Текст книги "Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав"

Автор книги: Джеффри Дивер

Соавторы: Дебора Смит,Джек Хиггинс,Филип Керр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

– Все мы были здесь, радость моя, – ответила она ласково. – То в палате, то в коридоре.

– Вы не видели никого... незнакомого?

– Думаешь, сюда заходил кто-нибудь чужой?

– Я... я не знаю.

Вошли мама и отец, принесли цветы и фрукты.

– Ей почудилось, что ночью к ней в палату заходил кто-то посторонний, – шепнула им бабушка.

Мама взглянула на меня, поняла, что я уже могу разговаривать, и разрыдалась. И я тоже заплакала. Потому что мне казалось, что полночи я беседовала с Ронни.

Когда я была совсем юной, я все время мечтала, что в один прекрасный день я вдруг повстречаю Ронни. Он посмотрит на меня и скажет: «Какая ты красивая! Я знал, что ты вырастешь настоящей красавицей».

И по его лицу я пойму, что ему действительно все во мне нравится, что он забыл маленькую девочку, лежавшую на полу в трейлере Большого Рона.

Но той ночью я, наверное, еще не успела отойти после наркоза. Мне казалось, что я перехожу из яви в сон и обратно. Кое-что я так и не вспомнила, но что-то запомнила в мельчайших подробностях.

Сначала я услышала шаги, медленные и осторожные. Потом кто-то убрал мне волосы со лба, легонько погладил по щеке. Я попыталась приглядеться и увидела серебристые глаза, в которых стояли слезы, и лицо – черты его были до боли знакомыми, но само оно было взрослее, грубее, заросшее темной щетиной. Передо мной был взрослый и красивый мужчина в светлой кожаной куртке. Сердце у меня сжалось.

– Клэр! – сказал он низким глубоким голосом.

Время обернулось вспять.

– Они не оставят тебя в приюте, – сказала я. – Они поняли, что поступили неправильно. Так что ты не волнуйся. Ой, Ронни, я так тебя люблю!

– Я думал, ты постараешься забыть об этом, – сказал он хрипло и, наклонившись ко мне, погладил меня по голове.

– Ронни, – забормотала я через силу. – Терри умерла из-за меня. И Большой Рон тоже. Это я во всем виновата.

– Твоей вины не было. Ни тогда, ни сейчас.

А потом он сидел со мной рядом и говорил. Не знаю, сколько это длилось – несколько минут, часов, дней?

Я вдруг сказала:

– Теперь у тебя никаких проблем с грамматикой.

И он уронил голову на руки, а я стала ему о чем-то рассказывать, но о чем – не помню.

На душе у меня было удивительно спокойно: я знала, что не предала его. Наши общие воспоминания заставили его вернуться.

– Я люблю тебя по-прежнему, – призналась я.

Он встал и осторожно поцеловал меня.

– Я тоже люблю тебя по-прежнему. И докажу это, когда мы встретимся снова.

Я вернулась домой, в горы, в дом, где жило столько поколений Малоуни, вернулась к своей семье. Вернулась беспомощной, в инвалидной коляске. Я чувствовала себя единственной испорченной деталью в идеально отлаженном механизме.

Когда мне было семнадцать, я уехала в колледж и поклялась, что никогда больше не буду жить в Дандерри. Через год у отца случился инфаркт, и я приехала на лето. Я приезжала, когда родилась Аманда и умерла жена Джоша, приезжала, когда умер дедушка, но всячески давала понять, что возвращаюсь я только из-за чьей-то смерти, рождения или болезни.

Мама поселила меня в бывшей комнате Ронни, потому что она была на первом этаже и рядом с кухней. Отец взял напрокат больничную кровать. Все были готовы за мной ухаживать и выполнять любые мои капризы.

Кругом бушевала весна, а я, сидя на веранде, усердно старалась скрыть за доброжелательностью и беззаботностью мучившие меня тоску и чувство вины.

Я хотела забыть, кем я была до аварии. Я не желала иметь ничего общего с той энергичной честолюбивой женщиной. Мне нужно было избавиться от той Клэр, для которой работа в газете была азартной и увлекательной игрой.

