Текст книги "Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953"

Автор книги: Джеффри Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Демократическая администрация Трумэна (т. е. администрация от демократической партии) подверглась критике за позволение реакционным республиканским элементам оказывать влияние на внешнюю политику в антисоветском направлении, в то время, как английские лейбористы проклинались за бОльший консерватизм, чем консерваторы за отстаивание интересов Британской империи.

Документ заключал, что CFM свидетельствует о «проигрыше в первом послевоенном дипломатическом наступлении американских и английских кругов», и о том, что «выигрыша в международной политике в ходе войны добился Советский Союз. Дипломатическое давление англичан и американцев на СССР не исключено, но мы имеем все возможности для обороны и укрепления положения Советского Союза в международной политике. Мы должны показать умение, изобретательность, непоколебимость и настойчивость в отстаивании интересов СССР».

Сталин высказал недовольство по отношению к британским и американским союзникам в беседе с Владиславом Гомулкой, польским коммунистическим лидером, 14 ноября:

«Не верьте разногласиям между англичанами и американцами. Они тесно сотрудничают друг с другом. Их разведки ведут активные операции против нас во всех странах… везде их агенты распространяют информацию, что война с нами может начаться в любой день. Я совершенно уверен, что войны не будет, это вздор. Их армии «разоружены» агитацией за мир… Не атомные бомбы, но армии выигрывают войну. Цели их разведок следующие.

Прежде всего они постараются запугать нас и принудить признать вздорность вопросов, касающихся Японии, Балкан, и репараций. Второе, (они хотят) отделить нас от наших союзников – Польши, Румынии, Югославии и Болгарии… Через 30 лет, или около того, они захотят развязать новую войну, с другим результатом. Их политика «умеренной» Германии свидетельствует об этом. Они, сберегая агрессора, хотят новой войны».

Этот личный настрой враждебности к англо-американцам уравновешивался общественным выражением веры в будущее Великого Альянса. Когда Молотов выступал на праздновании 28-й годовщины большевистской революции 6 ноября, он указал, что момент провала СFM был тревожным, в прошлом подобное случалось в англо-американо-советской коалиции, но всё благополучно преодолевалось. Когда в конце ноября Барнс предложил провести тройственную встречу, чтобы сгладить проблемы, Сталин воспринял это предложение положительно. По мнению Сталина твёрдая переговорная тактика обеспечила выигрыш.

9 декабря он писал членам своего ближнего круга, анализируя международные политические события после провала СFM. По его словам, стойкость дала возможность выиграть сражение, при вмешательстве Франции и Китая в тройственную дискуссию, так что этот вопрос нас теперь больше не беспокоит. Подобная политика победила и на Балканах, как это показал успех коммунистов на отложенных выборах в Болгарии, и в Югославии, где также прошло голосование в ноябре 1945 года.

Имея дело с британцами и американцами, заключил Сталин, необходимо не давать себя запугать, и с твёрдой настойчивостью проводить свою политику, чтобы направлять в дальнейшем переговоры с ними в нужном направлении. Это подчёркивает, однако, что Сталин не всегда демонстрировал непоколебимость в переговорах с Западом, которую он требовал от своих «лейтенантов». Когда Гарриман виделся с ним во время отдыха на Чёрном море в конце октября, Сталин продемонстрировал весьма широкую готовность к уступчивости в беседе с послом о Японии и в отношении процедурных перепирательств на конференции (СFM).

Cталин поступил подобным образом, когда Бевин и Барнс прибыли в Москву на конференцию трёх министров иностранных дел. Конференция проходила с 16 по 26 декабря в Спиридоновском дворце, обычном месте проведения подобных встреч в Москве. Несмотря на проповеди своим товарищам о твёрдой переговорной тактике, конференция была очень продуктивной, и советско-западные переговоры о послевоенном мирном соглашении прошли на одном дыхании.

Действительно, Советы подошли к конференции, как к благоприятной возможности вернуться к дням Большой Тройки, и были готовы к компромиссу по ряду проблем. В отношении установления лимитов китайского и французского участия в CFM, Советы пошли своим путём, но соглашались вернуться к созыву мирной конференции для рассмотрения предварительных вариантов мирных договоров с главными государствами Оси.

