Текст книги "Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953"

Автор книги: Джеффри Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

«Ни шагу назад!» Это должен сейчас быть наш главный лозунг. Необходимо оборонять до последней капли крови каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и оборонять его до предела возможного».

Орудием этой политики было требование железной дисциплины, особенно от части офицеров и комиссаров, которые отступают, по словам Сталина, как предатели, если они отступают без приказа. Этот специфический приказ предписывал сформировать штрафные батальоны для тех, кто признаны виновными в нарушении дисциплины и задержаны заградотрядами, расположенными позади дрогнувших дивизий. Штрафные батальоны должны использоваться на наиболее опасных участках фронта, и их бойцам даётся шанс искупить проступки, и нарушения дисциплины, в то время, как заградотряды расстреливают паникёров, и предателей, убегающих в тыл.

Ничего нового в приказе N'227 не было, несмотря на его решительный тон, кроме того, что Сталин был обеспокоен надвигающимся поражением и потерями тем летом. Железная дисциплина, суровое наказание и запрет отступления без приказа – это были сталинские методы с начала войны. Введение штрафных батальонов было представлено Сталиным, как идея, позаимствованная у немцев, но фактически это было возрождение и переоформление более ранней советской практики отправлять в штрафные части признанных виновными в дисциплинарных нарушениях. Между 1942 и 1945 годами было сформировано около 600 таких штрафных частей. Через них прошли 430 000 человек. Как приказал Сталин, эти части выполняли трудные и опасные приказы, такие, как фронтальный штурм позиций противника, и следовательно несли до 50% потерь. Заградительные отряды существовали на многих фронтах, но после приказа N'227 они были созданы и активно использовались везде. Между 1 августа и 15 октября эти отряды задержали 140 000 человек. Из этих задержанных 3980 были арестованы, 1189 расстреляны, 2961 отправлен в штрафные роты или батальоны и 131 094 возвращены в свои части.

Приказ 227 поддержал порядок на фронте и укрепил моральный дух. Главной целью нового дисциплинарного режима было не наказание преступников, а сдерживание испуганных и поддержка тех, кто решительно выполняет свой долг, какой бы ни была цена. Те, кто нарушает дисциплину и оставляет позиции должны быть выловлены, и сурово наказаны. Сталину были необходимы герои намного больше, чем НКВД, подсчитывающий предателей. Его главной опорой были те, кто мог приносить в жертву собственную жизнь при необходимости.

Близость наказания стимулировала патриотизм. Призывы к патриотизму и исполнению долга были основой советской политической мобилизации с начала войны. Но это особенно проявилось при новой катастрофе, которую Александр Верс назвал «чёрным летом 1942 года». Атмосфера кризиса этого времени разрушила распрострнившиеся было расчёты на то, что окружения 1941 года не повторятся. Официальная пропаганда усиливала оптимизм. 21 июня «Красная Звезда», главная газета Красной Армии, в передовой статье писала, что «немецкая армия в 1942 году упорна в обороне, но понимает, что наступление всегда преодолеет её… Немецкого наступления, подобного прошлому, не будет». На следующий день Совинформбюро озвучило официальный обзор первого года войны. Оно успокаивало читателей, что «немецкая армия 1942 года не та, что была год назад… Немецкая армия не может проводить наступательные операции подобно прошлому году».

В «Правде» передовица в этот день утверждала: «1942 год будет годом окончательного немецкого поражения и нашей окончательной победы». Поэтому быстрое немецкое продвижение на юг для большинства народа стало неожиданностью, и этот рабивающий иллюзии эффект был усилен атмосферой лозунга того лета:«Отчество в опасности!» Однако, советская пропаганда быстро сменила задачу и начала подчёркивать опасность данной ситуации. 19 июля на первой странице «Красная Звезда» сравнивала ситуацию на юге с битвами под Москвой и Ленинградом в 1941 году. Пропаганда ненависти к немцам заполнила прессу, призывающую советских солдат убивать столько немцев, сколько возможно – искоренить семьи, друзей, страну. После прказа N'227 главными лозунгами стали «Ни шагу назад!» и «Победа или смерть!».

