Текст книги "Мужчины, за которых я не вышла замуж"

Автор книги: Дженис Каплан

Соавторы: Линн Шнернбергер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Я нашла его у «Роберто Кавалли» сразу после того, как две недели просидела на диете из грейпфрутов и огурцов, – говорит Беллини, вытаскивая крошечное мини. – Даже тогда я с трудом в него влезла, но подумала, что однажды это случится. Я хранила это платье два года, ожидая вдохновения. Оно посетило меня сегодня утром, когда я решила от него избавиться. В конце концов, кто хочет быть такой тощей?

Мы смеемся в знак согласия и тоже решаем отослать платье Терри Хэтчер.

Потом наступает очередь Аманды; ее покупка не подверглась влиянию времени.

– Это «Мочино», цену на нее снизили с шестисот долларов до тридцати, – говорит она, доставая белую виниловую мини-юбку, украшенную по шву металлическими колечками. – Но кто захочет надеть такое?

– Хитер Локлер. Анна Николь Смит. Уличная проститутка с Сорок второй улицы. Постоянные клиентки «Лаки Чанг», – перечисляет Беллини.

– И я, – заявляет Дарли, выхватывая юбку из рук Аманды, очевидно, полагая, что теперь ей обеспечена хорошая компания. Я предпочитаю промолчать о том, что «Лаки Чанг» – это клуб трансвеститов.

– А ты, Стефи? У тебя есть Большие Ошибки? – спрашиваю я.

– Я купила вот это и подумала, что Ричарду понравится, – говорит она, раскладывая на столе комплект изумительного шелкового белья. На глаза у нее наворачиваются слезы. – Никто этого больше не увидит. Так что одна из вас может это забрать.

– Я возьму, – заявляет Дарли и протягивает руку. Она, как пылесос, готова поглотить все, что видит.

– Нет, – возражает Аманда и вырывает у нее белье. Неужели они подерутся? Я уже готовлюсь вмешаться и сказать, что точно такой же комплект любая из них может приобрести в магазине «Блумингдейл», но у моей подруги, оказывается, иная цель. – Сохрани эту вещь, Стефи, – твердо говорит Аманда. – Она тебе еще пригодится. У тебя будет другой мужчина. И тогда ты скажешь мне спасибо.

Стефи теребит кружева и вздыхает.

– Представить себе не могу, что у меня будет кто-нибудь еще. Вы не поверите, но я спала лишь с одним человеком, кроме Ричарда. Всего лишь с одним.

– И где он сейчас? – спрашиваю я.

– Понятия не имею. Но я никогда его не забуду. Его звали Питер. Высокий, широкоплечий. Самый лучший на свете. Мы с ним всю ночь разговаривали и мечтали завести шестерых детей.

– Ну и слава Богу, что ты за него не вышла, – заявляет Дарли. – Шестеро детей! Даже если бы вы остановились на пяти, только подумай о растяжках на животе!

– У меня тоже был свой Питер, – мечтательно говорит Аманда. – Наверное, как и у всех нас.

– Какое распространенное имя! – отзывается Розали. Она в своем репертуаре.

Аманда смеется.

– Моего Питера звали Жан-Поль. Очень сексуальный и очень богатый, чистокровный француз. Сейчас я могла бы жить в Париже. Конечно, я очень счастлива, что живу в Чеддеке, но, только подумайте, как все могло сложиться. – Она замолкает и, очевидно, погружается в мечты о том, каково это – быть мадам Жан-Поль (одной из тех француженок, которые никогда не толстеют), есть круассаны и пить шоколад.

– Даже у моей матери был свой Питер, – провозглашает Беллини. – Пару месяцев назад я гостила у нее, принялась листать старые альбомы и нашла выцветшую черно-белую фотографию. Какой-то красивый блондин стоит на пляже в обнимку с моей мамой. Я спросила ее, что это за парень, она взглянула на снимок и жутко покраснела. Она встречалась с этим мужчиной до того, как познакомилась с моим отцом. Человек, за которого она не вышла замуж.

– Сколько лет твоей матери? – любопытствую я.

– Шестьдесят пять. Представляешь? Она встретила отца сорок пять лет назад и с тех пор жила в счастливом браке. Я спросила, почему она до сих пор хранит эту фотографию, и мама ответила: «Иногда мне нравится о нем думать».

Мы замолкаем.

