Текст книги "Сталинские войны: от мировой войны до холодной, 1939–1953"

Автор книги: Джеффри Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

Первая встреча Сталина с Миколайчиком состоялась 3 августа. В начале беседы Миколайчик предложил обсудить 3 вопроса: союзные действия в борьбе против немцев; возможность согласия Советов на переговоры с польским комитетом национального освобождения (РСNL) о формировании администрации на освобождённых польских территориях; и польско-советское соглашение о границах. Миколайчик упомянул, что в Варшаве началось восстание, и возможно скоро он отправится в польскую столицу для формирования правительства, которое может быть составлено из партии лондонских поляков, и польских коммунистов.

Сталин ответил, что вопросы, которые он поднял, имеют великое политическое и практическое значение, но Миколайчик должен обсуждать это с РСNL, вместе с формированием объединённого временного правительства. После этого разговор продолжился. когда Миколайчик высказался о роли АК(армия крайова – «домашняя» пратизанская польская армия) в Польше, Сталин указал, что её части слишком слабы и плохо вооружены, не имеют артиллерии, танков и самолётов. По мнению Сталина, шлавной целью советской кампании по освобождению Польши будет формирование объединённого правительства.

Когда беседа вернулась к вопросу о границах, Сталин подтвердил советскую позицию, что польская граница будет проходить по линии Керзона на востоке и по реке Одер на западе. Польша получит Данциг, но Кёнигсберг отойдёт Советскому Союзу. Отвечая на польские претензии на Львов на западной Украине и Вильнюс в Литве, Сталин сказал, что «согласно ленинской идеологии все народы равны», и что он «не хочет обижать литовцев, украинцев, или поляков». Он хочет указать, что большинство польских потерянных территорий выстраданы Советским Союзом, который возвратил себе часть Польши, ранее принадлежавшей Российской империи.

Сталин также вернулся к теме славянского единства, использовав аналогию с Грюнвальдом: «впервые поляки и русские объединились… вместе они били немцев. Затем русские и поляки ссорились. В 17-м веке, при царе Алексее Михайловиче, был министр иностранных дел Ордин-Нащокин, который предлагал заключить с поляками союз. За это он был уволен. Сейчас это необходимо вернуть. Война многому научила наших людей». В конце беседы Миколайчик спросил Сталина, каков будет порядок установления границ. Сталинский ответ – будут проведены переговоры с объединённым польским правительством, это был сигнал, что он готов работать с Миколайчиком.

На следующий день британский посол в Москве направил Идену очень положительный доклад о переговорах Миколайчик-Сталин: «Как всегда разговор был живым и прямым, атмосфера была дружественной… Не было встречных обвинений с русской стороны… На поляков произвела впечатление великая мудрость и явное желание Сталина договариваться, и его готовность выслушать. Они чувствовали, что он готов прислушиваться к их мнению и даже удивлён простотой, и либерализмом Миколайчика».

Переговоры Миколайчика с лидером РСNL не имели успеха. Точкой преткновения была настойчивость премьера по вопросу о том, что его эмигрантское правительство будет составлять основу нового временного правительства, и что руководимые коммунистами партизаны должны быть включены в АК. В то время, как Миколайчик вёл переговоры с PСNL, Черчилль и Сталин обменялись посланиями о целях варшавского восстания. 4 августа Чрчилль сообщил Сталину, что британцы сбросят 60 тонн вооружения и амуниции в юго-восточный сектор города. В ответе Черчиллю на следующий день Сталин усомнился, что АК будет в состоянии взять всю Варшаву потому, что её обороняют 4 немецких дивизии.

8 августа Сталин писал Черчиллю о своих переговорах с Миколайчиком: «Мне стало ясно, что он имеет неадекватную информацию о ситуации в Польше. У меня сложилось впечатление, что Миколайчик не против создания объединённой Польши». Хотя переговоры между РСNL и Миколайчиком не были успешны, они были полезны, говорил Сталин Черчиллю, так как они подготовили почву для сближения точек зрения. Это было первой стадией развития отношений между РСNL и Миколайчиком, и «дало нам надежду, что дела могут улучшиться», заключил Сталин.