Тупик по Болгарии и Румынии был преодолён соглашением о расширении двух правительств путём включения оппозиционных политиков. Советские требования в отношении Японии были удовлетворены соглашением по FEAC (Дальневосточный Союзный Совет) и включением Советов в дальневосточную комиссию, и в АCC (Союзный консультативный комитет) по Японии, хотя оккупационный режим в стране остался под американским контролем.

Сталин удовлетворился деятельностью председателя на обеде во время конференции и парой совещаний с Бевином, и Барнсом. Барнс вспоминал позднее, что «мои беседы с генералиссимусом (на обеде) той ночью, как и в предыдущих встречах, прошли в откровенной, и сердечной обстановке». В беседе со Сталиным 24 декабря Барнс получил благоприятную возможность упомянуть о предложении пакта о разоружении Германии. Сталин ответил, что такой пакт может быть подписан, но то же должно быть сделано в отношении Японии.

На встрече с Бевиным в тот же день Сталин заострил дискуссию на советской опеке над Триполитанией и заявил, что если СFM согласится с этим предложением, то «Великобритания ничего не потеряет, так как она уже имеет достаточно баз по всему миру, даже больше, чем США. Почему бы не удовлетворить интересы Советского Союза?» Позднее в беседе Сталин сказал, что на его взгляд ситуация выглядит так: «Соединённое Королевство обладает Индией и владениями в Индийском океане в сфере интересов; Соединённые Штаты имеют Китай, и Японию, но Советский Союз не имеет ничего».

В послании Трумэну от 23 декабря Сталин выразил своё глубочайшее удовлетворение ходом конференции и оптимизм в отношении будущих отношений с Соединёнными Штатами. Своим болгарским и румынским коммунистическим союзникам Сталин указал, что уступки незначительны, и Московский договор предоставляет удобный случай для ликвидации оппозиции. «Главная мысль – деморализация оппозиции», – заявил Сталин посетившей его болгарской правительственной делегации 7 января.

«Решения Московской конференции по Румынии и Болгарии уже разрушили оппозицию в этих двух странах». С другой стороны, Сталин работал над осуществлением решений конференции по изменению болгарского и румынского правительств таким образом, чтобы успокоить встревоженных англо-американцев. Молотов, давая полную оценку конференции, сказал, что «мы наблюдаем за процессом решения ряда важных европейских и дальневосточных вопросов, и поддерживаем развитие сотрудничества между тремя странами, которое возникло в ходе войны».

На Московской конференции Сталин и Советы обратили внимание, и постарались принять меры для оживления деятельности Совета министров иностранных дел (СFM), и переговоров по заключению европейских мирных договоров в рамках Великого Альянса. Главной задачей на следующий месяц, беспокоившей Молотова, было заключение мирных договоров с Болгарией, Финляндией, Венгрией, Италией и Румынией.

Прогресс по ним был слишком медленным, и приводил в уныние комиссара по иностранным делам. СFM вновь собрался в Париже на три недели в апреле-мае 1946 года, проведя 18 заседаний, и снова в июне-июле на дополнительные 24 совещания. Затем прошла Парижская мирная конференция в июле-октябре 1946 года, на которой делегации 21 государства, сражавшихся против Оси, встретились для рассмотрения черновых набросков мирных договоров, подготовленных СFM.

Однако, консенсуса, что было вполне предсказуемо, в Париже достичь не удалось, всвязи со значительным расколом, произошедшим между про-советским блоком стран и западным альянсом. В ноябре-декабре CFM провёл следующую шестинедельную сессию в Нью-Йорке. Переговоры выявили значительные разногласия, не позволившие подписать мирные договоры с Финляндией, Болгарией, Венгрией, Италией и Румынией до февраля 1947 года.

Действуя по инструкции Сталина, Молотов занял на переговорах непреклонную позицию, отстаивая советские интересы и отказываясь от компромиссов на любых условиях. Молотов считал, что все должны единодушно согласиться с резолюцией Большой Тройки, и все процедурные споры неуместны. Во многих случаях дебаты носили язвительный характер и выглядели глупо при освещении прессой Парижской мирной конференции, усиливая поляризацию расхождений во взглядах.

