Текст книги "Мужчины, за которых я не вышла замуж"
Автор книги: Дженис Каплан
Соавторы: Линн Шнернбергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
– Нет, нет, с ним. – Фотограф указывает на Кевина. – Мне не нужны никому не известные люди на фотографиях.
– Я тоже никому не известный человек, – возражает тот.
– Вы – никому не известный человек, у которого потрясающий стиль, – говорит репортер. – Мне нравится, как вы выглядите. Потрясающая имитация андеграунда.
– Это самый настоящий андеграунд, – кривится Кевин. – И с чего вы взяли, что я хочу попасть на страницы светской хроники?
Вокруг пробегает шумок. Всем прекрасно известно, что попасть на страницы светской хроники мечтает любой. И Кевину не отвертеться: на Манхэттене нужно быть очень богатым или очень знаменитым, чтобы так плевать на дресс-код.
Внезапно фотограф покидает нас – вероятно, заметив кого-то более достойного. Или того, кто одет еще небрежнее.
– Прости, парень, увидимся позже, – бросает он, беря след.
Кевин смотрит на меня и качает головой:
– Не понимаю я их. Этих ньюйоркцев. Твоих ньюйоркцев. Твой шеф думает, что я хреново одет и что это плохо. Этот тип думает, что я хреново одет и что это хорошо.
– Плохо, – поправляю я.
– Что?
– Ты одет плохо.
– Ты тоже так думаешь?
– Нет, милый. Ты великолепен, – отвечаю я. Наверное, лучше не объяснять ему, что я автоматически исправляю его речевые ошибки, иначе буду напоминать девочку-подростка, пытающуюся быть умнее своего парня.
– Давай пойдем дальше, – предлагаю я.
– Я лучше съем еще парочку этих штук, с крабовым фаршем и грибами. – Он ловко перехватывает проходящего мимо официанта. Отправив в рот несколько грибов, он уже не возражает, когда я беру его за руку и веду по музею.
Мы выбираемся из толпы и поднимаемся по лестнице, мимо гобеленов, расшитых монгольскими богинями и серебряными статуями Шивы.
– Смотри, женщина-Будда! – Я восхищенно разглядываю бронзовую скульптуру и читаю подпись: – «Гендерная принадлежность – эффективное средство познания сути божества».
– Прямо мои мысли! – Кевин обвивает рукой мою талию и покусывает меня за ухо. – Было бы замечательно использовать твою гендерную принадлежность по назначению. Именно этого я и хочу.
Я хихикаю.
– Только не говори, что тебе уже надоело гималайское искусство.
– Мне надоело все, кроме тебя.
Кевин запихивает меня в темную нишу, где нет никого, кроме изображения каких-то обнаженных богов, и запускает мне руку в вырез платья.
– Ты когда-нибудь занималась сексом в музее гималайского искусства? – спрашивает он.
– Пару раз, – лукаво отвечаю я.
– Давай еще разок. – Он начинает расстегивать молнию на спине, но я уворачиваюсь.
– Не здесь.
– Почему? – Кевин целует меня в шею. – Эти боги дадут нам свое благословение.
– В отличие от посетителей. – Я отодвигаюсь и оправляю платье. – Идем, милый. Нельзя заниматься этим на публике.
– На пляже Виргин-Горда мы об этом не задумывались, – замечает он.
– На Манхэттене все иначе.
Мы спускаемся по широкой дугообразной лестнице и выходим из музея. Берем такси до Гранд-Сентрал. Ожидая поезда в Чеддек, я указываю на сияющие созвездия, которыми расписан высокий вокзальный свод. Это, конечно, не то, что небо над Карибскими островами, но по крайней мере его нью-йоркская версия.
– Забавно, но город потратил уйму денег на то, чтобы подновить этот потолок, а тот, кто его расписывал, нарисовал все созвездия задом наперед. Это все равно что смотреть на небо вниз, а не вверх.
– Да, смешно, – говорит Кевин, которого, кажется, это ничуть не развлекло. Похоже, ему вообще тут не нравится. Веки опущены, плечи согнуты, руки скрещены на груди.
Я касаюсь его локтя.
– Ты злишься на меня, потому что я не захотела заниматься с тобой любовью перед статуей Будды?
– Нет, я просто… – Он вдруг хватается за живот и неуверенной походкой направляется вниз по лестнице – туда, где виднеется надпись «Туалет».
