Текст книги "Танцор смерти. Дорога домой. Полет орлов. Исав"

Автор книги: Джеффри Дивер

Соавторы: Дебора Смит,Джек Хиггинс,Филип Керр
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

В душе моей затеплилась робкая, трепетная надежда. Я уронила голову ему на плечо и снова всплакнула. Он обнял меня.

– К тому времени, как ты подрастешь, я постараюсь стать таким,как старина Дирк.

День рождения Ронни, а исполнялось ему пятнадцать лет, приходился на последний день марта. Раньше никто никогда не праздновал его дня рождения. Мама твердо решила, что на сей раз все будет иначе, и испекла огромный слоеный торт с глазурью, украшенный голубыми сахарными розочками и пятнадцатью голубыми свечками.

Когда я внесла в кухню торт с зажженными свечами и поставила на стол перед Ронни, на лице его появилось выражение, которого я раньше никогда не видела. Это было не просто удивление и благодарность, это было осознание чего-то, прежде неизвестного, того, что такое семья – люди, которые собираются за большим столом и радуются тому, что много лет назад ты появился на свет.

– Загадай желание и задуй свечи, – сказала мама.

– Пожелай, чтобы весна была дружной, – посоветовал дедушка.

– А летом чтобы дождей побольше, – подхватил отец.

– Она была хорошая, правда? – внезапно спросил Рон.

Все озадаченно молчали.

– Кто? – решилась спросить я.

– Моя... моя мама. Я хочу сказать, она ведь никого не обижала. И если бы все было по-другому, она бы стала настоящей леди, да?

Мама растерянно заморгала, дедушка с папой тоже смутились.

Наконец мама откашлялась и ответила:

– Рон, она была чудесной женщиной и очень тебя любила. Она делала для тебя все, что могла, и она была настоящей леди. Я уверена, она бы сейчас очень гордилась тобой.

Лицо его просияло, он торжественно кивнул и задул свечи.

Грусть, на какой-то момент охватившая нас всех, развеялась. Все заговорили разом, стали поздравлять Ронни. Я бросилась в кладовку и притащила оттуда ворох подарков.

Мама распределила подарки, руководствуясь практическими соображениями – там были кожаный ремень, новые носки, запонки и все такое. Я упросила ее разрешить мне подарить Ронни что-нибудь по-настоящему хорошее. Когда он развернул мой подарок – швейцарский перочинный нож со множеством лезвий, – на губах его мелькнула довольная улыбка. Он открыл каждое из них. Там были и открывалка, и штопор, и даже ножницы. Но для меня это был не просто перочинный нож, это был символ. Многое переменилось с тех пор, как пять лет назад Ронни кинулся с ножом на Карлтона. Теперь бы он этого не сделал, а если бы и сделал, то в руках у него теперь оказался бы отличный новый нож.

Мое десятилетие в мае тоже было днем знаменательным. Утром Ронни положил мне под дверь букет алых гвоздик, и у меня от счастья закружилась голова.

Я не могу точно объяснить, что он во мне ценил больше всего. Наверное, мою искренность, преданность, доверчивость. Я была самостоятельной девочкой, и со мной он чувствовал себя уверенно, иногда поддразнивал, когда надо – защищал, со мной можно было о многом поговорить. Я тогда не замечала ни разницы в возрасте, ни того, что мы мечтаем о разном, потому что моей детской любви не было дела ни до реальной жизни, ни до игры гормонов.

В свой день рождения я не догадывалась о том, что нас подстерегает в самом ближайшем будущем.

Все волшебство наших отношений прекратилось одним жарким субботним днем в начале июня. Стояла духота, густая и

тягучая. Я помню тот день во всех подробностях, помню, как он начался и чем закончился.

Мама с бабушкой Дотти повезли бабушку Элизабет в Атланту за покупками. Папа с дедушкой поехали на ленч в Гейнсвилл. Хоп и Эван пошли ловить окуней. Джош и Брейди еще не приехали на каникулы из колледжа. Ронни остался дома – он возился с мотором старого «фольксвагена», по случаю купленного дедушкой.