Одним словом, мне хотелось, чтобы больше не существовало той Клэр, которой не хватает доброты и мудрости, той Клэр, которая настолько поглощена своими детскими фантазиями, что даже вообразила себе долгий разговор с человеком, который именно из-за ее глупого поведения вынужден был уехать двадцать лет тому назад. Но я – увы, тщетно – пыталась вспомнить все, что говорил Рон той ночью в больнице.

Как будто это было на самом деле.

Клэр!

Я пытаюсь заниматься делами и не думать о тебе. Я получил твою медицинскую карту – купил ее у людей, которые торгуют информацией. Извини, но мне нужно было знать, как у тебя дела. Как я понял, дела у тебя не очень. Если бы я объявился сейчас, стало бы тебе хуже? Очень может быть.

Когда ты немного поправишься, я приеду. Я отвезу тебя, куда ты пожелаешь, помогу тебе вернуться на старую работу или устрою в любое издание, которое ты выберешь. А если захочешь, куплю тебе небольшую газету, где ты будешь сама себе хозяйка. Я не дам тебе спрятаться на ферме и забыть обо всем, чему ты научилась.

Не сдавайся! Ты всегда умела держаться.

Врачи обещали, что через полгода я смогу ходить без костылей. Мне повезло – выздоравливала я быстро. Заново сшитые мышцы срастались и все время ныли, нервные окончания возвращались к жизни, отчего меня то и дело пронзала дикая боль. Я горстями пила болеутоляющее и с трудом выбиралась из постели.

Как завороженная смотрела я на желтые головки нарциссов. Долетавший до веранды аромат жасмина дурманил голову. Даншинног, вся в цветущем кизиле, высилась готическим собором на фоне ярко-голубого неба.

Теперь гора была моей. Мне завещал ее дедушка. Прошлой весной он пошел на Даншинног посмотреть, как цветут наперстянки. Он долго не возвращался, и отец отправился за ним. Дедушка сидел прислонившись к дереву, и взгляд его уже не видящих глаз был устремлен на долину, где он родился и прожил жизнь. Мне дедушки очень не хватало.

Когда мне было лет четырнадцать, обе старенькие бабушки умерли в своих постелях, причем в одну ночь. Они столько лет спорили, кто из них кого переживет, и спор этот так и не разрешили.

У меня все болело, есть не хотелось, спала я урывками и часто, оставаясь одна, плакала. Моя племянница Аманда, рыжая веснушчатая девчонка, резвая и очаровательная, приносила мне с кухни еще горячее печенье. Она жила с моими родителями, потому что Джош часто бывал в разъездйх. Мы с ней подружились. Она была очень одиноким ребенком, росшим без матери и почти что без отца. Я ее полюбила, потому что чувствовала, что нужна ей.

А что нужно мне, я тогда еще не знала.

Когда сняли гипс, я начала ходить на костылях. Отек на правой ноге еще не спал, и мне иногда казалось, что мне пришили чужую ногу. Я понимала, что постепенно выздоравливаю, что надо потерпеть еще немного, что ногу надо разрабатывать, но меня все это не слишком занимало.

Ты ушла с работы. Так мне сообщили. Я пытаюсь понять, что с тобой происходит, Клэр. Ты что, испугалась? На тебя это не похоже. Скоро я приеду – только закончу дела, и надеюсь, что ты мне все объяснишь.

Ночью обязательно посмотри на гору. Странно, я пишу это так, словно ты прочтешь мое письмо. Наверное, поначалу мне будет трудно общаться с тобой по-настоящему.

Ни о чем больше я думать не могу. До скорой встречи.

Услышав громкие голоса в гостиной, я натянула халат, взгромоздилась на костыли и вышла. Родители обсуждали с Хопом и Эваном нечто совершенно невероятное.

– Дочь Уилмы решила продать озеро Десяти Прыжков, – объяснил мне Эван. – И похоже, нашла покупателя. Кого, не знаем, но, кажется, сделка уже почти состоялась.

Уилма была нашей родственницей из Миннесоты, которой принадлежало озеро. Ее дочь получила его в наследство.

– Прошу вас, отвезите меня туда, – попросила я чуть слышно. – Хоп? Эван?

– Если хочешь, – ответил Эван, глядя на меня и поглаживая бороду, – я отвезу тебя на «лендровере».

И мы с Эваном и его женой Луанн отправились на озеро. Когда мы добрались туда, «лендровер» был в грязи по самые окна. Хижина по-прежнему стояла на склоне, поросшем кустами черной смородины.