Я протискиваюсь следом и жду снаружи – как мне кажется, очень долго. Смотрю на часы. Мы вот-вот опоздаем на поезд и я ощущаю себя такой же беспомощной, как и в тот день, когда Адам пошел в начальную школу и мне пришлось отпустить его в мужской туалет одного.
Как и тогда, я просто встаю на пороге и громко зову:
– Кевин! Кевин! С тобой все в порядке? Я здесь, я тебя жду!
Мой голос эхом отскакивает от стен, но никто не отвечает.
– Кевин! Кевин, тебе нужна помощь?
Мужчина в синем костюме, с портфелем в руке, выходит из кабинки и улыбается.
– Там ваш малыш? – спрашивает он. – Я знаю, каково это. Моя жена всегда нервничает, когда наш сын пользуется общественной уборной. Хотите, чтобы я за ним приглядел?
– Очень мило с вашей стороны, – отвечаю я.
Будет нелегко объяснить ему, что мой малыш под два метра ростом.
Тут Кевин выбирается из кабинки и, пошатываясь, идет к нам. Он бледен, глаза опухли, рот полуоткрыт, подбородок залит слюной. Мужчина в синем костюме неодобрительно смотрит на моего, как ему кажется, пьяного спутника и торопливо выходит.
– Господи, тебе плохо, – говорю я, беря Кевина под локоть и пытаясь его поддержать. – Что случилось? Ты ведь пил только минералку.
– И ел крабовое мясо, – стонет он. – Я отравился.
– Пищевое отравление, – констатирую я и пытаюсь его утешить: – Это ужасно, но все пройдет. Поехали домой.
Мы поднимаемся на платформу, Кевин тяжело повисает на мне. Я изо всех сил поддерживаю его под руку и чувствую, что он вот-вот упадет.
– Мы уже почти на месте, – ободряюще шепчу я.
Бум.
Кевин валится на пол, устремив безумный взгляд на расписанный созвездиями потолок Гранд-Сентрал. Так или иначе, но сейчас он явно видит все звезды.
Я наклоняюсь над ним и глупо спрашиваю:
– Ты в порядке? – Хотя ясно, что нет. Он тяжело дышит и дрожит.
К нам бегут два полисмена, на поясах у них болтаются дубинки, а из кобуры торчат пистолеты. У каждого на поводке – собака, натасканная на взрывчатку.
– У нас нет бомбы, это всего лишь пищевое отравление, – объясняю я.
Полисмены, видимо, поверили, что мы не международные террористы, зато собаки явно не удовлетворены. Одна из них нюхает Кевина, и я уже готова сказать, что обычно он пахнет куда приятнее, чем сейчас. Но наверное, у собаки на этот счет свое мнение, потому что она легонько лижет Кевину шею.
– Как мило, – говорит он, начиная приходить в себя, потом понимает, что лежит на полу рядом с собакой, и тут же садится.
Над ним наклоняется полисмен:
– Хотите, чтобы мы вызвали «скорую», сэр? Хотите, чтобы вас осмотрел врач?
– Да, – тревожно говорю я.
– Нет, – отвечает Кевин.
– Перестань. Может быть, врач что-нибудь тебе даст.
Он качает головой:
– Все нормально. Проблююсь – и порядок.
Если бы! Насчет «проблеваться» Кевин прав, но вместо пары часов это продолжается уже третий день. Вчера я изображала сестру милосердия: приносила ему лед и минералку, а на обед подала прозрачный куриный бульон. Кевин был страшно зол, но до Артура ему было далеко: тот чуть не убил меня, когда я позвонила и сказала, что вынуждена остаться дома с больным.
Больше я не могу прогуливать работу и начинаю одеваться. Кевин просыпается. Ему явно полегчало.
– Ты уходишь? – Он недоверчиво смотрит на меня.
– Ненадолго, – отвечаю я. – Обойдешься без няньки. Я думаю, все будет в порядке.
– А можно, мы сначала позанимаемся любовью? – интересуется он. – Я здесь уже три дня, а мы ни разу…
Да, на закуску.
– Всего лишь потому, что тебя так выворачивало, – говорю я и целую его. – Оставайся в постели. Я приду, как только освобожусь.
– Все равно это очень долго. – Он гладит мою щеку и садится. – Послушай, я проголодался. Можешь приготовить мне что-нибудь?
