Текст книги "Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953"

Автор книги: Джеффри Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Отсюда его поддержка возвращения Румынии Трансильвании, региона, населённого главным образом румынами, хотя и со значительным венгерским меньшинством. В отношении собственной этнической интеграции Советского Союза Сталин руководствовался этой точкой зрения в 1945 году, договариваясь о передаче от Чехословакии к СССР закарпатской Украины, малонаселённого региона, не имеющего большого экономического, или стратегического значения. Как он объяснил позже:

«В древние времена, в 13-м веке, россияне потеряли закарпатскую Украину, и с этого времени они всегда мечтали вернуть её. Благодаря нашей корректной политике, мы достигли успеха в возвращении всех славянских украинских и белорусских земель, и реализовали многолетние мечты русского, белорусского, и украинского народов».

В конце черчиллевской поездки в Москву было опубликовано коммюнике, в котором говорилось об открытых и искренних взглядах, прогрессе в переговорах по польскому вопросу, и о формировании объединённого правительства Югославии. Это была не показуха после одиннадцатидневного визита британского премьер-министра. Переговоры были очень дружественными, не проявлялось злопамятности, что прерывало прежние переговоры Черчилля и Сталина в Москве в 1942 году, и Тегеране в 1943 году.

Когда Черчилль покидал Москву 19 октября, Сталин подарил ему вазу с памятной надписью и картинкой. Сталин был весьма доволен итогами визита премьер-министра и согласился посетить обед в английском посольстве, он присутствовал там впервые. Сталин также сопровождал Черчилля на Большой Балет. Именно там Кэтлин Гарриман, дочь американского посла, встретила Сталина впервые. 16 октября она написала своей подруге Памеле Черчилль (в то время бывшей замужем за сыном Черчилля Рэндомом):

«Сталин не был в театре с начала войны, и для него пойти туда с иностранцем было даже более интересно. В антракте между действиями мы посетили обед, на котором председательствовал Молотов… Там все произносили тосты, и Сталин был очень забавен, когда Моли (Молотов) произнёс короткий тост: «За нашего Великого Вождя!». Сталин после выпитого бокала обернулся со словами: «Я думал, он скажет что-нибудь новое обо мне!». Моли ответил довольно угрюмо: «Это всегда хорошо и ново», что, я думаю, было очень забавно. Аве(релл) говорил, что Сталин был исключительно весел. Он острил и наслаждался ролью хозяина вечера».

В политическом смысле «процентное дело» имеет малое практическое значение, но готовность Черчилля вести переговоры по столь разносторонним вопросам и разграничивать жизненные интересы должна была психологически успокоить Сталина. Важной для cталинских расчётов была напряжённость в англо-американских отношениях, обнаружившаяся в отклике Рузвельта на поездку британского премьера в Москву.

Накануне черчиллевского отъезда в советскую столицу Рузвельт написал Сталину, спрашивая, что посол Гарриман позволяет себе подчеркнуть, заявляя, что «в этой мировой войне буквально нет вопросов, военных, или политических, в которых США не имеют интересов». «Я абсолютно убеждён, что мы и только мы, втроём, можем находить решение нерешаемых вопросов. В этом смысле, понимая черчиллевское желание вести переговоры, я предпочитаю рассматривать ваши предстоящие разговоры с премьер-министром, как предварительные, перед переговорами нас троих».

Это было указание для Сталина особо не затрудняться. Сталин знал взможности государств западной половины Великого Альянса и послал Рузвельту успокаивающий ответ, что беседа была идеей Черчилля, и что он сообщит о «прогрессе» на переговорах. Сталин был немного не доволен рузвельтовским вторжением или претензиями требовать, как сказал Черчилль на первых переговорах, так много прав для себя и позволять так немного Британии, и Советскому Союзу. Черчилль разрядил ситуацию шуткой, что они будут обсуждать переговоры в Думбартон Оукс, но не скажут об этом Рузвельту.

Сталин и де Голль.