Во втором разговоре Миколайчика со Сталиным 9 августа польский премьер поднял вопрос о советской помощи варшавскому восстанию. Сталин ответил, что он не считает восстание «реальным делом, когда у восставших нет оружия, тогда как немцы в районе Праги имеют три танковых дивизии, не считая пехоты. Немцы просто перебьют всех поляков». Сталин объяснил, что Красная Армия продвинулась на несколько километров к Варшаве, но немцы затем перебросили подкрепления. Красная Армия будет продолжать свои атаки и возьмёт Варшаву, сказал Сталин, но для этого потребуется время.

Он был склонен снабжать восставших оружием, но боялся, что посланное попадёт в немецкие руки, и спросил Миколайчика, есть ли безопасное место для сброса оружия. После заверения, что такие площадки есть, Сталин обещал дать Рокоссовскому необходимые приказы и продолжить делать всё возможное. Ближе к концу беседы Сталин снова выразил свои опасения о восстановлении Германии после войны, и сделал ударение на необходимости польско-советского союза для противостояния этой угрозе.

Миколайчик отбыл из Москвы на следующий день. Согласно Гарриману, он покинул советскую столицу «с несколько бОльшими надеждами на возможность урегулирования, чем прибыл». Он был впечатлён радушием приёма и искренностью дискуссий со Сталиным, и Молотовым. В беседе в последнюю ночь Сталин подтвердил взятые на себя обязательства сбросить оружие в Варшаву… Сталин говорил ему, что (он) расчитывал взять Варшаву 6 августа, но немцы подтянули четыре новых танковых дивизии, а две другие дивизии захватили мост (с восточного берега Вислы), поэтому взятие города задержится, но он уверен, что новые трудности будут преодолены.

Всё это показывало, что дружественное развитие польско-советских отношений вполне возможно, но, ввиду начавшегося внутри альянса интенсивного обмена колкостями по поводу варшавского восстания, эта затея рухнула. Британцы начали снабжение варшавских повстанцев по воздуху в начале августа, используя базы в Италии. 13 августа американцы приняли решение начать снабжение, используя самолёты, летящие из Англии, но это требовало посадки на советских аэродромах для заправки перед возвращением домой. 14 августа Гарриман обратился к Молотову с просьбой облегчить посадку и заправку. Ответ, данный заместителем наркома иностранных дел Вышинским, шокировал британцев и американцев.

Советы не будут сотрудничать с американцами в воздушных перебросках в Варшаву, заявил Вышинский: «Вспышка в Варшаве, в которую втянуто население Варшавы, это работа авантюристов. и советское правительство не может участвовать в этом». С глазу на глаз, встретившись с Гарриманом и Кларком Керром на следующий день, Вышинский упрямо повторил это, указав, что Советы отправили к восставшим в Варшаву офицера связи, но он был убит. На следующий день Вышинский разъяснил советскую позицию: они не станут сотрудничать с англо-американцами по воздушным перевозкам, но не будут возражать против этого.

Этот негативный поворот в отношении Советов к варшавскому восстанию был спровоцирован западной прессой, писавшей, что действия АК координируются с Красной Армией, которая не отказывается помогать восставшим. 12 августа ТАСС выпустил гневное опровержение и обвинил лондонских поляков в трагедии, разворачивающейся в Варшаве, так как немцы принимают меры для разгрома восстания. 16 августа Сталин писал Черчиллю, указывая, что после встречи с Миколайчиком он приказал производить выброску грузов в Варшаву, но офицер связи, сброшенный с парашютом в город, был захвачен и убит немцами:

«Сейчас, после глубокого исследования положения в Варшаве, я пришёл к заключению, что варшавская акция – безрассудное и ужасное предприятие, которое приведёт к тяжёлым жертвам среди населения. Этого бы не произошло в случае, если бы советское командование было проинформировано заранее о варшавской акции, и если бы поляки установили контакт с ним. Исходя из этого, советское командование приняло решение, что мы должны дистанцироваться от варшавской авантюры».

Сталин отказался от встречи с Гарриманом и Кларком Керром 17 августа. Вместо этого он поручил Молотову изложить свою непреклонную позицию, что советского снабжения варшавских повстанцев не будет. Гарриман был разгневан такими действиями Советов и доложил в Вашингтон: «Мой недавний разговор с Вышинским и беседа с Молотовым ночью позволили мне считать, что эти люди раздулись от власти. Их нужно принудить сотрудничать с нами и другими странами». Настроение Гарримана передалось другим в американском посольстве. 17 августа заместитель Гарримана Р.П. Майклджон записал в своём дневнике:

«Это хладнокровное убийство, но мы ничего не можем сделать. Когда грязная история об этом инциденте выйдет наружу, это будет несомненно отмечено в истории, как один из наиболее позорных поступков в войне. Хуже всего их внешняя цивилизованность; правящие элементы здесь – ничтожная, но высокоинтеллигентная и жестокая банда гловорезов, и убийц. В этом случае они ясно показали свою сущность, разрушив любое сомнение в их характере».