В этих условиях больше всего усилий пришлось потратить на заключение мирного договора с Италией. Советы хотели получить репарации, часть военной добычи и разрешить спор по территориям вокруг Триеста в пользу Югославии. Молотов также упорствовал с предложением по советской опеке над Триполитанией. Другой важной проблемой для Молотова был вывод англо-американских войск из Италии и проблемы, возникающие вследствие организации глобальной цепи американских военных баз по всему миру. В мае 1946 года Молотов жаловался Барнсу:

«Нет ни одного уголка в мире, в котором не присутствовали бы США. Военно-воздушные базы США имеются везде: в Исландии, Греции, Италии, Турции, Китае, Индонезии и других местах, а также ряд воздушных и морских баз в Тихом океане. США держат свои войска в Исландии не смотря на протесты правительства Исландии, а также в Китае, тогда как советские войска выведены из Китая и других иностранных территорий. Это очевидно реальный экспансионизм и выражение стремления американских кругов к империалистической политике».

Молотов сделал это заявление Барнсу по инструкции Сталина, присматривавшего за своим министром весьма внимательно. Во время Парижской мирной конференции был проведён военный парад, на который Молотов прибыл, но затем резко покинул его, обнаружив, что ему отвели место среди представителей малых государств. «Вы поступили абсолютно правильно», – сказал ему Сталин. «Достоинство Советского Союза нужно защищать не только в большом, но и в малом». Как комментировал русский историк Владимир Печатнов, этот инцидент был «ярким примером того, как ревностно Сталин защищал и продвигал недавно выигранный имидж советского государства, как Великой Державы».

Сталин считал, что Молотов хорошо справился со своими обязанностями на переговорах (СFM) и хвалил его исполнительность на Парижской мирной конференции. Когда мирные договоры были подписаны, они были опубликованы в советской прессе, но представлены, как результат долгой борьбы с реакционными силами Британии и США, стремившимися разрушить послевоенный демократический мир. Идея, что реакционные силы на западе возросли, стала развиваться на советских публичных и внутренних дискуссиях со времён провала Лондонской сессии СFM (Конференции министров иностранных дел).

Эта тенденция в советской аналитике выросла после публикации сталинского ответа на речь Черчилля о «железном занавесе» в марте 1946 года. Сталин связал речь Черчилля с ростом антисоветских сил на западе и угрозой новой войны. Эта тема была вытащена и развита документально в сентябре 1946 года Н.В. Новиковым, советским послом в США [Его предшественник Громыко стал представителем в ООН]. Новиков был членом советской делегации на Парижской мирной конференции, и Молотов попросил его составить расширенный обзор основных тенденций в американской внешней политике.

Главным утверждением Новикова было то, что, под влиянием реакционных сил, США стремятся к мировому господству в политической, экономической и военной сферах. Рузвельтовская политика сотрудничества Большой Тройки отвергнута, говорил Новиков, и американцы сейчас стремятся подорвать позиции Советского Союза, так как он является главным препятствием для их планов достижения превосходства. Внутри Соединённых Штатов злобная антисоветская кампания возникла всвязи со взглядом, что война против СССР вполне возможна.

Документ Новикова часто сравнивают с гораздо более известным донесением Джорджа Кенана, американского поверенного в делах в Москве. Это был дипломатический документ закрытого характера, непонятным образом попавший во влиятельный американский журнал «Форин Афферс» в июле 1947 года, под названием «Источники советского поведения», который приписывали некоему автору «Х». Перевёртывая с ног на голову анализ Новикова, Кенан нарисовал картину мессианского, экспансионистского советского государства, которое стремится ловко раздувать противостояние.

Анализ Кенана получил широкую известность и доверие всвязи с установкой в американской внешней политике в 1946-1947 годах курса на холодную войну. Документ Новикова не имел такого влияния на советской стороне по простой причине, так как он не являлся первым документом такого рода. В советской прессе дело освещалось иначе, чем в конфиденциальных документах, подготовленных для советского руководства в то время.