Мы вышли из машины, и Эван помог мне встать на костыли.

– Ну, сестренка, приехали. А что тебе здесь понадобилось?

– Подожди, сейчас покажу.

– Укромное местечко, – сказала Луанн и удивленно добавила, постучав по обветшалой стене: – Еще держится.

– Нам туда, – кивнула я на дверной проем. – В заднюю комнату.

Эван включил фонарь, и я проковыляла во вторую комнату.

– Вот здесь! – Луч фонаря осветил узкий проем, в котором висели какие-то полуистлевшие тряпки.

– Ты что, пришла проверить, что осталось в шкафу? – фыркнул Эван.

– Давай фонарь! – Эван протянул мне его, и я направила свет на деревянную доску у себя над головой. – Вот что я искала, – объяснила я.

Эван просунул голову и посмотрел на доску.

– Сестренка, ты в своем уме?

Там было вырезано три слова: «Рон и Клэр».

– Это Рон вырезал, – объяснила я. – Я нашла это, когда он уехал.

Доску я забрала домой и спрятала в ящик комода.

– Ты теперь здесь все время будешь жить, да? – спросила Аманда во время воскресного приема, когда мы с ней, сбежав от гостей, уселись в плетеные кресла на веранде. – Собираешься остаться навсегда?

– Еще не знаю. Пока что поживу.

– А ты будешь со мной играть? Бабушка все время занята своей керамикой, а папа всегда в отъезде.

– Конечно. Обещаю, я буду с тобой играть. – Я стряхнула с джинсов крошки от кекса. Шрам на ноге прощупывался даже через плотную ткань. – А когда я умру, получишь все мои сбережения.

– Ладно! – рассмеялась она. – Папа считает, мы должны быть к тебе снисходительны. Я слышала, как он вчера говорил об этом с дедушкой. Дедушка сказал, что о тебе надо заботиться. Потому что, когда ты была маленькой, с тобой случилось что-то очень печальное, от чего ты так и не смогла оправиться. Тебе тогда было очень плохо?

Я напряглась. Прошло двадцать лет, но боль не утихала.

– Все плохо кончилось, – ответила я, подбирая слова. – А сначала все было замечательно.

Я рассказала ей о Ронни. О том, какое было чудесное Рождество, о медальоне, который он мне подарил. О Большом Роне и Салливановой ложбине, которой больше не существует. Я не стала говорить, что Ронни исчез после того, как мои родители

отправили его в церковный приют. Аманда была еще слишком мала, и ей было бы трудно понять, что порой даже добрые и хорошие люди совершают ужасные ошибки.

– Ронни уехал, – сказала я, – и больше мы с ним не виделись. Дедушка говорит, что я так и не смогла оправиться после этого? А помнишь, как ты мне рассказывала про свою маму? Что тебе снится, будто между вами пропасть и ты не можешь ее перепрыгнуть? Так бывает, когда теряешь того, кого любишь. Внутренний голос тебе шепчет: «Прыгай!» – хоть ты и знаешь, что допрыгнуть нельзя.

Аманда завороженно смотрела на меня:

– Тетя Клэр! Ронни Салливан вернется. Обязательно вернется. Я точно знаю, – прошептала она.

– Нет, радость моя, – сказала я спокойно. – Люди иногда меняются. Они вырастают, отдаляются друг от друга, а потом забывают, как прыгать. Из меня прыгун никакой, – добавила я. – Предпочитаю сидеть на месте.

– Знаешь, тетя Клэр, мне иногда кажется, что ты просто не хочешь попробовать, – сказала Аманда с легкой укоризной.

У меня перехватило дыхание. Ответить мне было нечего.

Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Я даже не плакала, я выла и кусала подушку. Потом я доковыляла до шкафа и достала маленькую деревянную шкатулку, которую хранила с незапамятных времен. Из бархатного мешочка я вынула старенький медальон – трилистник на золотой цепочке. Я его столько лет носила, что эмаль облупилась, а цепочка потускнела.

Какой же она была на самом деле, та маленькая девочка, которая заступилась за никому не нужного мальчишку?

Сон никак не шел. Я сидела в темноте у окна и смотрела на Даншинног, над вершиной которой, залитой светом полной луны, плыли тучи.