– Меня это слегка озадачило, – продолжает Беллини. – Что было бы, если бы моя мать вышла за этого светловолосого красавчика, а не за моего отца? Неизвестно. Может быть, меня бы не было.

– Или ты была бы блондинкой, – намекает Дарли. – Я имею в виду – натуральной блондинкой.

Я смеюсь.

– По неизведанному пути всегда можно пройти еще разок. Я это сделала.

– Правда? – спрашивает Стефи.

– Правда.

И я неторопливо начинаю излагать им историю своих поисков. Эрик, Рави, Кевин. Подруги смотрят на меня, широко раскрыв глаза. Вдруг оказалось, что я больше не Хэлли-мама, не Хэлли-адвокат, не Хэлли-реалистка. Я Хэлли – искательница приключений. Судя по изумлению на их лицах, с тем же успехом я могла бы рассказать своим гостьям о том, что собираюсь прыгнуть с небоскреба. В какой-то мере я так и поступила. Я рискнула – и вернулась на исходную позицию.

– Ничего себе. Это, наверное, было так забавно, – говорит Аманда. Судя по блеску в ее глазах, не иначе как она собирается поискать своего француза в Интернете.

– Да, – отвечаю я.

– У меня бы ушла целая жизнь на то, чтобы найти всех мужчин, за которых я не вышла замуж, – говорит Дарли.

– Разве еще остались мужчины, за которых ты не вышла замуж? – нежно спрашивает Стефи, явно намекая на то, что Дарли четырежды стояла у алтаря.

– Не важно, – объявляет Аманда. Она рассеянно берет вязаную фуфайку, принесенную Розали, и поигрывает помпонами. – Есть что-то увлекательное в том, чтобы взглянуть на прошлое с новой точки зрения. Думаю, это просто замечательно – то, что ты встретилась со своими бывшими парнями.

– А знаешь, что еще замечательней? – задумчиво спрашиваю я. – Я не просто увиделась с ними, но и вспомнила, какой была сама много лет назад. Меня привлекали такие разные люди: энергичный делец, чувствительный юноша, плохой парень. Наверное, примеривая различные индивидуальности, я отчасти пыталась понять саму себя.

– И которая же из твоих индивидуальностей носила эту вещь? – спрашивает Стефи, весело разглядывая чопорную блузку в цветочек, которую я решила принести в жертву.

– Та, которая хотела найти работу. Но не забывай, что я носила и вот это, – говорю я, прикладывая к себе узкое ярко-красное платье.

– Трое мужчин… – говорит Стефи, качая головой, как будто не может себе такого представить. Она снова щупает шелк. – Кто-нибудь еще остался в списке?

Я задумываюсь и покусываю ноготь. Кто-нибудь еще?

– Нет, – говорю я. – Больше никого.

Когда все уходят, мы с Беллини принимаемся упаковывать вещи, которые решено отдать на благотворительность. Прежде чем я успеваю закрыть коробку, Беллини решает засунуть туда же оранжевый блейзер, заявив, что где-нибудь на свете есть восемнадцатилетняя девушка, которая нуждается в нем больше, чем она.

Дело сделано, я завариваю чай, и мы садимся на кушетку.

– Итак, – говорит Беллини, прихлебывая, – теперь, когда здесь только мы, я могу это сказать. Ты ведь не была полностью искренна, когда ответила, что в твоем списке больше никого нет?

– С чего ты взяла?

– Я тебя знаю, милая. Ты выдаешь себя, когда грызешь ногти.

– Это безопаснее, чем ножницы. Если порезать кутикулу, можно занести инфекцию.

– Благодарю за совет.

На тот случай, если этого оказалось недостаточно, чтобы отвлечь внимание Беллини, я оглядываю поднос и замечаю, что принесла лимон, но забыла молоко.

– Боже, какая же я плохая хозяйка. Пойду принесу сливочник, – говорю я и делаю шаг в сторону кухни.

Беллини ловит меня за руку.

– Я не люблю сливки. Не люблю молоко. Терпеть не могу коров. Сядь.

Я подчиняюсь.

– Почему ты не любишь коров? Индусы, например, им поклоняются. У меня есть соевое молоко, если тебе так больше нравится.

– Гадость. И прекрати уходить от ответа.

Я вздыхаю.

– Беллини, я готова все тебе рассказать. Но мне будет слишком больно.