Чем отличался документ Новикова, так это неуклонным пессимизмом о будущем советско-американских отношений, что отражалось не только во взглядах автора, но и в оценке результатов переговоров на СFM, достигнутых после месяцев нерешительных пререканий и ссор на Парижской мирной конференции. Однако, в то же время, в ноябре 1946 года, Молотов прибыл в Нью-Йорк на следующую сессию СFM, атмосфера на которой несколько улучшилась.

У него состоялось несколько вполне дружественных встреч с Трумэном и Барнсом, поддержавших его желание посетить дом Рузвельта в Гайд-Парке в качестве «пилигрима». В беседе с Трумэном Молотов упомянул о деловой атмосфере Ялты и Потсдама, которые дали такие хорошие результаты в переговорах военного времени. Для переговоров в Нью-Йорке Сталин проинструктировал Молотова, как вести дело: «Я советую вам сделать все возможные уступки Барнсу, чтобы мы смогли в конце концов заключить мирные договоры».

Опубликованная Кенаном анонимная статья не использовала термин «холодная война». Но журналист Уолтер Липман написал серию газетных статей в ответ на неё, которые были позднее изданы ввиде буклета под заголовком «Холодная война». Именно липмановская публикация послужила распространению термина и концепции холодной войны. Это было краткое выражение возраставшего напряжения в послевоенных советско-западных отношениях. Липман говорил, что они стали результатом скорее сталинской военной, чем идеологической экспансии.

Страх войны в 1946 году.

Не смотря на репутацию Черчилля, как первого, объявившего холодную войну, его речь про «железный занавес» в Фултоне от 5 марта 1946 года не использовала этот термин, хотя это вовсе не означало отсутствия враждебности к Советскому Союзу. Лекция Черчилля имела актуальное название «Мускулистый мир», и он говорил в ней, что договор об англо-советском альянсе 1942 года заключался на период от 20 до 50 лет (по предложению Бевина, сделанному Сталину в декабре 1945 года). «Наша цель – взаимопомощь и сотрудничество с Россией, и ничего больше», – сказал Черчилль.

Далее Черчилль высказывал «глубокое восхищение… по отношению к доблестному русскому народу, и моему товарищу военного времени, маршалу Сталину. В Англии испытывают глубокое сочувствие и добрую волю по отношению к народу России, и решимость преодолеть многочисленные разногласия… во имя установления прочной дружбы. Мы понимаем, что русские нуждаются в безопасности своих западных границ от возможной немецкой агрессии. Мы признаём Россию и её право занимать место среди первых наций мира. Мы приветствуем её флаг над морями». Но суть его речи содержалась в следующей её части:

«От Штеттина на Балтике, до Триеста на Адриатике «железный занавес» опустился поперёк континента. За этой линией лежат все столицы древних стран центральной и восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София, все эти славные города… лежат, я должен сказать, в советской сфере, и все, в той, или иной форме, не только в сфере советского влияния, но и, в некоторых случаях, под значительно возросшим контролем Москвы… Коммунистические партии… достигли могущества, и очень выросла их численность, и влияние. Они везде установили тоталитарный контроль».

Черчилль говорил о коммунистической угрозе Западной Европе и высокой степени тревоги, вызванной советской политикой в отношении Турции, Ирана, и Дальнего Востока. Моралью, которую Черчилль извлёк из этого, была необходимость для западных демократий держаться вместе и строго придерживаться своих принципов. Русские не уважают слабость, сказал Черчилль аудитории, и провёл параллель с умиротворением, которое позволило Гитлеру развязать войну.

«Нужно воспрепятствовать тому, чтобы это не случилось снова». Черчилль незадолго до этого перестал быть британским премьером, но его высокое положение, как политического лидера запада, не вызывало вопросов. Действительно, бывший премьер был приглашён в Фултон Трумэном (Миссури был его родным штатом), и американский президент находился рядом с ним на трибуне Вестминстерского колледжа, где Черчилль произнёс свою речь, и был удостоен почётного звания.

Первый советский ответ последовал во враждебной передовице, опубликованной в «Правде» 11 марта, и в подобной же статье на следующий день в «Известиях», написанной Евгением Тарле, ведущим советским историком. Оба текста приводили длинные цитаты и выдержки из речи Черчилля, включая общие ремарки о «железном занавесе», понятии, как указал Тарле, которое использовал Геббельс в ходе войны, характеризуя освобождение Красной Армией Восточной Европы от немецкой оккупации.