Я же должна была сопровождать прабабушку Алису в косметический салон. Ей как-никак исполнилось девяносто три года, и одна она на машине не ездила. Собственно, водить ей вообще не следовало. Она уже не могла без посторонней помощи выйти из своего крохотного «шевроле», к тому же ее надо было предупреждать всякий раз, когда она ехала прямо на какое-нибудь препятствие, например на дерево.

Итак, мы катились вниз по Соуп-Фоллз-роуд, и тут из-за поворота выскочил огромный фургон.

– Осторожнее! – закричала я.

– Спокойствие! – гордо ответила прабабушка, свернула, и «шевроле» правой фарой выбил несколько кирпичей из невысокой изгороди.

Фургон исчез за поворотом, и больше мы его не видели. Следующие пять минут прабабушка возмущалась и кричала, что во всем виноват водитель фургона. Потом она достала из сумочки таблетку нитроглицерина, сунула ее под язык и запрокинула голову. Ее узловатые руки со вздутыми венами заметно дрожали. Меня тоже трясло.

– Прабабушка, миленькая, что с тобой?

– Ничего страшного, просто надо дать сердцу отдохнуть.

– Я пойду позову кого-нибудь на помощь.

Я выскочила из машины и огляделась. Куда идти? Домой? Слишком далеко. А там, за поворотом, ложбина.

Ложбина... Большой Рон...

Времени бежать домой не было, и я помчалась к ложбине.

Я не думала ни о чем, кроме того, что бежать надо быстрее. На повороте к дому я остановилась и перевела дыхание. Никогда раньше я не приближалась к жилищу Большого Рона, никогда не заглядывала в его ужасный трейлер. Мне было не по себе, но я взяла себя в руки.

Я медленно поднялась по ступенькам и постучала в дверь. Вокруг с противным жужжанием вились мухи. Внутри что-то загромыхало, и наконец дверь распахнулась. Передо мной стоял Большой Рон. Волосы у него были сальные и слипшиеся, футболка вся в пятнах.

– Чего тебе? – прорычал он.

– Сэр, разрешите воспользоваться вашим телефоном.

– Зачем это?

– Моя прабабушка попала в аварию. Ей нужна помощь. Ронни приедет и заберет нас.

– Угу.

Он почесал щетинистый подбородок. Глаза у него были красные, щеки в лиловой сетке полопавшихся сосудов.

Он посторонился, и я проскользнула внутрь. На столе стоял вентилятор, гонявший по комнате смрадный воздух. В углу работал маленький черно-белый телевизор, шел бейсбольный матч. Повсюду валялись банки из-под пива и пустые бутылки.

– Боишься меня? – спросил Большой Рон.

– Нет, сэр.

Я присела на диван, и над ним клубами поднялась пыль. Рон плюхнулся в обшарпанное зеленое кресло, рядом с которым на кипе старых журналов стоял черный телефонный аппарат.

Пока я набирала номер, он не сводил с меня насупленного взгляда. Я судорожно сжимала трубку. Ну, подойди скорее!

– Алло! – услышала я голос Ронни.

– Приезжай и забери нас! Мы попали в аварию. Я в ложбине, а прабабушка сидит в машине. Приезжай за нами!

– Клэр, иди на шоссе, – ответил он быстро. – Иди немедленно! Я возьму машину дедушки Малоуни и через пять минут приеду. Клади трубку и быстро на шоссе.

– Хорошо. Поторопись!

Я положила трубку.

– Благодарю вас, мистер Салливан. Я пойду к машине.

Я повернулась к двери, и тут вдруг Большой Рон положил свой железный протез на диван, преградив мне путь.

– Ты с моим сынком разговаривала, да? – спросил он.

Я смотрела на брючину, висевшую на протезе.

– Мистер Салливан, прошу вас, уберите ногу.

Мне было тяжело дышать.

Он не пошевелился. Я тоже застыла на месте. Кровь стучала у меня в висках. Наконец он наклонился ко мне и прошептал:

– Это ты настроила моего сына против меня.

– Нет, – прошептала я через силу. – Сэр, вы ошибаетесь.

– Что в тебе такого особенного? – Он протянул руку и ухватил меня за рукав футболки. – Как ты его охмурила, детка? Наверное, считаешь себя маленькой принцессой, да?