– Нужно пережить эту боль еще раз, чтобы можно было двигаться дальше, – говорит она. Такое ощущение, что она прочла слишком много книг по самоанализу.

– Это устаревшая метода. Современные психологи стоят за отрицание.

– Когда они успели? – спрашивает Беллини.

– Наверное, когда страховые компании отказались оплачивать клиентам те месяцы, которые они провели в кабинете психолога.

– Так отрицание тебе помогает? – интересуется она.

– Не очень. – Я пожимаю плечами.

– Кто это был? Ты его действительно любила?

– Не то слово… – Я замолкаю и мысленно возвращаюсь к тем трем головокружительным месяцам. Дик. Его ум, обаяние и нежность буквально свели меня с ума, не говоря уже о его роскошном особняке в Нэшвилле и шикарных вечеринках. Мы чувствовали себя такими взрослыми, сидя на веранде и попивая джулеп. Он сделал мне предложение через неделю после того, как мы познакомились.

– Его звали Дик. Я думала, мы поженимся, – говорю я.

Беллини кивает:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. У меня было девять или десять мужчин, за которых я собиралась замуж.

– Да, но в твоем случае дело не продвинулось дальше первого свидания.

Беллини делает гримасу.

– Ты так бесстрашно себя вела, когда Билл ушел. Так почему бы тебе не разыскать и этого, последнего?

Я смотрю в окно, в холодные серые сумерки.

– Он связан с Эмми.

– Твоей младшей сестрой, которая?..

– Да.

– Может быть, если ты с ним увидишься, тебе станет легче?

– Не знаю. Не уверена. Иногда, когда теряешь любовь, ты страдаешь. Но пока земля не треснет у тебя под ногами, ты даже представить себе не можешь, какой глубокой может быть чаша страдания.

Глава 18

Кошмар начинается снова. Спустя столько лет после нашего разрыва Дик снова возникает в моих снах, и я просыпаюсь с криком. Как будто, произнеся его имя вслух при Беллини, я выпустила демона на волю. Ночь за ночью Дик преследует меня, принимая обличье то Дон Жуана, то Сатаны; его зловещая тень гонится за мной. Однажды утром я пробуждаюсь, с трудом понимая, где я, вся в поту, иду к столу и достаю статью, вырезанную из «Таймс». Дик участвует в выборах в конгресс от штата Теннесси.

Дик борется за официальный пост? Ему должно быть стыдно вообще показываться на людях, не говоря уж об участии в предвыборной гонке. Я снова перечитываю эти несколько фраз. Конкуренция жесткая, но Дик Бенедикт догоняет своих противников. Если бы в этом мире существовала справедливость, Дик был бы уже на том свете. Я понимаю, почему никто и никогда не называл его Ричардом. Уменьшительное имя подходило ему куда больше; Хитрый Дик, Вредный Дик, Дик-Ловкач. Мне следовало бы заняться написанием лозунгов для его предвыборной кампании. Пусть избиратели знают, каков он на самом деле.

Я собираюсь лететь в Теннесси. Практически машинально сажусь в самолет, выхожу из аэропорта и еду в полузнакомую часть города. Через пару минут я стою в маленьком офисе, оклеенном полутораметровыми плакатами с изображением человека, которого я стараюсь изгнать из своей памяти. Зачем я сюда приехала? Руки у меня мокрые, сердце колотится.

Энергичная молодая женщина, принимающая посетителей в штаб-квартире Дика Бенедикта, при виде меня вскакивает.

– Здравствуйте, вы хотите записаться? – взволнованно спрашивает она.

– Нет, – говорю я, украдкой вытирая потные ладони о край свитера. – Я приехала из Нью-Йорка, чтобы повидаться с мистером Бенедиктом.

– А, нью-йоркские деньги! Мы уже давно пытаемся найти спонсоров за пределами нашего штата. Вы знаете Дональда Трампа?

– Да, – уверенно отвечаю я, припомнив, что двоюродная сестра свекрови Аманды работает где-то там. Можно сказать, мы близкие друзья.

– А вы не могли бы замолвить за нас словечко перед мистером Трампом?

– Только если вы немедленно позвоните мистеру Бенедикту и скажете, что здесь Хэлли Лоуренс.

Женщина идет звонить и поворачивается ко мне спиной, но я отчетливо слышу, как она произносит: «Хорошо, я ей скажу».

Когда она снова оборачивается ко мне, ее улыбка уже не так гостеприимна.