14 марта Сталин ввязался в драку, опубликовав обширное интервью в «Правде». Как и во всех таких текстах, вопросы, так же как и ответы, были тщательно подобраны лично советским диктатором. Черчилль, согласно Сталину, старался спровоцировать новую войну, и был сторонником англоязычного доминирования в мире. Сталин не упоминал «железный занавес», но открыто заявил право СССР на дружественные режимы в Восточной Европе, подчёркивая роль этих государств, которую они ранее сыграли в немецкой агрессии против Советского Союза.

В заключение Сталин упомянул роль Черчилля в антибольшевистской коалиции, совершившей интервенцию в Россию во время гражданской войны много лет назад, и пообещал, что если «Черчилль, и его друзья» добьются успеха в организации «нового марша против Восточной Европы», они «будут разбиты снова, как были разбиты в прошлом».

В разгар шумихи, поднятой вокруг фултонской речи, Александр Верс, корреспондент газеты «Сани Таймс» в Москве, вернулся в Россию после поездки в Финляндию и обнаружил, что все вокруг рассуждают о «будущей войне». Как подчеркнул Верс, фултонский эпизод вызвал настоящую тревогу в Советском Союзе и стал важной психологической поворотной точкой сползания к холодной войне. Разрастанию кризисной атмосферы послужила серия советско-западных конфронтаций в 1946 году, среди которых был конфликт вокруг вывода советских войск из Ирана весной и советско-турецкая конфронтация по чёрноморским проливам летом.

Кризис в Иране возник из-за британо-советской оккупации страны в ходе второй мировой войны. Британские и советские войска вошли в страну в августе 1941 года, с целью пресечь немецкое влияние на иранское правительство, для поддержки нефтяного снабжения, и для обеспечения безопасности сырьевых поставок в СССР. В договоре с Ираном, подписанном в январе 1942 года, британцы и Советы договорились вывести свои войска через 6 месяцев после окончания войны с Германией. Позднее, по желанию Москвы, была изменена интерпретация соглашения: после окончания войны с Японией, что означало вывод после 8 марта 1946 года.

Не очевидно, что Сталин намеревался сделать нечто другое, чем вывести советские войска, но два осложняющих фактора вынудили отсрочить полное осуществление договора. Первым было желание подписать соглашение с Тегераном об эксплуатации нефтяных полей в северном Иране. Вторым было возникновение в 1945 году националистического движения в иранском Азербайджане по образованию автономии и развитию связей со своими соплеменниками в советской республике Азербайджан.

Сталин имел склонность поддерживать как этнические автономии, так и единство, в зависимости от того, что было ему выгодно. Движение за независимость давало возможность увеличить советское политическое влияние на Иран. В марте 1946 года предельный срок наступил. Москва объявила, что так как ситуация в части Ирана не стабильна, она выведет только часть войск. Частным образом Советы предприняли усилия договориться по нефтяным делам с иранцами. Между тем, однако, иранцы поднимали тему вывода советских войск в ООН и сделали это снова в марте 1946 года, после того, как срок договора истёк.

В ответ Москва приказала Громыко прекратить обсуждение в ООН под предлогом, что это вопрос двусторонних отношений между Советским Союзом и Ираном. Фактически в начале апреля разногласия между Москвой и Тегераном были улажены, и советские войска были выведены в начале мая. Правда иранское дело было мелким кризисом, раздутым освещавшей его прессой и, позже, западными историками холодной войны, искавшими свидетельств советского послевоенного экспансионизма.

В мае 1946 года Сталин написал письмо коммунистическому лидеру азербайджанского движения, добивавшегося автономии, объясняющее, почему он посчитал необходимым вывести советские войска:

«Мы не задержались в Иране потому, что наличие наших войск в Иране шло в разрез с основами нашей освободительной политики в Европе и Азии. Британцы и американцы говорят нам, что если советские войска останутся в Иране, почему британские войска не могут остаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, и также американские войска в Китае, Исландии, Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, выбив из рук британцев, и американцев инструмент подавления освободительного движения в колониях, и, тем самым, предоставив нашей освободительной политике больше оправдания, и эффективности. Вы, как революционер, наверное понимаете, что мы не можем поступить иначе».