У меня кружилась голова – от духоты, от его мерзкого запаха, от страха.

– Не трогайте меня. Уберите ногу. Немедленно.

Глаза его недобро сверкнули. Он потянулся к моему лицу.

Я ударила кулаком по его мерзкой физиономии.

Он завопил и схватил меня обеими руками. Я завизжала и стала судорожно отбиваться. Рыча и ругаясь, он притянул меня к себе и стукнул по голове так, что у меня искры из глаз посыпались. Несколько мгновений я не понимала, что происходит и где я нахожусь.

Потом он швырнул меня на грязный, липкий пол, а сам повалился сверху. Он завел мне правую руку за спину, у меня в плече что-то хрустнуло, и стало очень больно. Он содрал с меня комбинезон и сунул руку мне между ног.

Я понимала только одно – происходит что-то кошмарное, безумное, страшное, из-за чего весь мир станет для меня совсем другим.

Потом я услышала шум. Кричал Ронни, кричал дико, яростно. Что именно происходило, я не знаю. Грохот, стук, удары. Вдруг я поняла, что на меня ничто больше не давит. Вопли и ругань Большого Рона. Ронни тащит меня по грязному полу.

Я слышу слова Большого Рона:

– Только посмей поднять на меня руку, я тебя...

И тут прогремел выстрел.

Стоны, крики... Я перевернулась и посмотрела... Господи!

Я впервые видела человека с простреленной головой.

Ронни подполз ко мне. У меня нестерпимо болела рука, и я на какое-то время потеряла сознание. Когда я очнулась, мы были уже во дворе. Ронни, склонившись надо мной, повторял сквозь слезы:

– Клэр... Клэр...

На все это смотрели с небес Господь и ангелы Его. Почти взрослый мальчик и десятилетняя девочка с окровавленными лицами сидели рядом, и не было во всем мире места мрачнее и страшнее.

И кругом тишина.

Что происходило дальше, я помню смутно – наверное, еще не отошла от шока. Только никогда раньше я не видела бьющуюся в истерике маму и рыдающего навзрыд папу.

Нас с Ронни отвезли к дяде Маллори. Ссадины, синяк под глазом, вывихнутая рука – я спокойно вытерпела все процедуры, почти ничего не почувствовав. А потом мама с отцом меня раздели, и я поняла, что дядя Маллори хочет осмотреть меня ниже пояса. И тут я разрыдалась. Мне пришлось улечься на стол, и мама, плача, держала меня за руку.

Когда меня одели, дали какое-то успокоительное и перевязали руку, отец отнес меня в приемную, где сидел Ронни, посмотревший на меня с невыносимой тоской. Я смогла только помахать ему здоровой рукой.

– С ней все в порядке? – хриплым голосом спросил Ронни.

– Да, – ответил отец коротко и сурово.

Меня отвезли домой и положили в родительскую спальню. Прабабушка уже была в постели. С ней сидела бабушка Элизабет, и они пили грушевую настойку.

Все родственники, едва узнав о случившемся, приехали к нам. Первым появился шериф дядя Винс со своими помощниками, они увели Ронни в гостиную и закрыли за собой дверь.

Сквозь тревожное полузабытье я слышала, как мама плачет и приговаривает:

– Девочка моя, бедная моя девочка...

– Она у нас настоящий боец, – сказал папа. – Хорошо, что ее не... Что Большой Рон ее не... – Голос у папы дрожал.

– Он бы это сделал, – сказала мама. – О Господи!

– Ронни меня спас, он ничего плохого не сделал, – бормотала я время от времени, и дедушка, догадавшись, что меня так беспокоит, шепнул:

– Не волнуйся, лапушка моя. Ронни не посадят в тюрьму. Он поступил правильно.

Вот и хорошо. Значит, теперь мы можем просто забыть про Большого Рона и жить, как жили. Слава Богу! И я, успокоившись, заснула.

– Где Ронни? – Это было первое, что я спросила, проснувшись. За окном уже стемнело.

– У себя в комнате, – ответила мама, гладя меня по голове.

– Я хочу его видеть. Мне очень нужно его увидеть.