– Мистер Бенедикт занят. Он извиняется и говорит, что вы можете оставить свой телефон.

– Я подожду, – заявляю я.

– Его долго не будет.

– У меня есть время.

– Очень долго. Может быть, до завтра.

– Хорошо, – отвечаю я и вынимаю из сумочки бутылку минералки, доказывая тем самым, что способна продержаться здесь сколько потребуется. Я беру шоколадное печенье, предназначенное для волонтеров, и усаживаюсь на складной стул.

– Вам лучше уйти. Пожалуйста, – просит женщина, нервно описывая вокруг меня круги.

– Дайте подумать. Чертов Дик Бенедикт сказал, что не хочет меня видеть?

– Он велел избавиться от вас любой ценой, – шепчет она.

– Скажите ему вот что, – говорю я. – Если Дик не захочет со мной встретиться, все репортеры в Теннесси узнают одну историю, которую он скрывал двадцать лет.

Видимо, она не знает, что делать.

– Скажите ему! – настаиваю я. – Этими же самыми словами. Историю, которую он скрывал двадцать лет.

Женщина в замешательстве. Эту недавнюю выпускницу колледжа явно не готовили к скандалам. Хотя, возможно, должны были. Но я в приливе сочувствия решаю помочь бедняжке. Я прохожу прямиком в кабинет ее шефа.

– Не… – начинает она, бросаясь следом, и мы обе обнаруживаем, что комната пуста. На столе лежит недоеденный сандвич, телевизор включен. Женщина озадаченно озирается, но я замечаю приоткрытую вторую дверь, выскакиваю на улицу и оказываюсь на парковке. Дик только что включил мотор своего «мерседеса», но я подбегаю к машине и упираюсь обеими руками в капот.

Сквозь ветровое стекло мне виден седовласый мужчина. Он избегает моего взгляда, оборачивается, словно собираясь дать задний ход, и поворачивает ключ в замке зажигания.

Я стучу кулаком по капоту и кричу вне себя:

– Давай, давай! Почему бы тебе не убить и меня?

Он высовывается из окна, лицо у него каменное.

– Пожалуйста, уйди. Не хотелось бы звонить в полицию.

– По тебе не скажешь, что ты нуждаешься в помощи! – рычу я.

– Пожалуйста, уйди с дороги! – Он пытается сохранять хладнокровие, но тон его становится резким.

– Один раз я это уже сделала. Второго раза не будет! – ору я.

Дик выключает мотор и выходит из машины, захлопнув за собой дверцу. Я с удивлением понимаю, что этот человек вовсе не похож на то ужасное чудовище, которое преследовало меня в моих кошмарах. Он среднего роста, заурядной внешности. Ни огненных глаз, ни вздувшихся на лбу вен. Вместо злобного блеска в его глазах всего лишь обыкновенная усталость немолодого мужчины.

– Если ты хочешь со мной поговорить, то избрала не лучший способ, – предупреждает он.

– А что бы ты предложил? Услышав, что я здесь, ты просто сбежал.

– Мне нужно было уехать по делу.

– Куда? К папочке в офис, чтобы он опять тебя защитил?

Дик долго молчит; я вижу, что он подавлен.

– Чего ты хочешь, Хэлли? Что ты здесь делаешь?

Я смотрю на него с презрением.

– Давненько я не была в Теннесси. И вот подумала, что стоит наведаться. Или послушать «Оле Опри»[11]11
  «Гранд Оле Опри» – еженедельная ночная радиопередача, посвященная музыке в стиле кантри.


[Закрыть].

«Гранд Оле Опри». Я пытаюсь сохранять спокойствие, произнося это название, но неумолимо вспоминаю тот вечер, когда мы праздновали шестнадцатилетие Эмми. Она сидела справа от меня, а Дик – слева. Нам было так хорошо!

– Ты, наверное, с тех пор побывал не на одном концерте? – с горечью спрашиваю я.

– Хэлли, не надо, – говорит он с тоской.

В честь дня ее рождения я взяла Эмми в Нэшвилл, в гости к своему парню – Дику. Мне очень хотелось, чтобы Эмми с ним познакомилась. Дик приготовил сюрприз – билеты на концерт Ребы Макинтайр, Эмми просто бредила по ней. И без умолку твердила, что я самая лучшая сестра на белом свете. Родители Дика держали в кулаке половину штата, нам легко достались места в партере, прямо перед сценой. В середине концерта Реба запела «С днем рожденья» и сошла со сцены, чтобы обнять Эмми. Та восторженно взвизгнула, расцеловала меня и Дика и сказала, что мы подарили ей самый удивительный вечер в ее жизни.