Варшавское восстание было волнующим событием также и для Советов. Они потеряли миллионы солдат на подходе к Варшаве, и потеряют ещё полмиллиона убитыми при освобождении Польши от немцев; они не воспринимали добродушно высказывания, что именно они спровоцировали восстание и затем бросили население Варшавы на произвол судьбы. Равным образом важен был тот факт, что Красная Армия готовила дополнительный штурм польской столицы, и Советы ожидали, что Варшава будет взята ими в ближайшие дни, это делало излишними любые вопросы по снабжению восстания. 20 августа Черчилль и Рузвельт совместно призвали Сталина начать снабжение Варшавы, хотя бы для успокоения общественного мнения. Сталин ответил 22 августа:

«Раньше или позже правда о преступниках, начавших варшавскую авантюру, выйдет наружу… С военной точки зрения ситуация… крайне неблагоприятна для Красной Армии и для поляков. Однако, советские войска… сделали всё, что могли, чтобы отбить гитлеровские вылазки и отразить новое широкомасштабное наступление около Варшавы. Я могу заверить вас, что Красная Армия будет стремиться разгромить немцев у Варшавы и освободить её для поляков. Это будет лучшая, действительно эффективная помощь полякам-антинацистам».

В сентябре, однако, Советы начали тревожиться об освещении этого дела в прессе. 9 сентября нарком иностранных дел передал меморандум британскому послу, предлагая учредить независимую комиссию по расследованию, кто несёт ответственность за начало восстания и почему не было организовано сотрудничество с советским высшим командованием. Меморандум также объявлял об изменении политики снабжения повстанцев, указывая, что Советы уже сделали несколько сбросов с воздуха, но продукты питания и вооружение попали в руки немцев. Однако, если британцы и американцы настаивают на таких забросках с воздуха, Советы будут сотрудничать, и помогать операции.

Вс середине сентября Советы тоже начали свои забросы в Варшаву, которые совпали с началом советского наступления на город. Между 14 сентября и 1 октября 1-й Белорусский фронт сделал 2243 вылета на Варшаву и сбросил 156 миномётов, 505 противотанковых ружей, 2667 автоматов и пулемётов, 3 миллиона патронов, 42000 ручных гранат, 500 кг медикаментов и 113 тонн продуктов. К этому добавилось британское снабжение в августе и сентябре: 1344 пистолета и револьвера, 14000 ручных гранат, 8,5 тонн пластиковой взрывчатки, 4,5 миллиона шашек аммонита и 45 тонн продуктов. БОльшая часть этих грузов попала в руки немцев. Несмотря на претензии к Советам, их доставка на маловысотных самолётах была более аккуратной и эффективной, чем забросы с больших высот Корлевских Воздушных Сил (RAF).

В конце сентября межсоюзническая гармония восстановилась, и Гарриман сообщил Рузвельту, что он «весьма удовлетворён беседой со Сталиным… Впервые Сталин говорил с симпатией о повстанцах». Варшавское восстание было катастрофой для всех, кроме немцев. Для варшавских поляков это было катастрофой. Повстанцы «армии крайовой» потеряли 20.000 человек убитыми и намного тысяч больше раненными, в то время, как гражданское население, оказавшись под перекрёстным огнём, потеряло где-то между 150.000 и 200.000 убитых.

Когда восстание подошло к концу, 2 ноября, немцы, закончив разрушительную работу, начали военную операцию против АК, разрушив до основания центр города, и вывезли выжившее население в концентрационные лагеря. Для польского правительства в изгнании разгром восстания подорвал их способность влиять на послевоенную политику Польши. Коммунисты, с советской помощью, сумели нажить капитал на подрыве основ националистического подполья в Польше, но подозрение, что их союзник, Красная Армия, недостаточно помогла восстанию, осталось.