И тут я увидела огонек. Крохотный мерцающий огонек на самой вершине. Черт возьми, кто это осмелился подняться на мою гору? Пока я разбужу своих, этот тип успеет смыться.

Я натянула поверх ночной рубашки ветровку и вылезла из окна спальни. Это было потруднее, чем заниматься лечебной гимнастикой, и, пробираясь по двору к стоявшему за амбаром старому грузовику, я никак не могла отдышаться. Вела я грузовик с трудом, нажимая на педали одной левой ногой.

Доехав по старой грунтовой дороге до самой вершины, я увидела незнакомый автомобиль. На каменной площадке над долиной горел костер. Я пошла к нему, оглядываясь по сторонам. Луна скрылась за тучами. В воздухе пахло дождем.

– Кто здесь? – громко спросила я. – Это частная собственность!

Я брела босиком по ковру из наперстянок, которые мы с дедушкой посадили много лет назад, и настороженно прислушивалась. Проклятые наперстянки! Растут себе здесь, словно и позабыли, чего от них ждали. Нет, они плохо защищают наше заветное место, раз позволили прийти сюда чужаку.

– Убирайтесь отсюда! – крикнула я.

Начался дождь – холодный, резкий. Костер задымился. Я поскользнулась, но меня вдруг подхватили чьи-то сильные руки. Я не видела, кто это. Было темно, дождь заливал мне глаза, кружилась голова.

– Клэр! – произнес хриплый голос.

Сверкнула молния, и я увидела это лицо, эти глаза.

– Рон... – Но голос мой заглушили раскаты грома.

Он вел машину, а я сидела рядом, пристально вглядываясь в его профиль, освещаемый вспышками молний.

Он жив. Он вернулся. Он меня не забыл.

– Ты что, решил меня похитить? – спросила я.

– Может быть, – усмехнулся он.

Он остановил машину, вышел, открыл дверь с моей стороны, снова взял меня на руки и понес через перелесок. При свете молнии я разглядела старую хижину. Он привез меня на озеро Десяти Прыжков. Рон внес меня в хижину и усадил на лежавший на полу надувной матрас. Комната была пуста, только в углу стояли сумка-холодильник и огромный рюкзак.

Он присел на пол рядом с матрасом. В свете фонаря он выглядел изнуренным, только серые глаза были прежними – быстрыми и проницательными. Мы молчали и, как два диких зверя, настороженно присматривались друг к другу.

Наконец он сказал, скорее с грустью, чем с издевкой:

– Родные пенаты!

Я вглядывалась в лицо мальчишки, которого помнила всю жизнь, ставшего теперь взрослым мужчиной: гладкие, зачесанные назад волосы, высокий лоб, широкие скулы.

– Да, – сказала я тихо, – ты все такой же.

– Я бы не приехал, если бы думал, что ты не хочешь меня видеть.

Загрохотал гром, стены хижины заходили ходуном. Он накинул мне на плечи одеяло, и только тогда я поняла, что дрожу. Наверное, заметив мое удивление, он обвел взглядом комнату и сказал:

– Я это купил.

Мы снова замолчали. Мне надо было осознать то, что у него достаточно денег, что он имеет какие-то тайные намерения и они как-то связаны со мной.

Дождь стучал по крыше. У меня заныла нога, закружилась голова, и я поняла, что безумно устала.

– Мне надо отдохнуть, – сказала я.

– Ты хочешь, чтобы я отвез тебя обратно на ферму?

– Нет. Я не хочу с тобой так скоро расставаться. Никак не могу поверить, что ты – настоящий.

Он протянул руку и дотронулся до моей щеки.

– Такой же настоящий, как и ты, – шепнул он.

Двадцать долгих лет. Мне ни к чему было говорить это вслух. Он посмотрел на меня и молча кивнул. Придерживая рукой одеяло, я легла, тщетно постаравшись сделать это как можно грациознее. Я лежала в лесной хижине на надувном матрасе, и никто, кроме Рона, не знал, где я.

Он выключил фонарь. В комнате стало совсем темно.

– Поговори со мной, – попросила я. – Расскажи о чем угодно. Мне надо слышать твой голос.

– Я сижу рядом, – отозвался он, – и слушаю, как ты дышишь. Знаешь, мне уже очень давно не было так хорошо и спокойно.