Откуда мне было знать, что этот вечер окажется последним?

– А почему я должна об этом молчать? – тихо спрашиваю я. – Кто-то должен сказать правду. Сомневаюсь, что избиратели знают об этом эпизоде твоей жизни. Им известно, что ты убил ни в чем не повинную шестнадцатилетнюю девочку?

Дик делает глубокий вдох.

– Хэлли, я не собираюсь продолжать этот разговор.

– А! Ты предпочел все забыть? – Я пытаюсь вложить в свои слова всю глубину своего отчаяния.

– Я не забыл. Это – самое жуткое, что случилось в моей жизни.

– Тебе не может быть хуже, чем мне, – говорю я и вдруг, не выдержав напряжения, ударяюсь в слезы. Мои рыдания эхом разносятся по стоянке, я крепко прижимаю ладони к глазам, пытаясь остановить потоки слез. Дик неуверенно делает шаг вперед и тянется рукой к моему плечу. Я вздрагиваю. – Отойди от меня! – Меня трясет, и я боюсь, как бы у меня не подломились ноги. Тогда я просто упаду на асфальт.

Дик, наверное, тоже это понял.

– Иди сядь, – говорит он и открывает дверцу машины. Я послушно забираюсь на кожаное сиденье, Дик садится рядом. Когда я понимаю, где нахожусь, со мной начинается настоящая истерика.

– Выпусти меня! Я не хочу здесь быть! Выпусти!

Дик бледнеет, опускает голову, его плечи дрожат.

– Хэлли, это было ужасно, ужасно, – хрипло говорит он.

Его голос обрывается, и я внезапно замолкаю. Он не имеет права на это страдание. Это мое чувство. Мое! Не его…

– Я пережил этот вечер миллион раз, со всеми «если бы», которые ты только можешь себе вообразить, – продолжает Дик. Я, давясь слезами, слушаю. – Если бы я не был под кайфом. Если бы я не разозлился на тебя. Если бы я не сел за руль в таком бешенстве и не уехал с Эмми, если бы я не врезался в дерево. Если бы пострадал только я.

– Пострадал? Ты и секунды не страдал. Ты убил мою сестру, но твои родители пустили в ход все свои связи! Два месяца условно и лишение водительских прав. Тебе всего лишь погрозили пальцем! А ее нет…

Все в городе знали, что Дик употреблял кокаин, но никому не приходило в голову бить тревогу. Сынок богатеньких родителей развлекается! Я была слишком наивна, чтобы понять, как это страшно. Дик был старше меня, красивый, умный. Я слепо верила своему возлюбленному, когда он говорил, что этот наркотик абсолютно безвреден. На том концерте Дик, нанюхавшись, был особенно невыносим. Он обругал меня, когда я попыталась его урезонить. Он обозвал меня маленькой лицемеркой и намекнул, что мне еще надо подрасти, чтобы делать ему замечания. Я вспыхнула, мы жутко повздорили.

– Я думала только о себе, – говорю я. – Мне следовало подумать об Эмми. Не оставлять ее с тобой в машине.

– Ты пыталась, – возражает Дик. – Ты хотела сама отвезти нас домой, но у меня просто-напросто крышу снесло. Я втолкнул Эмми в машину и сказал ей, что ты приедешь позже.

– Я не знала, как тебя остановить!

– А меня никто не смог бы остановить. После аварии я шесть месяцев провел в клинике и только там осознал, что произошло.

– Я могла бы не связываться с тобой… И с такими, как ты.

Дик морщится.

– Могла бы, не могла бы… Все это самокопание. Смысла в этом никакого.

– А ты предпочел обо всем забыть! – почти кричу я. – Как это тебе удается? Взять – и отмахнуться.

– А у меня есть выбор? Если я не в силах что-то изменить, я должен принять это как неизбежность. Кое-что я сумел изменить. Вылечился. У меня жена и трое детей.

– Поздравляю. Но как у тебя хватило наглости баллотироваться в конгресс?

– Поверишь ты или нет, но я думаю, что смогу принести пользу. Улучшить людям жизнь.