Ключевой групповой целью призывов к патриотической жертвенности был советский офицерский корпус. Не было более беззаветной, или более важной группы для ведения советских военных действий. В ходе войны около миллиона офицеров были убиты и около миллиона стали инвалидами. 30 июля 1942 года Сталин ввёл новые награды только для офицеров – ордена Кутузова, Александра Невского и Суворова. Передовица в «Красной Звезде» на следующий день призывала читателей «защищать отечество, как Суворов, Кутузов и Александр Невский». Страницы советской прессы также начали наполняться статьями о роли офицеров в поддержании дисциплины и о важности для достижения победы их технических навыков, и профессионализма. Позже в этом году для офицеров ввели новую форму с эполетами и золотым галуном (который был специально завезён из Британии). Затем в январе 1943 года термин «офицер» был восстановлен при обращении к генералам.

9 октября 1942 года в разгар сражения под Сталинградом был упразднён институт комиссаров, и (ликвидирована) система двойного командования офицеров, и политработников. Основной причиной этих радикальных изменений было то, что офицеры доказали свою политическую лояльность в ходе войны, и то, что двойное командование препятствовало дальнейшему развитию их политического, и военного лидерства. Институт комиссаров был заменён новой организацией пропагандистской работы в вооружённых силах и позволил наиболее опытным комиссарам занять положение воинских командиров. Это указ не стал панацеей для вооружённых сил. Многие почувствовали, что упразднение несвоевременно и разрушает дисциплину на фронтах; другие чувствовали, что комиссар делал хорошее дело, и что недостаток умения среди военных командиров был главной проблемой, а вовсе не политическое вмешательство в командирские решения.

В то время, как всё больше и больше страниц советской прессы посвящалось славным патриотическим подвигам в предреволюционную эру, историей после 1917 года также не пренебрегали. Тема гражданской войны стала особенно актуальна и уместна, когда немцы приблизились к Сталинграду. Нарисовались параллели между успехами сталинской обороны Царицына в 1918 году и началом сражения по спасению Сталинграда. Защитники города обещали соревноваться в достижениях со своими прославленными предшественниками времён гражданской войны. Как отметил Александр Верс, корреспондент «Санди Таймс» в Москве, в то время, как патриотизм преобладал в советской пропаганде, «советская идея никогда полностью не затмевалась… совмещение «советского» и «русского» постоянно присутствовало в опасном 1942 году в той, или иной степени».

По сталинскому мнению, сложившемуся летом 1942 года, решающее сражение приближалось. В начале августа Ставка приняла решение разделить Сталинградский фронт на два – Сталинградский и Юго-Восточный фронты. Собственно Сталинград оказался в расположении Юго-Восточного фронта, тогда как Сталнградский фронт был развёрнут севернее и западнее города вдоль Дона. Ерёменко был назначен командующим Юго-Восточного фронта, а новый Сталинградский принял под командование генерал Гордов. Это способствовало лучшей координации обороны Сталинграда. 9 августа Ерёменко стал командовать обоими фронтами. В директиве об этой новой командной структуре Сталин побуждал Ерёменко и Гордова объединить их умы. Он писал, что «оборона Сталинграда и поражение противника… имеют решающее значение для всего советского фронта. Верховное командование приказывет вам не жалеть усилий и идти на любые жертвы для защиты Сталинграда и уничтожения врага».

Черчилль в Москве.

В то время, как немцы приблизились к Сталинграду, Уинстон Черчилль прибыл в Москву в августе с плохими новостями: второй фронт не будет открыт в Европе в 1942 году. Ранее Черчилль заявил, что, так как Британия несёт большие потери, то арктические конвои в Россию временно прекращаются. Это был жестокий удар для Сталина. Это означало, что в ближайшей перспективе никакой помощи восточному фронту, находящемуся под немецким ударом, не будет.