От звука его голоса мне тоже стало хорошо и спокойно. Это меня удивило – я знала, что в глубине души все еще на него сержусь. Все эти годы он не выпускал меня из виду и никак не давал об этом знать.

– Мно приснилось, что ты приходил ко мне в больницу, – прошептала я.

– Я приходил.

Утренние лучи осветили комнату. У меня было странное настроение – тревожное и радостное одновременно.

Держась за стену, я выползла на крыльцо. Рон стоял на полянке футах в пятидесяти от хижины и смотрел на небо. Да, он изменился. Стал выше, крепче.

Он здесь! Он вернулся домой!

Я осторожно спустилась с крыльца. Одеяло соскользнуло у меня с плеч. Босая, в ветровке, надетой поверх ночной рубашки, я заковыляла к нему. Услышав мои шаги, он повернулся и протянул ко мне руки. Я покачнулась, начала падать на него, и он едва успел меня подхватить.

– Какая реакция! – похвалила его я.

– Хорошо, что вовремя. Жаль, меня не было с тобой два месяца назад.

– Был. Все, что я делала для других людей, я делала, стараясь исправить то, чего не сделала для тебя двадцать лет назад.

– Значит, мы с тобой похожи. Я тоже старался жить так, чтобы исправить то, что тогда произошло.

– Знаешь, я сейчас не могу ни о чем думать, – призналась я. – Хочу только смотреть на тебя.

Выглядел он'стильно: брюки цвета хаки, высокие ботинки на шнуровке, серая рубаха с закатанными рукавами, дорогие золотые часы, густые темные волосы и сильные, натруженные руки.

– Ты отлично выглядишь, – сказала я и, вспомнив о своей уродливой ноге, тощей, бледной, покрытой шрамами, запахнула одеяло.

– Я никогда больше не встречал такой красивой женщины, как ты, – сказал он тихо. – Правда.

– Знаешь, я всегда боялась, что когда-нибудь встречу тебя случайно – в магазине, в ресторане. Узнаю тебя, подойду, а ты посмотришь на меня так, будто видишь впервые. Мне придется объяснять, кто я, я стану рассказывать тебе, как много ты значил для меня в детстве, а тебе все это будет совершенно все равно.

– А я представлял себе, как подойду к тебе, назову по имени, а ты отшатнешься, спросишь, чего мне от тебя надо, и будешь смотреть на меня, а видеть – моего отца.

Мне было трудно стоять. Он подставил мне складной стул, и я села около походной плитки, на которой уже закипал чайник. Рон сделал мне кофе.

– Когда я увидел тебя там, в больнице, и понял, что нужен тебе, больше меня ничто не волновало.

– А откуда ты про меня узнал?

– Я читал все твои статьи. Не только в «Геральд курьер». Я читал то, что ты писала в колледже. И раньше, в «Трилистнике».

Мы долго молчали. Вода в озере была серебристой. Над ней летали первые этой весной стрекозы. Наконец я заговорила:

– За эти двадцать лет я чего только не передумала. Ты не давал о себе знать, и я решила, что ты либо забыл обо мне, либо умер. Кем ты стал? Где ты был все эти годы? Неужели ты так ненавидишь моих родственников, что сначала тебе нужно было отправиться на Даншинног, чтобы доказать...

– Ты меня сама об этом просила.

Я изумленно на него уставилась, и он пояснил:

– Ты не помнишь. Это было в больнице. Ты сказала мне, чтобы я дал знать горе, что вернулся. Еще что-то про наперстянки, я не понял. Но я обещал тебе, что приду на гору и разведу костер.

– А купить этот участок тоже я тебя попросила?

– Нет. – Он сел со мной рядом. – У меня много земли. Покупаю, продаю. А это место я хотел чтобы оно было моим. Оно для меня очень многое значит. Что с ним делать, я еще не решил. Сейчас я хочу сделать для тебя то, что ты пыталась сделать для меня, когда мы были детьми.

– И что же?

– Ты тогда научила меня верить. Я поверил в тебя и верю до сих пор.

– Ты что, не мог вернуться, пока не купишь это? Хотел доказать всем, что чего-то стоишь?

Он не стал отвечать.

– Я позвонил тебе домой, – сказал он. – Из машины. Сказал твоим родителям, что ты здесь и что с тобой все в порядке.