– Не сейчас. С тобой хочет поговорить дядя Винс, – сказал папа. – Если, конечно, ты сможешь. Это необязательно.

– Мне все равно. А почему ты злишься на Ронни?

– Я не на Ронни злюсь, а вообще. Потому что ты пострадала, радость моя.

– Но Ронни ничего плохого не сделал! Он приехал мне на помощь.

– Радость моя, ты только о Ронни сейчас не беспокойся.

– А когда мне можно будет о нем беспокоиться? – Я все еще была не в себе.

– Моя бы воля, так никогда, – сказала мама.

Мама помогла мне надеть ночную рубашку и розовый махровый халат, а еще дала лекарство, и теперь у меня вообще ничего не болело. Папа отнес меня вниз, в гостиную.

Увидев на диване дядю Ральфа, я поняла, что положение серьезное. Если из Атланты приехал дядя Ральф, значит, семье понадобился совет юриста.

Папа усадил меня к себе на колени, и я взяла маму за руку. Шериф Винс уселся напротив и попросил меня рассказать в точности, что произошло. Я рассказала, потом повторила еще раз. Он слушал и делал пометки.

– А теперь сосредоточься, – попросил Винс. – Что сказал Большой Рон перед тем, как ты услышала выстрел?

– «Только посмей поднять на меня руку, я тебя...», – повторила я.

И тут до меня дошло, чего именно он от меня ждет и что я могу сделать для Ронни. Посмотрев Винсу прямо в глаза, я сказала:

– Мистер Салливан закричал: «Только посмей поднять на меня руку, я тебя убью!»

Одно слово. Это все, что мне нужно было произнести. Винс вздохнул с облегчением:

– Ты уверена, что он сказал именно так, Клэр?

Я усердно закивала:

– Сначала я забыла. А теперь вспомнила. Именно так.

– Это все решает, – объявил дядя Ральф. – Вопросов об оправданности действий не встает. Дело закрыто.

– Ронни нельзя сажать в тюрьму! – закричала я. – Он ни в чем не виноват.

– Не шуми, – сказал Винс. – Ничего ему не грозит.

– Точно? – Я взглянула на маму с папой.

– Его не посадят в тюрьму, – сказал отец, глядя в сторону.

– Мам?

– Честное слово, – кивнула мама, прикрыв лицо рукой.

– Отлично. Тогда я пойду с ним повидаюсь.

– Нет, – сказала мама. – Ему нужно отдохнуть.

Что-то в этом было странное, только я никак не могла понять, что именно.

Той ночью в Салливановой ложбине случился пожар. Тело Большого Рона, его трейлер со всем скарбом, его старый грузовик – все сгорело. Конечно же, не случайно. Сделали это отец, мои братья и прочие родственники, но никто об этом вслух не говорил.

На следующее утро отец пригнал бульдозер, который сгреб все, что осталось от Большого Рона, в овраг на краю ложбины. Потом овраг присыпали землей и посадили там виноград. От Салливана из Салливановой ложбины не осталось и следа.

Папа хотел, чтобы и от Ронни следа не осталось.

Но об этом я узнала позже.

– Где Ронни? – спросила я на следующее утро.

За столом на кухне были только отец и мама. В доме стояла странная тишина.

– Они с дедушкой пошли на Даншинног, – ответил папа.

Я заметила, как они с мамой украдкой переглянулись.

– Зачем?

Мама стояла за моей спиной и гладила меня по голове.

– Просто поговорить, – ответил папа отрывисто.

– Холт, умоляю тебя! – сказала мама. – Не надо с ней сейчас разговаривать.

– Она все понимает. И она должна знать. Клэр, мы хотим решить, что для Ронни лучше.

– Я пойду к ним на Даншинног, – прошептала я. – Я должна ему помочь. Потому что это из-за меня он застрелил Большого Рона.

Я не смогла пойти на Даншинног. Я не смогла помочь Ронни именно тогда, когда была ему нужна. Мне пришлось отправиться обратно в кровать. Я так переживала из-за Ронни, что ни о чем другом и думать не могла.