Сталин оказывал давление на Черчилля по поводу второго фронта с тех пор, как началась война. В Британии, США и других союзных странах Коминтерн проводил массированную кампанию за открытие второго фронта во Франции. В мае-июне 1942 года Молотов посетил Лондон и Вашингтон с главной целью обеспечить англо-американское обязательство открыть второй фронт, как только это станет возможным. Результатом было англо-советское коммюнике от 12 июня, заявившее, что «достигнуто полное понимание по неотложным задачам открытия второго фронта в Европе в 1942 году». Эта декларация была повторена в советско-американском коммюнике, опубликованном в тот же день.

Cообщение, содержавшееся в обоих коммюнике по сталинскому настоянию, породило ожидание, что второй фронт во Франции действительно будет открыт в 1942 году. Газета «Правда» в передовице от 13 июня превозносила декларацию, как значительное усиление антигитлеровской коалиции, и объявляла 1942 год годом «окончательного поражения гитлеровских полчищ». 18 июня Молотов доложил Верховному Совету о результатах своей поездки в Британию и США. Молотов сказал, что декларация «имеет большое значение для народа Советского Союза, так как открытие второго фронта создаст непреодолимые трудности для гитлеровских армий на нашем фронте. Мы надеемся, что наш общий враг почувствует полную тяжесть возросшего военного сотрудничества трёх великих держав». Согласно официальному сообщению это заявление было приветствовано бурными аплодисментами.

В приватной обстановке, однако, Молотов был более пессимистичен о перспективе второго фронта. В соответствии с декларацией Британия вынесла предостережение, что в то время, как ведётся подготовка к высадке на континент в августе-сентябре 1942 года… «мы в действительности не можем ничего обещать, но после подготовки, как только появится возможность… мы не колеблясь приведём наши планы в действие». В беседе с Молотовым, Черчилль пояснил, что это означает в лучшем случае высадку шести дивизий на континент, за которой последует более широкое вторжение в 1943 году. Заключением Молотова в докладе Сталину было, что «британское правительство не даёт никаких обязательств открытия второго фронта в этом году, но делает оговорку, что идёт подготовка пробной десантной операции».

После доклада Молотова Сталин принял решение на проведение сильного наступления в 1942 году, несмотря на поражения под Харьковом и в Крыму. В этом контексте подходило любое обязательство по второму фронту. Лучший вариант, чтобы высадка произошла и привела к откату вермахта на запад. В худшем варианте угроза высадки хотя бы удержит Гитлера от передислокации войск из Западной Европы на восточный фронт. При любом раскладе Сталин полагал, что публичное обязательство по второму фронту окажет политическое давление на западные правительства по продвижению вперёд такой операции. В середине июля, однако, ситуация на восточном фронте стала решительно ухудшаться, и Сталин снова стал смотреть на второй фронт, как на критический фактор в исправлении военного положения.

Новое немецкое наступление на юге сделало более срочными советские дипломатические усилия для убеждения западных союзников выполнить обещания по открытию второго фронта. 23 июля Сталин лично написал Черчиллю, что обеспокоен «открытием второго фронта в Европе. Я опасаюсь, что дело приняло неподходящий оборот. Рассмотрев положение на советско-немецком фронте, я заявляю, что советское правительство не может допустить, что второй фронт будет отложен до 1943 года». Черчилль ответил предложением провести совещание, на котором он может рассказать Сталину об англо-американских планах военных действий в 1942 году. Сталин согласился встретиться с Черчиллем, но просил премьер-министра прибыть в Москву, так как он сам не может покинуть Москву в такое критическое время, так как заменить его некем.

Перспективы совещания были туманны. Перед прибытием Черчилля в Москву советские разведчики в Британии и США докладывали, что англо-американцы не откроют второго фронта в Европе в 1942 году и взамен планируют большую военную операцию в северной Африке. Сходная пессимистическая картина была очевидна из докладов сталинского посла в США Максима Литвинова, который писал, что в то время, как Рузвельт предпочитает открыть второй фронт во Франции, Черчилль не согласен с этой идеей и убеждает президента вместо этого начать действовать в северной Африке.