Удивительно, что они сразу же не помчались сюда. Наверное, они в шоке.

– Ты представить себе не можешь, как упорно они тебя все это время искали.

– Это не имеет никакого значения.

– Должно иметь. Мне... мне нужно о многом у тебя спросить. Я хочу знать о тебе все.

Он задумался. А потом достал из нагрудного кармана пожелтевший листок с потрепанными краями.

– Это я написал тебе в самое первое лето, – сказал он. – Есть еще много писем, которые ты, наверное, захочешь прочесть. Но сначала – это.

Дрожащими руками я взяла письмо.

Ты так легко пишешь. У меня это никогда не получалось.

Но я буду учиться. И буду писать тебе, как ты писала мне, писала, когда я жил один на озере и мне хотелось умереть.

А сейчас мне кажется, что я умру от одиночества.

Сегодня ночью я убежал из приюта. Мне так тяжело. Из-за того, что мой папаша с тобой сделал. Из-за того, что твои родственники сделали со мной. Прости. Я постараюсь стать другим. Я буду лучше, чем мой отец. И сумею это доказать.

Если я когда-нибудь увижу тебя снова, я буду надеяться только на одно – что ты забыла о том, что мой отец с тобой сделал. Если я исчезну, может быть, все будет нормально, ты вырастешь и забудешь об ужасе, который тебе пришлось пережить. Не вини ни в чем своих. Мне надо было уехать.

Я люблю тебя, Птичка. В этом нет ничего дурного или мерзкого. Это самое светлое, что во мне есть.

Я сложила письмо. В глазах у меня стояли слезы.

– Я хочу прочитать все твои письма, – сказала я. – Мне нужно понять, почему ты не вернулся раньше.

Он протянул ко мне руки.

– Пожалуйста, хоть ненадолго, постарайся снова стать той маленькой девочкой, которая не искала ответов на все вопросы, а просто поверила в меня.

 Глава шестая

Мы поехали на Даншинног за грузовиком, который оставили там ночью, но его уже не было. Наверное, отец послал за ним кого-нибудь с фермы – не потому, что беспокоился о нем, а чтобы Рон сам привез меня домой. Босая, в ветровке и ночной рубашке, я стояла на ковре из наперстянок, переливавшихся в солнечном свете всеми оттенками лилового. Их головки легко покачивались на ветру. Я рассказала Рону, зачем мы с дедушкой их посадили.

– Он был прав. Они вернули тебя домой.

Двадцать лет прошло. Теперь мы взрослые. Мужчина и женщина. Нет ни моей детской непосредственности, ни его подросткового упрямства.

– Поцелуй меня, – попросил он.

Я коснулась губами уголка его рта. Он наклонился ко мне, мы приникли друг к другу. Вдруг из кустов раздался какой-то шум, и на поляну выскочила Аманда.

– Тетя Клэр! Он вернулся! Я же говорила, что он обязательно вернется! Все так хотят его видеть!

– Ты рассказала обо мне своей племяннице? – спросил Рон. – Зачем?

– Потому что ей нужно верить в чудо. Знаешь, мне кажется, что нас с тобой заколдовали феи.

Когда мы подъехали к нашему старому почтовому ящику с надписью «Ферма Малоуни», лицо у Рона стало непроницаемым, как маска.

Родители поджидали нас на веранде. Мне очень хотелось, чтобы Рон увидел их такими же, какими их видела я – постаревшими, но ставшими роднее и ближе. Отец все больше становился похож на дедушку – лысый, с тяжелой медвежьей походкой. Мама выглядела удивительно молодо – стройная, в черных обтягивающих брюках, умело подкрашенная, с каштановыми волосами до плеч. Бабушка Дотти восседала в белом кресле-качалке и выжидательно смотрела на нас.

Рон помог мне встать на костыли, шагнул вперед и замер. Он стоял, не произнося ни слова, с гордо поднятой головой.

Все смотрели то на него, то на меня. Наконец отец спустился с веранды. Мама поспешила за ним.

– Мы с мамой не можем решать за тебя, – сказал он. – Запомни одно: тебе не надо выбирать, на чьей ты стороне. Мы рады видеть здесь Рона. Рон, ты понял меня?

Рон слегка кивнул.