Следующим важным иностранцем, посетившим Сталина, был генерал де Голль, прибывший в Москву в начале декабря 1944 года. В Тегеране Сталин был очень пренебрежителен к де Голлю, но на Ялтинской конференции двумя месяцами позже визита де Голля в Москву он был иным. На встрече с Рузвельтом 4 февраля Сталин сказал, что:

«Де Голль не понимает полностью положения Франции. Американцы, англичане и русские проливают кровь за освобождение Франции. Франция испытала поражение и сейчас имеет только 8 дивизий. Тем не менее, де Голль хочет для Франции иметь те же права, как и США, Англия, и Россия».

В Ялте, на пленарной сессии 5 февраля Сталин выступил против французского участия в контроле над оккупированной Германией и отметил, что «это невозможно – забыть прошлое. В этой войне Франция открыла ворота врагу. По этой причине союзники понесли колоссальные жертвы в Европе. Поэтому мы не можем дать Франции тот же уровень, что и Великим державам».

Но с глазу на глаз с де Голлем в декабре 1944 года Сталин был покорён его личным обаянием и высказал полное понимание французской позиции, и их стремлений. На первой встрече с генералом 2 декабря Сталин заявил, что он поддержит восстановление Франции, как Великого государства. Сталин не был полностью неискренним. В апреле французские коммунисты объединились с деголлевским французским комитетом национального освобождения и затем согласились войти во временное правительство, которое возглавлял де Голль. Советы были также благодарны за вклад авиационного полка Свободной Франции «Нормандия», который принял участие в свирепых воздушных сражениях на восточном фронте. С другой стороны, Москва подозревала, что, как консерватор, де Голль был антикоммунистом и антисоветчиком.

Поездка де Голля в Москву была организована по его просьбе. Его целью было повысить престиж Свободной Франции заключением франко-советского пакта, подобного англо-советскому договору об альянсе 1942 года. Сталин был счастлив подписать такой договор, несмотря на то, что был уверен, что Черчилль и Рузвельт не будут возражать. Сталин также принял решение постараться усилить поддержку де Голлем советской позиции по польскому вопросу. Молотов предложил своему французскому коллеге Джорджу Бидельту обмен представителями с РСNL.

По этой причине польский вопрос принял угрожающие размеры во второй сталинской беседе с де Голлем 6 декабря. В защиту советской позиции по Польше Сталин напомнил де Голлю, что линия Керзона была поддержана премьер-министром Франции Клемансо после 1-й мировой войны, и указал, что дважды за последние 30 лет Польша использовалась, как корридор для немецкого вторжения в Россию. Сталин также защищал советские действия в отношении варшавского восстания, говоря, что в то время Красная Армия достигла польской столицы при наступлении, вторгнувшись на 600 километров, и её артиллерия снабжалась с расстояния 400 километров от фронта.

На их третьей и последней встрече 8 декабря де Голль поднял немецкий вопрос, и Сталин сыграл свою любимую тему о необходимости разгромить Германию. Когда де Голль предположил, что осуждение Версаля и британские обязательства карательного мира не будут длиться долго, Сталин ответил ему, что воспользовавшись моментом, можно будет демонтировать немецкую промышленность, и что Британия понимает важность этого. Вопорос о французских отношениях с РСNL также был затронут, и Сталин предложил де Голлю сделку.

Черчилль предлагал Сталину трёхсторонний договор, включая Британию, раньше, чем двусторонний франко-советский пакт. Де Голля не устроила эта идея. Сталин сказал, что сможет подписать с ним пакт, если де Голль согласится обменяться официальными представителями с РСNL. «Согласится Франция с нами, и мы будем вместе», – сказал Сталин генералу. В конце беседы де Голль вернулся к польскому вопросу и выразил большую симпатию к советской позиции. В отношении к РСNL он сказал, что Франция уже предлагала обмен представителями с поляками.

9 декабря Бидольт заявил Молотову, что де Голль согласен на обмен представителями с РСNL при условии заключения франко-советского договора. Однако Молотов также хотел опубликования французского заявления в форме обмена посланиями между главой РСNL и де Голлем. Это будет равносильно дипломатическому признанию Люблинского правительства – шаг Советов к формальному признанию. Бидольт заявил Молотову, что его предложение неприемлемо. Таким образом дискуссии продолжались той ночью на прощальном обеде, данном французской делегации.

