприкоснуться с Барри! Должно быть, обет молчания распространяется и на телефонные разговоры. Всего на один вопрос ушло шесть минут. Еще четыре минуты – и все вернется на круги своя.
Вопрошающий, кажется, говорит целую вечность, а Рав Джон Йома Махариши отвечает и того дольше. Напряжение в комнате становится буквально осязаемым. Когда время истекает, даже пение мантр не может прекратить поднявшуюся суматоху – люди пытаются задавать вопросы.
– Есть ли способ быстро достичь самопознания?
– Пожалуйста, назовите три вещи, которые помогут мне ступить на стезю духовной жизни.
Этот мужчина – явно директор какой-нибудь фирмы и думает, что смысл жизни будет предъявлен ему в виде диаграммы.
Прежде чем Барри успевает ответить, еще кто-то выкрикивает:
– А нет ли специальной программы для тех, кто может заниматься самоусовершенствованием только по выходным?
Осталось пятнадцать секунд. Я отважно встаю и задаю единственный вопрос, который крутится в моем сознании:
– Ты помнишь меня, Барри?
Более тридцати человек оборачиваются и смотрят на меня. Кто-то недоумевающе бормочет: «Барри?» Я их понимаю. Они, наверное, заплатили уйму денег, чтобы причаститься мудрости Рава Джона Йомы Махариши. Мудрость Барри – это как-то не звучит.
Барри смотрит на меня, но в его глазах я не вижу ни тени узнавания. Наверное, я должна была бы обидеться, но вместо этого я свирепею. Давай же, парень. Эрик сказал, что я ничуть не изменилась.
Пение возобновляется, Махариши поворачивается к собравшимся, произносит слова клятвы и торжественно покидает комнату. Я начинаю пробираться за ним к выходу, но обнаруживаю, что он словно в воздухе растворился. Или превращение Барри в Рава не обошлось без волшебного плаща?
Я иду обратно к машине, но тут же останавливаюсь. Я проделала весь этот путь, чтобы поговорить с Барри, и пусть даже разговоры не самое популярное времяпрепровождение в этих стенах, я не собираюсь сдаваться. Раз уж я здесь, то попытаюсь достичь хоть какого-нибудь просветления.
Мне бы очень хотелось отдохнуть в своей комнате, но я вспоминаю, что комнаты у меня нет. Я снова бреду по направлению к главному зданию и вижу, что все вышли. Я нахожу своего знакомца, который объясняется со мной кивками, и возбужденными жестами даю ему понять, что хочу зарегистрироваться. Он не понимает, и я наклоняю голову и закрываю глаза, надеясь, что теперь-то до него дойдет: мне нужно место для сна. Но он воспринимает все с точностью до наоборот – обнимает меня, гладит мое плечо и указывает на дверь своей комнаты. Наверное, это мой единственный шанс заняться беззвучным сексом, но, так и быть, я его упущу. Я энергично трясу головой в знак отказа.
До вечера я брожу по прилегающей территории, как и все остальные, и пытаюсь заняться самопогружением. Ом, ом, ом. Боже, как это скучно. Гном, сом, ром, дом. Уже лучше. Барри, Барри, Барри. Может быть, мне удастся вызвать его дух?
И черт меня побери, если передо мной вдруг не появляется мужчина! Не Барри – но ведь и я, в конце концов, новичок. Какая женщина не гордилась бы тем, что ей удалось мысленно призвать к себе мужчину – любого мужчину? Этот – лысый, высокий, широкоплечий, с ног до головы в белом, стоящий, скрестив на груди руки, – сильно смахивает на персонажа из рекламы чистящих средств. Жестом он предлагает мне следовать за ним и быстро идет вперед. Мы минуем пруд и ступаем на узенькую тропинку в зарослях, в конце ее я вижу маленький домик.
И у порога стоит Барри.
Мой сопровождающий заходит внутрь и затворяет дверь, Барри же остается на месте. Теперь, видя его перед собой, я не знаю, что делать. Если он по-прежнему мой Барри, мне следовало бы его обнять. Но можно ли прикасаться к Раву Джону Йоме Махариши? Может быть, мне следует поцеловать его перстень? Нет, это не тот случай. Барри решает сделать первый шаг и кладет обе руки мне на голову. Это благословение? Или он собирается меня поцеловать?
Барри чуть отступает и в знак приветствия медленно простирает руку. Наблюдая за ним во время медитации, я была убеждена, что это всего лишь маскарад. Но и теперь он – олицетворение спокойствия и безмятежности. Что-то в глубине его серых глаз дает мне понять, что он меня узнал.
– Ничего, если мы поговорим? – спрашиваю я вполголоса. Может быть, разговор не будет считаться преступлением, если мы не станем превышать определенного уровня децибел?
Прижав руку к груди, он качает головой и жестом показывает: я могу говорить, а он будет молчать. В браке так часто бывает.