– Я тебя ни в чем не виню, – произнесла мама взволнованно. – Если в тебе осталось хоть что-то от того мальчика, которого мы по глупости услали отсюда, тебе никому ничего не надо объяснять.

– Я приехал сюда ради Клэр. Я готов сделать для нее все, что она пожелает. Больше я ничего ни от кого не хочу.

– Ты нам не веришь. Но я буду повторять снова и снова: мы рады тебе, Рон. Этот дом всегда открыт для тебя.

– Сейчас это уже не важно. – Рон повернулся ко мне. – У меня дела на озере. Ты знаешь, как меня найти.

– Не уходи так сразу. Зайди хотя бы в дом! – сказала я.

– Пожалуйста, не уходи! – попросила мама. – Останься хоть ненадолго. Расскажи о себе.

– Это, – он обвел рукой всех присутствующих, дом, долину, Даншинног, – было для меня самым дорогим в жизни. Дорого и сейчас. Но теперь все будет иначе – на моих условиях.

– Ах вот как! – воскликнула я. – Зря ты так говоришь. Человеческие отношения строятся не на чьих-то условиях.

Он коснулся рукой моей щеки, взглянул на меня так, будто своим непониманием я предала его, и направился к машине.

Я кинулась за ним.

– Хочешь ты этого или нет, но ты по-прежнему член этой семьи. И ты должен найти силы всех простить! – крикнула я.

Костыль зацепился о камень, и я упала. Мама вскрикнула, отец побежал ко мне. Рон его опередил.

– Осторожнее! – сказал он, положив мне руку на плечо.

– Не прикасайся ко мне! Мне не нужна ничья помощь. Даже твоя.

– Посмотри на меня, – сказал Рон.

Я взглянула на него в упор.

– Я не могу за тобой гоняться, – сказала я.

– Тебе придется. Иначе ты так и просидишь в кресле на веранде. – Он обнял меня, притянул к себе и сказал на ухо: – Помнишь, сколько раз я попадал в беду, сколько раз меня обижали, сколько раз я оказывался один против всех?

– Это совсем другое.

– Хочешь так и остаться беспомощной?

– Нет.

– Тогда подымайся. У тебя получится.

Я ухватилась за его руку. Не сводя с него глаз, я уперлась одной ногой в землю и, качаясь, попыталась встать. Он потянул меня вверх, и я, напрягшись, как могла, поднялась.

Я стояла сама. Без костылей. Голова кружилась, лоб был в испарине, но я стояла.

– Я хочу прочитать все письма, которые ты мне написал, – сказала я. – Привези их.

Он усмехнулся.

– Если тебе нужны письма, приходи за ними на озеро. – Он не уступал. – Ты знаешь, где меня найти.

– Да, – усмехнулась я. – Впервые за долгое время.

Я смотрела вслед его машине, и на душе у меня было тяжело и тоскливо. А за моей спиной стояли отец с мамой, взволнованные, но исполненные решимости.

В этом году мне исполнилось тридцать, и я положил в банк свой первый миллион. Как тебе это, Клэр? Думаю, ты этого и ожидала. Деньги – это власть. Надеюсь, ты бы мной гордилась. Кругом большие дела, большие люди, большие деньги. Приемы, встречи, женщины...

Когда-нибудь я тебе о них расскажу. Все, что ты захочешь узнать. А ты мне расскажешь о своих мужчинах. И больше об этой странице нашего прошлого мы никогда говорить не будем, потому что все это было просто от одиночества и тоски.

Странное занятие – писать тебе письма. Никто из тех, кто знает меня теперешнего, не поверит, что я настолько сентиментален. Впрочем, меня настоящего они и не знают.

Несколько дней я почти не могла ходить. Правое колено распухло так, что до него было больно дотронуться. От перенапряжения ныли все мышцы. А сама я была напугана, взволнована, но изо всех сил старалась держаться.

Мне хотелось заставить Рона приехать. Столько лет я думала о нем, волновалась, переживала, а он наблюдал за мной со стороны и не давал о себе знать. Да как он смел!

Я смотрела на Даншинног, не появится ли снова костер. Но его не было. Это меня почти радовало. Он ждал, что я пойду за ним, как ходила за ним в детстве. Что я уйду от своей семьи. Я боялась, что он предложит мне уехать с ним.

И что он думает, что рано или поздно я на это соглашусь.