Красную армию осуждали за то, что она не захватила Варшаву быстрее, британцев и американцев проклинали за «умиротворение» их советского союзника. Внутри Великого Альянса дипломатический ущерб, нанесённый восстанием, был ограниченным и временным. Но в годы возобновления полемики это событие стало выглядеть, как важный негативный поворотный момент в советско-западных отношениях, и как ранний предвестник холодной войны.

В ходе холодной войны игры «в обвинение» вокруг варшавского восстания стали пробным камнем (оселком) восточно-западной идеологической полемики. Западники осуждали отказ Красной Армии помогать восставшим, пока не стало поздно; в товремя, как Советы проклинали антикоммунистичекую АК за безрассудство и авантюризм. Также была сторона, посвятившая много времени и энергии проклятиям Германии, несомненному реальному злодею из этой пьесы. Но когда сверх того на слуху появился холокост и массовые убийства советских граждан, подавление варшавского восстания осталось только одним из немецких зверств.

Черчилль – Сталин: процентное содержание договора.

Хотя в ретроспективе драма варшавского восстания привлекала историческое внимание, в то время это был только один пункт в переполненной военной и политической сталинской повестке дня. Польша не была единственной страной, захваченной Красной Армией летом 1944 года. 20 августа Красная Армия начала главное вторжение в Румынию. Это вызвало внутренний кризис в стране, государственный переворот, падение про-немецкого равительства и переход страны на сторону Альянса. 31 августа Красная Армия заняла столицу страны Бухарест.

На следующий день румынская делегация прибыла в Москву для переговоров о перемирии, и договор был подписан 12 сентября. Хотя про-славянски и про-русски настроенная Болгария и оставалась формально нейтральной в ходе советско-немецкого конфликта, но она поддерживала кампанию вермахта различными способами, и, выполняя свои обязанности перед Осью, объявила войну Британии, и США. 5 сентября, однако, Советский Союз объявил войну Болгарии. Снова возник внутренний кризис, к власти пришёл про-коммунистический Отечественный фронт.

9 сентября Болгария прекратила военные операции против Красной Армии, и 26 сентября закончились «военные действия» с Британией, и США. Договор о перемирии с Болгарией был подписан в Москве 28 октября. Как и Румыния, Болгария поменяла сторону в войне, открыв дорогу для операций Красной Армии в Югославии. Большинство территорий этой страны было освобождено партизанами Тито, но Красная Армия закончила кампанию в конце сентября взятием югославской столицы Белграда. В Словакии про-коммунистическое национальное восстание провалилось в конце августа.

Подобно Варшаве, восставшие запросили советской помощи, но им не повезло, Красная Армия увязла на другой стороне Карпатских гор и смогла оказать лишь ограниченную помощь. Восстание было подавлено немцами, и только в мае 1945 года Красная Армия захватила чехословацкую столицу Прагу. Венгрия тоже запросила мира, но немцы поглотили страну, воспрепятствовав Советам захватить Будапешт до января-февраля 1945 года.

Эти события развернулись на фоне второй черчиллевской поездки в Москву и позорного «процентного» соглашения в октябре 1944 года. Черчилль прибыл в Москву 9 октября и прямиком отправился в Кремль, где встретился и отобедал со Сталиным. Черчилль привёл изложение беседы с ним в последнем томе своей истории 2-й мировой войны, опубликованном в 1954 году:

«Момент был подходящий, чтобы провернуть дело, и я сказал Сталину: «Необходимо устроить наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. Мы имеем там интересы, миссии и агентов. Нужно избежать недоразумений на узких дорожках. Россия и Британия обеспокоены этим. Вы имеете 90% преобладания в Румынии, мы имеем 90% в Греции, и 50х50 в Югославии, как мы поступим? Пока это будут переводить, я напишу это соотношение на бумаге:

Румыния:… Россия – 90%; остальные – 10%;

Греция:…. Британия с США – 90%; Россия – 10%;

Югославия:.. 50х50;

Болгария:…. Россия – 75%; другие – 25%;

Я подтолкнул эту записку Сталину, который слушал перевод. Возникла незначительная пауза. Потом он взял синий карандаш, поставил большую галочку на бумаге и передал её мне. Всё заняло не больше времени, чем было потрачено на то, чтобы написать это… Наступило долгое молчание. Бумага с карандашной отметкой лежала на середине стола. Затем я сказал: «Возможно это покажется циничным, но не кажется ли вам, что мы разделались с вопросом, роковым для миллионов людей, в этакой бесцеремонной манере? Может нам сжечь эту бумагу?» «Нет, возьмите её себе», – сказал Сталин».