– Конечно. Что ты хочешь? – Я тревожно смотрю на часы и надеюсь, что Кевин попросит мюсли, а не блинов.
– Не знаю… А ты как думаешь? Пару яиц вкрутую или омлет.
– Что угодно! – Я пытаюсь казаться любезной.
– Хм. Или овсянку. Или французский тост с кленовым сиропом. Или булочку с сыром. – Он задумчиво перебирает все, что может вспомнить. – А еще я обожаю бельгийские вафли. У тебя есть вафельница?
– Разумеется, – отзываюсь я с легким раздражением и наконец теряю терпение: – А в шкафу у меня прячется кухарка, которая специализируется на приготовлении вафель! Господи, это всего лишь завтрак. Просто скажи, что тебе приготовить.
Кевин оскорблен.
– Я не хочу быть тебе обузой, – ворчит он. – Но я перевернул все свое рабочее расписание, чтобы приехать и повидать тебя. А ты не можешь пожертвовать хотя бы одним днем, чтобы побыть со мной.
– Мне уже и так пришлось пожертвовать больше, чем днем, чтобы побыть с тобой, – говорю я.
– И что ты хочешь этим сказать?
– Если мы собираемся жить вместе, мне придется менять всю свою жизнь. Бросить все и переехать на Виргин-Горда.
– Подумаешь! Нью-Йорк, ах, какое замечательное место! Неблагодарная работа. Кучка самовлюбленных идиотов. Слюни над дурацкими картинками, которые может нарисовать и трехлетний ребенок! Отвратная еда. Действительно, тебе есть чем дорожить!
– Ты забыл еще кое-что. – Голос у меня дрожит. – Мои дети. И друзья. Мне показалось, что эта выставка была интересной. По крайней мере необычной. И я, представь себе, люблю свою работу и хочу сохранить ее!
– Тогда все ясно, – сердито говорит Кевин и встает. – Я не хочу тебе мешать. Я просто уеду.
Мы стоим друг против друга, и ни один из нас не собираемся уступать. Кевин ничуть не изменился. Если его обидеть, он уходит. Но на этот раз я не позволю ему так просто отделаться.
Я подхожу к нему и обнимаю его.
– Не уходи, Я люблю тебя, Кевин. И если ты меня любишь, пожалуйста, будь дома, когда я вернусь.
Он гладит меня по голове, но не отвечает. Я слышу, как бьется мое сердце. Если я вернусь и обнаружу, что Кевина нет, то не переживу.
– И потом, ты не можешь уехать прямо сейчас. У тебя билет только на завтра. Если ты проведешь эту ночь со мной, тебе не придется платить неустойку – по-моему, оно того стоит. – Я пытаюсь шутить.
Кевин вздыхает:
– Я останусь. Конечно, останусь. Если я уеду прежде, чем мы проведем хотя бы одну ночь вместе, я себе этого не прощу.
Глава 16
Вместо того чтобы, войдя в вагон, открыть «Нью-Йорк таймс», я принимаюсь смотреть в окно и думать о Кевине и о том, что мы скажем друг другу, когда увидимся.
– Можно? – спрашивает Стефи и подсаживается. И добавляет, демонстрируя свое знание дорожного этикета: – Нам не обязательно разговаривать. Можешь спокойно читать.
– Я не читаю, если ты заметила.
Впрочем, не важно. Мужчина может сесть рядом со знакомым, с головой погрузиться в газету и не обменяться с соседом ни единым словом, кроме «Здравствуйте». И ничего более. Но женщины, оказавшись на одной скамейке в вагоне, обязаны болтать. Добираясь до города, где нам предстоит управлять фирмами и принимать важные решения, мы тратим тридцать пять минут на обмен сплетнями о новом маникюрном салоне, о чеддекском мяснике (у него интрижка на стороне, а главное – он обвешивает) и о том, что учительница по рисованию в детском саду слишком много задает на дом.
Но достаточно одного взгляда на Стефи, и я понимаю, что ее беспокоит нечто иное, нежели нечестный мясник или машинка для прокалывания ушей. Глаза у нее опухшие, она выглядит так, как будто совсем не спала. Стефи лезет в сумочку, равнодушно достает шоколадку, снимает обертку и сует в рот сразу три квадратика. Ого! Если женщина ест шоколад с утра, это может означать лишь одно…
– Ричард сказал, что уходит от меня. – Стефи всхлипывает. – Я не виновата. У нас был счастливый брак, но ему хочется попробовать еще разок.