Я прекращаю разговор и вылезаю из машины, Дик – тоже. Понятно, почему он так испугался: понял, что я могу разрушить его планы. Я оборачиваюсь и пристально смотрю на него.

– Я приехала сюда, чтобы вывести тебя из игры. Я могла бы устроить такой грандиозный скандал, что даже деньги твоего папочки тебя бы не спасли!

– Да, могла бы. Но я хочу доказать тебе, что сейчас я стараюсь изо всех сил, чтобы загладить свою вину.

– Ты никогда не загладишь свою вину перед тем, кого нет в живых. И не важно, какую жизнь ты ведешь теперь и кому помогаешь. Эмми не вернуть…

После того как мы расстаемся, я брожу по улицам, прежде чем сесть за руль. Нэшвилл изменился, с тех пор как я была здесь в последний раз. На улицах полно туристов с фотоаппаратами, в каждом квартале – по паре неплохих ресторанов и одному паршивенькому магазину сувениров.

Я разглядываю витрину с музыкальными инструментами. Эмми училась играть на гитаре, мечтала стать звездой… Разглядывая афиши предстоящих концертов в «Оле Опри» (Клинт Блэк, Гарт Брукс, Винс Джил), я думаю: «Как бы это понравилось Эмми!» Она от души смеялась, стоило ей услышать, как кто-то начинал утверждать, что музыка в стиле кантри устарела. Ее пристрастие с детства к гитарным переборам считалось весьма странным для жительницы Нью-Йорка. А теперь звезды национальной величины – Клинт и Гарт. Кто бы мог подумать!

Повинуясь какому-то капризу, я захожу в магазин и беру в руки гитару.

– Славная вещица, – говорит молоденький продавец, подходя ко мне и подтягивая джинсы, которые готовы свалиться с его тощих бедер. – Для вас или для кого-то?

– Просто смотрю. – Я осторожно кладу инструмент на место. Когда Адам и Эмили были маленькими, я надеялась, что они тоже будут играть на гитаре и обожать кантри. Но ни тот ни другая не проявляли ни малейшего интереса к ковбоям с разбитым сердцем.

Эмили оживилась, услышав в моем исполнении несколько тактов из песни «Мои карие глаза станут голубыми»; она вообразила, будто я собираюсь купить ей цветные контактные линзы.

– Я уже несколько лет коплю деньги на нее, – говорит продавец, поглаживая отполированный гриф.

– Это так дорого? – удивляюсь я.

– Нет, не очень. Но все, что мне удается заработать, уходит на плату за обучение.

Я сочувственно смотрю на него. Мне понятно, что это такое. В другом углу магазина двое молоденьких музыкантов рассматривают усилитель, и продавец, извинившись, спешит к ним. Я слышу, как один говорит, что ему предстоит играть в клубе, приятели одобрительно хлопают его по плечу.

– Ты все еще берешь уроки у того классного препода? – спрашивает продавец у одного из юношей.

– Нет, сейчас это мне не по карману, – отвечает тот.

– Э… – сочувственно качает головой продавец. – Но ты все-таки не бросай играть!

Я задумчиво брожу по магазину, пытаясь представить себе, какой стала бы сейчас Эмми. Бросила бы писать песни или нет? Может быть, она играла бы дуэтом с Ребой Макинтайр в «Гранд Оле Опри». Или же работала врачом в клинике для бедных в Коста-Рике, а музыкой занималась бы для собственного удовольствия. Или жила в Рочестере, воспитывая двоих сыновей. И ничего этого никогда не будет, потому что ублюдок Дик Бенедикт лишил ее будущего.

Мысль о Дике снова приводит меня в бешенство, я хватаю гитару и замахиваюсь ею. И вдруг понимаю, какой восторг испытывает Пит Таунсенд из группы «Кто», вдребезги разбивая свой инструмент в финале каждого концерта.

– С вами все в порядке? – устремляется ко мне продавец, На его лице ужас. Еще бы – гитара стоит две тысячи долларов.

Опомнившись, я возвращаю гитару на место.

– Простите. Я вспомнила «Кто».

– Что? – уточняет он.

– «Кто».

– Где?

– Вы что, никогда не слышали о группе «Кто»?

Парень ухмыляется:

– Я просто шучу, мэм. Я вас понял. Обожаю «Кто». Если когда-нибудь у меня будет собственная группа, я назову ее «Как».

– Альтернативная музыка, – смеюсь я. – Для любителей рока, кантри и грамматики.