Это хорошая история, но существует много черчиллевских выдумок…, кажется, что лилия была несколько позолочена (это соответствует нашей «подслащённой пилюле»). В то время, как Черчилль сделал ударение на драматичности момента, доклад британского посла граничит с комедией. Черчилль произвёл, как (Иден) его охарактеризовал, «ночной документ», показывающий перечень Балканских стран и пропорцию интересов в них Великих государств. Он сказал, что американцы будут шокированы, если увидят, как грубо это было проделано. Маршал Сталин был реалистом. Он не был сентиментальным, тогда как м-р Иден был плохим человеком. Он не проконсультировался со своим кабинетом, или парламентом.

Более серьёзной была советская запись, которая гласит, что Черчилль объявил, что «он подготовил список. Мысль, которая была выражена в этом перечне, возможно лучшая в дипломатическом языке, но, например американцы, включая президента, будут шокированы делением Европы на сферы влияния». Позднее в беседе Черчилль вернулся к этой теме, сказав, что «готовился скорее «грязный» и черновой документ, который показал распределение влияния между Советским Союзом, и Великобританией в Румынии, Греции, Югославии, и Болгарии».

В ответ Сталин сказал: «Отведение 25% для Англии в Болгарии не гармонирует с другими цифрами в перечне. Он… считал, что будет необходимо сделать поправку, выделив для Советского Союза 90% влияния в Болгарии и 10% для Англии». Беседа после этого отошла от этой темы, но Сталин позднее повторил, что цифры должны быть исправлены, и что Молотов, и Иден, рассмотрят, и согласуют их дополнительно.

Иден и Молотов обсуждали так называемый процентаж на переговорах 10, и 11 декабря, и согласились подогнать процентное соотношение влияния в Болгарии, и Венгрии, как 80/20 в пользу Советов. Из записей этих двух дискуссий ясно, что Иден и Молотов мало, или совсем не понимали, что их боссы имели ввиду, когда они говорили о сфере влияния, и процентном соотношении. В конце концов переговоры свелись к обсуждению роли их стран в союзной контрольной комиссии, предназначенной надзирать за военной оккупацией Болгарии, Венгрии и Румынии.

В результате «процентаж Черчилль-Сталин» отразился на итогах контроля Британией и Советским Союзом, где каждая из стран получила в составе комиссий соответствующее представительство. Это была широкая академическая дискуссия, после которой Советы стали военными оккупантами в Болгарии, Венгрии и Румынии по образцу оккупационного режима союзников в Италии, котрый стал прецедентом. Контроль союзной Армии был весьма мягким, а Союзная контрольная комиссия превратилась в совещательный консультативный орган.

В последующие месяцы в широкой переписке Черчилля и Сталина «процентаж» не упоминался, за исключением их будущих личных бесед в Ялте, и Потсдаме.

В популярной исторической мифологиии «процентная сделка» описывалась комментаторами из правого крыла, как циничный агло-советский раздел, порицаемый, как сдача Черчиллем восточной Европы Сталину, и характеризовалась их коллегами из левого крыла, как предательство Сталиным революций в Греции, и Югославии. Правда черчиллевско-сталинский размен сфер влияния был важен только для одной страны – Греции.

Безопасность британской свободы действий в Греции была в дальнейшем для Черчилля наиболее важным приоритетом в переговорах со Сталиным. Чего Черчилль опасался, так это поглощения Греции прокоммунистическим партизанским движением (ELAS-ELAM), которое уже контролировало обширные районы страны, приобретённые в ходе ведения борьбы против немецких оккупантов. Черчилль добивался от Сталина заверений, что Советский Союз не станет вмешиваться в греческие дела и не будет поддерживать местных коммунистов. Черчилль добился этой цели, но даже без процентной сделки Сталин был согласен, что Англия должна иметь право решающего голоса в Греции.