Днем на ферме появилась Дейзи Макклендон. Я слышала, как она кричала во дворе – кричала о ревности, ревности к Салли, из-за которой Ронни убил Большого Рона, о том, что Большой Рон никогда бы не обидел маленькую девочку, и о том, что мы все настроили Ронни против собственного отца.

Салли дала еще один повод для сплетен: она собрала вещи, взяла своего сынишку Мэтью и ночью уехала, не сказав ни Дейзи, ни остальным сестрам куда. Поползли слухи о том, кого и в чем обвиняла Салли. Остановить их было невозможно, как невозможно было переубедить всех и вся, считавших, что я едва выжила, что меня чуть не изнасиловали и что шрамы у меня останутся на всю жизнь.

Но я тогда ничего об этом не знала, потому что была пленницей в родительской спальне, меня кормили успокаивающими лекарствами, от которых я если не спала, то грезила наяву. Папа с мамой решили для моей же пользы на время укрыть меня от мира.

Услышав внизу чьи-то громкие голоса, я выползла из кровати и тихонько спустилась по черной лестнице к кухне.

– Это не наказание, – раздался папин голос. – Это не тюрьма. Это приют при методистской церкви. Они хорошие люди. Поживешь там немного, пока все не уляжется.

– Я для вас недостаточно хорош. – Ронни говорил резко и горячо. – И никогда хорош не буду. Даже если вы понимаете, что я сделал то, что должен был сделать, вы все равно про себя думаете: «Его отец хотел сделать с Клэр нечто ужасное. Злу не место в нашем доме».

– Рон, за пределами этого дома все тебя подозревают, – сказала мама. – Постарайся понять нас правильно.

– Я вам так доверял. Я работал, как мог. Вы не можете меня услать прочь. Не можете!

Услать прочь?!

Я ворвалась на кухню, крича сквозь слезы:

– Что вы хотите с ним сделать?

Там были мама, отец, Джош, Брейди, дедушка и бабушка. А между ними стоял Ронни, одинокий и беззащитный.

Выглядел он ужасно. Лицо его застыло, как маска, а в глазах были такие тоска и отчаяние, что у меня все внутри перевернулось. Я бросилась к Ронни, обняла его здоровой рукой. Он опустился на колени и прижался ко мне.

Слез не мог сдержать никто.

– Ты можешь писать ему, Клэр, – сказала мама.

– Не отсылайте его! Это несправедливо. Ведь мы все – его семья.

– Это ненадолго, – сказал отец хрипло. – Всего на несколько месяцев. Даю тебе честное слово, Рон.

– Если он уедет, я умру, – сказала я сквозь слезы.

– Все будет хорошо, радость моя, обещаю, – сказал отец, взяв меня за руку. – Ну, пойдем, тебе надо отдыхать.

Но я не хотела уходить. Я смотрела на Ронни.

– Я не дам отослать тебя отсюда. Ну, скажи им! Скажи, что любишь меня и мы поженимся, когда вырастем.

Наверное, это мое заявление все окончательно и решило. Когда он наклонился ко мне и прошептал: «Я никогда тебя не забуду. Ничего не забуду», я поняла, что он уедет и ничего с этим поделать нельзя.

Я коснулась своими распухшими губами его губ. Он не ответил на мой поцелуй. Он словно окаменел.

Что мы тогда наделали! Из-за нас он снова остался один – один против всего мира.

На следующее утро отец с дядьями его увезли.

Его комната опустела. Я не слышала его голоса, не видела его улыбки. Никогда прежде мне не было так тоскливо и одиноко.

Мама дала мне адрес приюта. Я собиралась написать ему, как только заживет рука, а пока что сидела, смотрела в окно и думала о том, как напишу: «Все потихоньку забывают о случившемся. Никто этого уже не обсуждает. Когда ты вернешься домой, мы с тобой тоже не будем об этом говорить».

Через неделю я написала первое письмо. Прошла еще неделя, но ответа не было. Что-то в нашем доме было не так, мне казалось, что от меня что-то скрывают.

– Я ему просто позвоню, – сказала я наконец. – Хорошо?

Несколько дней родители меня отговаривали, а потом рассказали правду: на второй день он сбежал из приюта.