Продавец снова улыбается:

– Да, поклонников рэпа я не охвачу. У них проблемы с грамматикой.

– Не сдавайтесь. Я надеюсь, вы окончите колледж и однажды создадите свою группу.

– Спасибо.

Из магазина я ухожу с теплым чувством. Какой приятный этот молодой человек. Пешком я добираюсь до парка, нахожу свободную скамью и сажусь. Эта часть парка обычно пустует. Кусты еще совсем голые, но несколько ранних цветов пробились из земли даже на тусклом зимнем солнце. Я откидываюсь на спинку и закрываю глаза. Двадцать лет я питала ненависть к Дику – и какой в этом был толк? Что пожнет тот, кто посеет ярость? Гнев разрушителен, хочется ли тебе разбить гитару или загубить чью-нибудь политическую карьеру.

Я приехала в Нэшвилл, чтобы уничтожить Дика. Но теперь, когда я здесь, я не уверена, что это поможет. Если он сойдет с дистанции, в моей жизни ничто не изменится. Эмми не вернется. Так же, как мальчик из магазина может и не стать музыкантом. Я никогда не прощу Дика, но, наверное, мне будет лучше, если я перестану питать к нему ненависть. Адам и его профессора вряд ли докажут это в своих лабораториях, но негативная энергия лишает человека сил Я устала носить в себе гнев.

Я достаю мобильник и некоторое время бездумно нажимаю кнопки. Но потом звоню Дику в офис и после долгого ожидания наконец слышу его голос.

– Да, Хэлли, – неуверенно говорит он.

– Я в Сентенниал-парке. Мне нужно с тобой встретиться.

Повисает долгая пауза. Когда он отвечает, мне кажется, что уже наступила весна.

– Не волнуйся, это людное место. У меня нет мысли тебя застрелить, – успокаиваю его я.

– Это радует, – отзывается он.

Я объясняю, как меня найти, и Дик неохотно соглашается приехать.

– Скажи мне, что ты хочешь, Хэлли? – задает он вопрос и нервно добавляет: – Тебе нужна компенсация?

– Все, что мне нужно, – это справедливость, – говорю я.

Дик приезжает быстрее, чем я ожидала; мне видно, как он идет по аллее, низко опустив голову. На шее у него клетчатый шарф, руки в карманах, Вид довольно жалкий, И это о нем я столько лет думала, что он ворвался в мою жизнь и сломал ее?

– Я провела столько лет, думая о том, как я тебя ненавижу, – говорю я, когда Дик останавливается передо мной.

Он переминается с ноги на ногу и еще глубже засовывает руки в карманы.

– А я тебя – нет.

– За что тебе меня ненавидеть?

Он криво улыбается:

– Мне кажется, ты готова меня заложить.

– Нет, – качаю я головой. – Но я всегда думала, что ты не заслуживаешь ничего хорошего. Скажи мне правду. Ты был счастлив?

Теперь Дик, судя по всему, чувствует себя еще более неуютно и, кажется, борется с желанием сказать, что его жизнь, если не считать моего нынешнего присутствия здесь, вполне удалась. Он вытаскивает из бумажника фотографию. На ней три симпатичные лохматенькие девчушки.

– Заслужил я это или нет, но Бог меня благословил. И это была бы крайняя неблагодарность с моей стороны, если бы я не чувствовал себя счастливым каждый раз, когда смотрю на своих дочек.

Я улыбаюсь против воли, разглядывая снимок.

– Может быть, одна из них станет второй Миа Хамм. – Я возвращаю фото.

– У младшей небольшие проблемы с координацией, но я ей еще об этом не сказал. – Дик убирает снимок в бумажник. – Жена говорит, я чересчур заботливый. Но это лишь потому, что я знаю, как быстро может случиться несчастье. – Он многозначительно смотрит на меня, вздыхает и садится рядом.

Мы оба смотрим в никуда. Я пытаюсь представить себе Дика в роли заботливого отца.

– Твоим детям повезло. Моим тоже. А Эмми – нет, – говорю я.

Дик смотрит себе под ноги.

– Если бы я мог вернуть ее, я бы это сделал.

– Это неосуществимо, и ты об этом знаешь. Я помню твои слова: человеку под силу изменить лишь то, что в принципе может быть изменено.

– Трудный урок. – Он потирает руки в попытке согреть их. – Но что можно сделать сейчас, учитывая, к чему мы пришли?