Возможно для «смазки колёс» переговоров Сталин посоветовал де Голлю, что «их нужно расстрелять из автомата. Ликвидировать этих дипломатов!» В такой драконовской акции не было необходимости, так как франко-советский договор был подписан на следующий день. Французы уехали, договорившись не публиковать заявлений об обмене представителями с РСNL и решили представить англичанам, и американцам сделку, как решение обменяться представителями на «низком уровне». Сталин, с другой стороны, заявил РСNL, что эта уступка, достигнутая с трудом, является победой, что для этого пришлось отдубасить де Голля, как мохнорылого реакционера.

Как можно было ожидать, советская пресса широко освещала визит де Голля и превозносила франко-советский договор, как веху в развитии отношений между Францией, и СССР. Особой темой советских публичных оценок договора было его значение для устранения немецкой опасности не только в настоящее время, но и в будущем. «Известия» писали в передовице: «Этот враг не только немецкая армия, которая будет разгромлена. Этот враг немецкий империализм, который стремится к мировому господству, неизменно и последовательно порождая Бисмарков, Вильгельмов, и Гитлеров».

Скрытая причина советского давления на Францию по польскому вопросу стала очевидной 4 января 1945 года, когда Москва объявила об официальном признании РСNL, как временного правительства Польши. Заявление заканчивалось перспективой дополнительных переговоров с польскими эмигрантами в Лондоне о формировании объединённого польского правительства, хотя это не означало прекращения переговоров с Миколайчиком. По итогам наступления Красной Армии на Варшаву Сталин очевидно принял решение достичь политических целей в Польше через представительство РCNL.

Глава 8: «Освобождение, завоевание и революция: «Сталинские цели в Германии и Восточной Европе».

После отъезда де Голля из Москвы следующим сталинским большим дипломатическим мероприятием стала Ялтинская конференция в феврале 1945 года. Это была идея Рузвельта, созвать вторую встречу Большой Тройки, и он сначала преложил провести конференцию в Шотландии, в сентябре 1944 года, но Сталин не согласился с датой по военным причинам, и предложил в качестве места встречи порт на Чёрном море. Сталин не любил летать и поэтому мог отправиться к Чёрному морю на поезде. Однако президентские выборы в Америке были в самом разгаре, и конференция смогла состояться только после инаугурации Рузвельта на четвёртый срок в январе 1945 года. В конце концов договорились встретиться в Ялте, которая была выбрана местом конференции.

Сталинские настроение и планы накануне Ялты, наиболее важной трёхсторонней конференции во время второй мировой войны, можно прояснить двумя способами: путём косвенного изучения советских дипломатических заготовок для конференции, или проанализировав поразительные личные заявления Сталина в январе 1945 года.

Любопытно, что советские дипломатические заготовки к Ялте не были столь обширны и систематизированы, как на Московской конференции министров иностранных дел в октябре 1943 года. Это было вероятно потому, что советская позиция по большинству вопросов к этому времени сложилась, и планирование в различных областях мировой политики осуществлялось различными комиссиями, учреждёнными в 1943 году. Как и в Тегеране, для Ялты не фиксировалась формальная повестка дня. Сталин, на правах хозяина, определял обсуждаемые вопросы.

В начале конференции нарком иностранных дел и его чиновники были поглощены немецким вопросом. Первое направление: работа комиссии по перемирию, возглавляемой Ворошиловым. Как вытекает из названия комиссии, её целью была подготовка условий капитуляции Германии и других стран Оси. Эта работа велась параллельно дискуссии и переговорам трёхсторонней европейской консультативной комиссии (ЕАС), учреждённой на Московской конференции министров иностранных дел.

ЕАС была основана в Лондоне при участии Фёдора Гусева, московского посла в Великобритании, выполнявшего обязанности советского представителя в комиссии. В конце 1944 года было заключено соглашение по безоговорочной капитуляции Германии и разделу страны на американскую, британскую и советскую зоны военной оккупации, и учреждению Союзной контрольной комиссии для координации политики союзников в ходе оккупации.

Был также согласован раздел Берлина на независимые зоны оккупации союзниками, несмотря на тот факт, что немецкая столица должна была остаться внутри предполагаемой советской оккупационной зоны на востоке страны. В ноябре 1944 года Франция вошла в ЕАС и, позднее, получила долю в оккупированной Германии, и Берлине. Проблемой для советской подготовки к оккупации Германии было принятие на себя обязательства, что она может быть установлена, осуществлена и продлена только в сотрудничестве с Британией, и США.