Я в изумлении смотрю на нее. То же самое сказал Билл. Неужели он проложил дорожку Ричарду, или у каждого мужчины это заложено где-то в подкорке? Может быть, они все-таки разговаривают в поезде, прикрывшись «Уоллстрит джорнал»?
– Стефи, мне жаль, – говорю я, беря ее за руку. – Я бы очень хотела тебе помочь.
– Ты и так мне помогла. Я каждый день о тебе думаю. Ты даешь мне надежду. – Она достает носовой платок.
Я распрямляю плечи и преисполняюсь гордости. Я неплохо справилась со своими проблемами! Говорят, пережить развод – как пережить чью-то смерть. Ты проходишь те же стадии: протест, депрессия и примирение. Я рада, что Стефи может брать с меня пример; мне следует открыть ей, что на самом деле этапы таковы: хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним, хрен с ним и «какого черта, плевать я на него хотела».
– Всегда есть надежда. Жизнь продолжается. Когда пройдет первоначальный шок, ты испытаешь приятное возбуждение оттого, что можешь начать все сначала, – ободряюще говорю я. – Мы сами можем планировать свое будущее, каким бы оно ни было.
– Легко тебе говорить! – отзывается Стефи. – Билл сказал Ричарду, что они с Эшли расстались.
– Это меня не касается! – фыркаю я.
– Потому-то я и надеюсь, – говорит она. Моя моральная стойкость явно впечатляет ее меньше, чем недавняя сплетня. – Если Эшли покинула сцену, вы с Биллом могли бы снова сойтись.
– Нет, не могли бы! – взвиваюсь я. – Я не такая дура! Один раз Билл ушел; значит, может уйти опять. Не к Эшли, так к Кэнди, Рэнди или еще кому-то.
– По крайней мере ты бы не осталась одна. У тебя был бы муж.
– Но не тот, которого бы мне хотелось! И кроме того, у меня есть друг.
Стефи роняет платочек.
– Друг? Это звучит так по-детски…
– Поверь мне, это серьезно!
– Ты с ним спишь? – Несмотря на смущение, Стефи распирает любопытство.
– Разумеется, – беспечно отвечаю я. Пусть даже (сначала – из-за расстояния, потом – из-за расстройства желудка) мы с Кевином уже давным-давно не занимались любовью. Но по крайней мере сегодня вечером я сосредоточусь именно на этом.
Когда я прихожу домой, Кевин заканчивает приготовления. В духовке жарится цыпленок, на столе стоят свечи. Он встречает меня в одних плавках – явно не по погоде.
– Отлично выглядишь, – говорю я, снимая шарф, и игриво набрасываю его ему на шею.
– Я собирался открыть тебе голым, но это моя уступка вашим консервативным нравам.
– Полагаю, не только я, но и весь квартал был бы в восторге, увидев тебя обнаженным.
– Нет проблем! – Кевин мгновенно стягивает плавки и встает у окна.
– Кевин! – ору я, поспешно опуская шторы. Я рассказала Стефи, что у меня есть возлюбленный, но столь наглядное доказательство излишне.
– Прости за сегодняшнее утро, – говорит он.
– И ты меня прости. Это я виновата.
Мы оба знаем, что нам есть о чем поговорить, но сначала нас ждет одно важное дело.
– Хочешь есть? – спрашивает Кевин, целуя меня.
– Я хочу тебя.
– Я надеялся, что ты скажешь именно это.
Мы с жадностью занимаемся любовью – прямо на полу в гостиной. Может быть, мне следовало оставить окно открытым, если не для Стефи, то для Дарли. Она, наверное, давно такого не видела.
Ужин проходит далеко не в такой торжественной обстановке, как задумал Кевин. Все очень романтично. Мы едим цыпленка (отлично прожаренного, разве что чеснока слишком много), лежа в постели, и разрываем его прямо руками. Я протягиваю кусочек Кевину, и он берет его ртом, облизывая мои пальцы, один за другим. Мы целуемся.
– Бедрышко или грудку? – смеюсь я, протягивая ему следующий кусочек.
– И то и другое. – Он целует меня в грудь, потом в бедро.