7 августа Иван майский, советский посол в Лондоне, направил Сталину послание о намерении Черчилля отправиться в Москву. Весьма вероятно, писал Майский, это будет сделано с целью: первое, для успокоения развёрнутой в Британии агитации за открытие второго фронта. Второе и наиболее позитивное, обсудить единую стратегию союзников для победы над Германией. Третье, убедить Сталина, что второй фронт в Европе в 1942 году невозможен и нежелателен. Черчилль, согласно Майскому, не уверен в перспективности для британских военных добиться последовательности побед где-либо, кроме северной Африки и Ближнего Востока, отсутствие которых нанесёт чувствительный удар по его положению.

Майский также упоминает в послании вопрос, который продолжал волновать Сталина: Британия надеется ослабить обоих, Германию и Советский Союз. Да, говорит Майский, но буржуазная Британия, особенно Черчилль, боятся победы нацистов и высматривают пути помощи Советскому Союзу не открывая второго фронта. В заключение Майский сделал замечание, что поскольку неправдоподобно, что позиция Черчилля по втрому фронту изменится, советская сторона должна сосредоточиться на «второй линии» требований, таких, как увеличение поставок, и использовать визит, чтобы начать «ковать единую стратегию, без которой победа невозможна».

Черчилль прилетел в Москву 12 августа в сопровождении Аверелла Гарримана, рузвельтовского координатора по ленд-лизу в Лондоне, который пожелал присутствовать. Эта пара прибыла на встречу со Сталиным в тот же вечер. Беседа началась с обмена мнениями о военном положении. Черчилль говорил о ситации в Египте, в то время, как Сталин сказал, что новости нехорошие, и что немцы прикладывают огромные усилия, чтобы захватить Баку и Сталинград. Он не знает,куда конкретно они направят удар такого большого количества войск и танков вместе с венгерскими, итальянскими и румынскими дивизиями. Он был уверен, что они собрали войска со всей Европы. В Москве положение хорошее, но он не может гарантировать, что русские будут в состоянии выдержать немецкое наступление.

Черчилль спросил, начнут ли немцы новое наступление в районе Воронежа, или на севере? Сталин ответил, что «исходя из протяжённости фронта, существует реальная возможность для Гитлера перебросить 20 дивизий и создать сильный атакующий кулак». Дискуссия после этого вернулась к открытию второго фронта. Черчилль объяснил, что невозможно захватить Францию в 1942 году через Па-де-Кале, так как нет достаточной подготовки для проведения десантной операции на укреплённом побережье. Согласно американскому докладу о разговоре, Сталин «сделался урюмым» и предлагал различные альтернативы, такие, как захват островов в проливе. Черчилль ответил, что такие действия наделают больше зла, чем добра и повлекут расход ресурсов, которые лучше использовать в 1943 году.

Сталин оспаривал оценку Черчиллем немецких сил во Франции, но британский премьер настаивал, что «война есть война, не место для глупостей, и будет безрассудно предлагать катастрофу, которая никому не поможет». В этот момент Сталин выказал беспокойство и заявил, что «его взгляд на войну прямо противоположен. Человек, который не рискует, не может победить в войне». Сталин добавил, что британцы и американцы «не должны бояться немцев, и что они склонны преувеличивать немецкие силы». Сталин сказал: «Опыт показывает, что войска должны нести потери в битве. Если нет крови, то невозможно оценить войска». После обмена мнениями о возможности десанта во Франции, беседа повернула к союзническим бомбардировкам Германии. здесь они нашли общий язык. Сталин высказал надежду, что население будет бомбардироваться так же, как и промышленность, что подорвёт моральный дух Германии. Черчилль искренне заверил:

«Мы рассматриваем население, как военную цель для подавления морального духа. Мы будем стараться быть беспощадными, и мы это продемонстрируем… Если будет необходимо для победы, мы разнесём вдребезги жилища во всех немецких городах».

Согласно американскому донесению о совещании, черчиллевские «слова имели большой стимулирующий эффект в ходе беседы, и с этого момента атмосфера начала становиться более сердечной».