Вторым направлением советской политической работы в Германии было участие в Комиссии по репарациям, возглавлявшемой Иваном Майским. С московской точки зрения даже вопросов о том, что Советский Союз не получит репарации от Германии, не должно было возникнуть. Другим способом было тяжело компенсировать ущерб, нанесённый немецким вторжением. Комиссия Майского определила, сколько и в какой форме будут выплачены репарации Советскому Союзу. Проблемой было то, что британцы и американцы были настроены скептически по поводу репарационных платежей.

Они боялись повторить печальный опыт событий после первой мировой войны, когда Германия оказалась неспособна платить репарации, гарантировать иностранные займы, обслуживать долги и затем выплатить их. Чтобы обойти это возражение, Советы предложили ввести выплату репараций иным, не денежным способом. Немецкое оборудование и техника должны быть конфискованы, что было не нужно для индустриальных стран, но необходимо для СССР. Главным аргументом, использованным Майским и Советами в поддержку этого подхода к репарациям было то, что это также ослабит способность немцев к перевооружению.

Третьим направлением советской «немецкой» политической работы было обеспечение расчленения. Этот вопрос рассматривался в комиссии Литвинова по мирному договору и послевоенному порядку. Политика разлома Германии после войны заявлялась Сталиным постоянно, особенно в его переписке с Черчиллем и Рузвельтом. Комиссия Литвинова потратила массу времени в 1943-44 годах, обсуждая различные схемы расчленения, что само по себе не стало сюрпризом.

Однако, соглашение, на сколько государств будет разделена Германия, не было достигнуто. Но в январе 1945 года Литвинов предложил раздел максимум на семь частей: Пруссию, Ганновер, Вестфалию, Вюртемберг, Баварию и Саксонию, и доказывал, что это будет составлять позицию Советов в переговорах с британцами, и американцами, по-существу предлагал вернуться к временам 19-го века, когда Германия не была единым государством, что можно было достичь только при сотрудничестве с Британией, и США.

В предъялтинский период Литвинов также размышлял над несколькими большими вопросами. В ноябре 1944 года он написал записку Молотову «О перспективах и возможной основе советско-британского сотрудничества». Согласно Литвинову фундаментальной основой для англо-советского сотрудничества будет сдерживание Германии и обеспечение мира в Европе. Однако, война оставляла опасный дисбаланс возможного воскрешения Германии, разгромленной Советами, при ослаблении Италии и Франции.

Но эта проблема должна была решаться демаркацией британской и советской сфер безопасности в Европе. Конкретно Литвинов предлагал максимальную советскую зону безопасности в составе Финляндии, Польши, Венгрии, Чехословакии, Румынии, Балкан (без Греции и Турции). Британская зона безопасности должна включать западную Европу, но Норвегия, Дания, Германия, Австрия и Италия должны оставаться нейтральной зоной. Согласно Литвинову:

«Это разделение будет означать, что Британия не должна входить в особенно тесные отношения, или заключать любые договоры против нас со странами в нашей сфере, и также не иметь общевойсковых, морских, и авиационных баз там. Мы можем дать соответствующие обязательства не вмешиваться в британскую сферу, исключая Францию, которая должна иметь право войти в англо-русское соглашение, направленное против Германии».

Литвинов связывал перспективы такого англо-советского соглашения с разворачиванием глобальной борьбы с американцами, которые, как он полагал, будут призывать Лондон консолидировать позиции в континентальной Европе. Литвинов вернулся к вопросу о послевоенном англо-советском сотрудничестве 11 января 1945 года в записке Молотову «К вопросу блоковых сфер влияния». Литвинов повторил своё предложение о разделе Европы на британскую и советскую сферы интересов, указав, что тройственное обсуждение, вовлекающее американцев, не предотвратит двусторонние соглашения, и договоры между Великими державами.