Сталинская комбинация геополитических расчётов и идеологических устремлений была типичной для того периода, несмотря на то, что не часто эти два элемента так тесно переплетались в одном заявлениии.

В советско-турецком конфликте также присутствовал этно-националистический компонент. Но главной причиной была старая сталинская стратегия требований контроля над черноморскими проливами. Неудовлетворённость Советов конвенцией Монтрё 1936 года, которая дала туркам полный контроль над проливами, возникла вновь в ходе войны, и Сталин провёл параллель с американским, и английским контролем Панамского, и Суэцкого каналов. Летом 1945 года Сталин повторил советские требования Бевину, но сказал, что «все разговоры о войне против Турции вздор».

В апреле 1946 года Сталин сказал новому послу США в Москве Уолтеру Беделу Смиту: «Я могу заверить президента Трумэна и готов утверждать публично, что Советский Союз не собирается нападать на турок… но турки слабы, и Советский Союз хорошо понимает опасность иностранного контроля над проливами, от которого турки не могут эффективно защищаться. Турецкое правительство не дружественно по отношению к нам. По этой причине Советскому Союзу требуется база в Дарданеллах. Это условие нашей собственной безопасности».

Кризис по вопросу проливов начался 7 августа 1946 года, когда СССР направил туркам дипломатическую ноту по пересмотру положений конференции Монтрё. Последовала критика турецких действий по отношению режима проливов в ходе войны. Нота предлагала, что проливы должны: 1) всегда быть открыты для торговых судов; 2) всегда быть открыты для военных кораблей черноморских государств; 3) быть закрыты для военных кораблей нечерноморских государств, исключая некоторые ситуации; 4) быть под контролем турок и других черноморских государств; и 5) быть надёжно защищены Советским Союзом и турками. Важно, что в ноте не упоминались требования вернуть Карс и Ардахан (Эрдаган?).

Августовская дипломатическая нота была представлена, как совместные американские, британские и советские предложения по пересмотру положений Монтрё, что подчёркивалось в сдержанной примирительной статье по этому вопросу в «Известиях». Действительно, первые три пункта советского предложения очень похожи на американскую дипломатическую ноту по пересмотру Монтрё, выпущенную в ноябре 1945 года. 19 августа 1946 года, однако, США оспорили молотовское утверждение, что режим проливов исключительно дело черноморских государств и высказались за созыв многосторонней конференции по пересмотру Монтрё. Британцы передали Москве собственный взгляд двумя днями позже.

22 августа турки ответили Москве, что советское требование о совместной обороне проливов неприемлемо, несовместимо с сохранением турецкого суверенитета и безопасности. 24 сентября Москва отреагировала меморандумом, который повторял особые права черноморских государств в отношении проливов и отрицал, что советское предложение угрожает турецкому суверенитету, или подрывает их безопасность. 9 октября британцы и американцы подтвердили свою позицию, и турки повторили свою. Образовался классический тупик. Его можно было разрешить дипломатическим путём, созвав многостороннюю конференцию в Монтрё, но это было неприемлемо для Москвы. По её мнению любой многосторонней конференции должны предшествовать прямые переговоры между СССР и Турцией.

Эта спекуляция показала, насколько далеко Сталин был готов зайти со своими предложениями по вопросу Черного моря, и только сильная западная поддержка Турции предотвратила советское нападение. Идея, что Сталин готовится начать войну с Турцией из-за конфликта выглядит очень соблазнительной, хотя вполне возможно, что он поднял шум и бряцал оружием на русско-турецкой границе, чтобы оказать тактическое давление на Анкару. В этих событиях Москва не ответила на последнюю ноту турок и дипломатический кризис по проливам исчез.

Что показали иранский и турецкий инциденты, так это то, что Сталин был готов жёстко давить для достижения стратегических целей, но не переходил к разрыву отношений с Британией, и США. Сталин был озабочен предотвращением раскола в Великом Альянсе, старался избежать конфронтации на окраинах вдоль границ. Советские базы в Чёрном море прикрывали «сталинское грузинское сердце», и, как всегда, он считал приоритетом контроль над жизненно важными экономическими ресурсами, такими, как нефть.