Рон привез бригаду строителей, которая занялась перестройкой хижины на озере Десяти Прыжков. Дядя Элдон рассказал нам об этом в тот самый день, когда продал их бригадиру целый грузовик досок, труб и цемента.

Строители расчистили и засыпали гравием дорогу к хижине, а на повороте с шоссе поставили железные ворота.

– Как это прикажете понимать? – возмущался отец. – Рон что, решил указать нам наше место? Что ты будешь делать с этими воротами?

– Что ты будешь делать с Роном? – уточнила мама. – Здесь он не появится, это ясно.

– Я не иду к нему, потому что боюсь, что добром это не кончится, – сказала я, сама удивляясь собственной нерешительности. – Боюсь, он поставит меня перед выбором. И я не знаю, каким он будет, этот выбор.

Меня осенило. Я пошлю ему еду, как посылала когда-то.

Я попросила Хопа с Эваном доставить на озеро коробки с припасами, которых ему со строителями хватило бы на неделю. Это было вместо извинения. Я хотела этим выразить то, что не могла сказать словами.

А еще я перерыла вещи, привезенные из моей квартиры во Флориде, и нашла огромный дорожный атлас. Все крупные города каждого штата были обведены в кружок.

Я положила атлас в пакет и приложила к нему записку.

Я потратила кучу лет и Бог знает сколько денег, обзвонила каждый из отмеченных городов в поисках Рона Салливана. Ни один из них не был тобой. А сейчас – это на самом деле ты?

– Что он сказал? – спросила я братьев, когда они вернулись с озера.

– Похоже, он был доволен, – ответил Хоп. – Я сказал ему, что зря он привез людей со стороны, что мы с Эваном нашли бы ему строителей, но он только пожал плечами. Ты бы видела, сколько они успели за неделю.

– Он так и сказал, – вмешался Эван. – «Пусть она приедет и сама посмотрит. Я хотел, чтобы нам было где пообщаться. Все почти готово». Да, он еще передал тебе вот это. – И Эван протянул мне большой пухлый конверт.

Я вскрыла его и достала кожаную папку с бумагами. Первым мне на глаза попался незнакомый адрес в Сиэтле. Почему именно там? Хоп и Эван заглядывали мне через плечо.

Земля. Дома. Квартиры. Покупка, продажа, сдача внаем. В разных городах, в разных штатах.

– Боже мой! – поразился Хоп. – Похоже, это отчет о его капиталовложениях.

– Он хотел показать, чего он теперь стоит, сестренка, – пояснил Эван. – Да, парень состоятельный.

Там была и записка.

Это мой подарок в ответ на твой. Так что следующий подарок снова за тобой. Я не забыл ваших семейных традиций.

Я хочу выманить тебя из этого дома, Клэр. Ты должна приехать сюда и сама во всем разобраться. Я – на самом деле я.

Я достала доску, на которой он вырезал наши имена, завернула в бумагу, перевязала ленточкой, и Хоп отвез ее Рону вместе с запиской.

Твое резюме мне не нужно. Я не хочу знать, сколько у тебя денег. Я хочу знать, как жил тот мальчишка, который вырезал на этой доске наши с ним имена. Все остальное меня не интересует. Приезжай сюда и привози свои письма.

На следующий день я встала на рассвете, надела халат и спортивные тапочки и вышла на застекленную террасу, где занималась на тренажере.

Следом за мной туда пришел Джош, приехавший поздно ночью из Атланты. Мы поздоровались. Он с чашкой кофе уселся в кресло и рассказал, что у него вся следующая неделя забита. У него была в доме своя комната, но он проводил здесь всего несколько дней в месяц, а остальное время работал в Атланте или был в разъездах. Он собирался баллотироваться на пост вице-губернатора штата.

– Как бы Рон не натворил дел, – сказал он наконец. – Он сделал себе состояние, но деньги – это одно, а семья – совсем другое. Семьи за деньги не купишь.

– Не читай мне нотаций, братец.

– Для мамы с папой так важно, что ты вернулась домой. Я не хочу, чтобы из-за вас с Роном наша семья распалась.

– Я не собираюсь рушить нашу семью. Рон показал нам, кто мы такие на самом деле, – сказала я, отдышавшись после очередного упражнения. – Он показал, что в нас хорошего и что плохого. Пора нам доказать ему, что мы переменились к лучшему.