Мы забываем о еде и снова занимаемся любовью. Кровать сотрясается, куски куриного мяса попадают с подноса на простыни, но мне не до порядка на постели.
Мы лежим, обнявшись, когда звонит телефон. Заметив номер Адама, я беру трубку.
– Привет! Как дела, милый?
Адам принимается восторженно описывать лыжную прогулку; я сажусь и беззвучно говорю Кевину: «Извини». Тот пожимает плечами.
Сын рассказывает, как он съехал с крутого склона. Кевин, видя, что я увлечена разговором, ложится спиной ко мне; я дотягиваюсь и массирую ему плечи.
– Похоже, ты отлично провел день, – говорю я. Впервые мне хочется, чтобы наша беседа не затягивалась. – Передай Эмили привет. И когда завтра будешь возвращаться в колледж, поосторожнее за рулем.
– Хорошо, мама. Я бы никогда до этого не додумался, если бы ты мне не напомнила.
– Не волнуйся, я всегда тебе напомню. – Я смеюсь и думаю: не важно, сколько лет моим детям. Я никогда не перестану быть матерью.
Я вешаю трубку и целую Кевина в шею, но, прежде чем он успевает обернуться, снова звонит телефон. Эмили.
– Мама, ты попросила Адама передать мне привет, – говорит она в притворном негодовании. – Ты что, не можешь сказать мне «привет» лично? Я не знала, что ты так занята.
Я смотрю на Кевина. Наверное, не стоит объявлять Эмили, что я действительно очень занята.
Эмили, так же как и Адама, переполняют впечатления, но несколько иного толка. В частности, красивый инструктор угостил ее горячим шоколадом, и она полагает, что влюбилась. Сначала подводное плавание, теперь лыжи. Мне бы следовало держать дочь подальше от спорта. Кто сказал, что девочка должна заниматься спортом, чтобы у нее не оставалось времени думать о парнях?
– Мои дети такие замечательные, – восторженно говорю я Кевину, когда наконец возвращаюсь под одеяло.
– У тебя хорошие дети, – соглашается Кевин и, не проявляя более никакого интереса к семейной жизни, берет пульт и включает телевизор. Мы зарываемся в подушки, и он щелкает с канала на канал – хоккейный матч, новости, глупая комедия, прогноз погоды, еще одна глупая комедия. Если он предпочтет «Магазин на диване», возможно, я куплю себе еще какое-нибудь украшение.
Я деликатно забираю у него пульт и выключаю телевизор.
– Что-то не так? – спрашиваю я.
– Нет, – неубедительно отвечает он.
– Прости, что мы прервались, – говорю я, прижимаясь к нему. – Но я всегда беру трубку, когда звонят дети.
– Ты правильно поступаешь.
– Но?..
Кевин вздыхает, встает и начинает бродить по комнате.
– Я только сейчас начал понимать, что именно ты имела в виду утром, когда говорила о переменах. Что это не так-то просто. Я ведь тоже получил мало удовольствия, пытаясь вписаться в твой мир.
– Это всего лишь последствия пищевого отравления, – говорю я.
– Нет, это реальность.
– Прости, если что-то не так. – Я начинаю чувствовать легкое возмущение. – Я сделала все, что было в моих силах.
Кевин на секунду останавливается и пристально смотрит на меня.
– Я знаю. Мы оба старались. Я бросил все, чтобы приехать и повидать тебя, хотя у меня уйма дел.
– И ты злишься оттого, что я не бросила все, чтобы постоянно быть с тобой.
– Я не злюсь. – Кевин останавливается в ногах кровати и потягивается. – Ты мне небезразлична, Хэлли. Совсем наоборот. Но твой мир – здесь, а мой – на Виргин-Горда. Я всегда говорил, что не вернусь сюда. Но теперь, когда я здесь, я вижу, что такое твоя жизнь. Было бы просто ужасно, если бы тебе пришлось пожертвовать всем ради меня.
– Разве жизнь с тобой может быть ужасной? – говорю я, обнимаю его и кладу голову ему на грудь. – Но это, наверное, трудно. Слишком трудно.
Мы держим друг друга в объятиях и молчим. Кевин гладит меня по голове, его грудь делается мокрой от моих слез.
– И что же дальше? – спрашивает он.
Я делаю глубокий вдох и прижимаюсь к нему сильнее.