Но я не верила, что он исчез навсегда. Я продолжала ему писать. Все лето я ждала от него весточки. Все в доме чувствовали свою вину и жалели о случившемся.

По совету дяди Ральфа мои родственники наняли частного сыщика. Шериф Винс разослал сообщения шерифам и начальникам полиции других штатов. Салли Макклендон с сыном тоже искали. Но тоже безрезультатно.

Дедушка, который за лето очень сдал, как-то осенью наконец взял меня с собой на Даншинног. Перед этим я несколько месяцев не выходила из дому. Я уселась на склоне и зарыдала, и дедушка ласково погладил меня по голове.

– Посмотри, что я принес, – сказал он и вытащил из кармана несколько ростков. – Мы с тобой здесь кое-что устроим, Клэр Карлин. Это же наше место.

Наперстянки. Ронни отправили в приют, когда цвели наперстянки.

– Давай немного поколдуем, – сказал дедушка.

Он верил, что Ронни когда-нибудь вернется, если наперстянки укажут ему путь. Мы с дедушкой посадили их на лугу.

Как-то вскоре после нашего похода на Даншинног я проснулась на рассвете. Было холодно, мне приснился дурной сон, и я почему-то подумала, что Ронни сейчас тоже где-то мерзнет, что он может умереть, а я ничем не могу ему помочь.

Я спустилась вниз, взяла мамины ножницы, вернулась к себе в ванную и остригла волосы почти под корень.

Утром мама пришла звать меня к завтраку, взглянула на мою голову, села на пол и уронила голову на руки. Вскоре наверх поднялся и отец. Мама так и сидела на полу, а я смотрела на них обоих ледяным взглядом. В душе моей было холодно и пусто. Отец устало опустился рядом с нами и сказал:

– Все образуется. Мы будем его искать.

С тех пор много воды утекло.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ 

Февраль 1983 года

Дорогая Клэр!

Я пишу тебе письма и не отправляю их. Может быть, тебе и не нужно обо мне ничего знать. Или не хочется. Когда твои родители послали меня в приют, ты была еще совсем маленькой и очень из-за меня переживала. Я не испытываю ненависти к твоим родственникам. Я никогда больше не смогу им доверять, но зла на них не держу.

Я читал все твои статьи. У тебя дар слова. По ним видно, что ты давно не ребенок. И я тоже. Если бы ты меня сейчас увидела, ты могла бы подумать, что я по-прежнему грубоват, только вырос и выгляжу прилично. Мне тут пришлось несладко, но я выкарабкался. Есть люди, за которых я несу ответственность. Как рассказать тебе о том, как странно все вышло?

Мне было очень нужно тебя увидеть. Я, как дурак, потащился в Джорджию. Хотел найти тебя в колледже. Меня самого образование не интересует. Правда, я читаю. Как обещал тебе. Читаю, думаю, учусь, зарабатываю деньги. Прислушиваюсь к умным людям. Ты меня этому научила. И ты знаешь меня, как никто. Всегда знала.

Я просто ждал около общежития. Увидел, как ты прошла по двору. Мне хотелось посмотреть, какой ты стала. У тебя такая легкая походка. И эта прическа – она тебе очень идет. Я думал, больше никогда не увижу этих рыжих волос. Ты замечательно выглядела. Тебе уже девятнадцать. Даже в мечтах я не представлял тебя такой красивой.

Достаточно было одного взгляда, и мне так захотелось обнять тебя. Поцеловать. Мне хотелось увезти тебя, хотелось любить тебя, услышать, как ты называешь меня по имени, увидеть твою улыбку. Это все глупости. Ты выросла, да и мне пора вырастать.

Прости, что я приехал и смотрел на тебя украдкой. Оказалось, это очень тяжело. Больно.

Но я буду следить за тем, как ты живешь. Во всяком случае, читать твои статьи. И если я когда-нибудь тебе понадоблюсь, я это пойму. И приеду. Обещаю.

Рон

 Глава пятая

Жизнь идет по кругу, но круг этот так велик, что ты этого не замечаешь, пока не возвращаешься к какой-то вехе, к воспоминанию о чем-то важном и дорогом, о том, что, казалось, давно оставлено позади.