Черчилль затем рассказал Сталину об операции «Троч»(Факел), англо-американском вторжении во французскую Северную Африку, которая была запланирована на октябрь-ноябрь 1942 года. Целью операции «Торч» было обеспечение позиций, с которых можно атаковать немцев и итальянцев в Тунисе, и Ливии. Операция будет скоординирована с наступлением британской 8-й армии из Египта. Для иллюстрации важности операции Черчилль нарисовал Сталину крокодила и сказал, что прежде, чем атаковать бронированную модру в северной Франции, англо-американцы намерены атаковать его мягкое брюхо на Средиземном море.

Сталин предположил, что бронированная морда крокодила находится на восточном фронте, и что Красная Армия уже ведёт сражение с ней. Что касается операции Торч, Сталину уже было многое известно из собственных источников, но он притворился, что информация его заинтересовала и поддержал идею операции. Он высказал обеспокоенность тем, что это приведёт к конфликту с Францией, но указал на четыре выдающихся достоинства: (1)это будет удар по противнику с тыла; (2)это заставит французов и немцев сражаться друг с другом; (3)это устрашит Италию; и (4)это обеспечит нейтралитет Испании.

На следующий день сталинский энтузиазм по поводу операции «Торч» несколько поубавился. Он сказал Черчиллю и Гарриману, что в то время, как операция Торч была корректна в военном смысле, она не оказывала немедленной помощи Советскому Союзу. Что касается второго фронта, то проблемой было то, что для Британии и Америки русский фронт имел вторичное значение, тогда как он имел первостепенное значение для советского правительства. Сталин далее пожаловался на неисполнение Британией и Америкой обещаний по снабжению Советского Союза, и посоветовал им не бояться потерь, так как на российском фронте погибает ежедневно до 10 000 человек. Черчилль ответил, что его огорчает, что русские не думают, что западные союзники делают достаточно для помощи в общем деле. Сталин ответил:

«Это не означает недоверия, но только расхождение во взглядах. Его взгляд таков, что вполне возможно для Англии и Америки высадить шесть, или восемь дивизий на Шербурском полуострове, так как они имеют превосходство в воздухе. Он чувствует, что если британская армия будет сражаться с немцами так же, как русская армия, это не будет так устрашать её. Русские показывают, что немцев бить можно. Британская пехота после подготовки, может действовать так же, как и русская».

Сталин также передал Черчиллю и Гарриману меморандум, в котором потребовал открытия второго фронта в 1942 году, с учётом чего и должны были расчитываться советские военные планы на летние, и осенние операции. 15 августа Черчилль встретился со Сталиным снова, на этот раз без Гарримана. Эта встреча оказалась более интимной и дружеской, чем первые две. Она плавно перетекла в обед в сталинской кремлёвской квартире. Сталин затронул вопрос о втором фронте, заявив, что если Торч будет успешен, то союзники смогут оккупировать юг Франции, что легко исполнимо даже с точки зрения Черчилля. Но беседа сфокусировалась главным образом на другом вопросе. Особенно интересен был большой оптимизм Сталина при рассказе о ситуации на восточном фронте. Немцы, сказал Сталин, продвигаются по двум направлениям, одно – на Кавказ и другое – на Воронеж, и Сталинград:

«Фронт прорван, враг добился успеха, но он не имеет достаточно сил для развития этого… Они расчитывают прорваться к Сталинграду, но они не смогут достичь Волги. Они не достигнут в этом успеха. От Воронежа они хотят через Елец и Рязань повернуть на Москву. Здесь они тоже проиграют… У Ржева русские приведут линию в порядок, и Ржев будет взят весьма скоро. Затем русские продвинутся в южном направлении, чтобы отрезать Смоленск. У Воронежа немцы переправились через Дон. Но русские имеют большие резервы севернее Сталинграда, и он надеется скоро перейти в наступление в двух направлениях: (а) на Ростов, и (б) южнее… Ставится задача отрезать силы противника на северном Кавказе…». В заключение он заметил, что Гитлер не имеет сил предпринять наступление более, чем в одном секторе фронта одновременно.

Во время обеда Сталин и Черчилль обсудили возможность совместной операции против северной Норвегии для защиты британских конвоев, идущих в Мурманск, а также обменялись взглядами на будущее Германии. Черчилль размышлял о том, что после войны прусский милитаризм и нацизм должны быть уничтожены, и Германия разоружена, на что Сталин заявил, что немецкие военные кадры будут ликвидированы и страна должна быть ослаблена отделением Рура. Сталин спросил о слухах об англо-немецком соглашении не бомбить Берлин и Лондон, которые Черчилль опроверг, сказав, что бомбить будут, когда ночи станут длиннее.