– Я не могу уехать на Виргин-Горда, – говорю я, и голос у меня обрывается. – Даже ради тебя. Наверное, я всегда в глубине души это понимала, но не могла признать.
– Я тоже знал, – отвечает он. – Мне трудно давать обязательства. Ты поняла это в первый же день, когда мы встретились. Я подумал, что, может быть, на этот раз все получится, сказал себе: давай поезжай в Нью-Йорк. И что? В Нью-Йорке мне тут же стало плохо.
– Это нечестно. Наше будущее разрушил какой-то крабовый фарш.
– Кто бы мог подумать. – Кевин обнимает меня, и мы надолго замолкаем.
– Ты жалеешь, что я тебя разыскала? Может быть, мне следовало оставить тебя в покое спустя столько лет? – тихо спрашиваю я.
– Нет, – горячо отвечает он. – Это было замечательно. Когда я впервые увидел тебя на острове, то подумал, что это мираж. Моя маленькая Хэлли – в моем собственном раю.
– Для меня это, очевидно, потерянный рай, – говорю я.
Наконец-то Кевин улавливает литературную аллюзию.
– Кажется, мы что-то такое читали в выпускном классе, – говорит он. – Это Диккенс?
– Почти угадал. Мильтон.
– Они писали в одно время?
– Нет, их разделяла всего лишь пара столетий. Но они оба были англичанами.
– По крайней мере хоть в этом я прав, – говорит он.
– Ты прав во многом, – отзываюсь я. – Не думаю, что ты вообще хоть что-нибудь делаешь неправильно, если не считать того, что живешь не в том месте.
Мы стискиваем друг друга в объятиях, сильная рука Кевина касается моей спины.
– Думаешь, у нас бы все сложилось, если бы после школы мы остались вместе? – спрашиваю я.
– Нет. Наши миры были слишком разными уже тогда. – Кевин приподнимает мое лицо за подбородок и грустно улыбается. – Наверное, это единственное, что осталось неизменным.
– Но я могу навещать тебя в раю?
– В любое время.
– И мы будем заново влюбляться друг в друга каждые двадцать лет?
– Можешь не сомневаться, – отвечает он и снова целует меня – долго и страстно. – По крайней мере мы будем чего-то ждать. Это самый лучший повод жить дальше.
Мы с Кевином умудрились достичь того, что нам так и не удалось сделать в школе, – стать друзьями. После его отъезда мы общаемся почти каждый день, и спустя две недели наши разговоры становятся намного непринужденнее и куда приятнее, чем в те дни, когда я, уехав с Виргин-Горда, гадала о том, что будет и чего не может быть. Засидевшись в офисе допоздна, я звоню Кевину. Он весел и сыплет новостями, потому что наконец начал работать с Анджелиной Джоли. По его словам, он чувствует себя как рыба в воде. Я смеюсь и шутливо напоминаю, сколько раз он уже пытался ввернуть эту шутку.
Я вешаю трубку, успокоенная и окончательно убежденная, что мы приняли правильное решение. Живя с Биллом, я иногда разочаровывалась в своем браке и начинала гадать, какой могла бы быть моя жизнь, останься я с одним из своих прежних парней. Теперь у меня появился шанс вернуться назад и еще раз пройти тот же путь. И снова я сказала «нет» Кевину и Эрику. И Рави. Точнее, я не то чтобы сказала Рави «нет». Мне вообще не так уж много удалось ему сказать.
Я задумчиво открываю ящик стола и вынимаю салфетку, которую прихватила с собой после той отчаянной одинокой вылазки в ресторан. Салфетку, где написаны имена мужчин, за которых я не вышла замуж. Я беру этот список и смотрю на четвертое имя. Дик Бенедикт. Рави дал мне понять, что нужно жить настоящим, но я по-прежнему испытываю глубочайшую скорбь, когда думаю об этом человеке. Я снова сворачиваю салфетку и держу ее в руке. Нет, не каждый твой выбор был правильным. Нужно просто это признать.
Я опять берусь за работу и заставляю себя сосредоточиться на лежащих передо мной бумагах. Если честно, мне больше не о чем думать. Ни мужа, ни любовника – ни единого повода, чтобы увильнуть. Отыскивая хоть какие-нибудь зацепки в деле Тайлера, я перечитываю все показания. В том, что сказала Мелина Маркс, нет ничего нового. Как и мистер Тайлер, она упрямо стоит на своем и твердит, что заслужила повышение. Может быть, собираясь послушать ее лекцию в Дартмуте, я всего лишь хватаюсь за соломинку, но сейчас я готова схватиться за что угодно. Я посылаю Артуру сообщение и объясняю, почему не смогу быть завтра на работе. Остается надеяться лишь на то, что никто не будет сидеть за моим столом, когда я вернусь.