Ласковым мартовским утром 1995 года я шла по переулку вдоль здания джэксонвиллской «Геральд курьер». Утренний выпуск еще лежал на лотках. Рядом с передовой была врезка:

ТЕРРИ КОЛФИЛД: ОТ СТРАХА К НАДЕЖДЕ 

Ее история, история униженной жены, которая нашла в себе силы быть смелой и победила, тронула сердца многих наших читателей. Терри Колфилд мечтает о светлом будущем, рассказывает наш корреспондент Клэр Малоуни, написавшая о ней серию статей.

Терри Колфилд воспитывал дядя, который бил ее, потом ее бил и унижал муж, с которым она наконец развелась. Терри Колфилд было всего двадцать два года, она была запуганной, подавленной женщиной, которой очень хотелось хоть кому-нибудь рассказать о своих несчастьях.

Я встретила ее, когда работала над статьей о программах помощи женщинам, подвергшимся насилию. За шесть месяцев я написала о ней шесть статей, после чего она прославилась на весь север Флориды, а мои статьи перепечатали еще несколько американских журналов.

Общественное мнение было на стороне Терри, и поэтому, когда ее бывший муж поджег ее машину, за что и был арестован, судья вынес ему максимально строгий приговор.

Я шла по шумной и по-весеннему веселой улице, солнечные блики играли на припаркованных вдоль тротуара машинах. Мне шел тридцать первый год, и с тех пор, как окончила университет, я так и работала здесь, во Флориде. До Дандерри отсюда всего день езды, но в последний раз я была там только год назад, когда умер дедушка.

Я пыталась жить, ни о чем не тоскуя, и большую часть времени отдавала работе. Я бежала от одиночества – ив редакции, и дома.

– Ты живешь так, словно ходишь по краю пропасти, – сказала мне кузина Вайолет, приезжавшая ко мне на уик-энд со своими дочерьми-дошкольницами. – Тебе это нравится? Все кругом удивляются. А твои родители, Клэр, они волнуются и...

– Жизнь коротка, – поторопилась прервать ее я. – Работай, получай удовольствие и не оглядывайся назад.

– Ты никак не можешь забыть Ронни, да? – спросила она.

– Может, его и в живых уже давно нет. Я стараюсь о нем не думать.

Ложь, ложь, снова ложь.

Я завернула за угол, краем глаза ловя в витринах свое отражение – синяя юбка с серым свитером, стройные длинные ноги в белых сабо, копна рыжих волос. Росту во мне было пять футов девять дюймов, фигура – ничего выдающегося, но все на месте, в общем, не худшее сочетание основательности Малоуни с изяществом Делейни.

В квартале передо мной остановилось такси. Из него вылез высокий темноволосый мужчина и зашел в ближайшее кафе. Я помчалась за ним, влетела в кафе и остановилась за спиной незнакомца. Он обернулся. Лицо его я видела впервые. Я повернулась и вышла. Руки у меня дрожали.

За последние двадцать лет я проделывала подобное тысячу раз. Я все время ждала, все время искала, все время была начеку. Много лет назад, когда я училась на втором курсе, мне показалось, что я видела Ронни перед общежитием. Я шла по двору, и, готова поклясться, в кабине стоявшего там грузовика сидел именно он. Но, когда я обернулась, чтобы рассмотреть получше, грузовик уже уехал.

Я слишком долго гонялась за призраками. Пора было положить этому конец. Старовата я стала для фантазий.

Неделю спустя из-за какой-то бюрократической ошибки бывшего мужа Терри Колфилд досрочно выпустили из тюрьмы. Он тотчас подбросил ей в почтовый ящик задушенного котенка с привязанной к шее запиской: «Ты следующая».

Вечером до смерти напуганная Терри в футболке и старых джинсах сидела на диване у меня в гостиной.

– Сегодня переночуешь здесь, – успокаивала я ее, – а завтра поедем в Майами. Будешь загорать и пить мартини.

– Почему ты так обо мне заботишься? – спросила она.

– Может, я на тебе заработаю Пулитцеровскую премию.

– Да ладно тебе, Клэр. Ты все время пишешь о бездомных стариках, сбежавших детях и несчастных женщинах. Почему ты так болеешь душой за незнакомых тебе людей, а у самой – ни мужа, ни детей?