Черчилль отметил, что Майский хороший посол, но Сталин заметил, что он мог бы быть и получше: «Он (Майский) говорит «конечно» и «невозможно», зажав язык между зубами». Черчилль высказался о своём плане на послевоеное время по созданию «лиги трёх великих демократий: Великобритании, США и СССР, которые будут руководить миром». Сталин согласился и добавил, что это хорошая идея, но для правительства Чемберлена. В конце обеда был согласован текст совместного коммюнике и подписаны фотографии, которыми обменялись оба лидера. Как отметил британский комментатор в конце доклада: «Атмосфера была максимально сердечная и дружественная».

После того, как Черчилль покинул Москву, Молотов написал Майскому, сообщив ему об окончании визита. «Переговоры с Черчиллем не были ровными», писал Молотов Майскому, но очень «обширными, в личной резиденции товарища Сталина, оборудованной для персональных контактов с гостями… Даже Черчилль хорошо реагировал на главный вопрос (о втором фронте), результаты можно рассматривать, как удовлетворительные». Отметив позитивный итог встречи, Молотов проинформировал Майского, что «ваша идея о выработке общей стратегии не обсуждалась. Мне кажется, что на этой стадии, когда мы участвуем в партии войны, эта идея нам не подходит. Вам не нужно продвигать эту идею в Британии. Вы не получали и не получите таких директив от нас».

Во всех отношениях беседа с Черчиллем и Гарриманом была для Сталина Стрессом. То, что спор по второму фронту внёс разногласия между союзниками, не повод для ухудшения доверия, всё-таки продолжались переговоры о снабжении и других вещах. Личная беседа, диалог Сталина с Черчиллем имел большое значение. Сталин также планировал аналогичную беседу с Гарриманом о том, что хотел бы встретиться с Рузвельтом, как только появится такая возможность. Положение Сталина вскоре ухудшилось, так как, когда разразился кризис, выросла необходимость второго фронта во Франции. Возросло раздражение Сталина союзниками, что публично выразилось 3 октября, когда он давал ответы на письменные вопросы Генри Кессиди, корреспондента «Асошиэйтед Пресс» в Москве:

Ворос: «Какое место занимает открытие второго фронта в советской оценке текущей ситуации?»

Ответ: «В сравнении с помощью, которую Советский Союз оказывает союзникам, оттягивая на себя главные силы немецко-фашистских армий, помощь союзников Советскому Союзу малоэффективна. В смысле расширения и улучшения этой помощи требуется только одна вещь: чтобы союзники полностью выполнили свои обязательства и вОвремя».

Сталинская публичная критика стала сенсацией в британской и американской прессе и сигналом, что он хочет открытия второго фронта именно в данный момент, и что это более приоритетно, чем снабжение. Это соответствовало его личным посланиям британцам и американцам, в которых делался акцент на то, что он кроме того срочно нуждается в авиации. Сталин вернулся к вопросу о втром фронте в речи от 6 ноября 1942 года, посвящённой 25-летию большевистской революции.

Он говорил аудитории в Москве, что отсутствие второго фронта в Европе объяснет поток немецких военных успехов в России стех пор, как они оказались способны сосредоточить все свои резервы на восточном фронте. Если бы второй фронт был открыт, Красная Армия была бы сейчас около Пскова, Минска, Житомира и Одессы, и «немецко-фашистские армии уже были бы на краю катастрофы». Сталинская критика западной политики по второму фронту была повторена во множестве газетных статей и передовиц, и казалось большей частью советского народа, если верить докладам НКВД об общественном мнении.

Напряжённость в Великом Альянсе по второму фронту уступала межсоюзническим спорам о суде и наказании военных преступлений. В начале октября Советы пригласили британцев и американцев участвовать в комиссии по военным преступлениям. но прежде, чем Москва повторила предложение, британская общественность объявила о плане послевоенного наказания военных преступников. В ответе Молотова содержалось заявление об «ответственности гитлеровских захватчиков и их сообщников за преступления, совершённые ими в оккупированных странах Европы».