Я выезжаю в пять утра, чтобы добраться до Дартмута. В честь Кевина открываю окно в салоне и включаю Бон Джови на полную мощность. Ресницы у меня смерзаются, так что в конце концов я сдаюсь. Легко быть свободным в тропиках, но не здесь.
В Дартмуте я иду по дорожке, ведущей в главный корпус, и завидую студентам: они сейчас слушают лекции знаменитых профессоров и решают глобальные вопросы. Как бы мне хотелось вернуться в колледж! Ходить на занятия, писать рефераты – все это кажется мне сейчас таким притягательным, таким беззаботным, когда больше не нужно этого делать. Почему мне видится, что подобное времяпрепровождение лучше, чем деловые совещания и возня с документами?
Я трижды обхожу всю территорию, ища нужное здание, пока кто-то из студентов наконец не указывает мне дорогу. Адам и его подруга Эвахи ждут меня у дверей лекционного зала. Эвахи целует меня в обе щеки. Когда я звонила Адаму, чтобы предупредить его о своем приезде, то рассказала ему о деле Тайлера, о Мелине и о том, что мое пребывание в офисе отныне под вопросом. Мой преданный сын пообещал, что они с Эвахи постараются помочь мне.
– Спасибо, что позволили мне прийти на лекцию, – говорю я.
– Никаких проблем. То, чем вы занимаетесь, – это круто, – отзывается Эвахи, одетая в мешковатый свитер и джинсы. Никакого макияжа, но эта девятнадцатилетняя девушка излучает какое-то естественное сияние и сейчас еще красивее, чем на Рождество.
– А вдруг мы поможем тебе завершить это дело и все попадем на телевидение? – говорит Адам.
– Об этом снимут фильм, – возбужденно добавляет Эвахи. – В фильмах о сексуальных домогательствах обычно играют самые красивые актрисы. Деми Мур в «Разоблачении», Мерил Стрип в «Шелковых сетях», Шарлиз Терон в «Северной земле»…
– Мелина Маркс в фильме «Как мама потеряла работу», – подсказывает Адам.
– Спасибо, милый, – отзываюсь я, хлопая его по плечу.
Зал уже полон, и, пока дети занимают места, я нахожу свободный стул в заднем ряду – так, чтобы меня не было видно из президиума. Исходя из своего опыта я предполагаю, что профессор должен быть седовласым и сутулым, в потрепанном твидовом пиджаке с латками на локтях. Но тот, кого мои дети обычно называют Джо, – это мужчина едва за тридцать, высокий и достаточно красивый для того, чтобы самому сниматься в кино, а не рассказывать о нем. Еще один повод вернуться в колледж. Он любезно представляет собравшимся Мелину, которая улыбается и благодарит его за приглашение. Она стоит перед аудиторией в синем брючном костюме, в туфлях без каблуков и совершенно не походит на роковую женщину. Мелина бегло просматривает свои записи и начинает остроумно и интересно, в деталях, рассказывать о киноиндустрии, объясняя, что специалисты по рекламе играют куда более важную роль в создании образа кинозвезды, чем это представляется многим.
Студенты просто заворожены, и даже я почерпнула для себя нечто новое. Увы, не по делу Тайлера. Но теперь я знаю, что Том Круз удостоился беседы с Опрой Уинфри[9]9
Опра Уинфри – известная американская телеведущая. По данным журнала «Форбс», самая влиятельная знаменитость 2005 г.
[Закрыть] лишь после того, как уволил прежнего менеджера и нанял вместо него свою неопытную сестру, которая вскоре поняла, что удерживать Тома в каких-то рамках невозможно. Заодно я узнала, что женские журналы, дабы поместить на обложку фотографию знаменитости, иногда позволяют специалистам по рекламе самим отбирать снимки, подыскивать рецензента и вообще контролировать весь процесс. Вот и говорите теперь о том, что молодых журналистов учат этике.
Примерно через полчаса Мелина заканчивает говорить по написанному и любезно объявляет:
– Я буду рада ответить на ваши вопросы.