Литвинов также прокомментировал идею, что несправедливо Европу и весь мир делить на сферы влияния. Это предложение, заявил Литвинов, фантастично и не заслуживает серьёзного обсуждения. В особенности Литвинов высмеивал концепцию всеобъемлющей западной общности интересов, объединяющей северную и южную Америки, Британию, и британское содружество наций, и западную Европу. Литвинов не видел другой причины, почему США могут быть вовлечены в англо-советскую дискуссию о зонах безопасности, особенно с точки зрения антипатии американской прессы и общественного мнения к понятиям «блоки», и «сферы влияния».

Литвинов указал также, что когда американцы возражают против сфер влияния в Европе, они выборочно забывают о доктрине Монро и сфере влияния США в Латинской Америке. Литвинов заключил, что любой договор по британской и советской зонам безопасности в Европе будет результатом двусторонней договорённости, и не будет зависеть от учреждения региональных структур будущей международной организации по безопасности.

Проблемой литвиновского подхода было то, что британцы не хотели показать, что они склонны заключать любые дополнительные соглашения, кроме очень неопределённого и ограничивающего сферы влияния «процентного» договора. К тому же было ясно, что оппозиция США к сферам влияния будет весьма весомой внутри Великого Альянса, и что «большой торг», проталкиваемый Литвиновым не пройдёт. Это не было концом подготовки раздела советско-западных сфер влияния, и политика, проводимая Сталиным, и Молотовым, продолжилась.

Проблемой было то, что пределы и характер советских, и западных сфер влияния оставались неустановленными, и между двумя сторонами развилось весьма серьёзное непонимание, и трения. Конфликт был дополнительно осложнён сталинским последовательным продвижением в послевоенной Европе своих идеологических, коммунистических и политических целей. Сталин не рассматривал свою идеологическую политику, как несовместимую с его политикой безопасности. Но в Лондоне и Вашингтоне сочли угрожающим коммунистическое политическое наступление в Европе после войны, как форму «идеологического наступления».

Литвинов был не одинок в своём увлечении великими спекуляциями. В начале января 1944 года Майский представил Молотову обширный меморандум с изложением своих взглядов по достижению мира и на вероятный характер послевоенного мирового порядка. Отправной точкой Майского был послевоенный мир. Главной задачей Москвы после войны он считал продление мира на 35-50 лет, при гарантии советской безопасности. Достичь этой цели Советский Союз может несколькими путями. Границы СССР должны быть установлены по линии июня 1941 года, с Финляндией и Румынией необходимо заключить договоры о взаимопомощи, и сотрудничестве с Советским Союзом, и разместить на их территориях военные базы.

Необходимо восстановить независимость французов и поляков, но нельзя допустить, чтобы они стали достаточно сильными, и получили возможность угрожать Советскому Союзу в Европе. Чехословакия должна стать опорой, ключевым союзником и подписать договор о взаимном сотрудничестве с Югославией, и Болгарией. Германия будет идеологичеси и экономически разоружена, и ослаблена в военной области, с целью сделать страну безвредной на 30-50 лет. Советскому Союзу необходимо разгромить Японию, но не впутываться в дальневосточную войну, если он хочет достигнуть своих территориальных целей – приобретения Южного Сахалина и Курильских островов на мирной конференции.

Поскольку пролетарской революции в Европе не случилось, то Майский не предвидел других острых конфликтов с Британией, или США после войны. Майский считал США динамичным и экспансионистским империалистическим государством, тогда как Британия, являясь консервативным империалистическим государством, будет заинтересована в сохранениии статус-кво после войны. Это означало хорошую основу для установления послевоенного сотрудничества между Британией и СССР. Обе страны были заинтересованы в послевоенной стабильности, и Советы нуждались в усилении Британии в поротивовес Америке. Советско-американские отношения виделись в розовом свете.

Не существовало прямого конфликта между советскими и американскими интересами, и, в контексте их империалистического соперничества с Великобританией, Вашингтон был заинтересован в нейтралитете Москвы. Не существовало причин, по которым Советский Союз не мог установить хорошие отношения с Британией и США. В согласии с другими советскими аналитиками, Майский исследовал обе тенденции, реакционую и прогрессивную, в британской, и американской внутренней политике, и видел сложности в отношении враждебных элементов к новому демократичесому порядку, который Советы желали видеть в Европе.