Рвение, с которым Сталин стал проводить новую политику отразилось на Греции. Советская деловая политика началась с полного признания британской сферы интересов в Греции, включая крепкие связи Лондона с греческим правительством в изгнании. Советские интересы, с другой стороны, лежали в распределении московского влияния в славянских странах Балкан. Эта тема была поднята Иваном Майским в меморандуме, который он прислал Молотову в январе 1944 года. Меморандум, который охватывал широкую панораму послевоенных перспектив СССР, в отношении Греции отмечал:

«СССР заинтересован в Греции значительно меньше, чем в других балканских странах, в то время, как Англия, наоборот, серьёзно интересуется Грецией. В отношении Греции, следовательно, СССР должен соблюдать осторожность. Если демократическая Греция, последовав примеру остальных балканских стран, будет также заключать с СССР пакт о взаимопомощи, мы не будем иметь причин отговаривать её. Однако, если заключение двустороннего греко-советского пакта вызовет осложнения с Англией, нужно попытаться решить проблему путём заключения трёхстороннего пакта о взаимопомощи между Грецией Англией, и СССР (как в случае с Ираном)».

Когда летом 1944 года советская военная миссия направила к прокоммунистической партизанской армии своих офицеров, им была дана инструкция не вмешиваться в греческие внутренние дела. Когда британские войска попытались разоружить ЕLАS-ЕLАМ в декабре 1944 года, и, тем самым, спровоцировали восстание армии в Афинах, Сталин отказался поддержать греческих коммунистов. Димитров спросил у Молотова могут ли греческие товарищи ожидать помощи «в порядке противостояния армии интервентов из Англии». Ответом было, что наши греческие друзья не могут расчитывать на активную помощь отсюда (из Москвы). В январе 1945 года Сталин лично дал разъяснение Димитрову по событиям в Греции:

«Я советую не начинать это сражение в Греции… Они взяли больше, чем смогут удержать. Они очевидно расчитывают на приход Красной Армии на защиту. Мы не можем сделать это. Мы не можем отправить наши войска в Грецию. Греки поступили по-дурацки».

В советских политических кругах главенствовало предположение, что греки были и будут оставаться в британской сфере влияния. В ноябре 1944 года Литвинов написал доклад «Перспективы и основа советско-британского сотрудничества», в котором предсказывал англо-советский раздел Европы на сферы безопасности, и поместил Грецию в британскую сферу вместе с Голландией, Бельгией, Францией, Испанией, и Португалией.

Накануне Ялтинской конференции Большой Тройки в феврале 1945 года посол Громыко написал послание, которое содержало описани событий в Афинах, и указал на сопротивление британцев, и американцев приходу к власти в Греции прогрессивных сил, особенно коммунистов. Громыко указал, что эти действия привели к большому силовому вмешательству в международные дела малых государств, но советовал, чтобы советская сторона не выдвигала никаких инициатив в отношении Греции, исключая разъяснения, что она симпатизирует прогрессивным элементам.

На Ялтинской конференции Сталин поднял вопрос о Греции в ходе пленарной сессии в феврале 1945 года. В то время, как союзники поддерживали объединённое проавительство в Югославии, он высказал изумление тому, что происходило в Греции. Сталин заявил, что он «не готов критиковать британскую политику в Греции…», Черчилль (перебивает): «Мы очень благодарны советской стороне за сдержанную позицию в ходе событий в Греции…», Сталин продолжил, говоря, что он «желал бы попросить Черчилля просто проинформировать нас о том, что происходит в Греции».

Выслушав объяснения Черчилля Сталин вежливо повторил, что он не желает вмешиваться в дела Греции, он только хотел знать, что там происходит. Согласно ретроспективному взгляду Черчилля «процентная сделка» спасла Грецию от коммунизма. Сталин, однако, не собирался коммунизировать страну, или впутываться в греческие дела. Как он сказал Черчиллю на встрече 14 октября 1944 года: «Советский Союз не намеревается организовывать большевистскую революцию в Европе».

Это не означало, что он был против радикальных политических изменений, особенно, если они соответствовали советским интересам. Но в Греции, как и в других странах Еврпы, он желал видеть такие измененния, как приход миролюбия и демократичности. В странах, которые Солветский Союз оккупировал, или которые находились под прямым влиянием Сталина, проводилась работа, способствующая таким изменениям. В странах, таких, как Греция, которые находились в сфере оккупации и влияния западных союзников, он советовал местным коммунистам, особенно пока война продолжалась, применять долгосрочную стратегию, и пытаться постепенно трансформировать их общества.