Но значительно большее значение для него имела общая ситуация в Европе, и он продолжал считать, что переговоры внутри Великого Альянса были лучшим способом для защиты его сферы влияния в Восточной Европе, и предотвращения враждебного антисоветского блока в Западной Европе. Вне зависимости от словесных осуждений Черчилля после Фултона, Сталин делал публичные заявления о том, что напряжённость в восточно-западных отношениях может быть снижена, что проблемы внутри Великого Альянса могут быть разрешены путём переговоров и что мир, и безопасность можно сохранить.

В марте 1946 года Сталина спросил о «военной опасности» Эдди Гилмор из «Ассошиэйтед Пресс». Он ответил, что больше нет наций, готовящих свои армии к новой войне; это провокационная пропаганда, ведущаяся некоторыми политическими группировками. В сентябре Александр Верс задал Сталину ряд вопросов и получил в ответ, что советский вождь не верит в опасность новой войны. В нескольких интервью Сталин отрицал, что США и Великобритания занялись капиталистическим окружением СССР, и утверждал, что верит в возможность мирного сосуществования с западом.

Верс также спросил Сталина, считает ли он, что американская монополия на атомное оружие представляет собой угрозу миру. «Я не считаю атомную бомбу серьёзной силой, как наверное политики склонны считать её. Атомными бомбами намереваются запугивать слабонервных, но они не могут оценить последствия войны, так как такие бомбы не являются достаточным средством для этой цели». В октябре вернулся Хаг Бэйли из «Юнайтед Пресс».

На вопрос, согласен ли он с недавней речью Барнса, который говорил о напряжённости, появившейся в советско-американских отношениях, Сталин ответил – нет. На вопрос, согласен ли он, что переговоры по мирным договорам будут успешны, Сталин сказал, что думает также. О военной опасности Сталин повторил своё мнение, что «Черчилль и его друзья» нагнетают страх, и назвал их усилия подстрекательством к новой войне, и призвал разоблачить, и обуздать их. Все эти ответы Сталина были даны в письменном виде на письменные вопросы, заданные журналистами.

В декабре 1946 года, однако, Сталин дал интервью «вживую» Эллиоту Рузвельту. Естественно, Рузвельт поинтересовался, что думает Сталин об ослаблении сотрудничества и взаимопонимания между США, и Советским Союзом после смерти его отца. Сталин ответил, что, в то время, как отношения между советскими и американскими народами продолжают улучшаться, непонимание возникает между двумя правительствами. Но Сталин не думает, что возникнет дополнительное ухудшение в отношениях и разовьётся военный конфликт, для которого нет оснований: «Я думаю, что угроза новой войны не реальна», – сказал Сталин.

В апреле 1947 года Сталин дал другое персональное интервью, на этот раз сенатору-республиканцу Гарольду Стейссену. Снова сталинское настроение было боевым. Он указал Стейссену, что несмотря на различия в их экономических системах, Советский Союз и США сотрудничали во время войны, и нет причин, по которым они не могут продолжать это и в мирное время. В поддержку своей веры в возможность мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем, Сталин обратился к учению Ленина.

Когда Стейссен указал, что перед войной Сталин говорил о «капиталистическом окружении», советский вождь ответил, что никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими государствами, только говорил о существовании актуальной угрозы от стран, вроде Германии. Каждая сторона поддерживает собственную социальную систему, говорил Сталин Стейссену, и какая из них лучше, покажет история. Полемика продолжалась ещё некоторое время. Ни Сталин, ни Рузвельт не говорили друг другу «тоталитаризм», или «капиталистические монополии».

«Я не пропагандист»,– говорил Сталин: «Я бизнесмен (деловой человек)». После согласования текста интервью было опубликовано в «Правде» 8 мая, через два года после окончания войны в Европе, и выглядело, в контексте его представлений, решительным усилием Сталина вернуться к духу Великого Альянса. В то же время, однако, большое облако нависло над советско-западными отношениями, ввиде известной речи президента Трумэна перед американским конгрессом в марте 1947 года.