Молодой генерацией советского дипломатического корпуса был будущий министр иностранных дел Андрей Громыко. 14 июля 1944 года Громыко представил Молотову объёмный документ, озаглавленный «К вопросу советско-американских отношений», один из многих подобных документов, поступавших к Молотову в военное время по теме о советско-американской «разрядке» и её укреплении. Взгляд Громыко на советско-американские отношения был в общем положительный. Он указывал, что политика Рузвельта по сотрудничеству с Советским Союзом имеет твёрдую поддержку конгресса, обеих партий, демократической и республиканской, и среди народа.

В отношении оппозиции политике Рузвельта, он отмечал роль реакционных, антикоммунистических элементов в прессе и католической церкви. В США проживало 23 миллиона католиков, указывал Громыко, включая 5 миллионов американцев польского происхождения. Громыко также отмечал несогласие американцев на коммунистические революции и советизацию, особенно в восточной Европе. Однако, он полагал, что советско-американское сотрудничество будет после войны продолжено. Изоляционистская внешняя политика США перестала быть фаворитом, усилилось их вовлечение в европейские и международные дела.

США имели общие интересы с Советами в вопросе немецкой угрозы и обеспечении безопасности в условиях наступавшего мира. Громыко также подчёркивал важность торговли и экономики для советско-американского послевоенного сотрудничества, и заключал, что «несмотря на трудности, которые могут возникать время от времени… без сомнения существуют условия для продолжения сотрудничества между двумя странами… Повышение уровня отношений между двумя странами в послевоенный период будет определяться отношениями, сформировавшимися и продолжающими формироваться в военное время».

В другом письме Молотову, десять дней спустя, Громыко анализировал причины для замены на посту вице-президента Генри Уоллеса Гарри Трумэном, сотрудником Рузвельта в предвыборной кампании президента 1944 года. По мнению Громыко Уоллес был смещён потому, что был радикалом, известным в деловых кругах, как правый консервативный элемент в демократической партии и в «южном блоке» сенаторов от демократической партии, и конгрессменов. Но Громыко подчёркивал, что Трумэн «всегда поддерживал Рузвельта. Он поддерживал сотрудничество между США и их союзниками, он был сторонником сотрудничества с Советским Союзом. Он высказывался положительно о Тегеранской и Московской конференциях»,

Как посол в США, Громыко отвечал за информирование Москвы об отношении к Ялтинской конференции. В своих документах Громыко освещал широкий круг вопросов, по которым могли возникнуть разногласия – Польша, Греция, Югославия, Думбартен Оукс, роль ЕАС – и давал предложения по тактике защиты своих интересов Советами в этих сферах. Но в анализе Громыко не было намёков, что он считает любые затруднения для договора непреодолимыми, или неразрешимыми. По Польше он полагал, что Рузвельт, в конце концов, признает Люблинское временное правительство.

По Греции он заявлял, что Советы не должны вовлекаться в борьбу между Британией и коммунистическими партизанами (ЕLАS-ЕLАМ), но должны ясно выразить свою симпатию к прогрессивным элементам. По Югославии он думал, что со стороны Британии и США можно оказывать больше поддержки Тито. Как глава советской делегации на конференции в Думбартен Оукс, Громыко имел особый интерес к введению права вето. По этому вопросу он придерживался жёсткой линии – Советский Союз не может отказаться от принципа единогласия без права вето. Не обладая правом вето Советский Союз не может набрать больше голосов в ЕАС, также будет и в Совете Безопасности ООН.

Что говорили и предлагали Громыко, Литвинов и Майский не имело значения. Важно было, что думал Сталин. Но в сталинской России дискуссии были весьма ограничены и обычно проводились с ведома советского диктатора. Даже такая независимая фигура, как Литвинов, не решалась переступать черту, обозначенную Сталиным. Эти три политических деятеля среднего уровня, согласно мнению историков, пытались понять, что думал Сталин читая их тексты, что скрывалось за публичными заявлениями прессы и секретной информацией, имевшейся в их распоряжении.