Не смотря на то, что впоследствии большое внимание уделялось разделу сфер влияния, этот вопрос не был главной темой, обсуждавшейся в Москве. В дальнейшем бОльшая часть времени Черчилля и Сталина была отдана польскому вопросу. Впервые он был поднят Черчиллем во время беседы 9 октября, когда он предложил, чтобы Миколайчик, который был в Каире, снова прибыл в Москву. Польский лидер прибыл в Москву, где Сталин и Черчилль встретились с ним 13 октября, но беседы не случилось.

Сталин хотел, чтобы Миколайчик работал с польским Комитетом национального освобождения (РСNL) по формированию реконструируемого временного правительства и принял линию Керзона, как польскую восточную границу. БОльшее, на что соглашался Миколайчик, только признание её, как демаркационной линии до окончательных переговоров по польско-советской границе. Это не устраивало Сталина, который подчеркнул, что ни при каких условиях он не пойдёт на раздел Белоруссии и Украины. Миколайчик затем встретился с лидером РСNL Болеславом Бирутом, который предложил ему четверть министерских постов в реконструируемом польском правительстве, которые Сталин увеличил до трети, включая пост премьер-министра.

Черчилль тоже встречался с Бирутом и был очарован его интеллектом, но было сомнительно, что он верил в сталинское заверение, что Польша не будет коммунистической. Сталинское раздражение Миколайчиком проявилось в его комментарии Черчиллю 16 октября, что «у поляков нет и слова благодарности Красной Армии за освобождение Польши… Он думает, что русские служат ему». Тем временем Миколайчик начал думать, что дела идут хорошо для поляков в изгнании. Действительно, после слабой обработки его коллег, он стал премьером правительства в изгнании в конце ноября 1944 года.

Среди других тем дискуссий Черчилля и Сталина был вопрос о турках, и изменении конвенции «Монтрё» по контролю за Черноморскими проливами. Он был поднят во время беседы 9 октября, и Сталин сказал Черчиллю, что «по конвенции Монтрё турки имеют все права на проливы, в то время, как Советский Союз имеет слишком мало прав… необходимо обсудить вопрос ревизии конференции Монтрё, которая совершенно не соответствует текущей ситуации». Черчилль повторил, что поддерживает доступ России к тёплым морям, но спросил, что конкретно подразумевает под этим Сталин. Сталин не смог сказать, чего он хочет, но успешно продавил согласие Черчилля, что пересмотр необходим. Согласно британским записям этой дискуссии, Сталин высказался следующим образом:

«Совершенно невозможно для России оставаться в зависимости от Турции, которая может закрыть проливы и помешать русскому импорту, и экспорту, и даже обороне. Что будет Британия делать, если Испания, или Египет получат право закрыть Суэцкий канал, или что правительство США скажет, если некоторые южно-американские республики получат право закрыть Панамский канал?»

На заключительной встрече 17 октября Черчилль и Сталин обменялись взглядами на будущее Германии. Снова Сталин нажимал на свои опасения восстановления немецкого государства и строил планы расчленения страны. Спрошенный Черчиллем, поддержит ли он формирование федерации восточно-европейских государств для защиты от немецкой агрессии, Сталин дал интересный ответ:

«Советские руководители думают, что в первые три или четыре года после войны в Венгрии, Чехословакии и Польше будет царить националистическая атмосфера. Первым желанием людей этих стран будет организация их национальной жизни… Гитлеровский режим подтолкнул развитие национальных чувств. Это видно на примере Югославии, где все хотят автономии. В первые годы после войны преобладающим чувством будет желание жить полной национальной жизнью, без «смешения».

После войны часть образовавшихся несостоятельных государств окажутся банкротами. Сейчас существует опасность форсированного стремления национальных меньшинств объединиться с их народами. Трудно представить себе чехов и венгров, даже чехов и поляков, говорящих на одном языке. Следовательно невозможно думать о таких ассоциациях, хотя они не исключаются в будущем».

Сталин был в этом случае неискренен. Советская оппозиция федерациям и конфедерациям восточно-европейских государств была давней, и основывалась на опасении, что такие ассоциации примут антисоветский характер, образуя даже протяжённый санитарный кордон вокруг большевистской России, подобно установленному Британией, и Францией после первой мировой войны. Сталинские ремарки также показывают выросшее за этот период понимание этнических проблем и его предпочтение этнической унификации где только возможно.