Сразу поднимается несколько рук, и Мелина указывает на девушку, сидящую рядом с Эвахи.
– Для начала спасибо за потрясающую лекцию. Женщина, занимающая высокий пост, – это так вдохновляет, – говорит студентка, которая явно собирается всучить Мелине свое резюме. – Скажите, пожалуйста, каков самый лучший способ получить хорошую работу в вашей индустрии?
– Закончить Дартмут с отличием, а затем подлизаться к какому-нибудь воротиле, – шутит Мелина. Аудитория хохочет, а я оглядываюсь, дабы удостовериться, что в зале нет представителей противоположной стороны, которые могут записать эту фразу и затем использовать ее в суде против мистера Тайлера. Видимо, я здесь единственный тайный агент. – Так и есть, связи очень важны, – продолжает Мелина, – но я всегда была уверена, что усердный труд окупается.
Вот это лучше. Теперь ее может цитировать адвокат защиты.
Мелина вызывает следующего.
– Скажите, в киноиндустрии и впрямь царит такая жестокая конкуренция, как говорят?
– Перережут горло и не задумаются, – отвечает та, красноречиво проводя ребром ладони по шее. – У меня столько шрамов, что я вынуждена носить свитера с высоким воротником. – Мелина теребит ворот свитера, как бы в знак доказательства, студенты снова смеются.
– Шарфы тоже красиво смотрятся, – говорит многообещающая девушка во втором ряду, у которой в кармане, возможно, уже лежит билет в Лос-Анджелес. Быть может, после лекции я кое-что расскажу ей о шарфах – изящных и недорогих.
– Есть еще вопросы? – спрашивает Мелина.
Снова поднимаются руки. Следующие три вопроса касаются работы в рекламном бизнесе. Мелина запросто общается с молодежью и открывает им все, что они хотят узнать, за исключением номера своего мобильника и адреса электронной почты.
– А что нужно для того, чтобы сделать хорошую карьеру? – интересуется молодой человек в первом ряду.
Мелина теребит сережку, обдумывая ответ.
– Не давать воли самомнению, – говорит она. – Если вы человек идеи, то старайтесь не выходить из себя, если предпочтение отдают другому. Не обязательно, чтобы весь мир знал о ваших способностях. Самое главное, пусть о них знает ваш шеф.
Я подаюсь вперед. Это интересно. Мне очень хочется задать вопрос. Но лучше я останусь зрителем. Со студентами Мелина ведет себя куда непринужденнее, чем в моем кабинете.
Эвахи энергично размахивает рукой, и Мелина бросает на нее одобрительный взгляд.
– А с вами такое бывало? – спрашивает девушка. – Когда-нибудь отдавали предпочтение другому, а не вам?
– Конечно, – отвечает Мелина.
Вот теперь она по-настоящему возбуждает мое любопытство. Может быть, здесь и кроется истинная причина того, что Мелина, а не Бет, получила продвижение по службе? Если так, то мистер Тайлер об этом знал и у него были определенные причины сохранить все в тайне.
– А вы можете нам рассказать? – настаивает Эвахи.
Именно об этом мне и хотелось спросить, Если эта девушка и не станет моей невесткой, я ее просто удочерю.
– Я могу объяснить на теоретическом примере, – отвечает Мелина, пытаясь удовлетворить ненасытную молодую аудиторию. – Давайте представим, что вы предложили оригинальную идею, которая привлекла всеобщее внимание к актрисе, полностью изменила ее имидж и способствовала карьере. Актриса очень благодарна, но глава вашей фирмы приписывает эту честь себе. Он дает вам понять, кто здесь самый главный. Все идеи – его идеи. Если вы по-прежнему будете настаивать на том, что гениальный план принадлежал вам, он просто разозлится и уволит вас.
– Но в конце концов вы получили за это хоть что-нибудь? – спрашивает девушка, первой заговорившая о шарфах. Видимо, она не убеждена, что командная игра стоит свеч.
– Повышение, – говорит Мелина. Но потом, поняв, что она сказала слишком много, быстро оговаривается: – Я не имела в виду, что это мой случай. Просто теоретически…
– Но ведь это было с вами, да? – настойчиво спрашивает Эвахи.
Мелина отрицательно качает головой:
– Нет-нет.
Эвахи не сдается:
– А что это была за актриса?