Преимущество перед историками из будущего у этих трёх в том, что все они лично имели дело со Сталиным и ещё чаще со своим непосредственным начальником Молотовым, который всегда был в курсе, каких взглядов придерживался великий вождь. В случае Литвинова, его весьма широкое сотрудничество лично со Сталиным сложилось исторически, но в ходе войны значительно снизилось, так как Молотов, его персональный соперник, постарался Литвинова изолировать. Майский продолжал иметь дело со Сталиным в ходе войны, особенно после возвращения из Лондона в Москву.

Личный контакт Громыко со Сталиным был более ограниченным, но он становился восходящей звездой наркомата иностранных дел и поддерживал хорошие отношения с Молотовым. Короче, подводя итог можно утверждать, что «спекуляции» Громыко, Литвинова и Майского о послевоенном мире не были высосаны из пальца, но отражали ситуацию в переговорах с иностранными политиками, и в международных отношениях, мнение о которой сложилось на высоком уровне в кругах, принимающих решения. Их документы говорят нам, что в дипломатической сфере взгляд на будущее продолжение трёхстороннего сотрудничества был именно таким. Это соответствовало духу приближавшейся Ялтинской конференции.

Более прямое подтверждение сталинских мыслей можно почерпнуть из разговора, имевшего место в январе 1945 года с делегацией югославского комитета национального освобождения, направленной Тито. Делегацию возглавлял Андрей Хебранг (А.Неbrang), член политбюро югославской коммунистической партии. На первой встрече со Сталиным 9 января беседа касалась главным образом балканских дел. Хебранг изложил Сталину различные югославские территориальные притязания.

Сталин отнёсся к этому с сочувствием, но сказал, что размен территориями должен базироваться на основе этнических принципов, и что будет лучше, если требование о вхождении в состав Югославии будет выдвинуто самими жителями этих районов. Когда Хебранг упомянул греческую Македонию и Салоники, Сталин предостерёг, что югославы породят вражду с Румынией, Венгрией и Грецией, и кажется намереваются развязать войну со всем миром, которая не имеет смыла. Сталин также постарался сдержать югославские амбиции включить Болгарию в их федерацию, сказав, что конфедерация, объединяющая две страны, будет лучшим вариантом.

По кризису в Греции Сталин подчеркнул, что британцы опасаются вторжения Красной Армии в эту страну. Это означает возникновение очень противоречивой ситуации, сказал Сталин Хебрангу, но в Греции ничего нельзя сделать без флота. «Британцы очень удивятся, когда увидят, что Красная Армия не продвигается в Грецию. Они не могут понять, что стратегия не позволяет армии продвигаться по расходящимся направлениям. Стратегия Красной Армии основывается на движении по сходящимся направлениям».

В отношении югославских правительственных планов Сталин сказал, что будет преждевременным для Тито провозглашать временное правительство. Британцы и американцы не признают его, и Советы их поддержат полностью, всвязи с аналогичной ситуацией в Польше. Сталин также настоятельно советовал югославам не давать Черчиллю никакой возможности делать в их стране то, что он делает в Греции, и просил их проконсультироваться с Москвой прежде, чем принимать любые важные решения, которые могут поставить Советы в «дурацкое положение». Это Сталин подчеркнул в своём заключительном слове:

«В отношении буржуазных политиков вы должны быть бдительны. Они очень скользкие и злопамятные. Вы должны быть сдержанными, если эмоции возобладают, вы проиграете. В своё время Ленин не мечтал о таком соотношении сил, которого мы достигли в этой войне. Ленин думал, что все нападут на нас… тогда как дело повернулось таким образом, что одна группа буржуазии оказалась против нас, но другие – с нами. Ленин не думал, что будет возможно заключить союз с одним флангом буржуазии и сражаться с другим. Но мы наблюдаем это; мы не должны поддаваться эмоциям, но только разуму, анализу и расчётам».

Рассказывая Димитрову о встрече на следующий день, Сталин сказал ему, что не доволен той дорогой, по которой югославы намерены направиться, несмотря на то, что Хебранг оставляет впечатление разумного человека. В телеграмме, посланной Тито 11 января, суммируя итоги встречи, Хебранг отметил, что Сталин считает необходимым «быть осмотрительными в отношении внешнеплитических вопросов. Нашей основной задачей является достижение победы. Необходимо избегать больших проблем с окружающими странами, чтобы не провоцировать негативных отношений или разрыва с ними».