Он садится на камень, а я пристраиваюсь рядом на жесткой, неудобной скамеечке. Барри, кажется, чувствует себя очень непринужденно. Я знаю, его сознание сейчас не здесь. И, судя по всему, задница тоже.
– И давно ты стал Махариши? – спрашиваю я. Боже, какой идиотский вопрос. Я промолчала целое утро и теперь, кажется, утратила все коммуникативные навыки.
Барри лучезарно улыбается. Наверное, мне придется немало постараться, чтобы получить ответ.
– Пять лет назад? – подсказываю я, хотя на самом деле это совершенно меня не интересует. – Десять? После того, как мы познакомились?
По-прежнему никакого отклика, но я не сдаюсь.
– Вот что мы сделаем. Просто топни ногой, если я угадаю.
Чтобы показать ему, как это должно выглядеть, я топаю пару раз, как лошадь.
И вдруг Барри смеется. Теперь я воспринимаю это как вызов – надо вынудить его сказать хоть что-нибудь. Я пытаюсь вспомнить, каким образом девятилетний Адам заставил непреклонного гвардейца у ворот Букингемского дворца наконец сдаться и буркнуть: «Иди отсюда, парень!» Если бы королева узнала об этом, гвардеец наверняка поплатился бы головой. А что может случиться с Барри? Ему будет отказано в нирване?
Но мне не приходится прикладывать столь уж больших усилий. Судьба работает за меня. Лысый приоткрывает дверь и протягивает телефонную трубку:
– Махариши, вам придется ответить на звонок.
Интересно, о чем должна идти речь, чтобы Барри нарушил обет молчания?
– Ваш представитель в Лос-Анджелесе, – взволнованно говорит лысый. Мне следовало бы догадаться. Голливуд любит святых. – Ваши молитвы были услышаны. Нас приглашают принять участие в ток-шоу на новом кабельном телеканале – Си-си-эн.
Не думаю, что Си-си-эн так же крут, как Си-эн-эн, но в любом случае хвала кабельному телевидению, иначе наш выбор был бы ограничен всего-навсего пятью тысячами каналов.
Барри идет говорить по телефону. Несколько минут, пока его нет, я стою на улице, затем он открывает дверь и приглашает меня войти. Мне не терпится увидеть, как он живет. Я думала, обстановка внутри будет строгой и аскетической – голые стены и, быть может, пара жестких стульев. Но оказывается, у Барри две зеленые, с обилием подушек, очень современные кушетки, они стоят одна против другой, между ними – стеклянный кофейный столик. На полу плюшевый коврик, возле музыкального центра – уютное кожаное кресло.
– Могу я предложить тебе соевого молока? – спрашивает Барри.
Не совсем то, что я ожидала услышать от него после двадцати лет разлуки, но все же это начало.
– Конечно.
– С шоколадом или ванилью?
А я и не подозревала о таком разнообразии.
– С клубникой, – говорю я. Интересно, насколько мне удастся продвинуться?
Барри идет на кухню и возвращается с двумя стаканами на бамбуковом подносе. Один, с розовым содержимым, он протягивает мне. В конце концов, это Махариши: он должен исполнять мечты людей. Но, пригубив розовую гадость, я вспоминаю старую поговорку: будь осторожна, когда загадываешь желание.
– Итак, Хэлли, что же заставило тебя пуститься в это путешествие? – спрашивает он меня, когда мы садимся на кушетку.
Я не знаю, сколько времени нам отпущено на разговор, но уже успела понять, что лучше говорить напрямик.
– Я хотела найти тебя, – отвечаю я. – Пусть даже прошло много лет, я все равно храню счастливые воспоминания о тех временах…
– Ты права, – отзывается он, беря меня за руки.
Я немного волнуюсь.
– Я даже представить себе не могла, что случилось, когда перестала получать от тебя письма. Я подумала, что ты встретил другую. Или умер.
– Человек, которого ты знала, действительно умер, – мягко отзывается Барри. – А потом переродился. Я отправился на поиски великого учителя Адвайты Рамана Махари, и он объяснил мне, что значит быть свободным.
– Но почему это должно было означать свободу от меня? – спрашиваю я, и меня снова охватывает тот же страх, что и в двадцать лет.
Барри проникновенно смотрит мне в глаза и переплетает свои гладкие, мягкие пальцы с моими.
– Потому что он нашел меня, – говорит лысый, подходит и многозначительно обвивает рукой талию Барри. – Мы вместе увидели свет.
Ого! Да, теперь я тоже его вижу.
Лысый нежно гладит Барри по плечу. Говорить о нашем грандиозном романе теперь неуместно.
Но Барри не смущается.
– Хэлли, я действительно тебя любил, но по-другому. Быть может, ты удивлялась, почему мы не занимались сексом.
– Не очень, – отвечаю я. – Я думала, ты просто настоящий джентльмен. Или хочешь, чтобы наша брачная ночь была особенной.