Суть заявления, опубликованного 14 октября, что нацистские лидеры, задержанные в ходе войны, должны быть привлечены к суду международного трибунала, не чситая Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, который был взят в плен во время драматического полёта в Британию в мае 1941 года. 19 октября «Правда» опубликовала передовицу, в которой говорилось, что Гесс квалифицирован, как военный преступник, и комментировала, что «определить, что Гесс не будет предан суду до конца войны, что он будет передан суду международного трибунала за весь период войны, означает сокрытие преступлений одного из гитлеровских кровавых преступников, и перевод Гесса из разряда преступников в представители иностранного государства, в посланца Гитлера».

Полемика о военных преступлениях предшествовала отправке экстраординарной телеграммы Сталина Майскому в тот же день:

«Все мы в Москве находимся под впечатлением, что Черчилль добивался поражения СССР при условии, что договорится с Гитлером за наш счёт. Без такого предположения трудно объяснить черчиллевское поведение по вопросу о втором фронте в Европе, по вопросу военных поставок в СССР, которые последовательно сокращались, несмотря на рост производства в англии, по вопросу о Гессе, которого черчилль держит в резерве, по вопросу о систематических бомбардировок Берлина в сентябре, которые Черчилль провозгласил, когда был в Москве и которые он не выполнил ни на йоту, не смотря на то, что несомненно мог сделать это».

Майский ответил Сталину 23 октября, указав, что немецкая победа над СССР будет тяжела для Черчилля потому, что с этого момента Гитлер достигнет доминирования не только в Европе, но и в Африке, и в бОльшей части Азии тоже. Зашита Британии от обвинений в желании поражения СССР и сговоре с Гитлером, в тот момент не достигла успеха. Ошибку Черчилля Майский приписывал тому факту, что Черчилль хочет «тихой» войны. Снабжение уменьшилось потому, что оно требовалось для операции Торч. Черчилль не бомбил Берлин потому, что боялся ответных действий против Лондона. гесс не был наказан потому, что Германия может ответить репрессиями против британских военнопленных. Черчилль думает, что война продлиться долгое время, и Гесс может быть наказан позже. Сталин ответил Майскому 28 октября:

«Я стал думать, что, как поборник «тихой войны», Черчилль тихо добивается поражения Советского Союза, так как поражение нашей страны и компромисс с Германией за счёт Советского Союза есть тихая форма войны между Англией, и Германией.

Конечно англичане позднее поймут, что без русского фронта и с Францией, вышедшей из дела, они будут уничтожены. Но когда они поймут это? «Мы будем посмотреть».

Черчилль говорил в Москве, что весной 1943 года около миллиона англо-американских солдат откроют второй фронт в Европе. Но Черчилль принадлежит к тем лидерам, кто легко даёт обещания, но забывает, или отказывается от них. Он также обещал в Москве бомбить Берлин интенсивно в сентябре-октябре. Однако, он полностью не выполнил это обещание и не нашёл нужным даже информировать Москву о причине неисполнения. Хорошо, сейчас мы будем знать с какого рода союзником мы имеем дело.

Я мало верю в операцию Торч. Если, тем не менее, операция будет успешна, можно будет смириться с тем, что авиация была забрана от нас ради этой операции».

Сталин потратил много громких слов о неоткрытии второго фронта, уменьшении снабжения, о деле Гесса, о подозрениях, что многие его союзники хотят видеть Германию победительницей. Прежде всего Сталин чувствовал напряжение битвы под Сталинградом. В этот момент Красная Армия готовила большое контр-наступление по разгрому противника под Сталинградом. Это действие не зависило от собственно территории Сталинграда. Стратегически важной вещью было положение немцев на флангах города. Но потеря города оказала бы разрушительное воздействие на моральный дух Советов и Сталина лично. Эмоционально и политически значение обороны «города Сталина» весьма усилилось, как и для Гитлера его захват.