Хороший вопрос. Смутные идеи весь день роились в моей голове и теперь начали приобретать форму.

– Сегодня в музыкальном магазине я встретила парня. Он хочет организовать музыкальную группу, – медленно говорю я. – Почему бы тебе не помочь ему?

– Мы могли бы приглашать его группу играть на наших собраниях!

– Этого недостаточно. Я подумала, что ты мог бы оплатить ему учебу в колледже – в память об Эмми. И не только. Употреби часть своего состояния на то, чтобы учредить в ее честь музыкальную стипендию.

Минуту Дик размышляет.

– Я буду рад это сделать. Очень рад.

– И пусть в Теннессийском университете появится музыкальная кафедра! – продолжаю я с энтузиазмом.

– Наверное, мне давно следовало сделать что-то подобное.

– Так сделай это сейчас!

– Да. Давай считать, что таким образом я прошу у тебя прощения.

– Прощение. Слово, которого ты никогда не произносил.

Дик опускает голову на руки.

– Мои родители не позволили мне даже поговорить с тобой после аварии. А потом вообще выслали меня из города. Отправили в реабилитационный центр. В Аризоне. Когда я вышел из клиники, то попытался звонить тебе, но ты не отвечала.

– И что бы мы сказали друг другу?

– Наши жизни перевернулись. И мы оба были бессильны что-то с этим сделать. Мы любили друг друга, но не могли даже поговорить. Это ужасно.

– У меня было много планов по поводу того, что можно сделать. Например, разорвать тебя в клочки.

– А у меня было много дней, когда я жалел, что ты этого не сделала. – Дик смотрит на меня почти жалобно. – Чем еще я могу искупить свою вину?

Я стискиваю кулаки. Неужели я и в самом деле готова расстаться со своей ненавистью к Дику? До сих пор я охотно ее подпитывала скорбью по Эмми. Мне казалось, что простить Дика – значит забыть сестру. Но теперь, по-моему, я нашла куда более удачный способ сохранить о ней вечную память.

– Ты можешь еще кое-что, – говорю я. – Пусть тебя выберут в конгресс. А когда ты туда попадешь, сделай что-нибудь хорошее.

Дик смотрит на меня с признательностью.

– Спасибо. Может быть, это звучит наивно, но я и в самом деле полагаю, что сумею что-нибудь сделать.

– Надеюсь, – отвечаю я, смотрю вдаль и на приличном расстоянии замечаю одну из колонн нэшвиллского Парфенона – точной копии греческого. – Единственное, о чем я тебя попрошу: если ты пройдешь в конгресс, не строй в Теннесси Колизей, – пытаюсь я разрядить атмосферу шуткой.

Дик улыбается мне и тянется скрепить наш договор рукопожатием, но вместо этого я обнимаю его. Мы оба вытираем слезы.

– Умоляю, никаких Колизеев! – хлюпаю я носом. – Никогда не понимала, почему вы, южане, копируете знаменитые постройки других стран. Едва ли греки будут воздвигать у себя статую генерала Ли.

– А что? Колизей – не такая уж плохая идея, – перехватывает шутку Дик и оглядывается, делая вид, что подыскивает для него подходящее место. – Мы не копируем – мы улучшаем. Слышала когда-нибудь о Фоумхендже в Виргинии? Это полный дубликат Стоунхенджа, но гораздо легче. Целиком сделан из пенопласта, а не из камня.

– Один из величайших памятников старины – за вычетом веса. По крайней мере никто из строителей не заработал себе грыжу.

Мы улыбаемся друг другу.

– Ты могла бы стать королевой Юга, – говорит Дик.

У меня текут слезы. Мне жаль всех этих несбывшихся возможностей. Дик пожимает мне руку и встает.

– Хэлли, спасибо тебе еще раз. Трудно выразить это словами.

– Все в порядке, – отвечаю я. Так оно и есть. Я снова откидываюсь на спинку скамьи. После того как я не переставая думала об Эмми в течение двадцати лет – и после этого безумного дня, – я искренне радуюсь моменту покоя.

От посещения могилы Эмми мне всегда становится грустно, но, возвратившись в Нэшвилл, я сразу еду на кладбище. Впервые мне не хочется плакать, когда я ступаю за кованую железную ограду. На земле еще лежит тонкий слой снега, и сквозь него радуют глаз небольшие лужайки…