– Для жены я чересчур своенравна, а для матери – чересчур легкомысленна.

– Мне бы сейчас так хотелось быть хоть немного легкомысленной.

Она рассеянно прошлась по комнате, остановилась у доставшегося мне от дедушки письменного стола красного дерева. На нем лежала кипа семейных альбомов с фотографиями.

Терри открыла один, полистала и спросила изумленно:

– Это всё твои родственники?

– Это мои братья с женами, – объяснила я, взглянув на фотографию. – У меня одиннадцать племянников и племянниц. Это Джош, мой старший брат. Его жена умерла, когда родилась их дочь Аманда. Ей сейчас десять лет, и она живет с моими родителями. – Потом я рассказала ей, что Брейди занимается недвижимостью, у Хопа с Эваном строительная фирма, а Джош – сенатор штата.

– У него такой важный вид, – заметила Терри.

– Еще он занимается птицеводством. Мой отец после инфаркта отошел от дел. А мама увлекается керамикой. – Я показала на две вазы, стоявшие на журнальном столике. – И даже кое-что продает.

– Какая у тебя интересная семья! Ты часто ездишь домой?

– Я уехала, когда поступила в колледж. Навещаю их редко.

– А можно спросить почему?

Двадцать лет я старалась как можно незаметнее от них отдалиться. Рассказывать об этом нелегко. Слишком больно.

– Мы кое на что смотрим по-разному, – сказала я.

Вдруг на лестнице послышались тяжелые шаги. Терри побледнела.

– Это бухгалтер из соседней квартиры. Успокойся.

Шаги приближались.

– Это он! – воскликнула обезумевшая от страха Терри.

Я сходила на кухню за пистолетом, который лежал у меня в ящике буфета. Шаги стихли. И тут раздался громкий стук в дверь.

– Я знаю, что ты там, сука!

Терри схватила со столика ключи от моего джипа и помчалась к черному ходу. Я кричала, чтобы она остановилась, но мой голос заглушил выстрел. Бывший муж Терри прострелил входную дверь и сунул в дыру дуло ружья. Я помчалась за Терри.

Я должна была его застрелить. Главной нашей ошибкой было то, что мы пытались убежать.

Терри сидела рядом со мной на переднем сиденье и в панике оглядывалась назад. Между нами лежал мой пистолет. Телефон я бросила Терри на колени.

– Вызывай полицию, – повторяла я, но это было бесполезно. Она продолжала высматривать его машину.

– Вот он! – завопила она.

Нас на бешеной скорости догнал старый седан. Бывший муж Терри одной рукой вел машину, а в другой сжимал направленный прямо на меня дробовик.

– О Господи! – простонала Терри.

Окно с моей стороны разлетелось на тысячи осколков. Я инстинктивно прикрыла лицо рукой.

Все произошло в одно мгновение. Грохот, скрежет, все кувырком, а потом – тишина. Моя правая нога зажата, будто тисками. Руль в паре дюймов от горла. Я тупо смотрела на покореженный стальной столб, вспоровший капот джипа.

Терри сидела рядом со мной, странно скрючившись, и кровь хлестала прямо на приборную доску.

Страх, смерть, рухнувшие надежды – и я снова вспомнила о Ронни, о себе, о нас обоих. Неужели эта мука никогда меня не оставит?

– Кому вы хотите чтобы мы позвонили? – спросили меня в больнице. Я была в ступоре, и лица собравшихся у моей кровати врачей, медсестер, полицейских, знакомого журналиста видела как сквозь пелену.

– Что с Терри? – спросила я.

– Увы, мы не смогли ее спасти.

«Мы не смогли спасти...» Нет, это я не смогла ее спасти. Опять я во всем виновата.

– Кому позвонить? – терпеливо повторила медсестра.

– Позвоните Малоуни, – ответила я и назвала номер в Джорджии. – Скажите, что со мной все в порядке.

Той ночью, когда приехали родители, я не спала. Отец крепко обнял меня, а мама плакала, прижавшись щекой к моей щеке. Впервые за двадцать лет я поняла, как мне не хватало моих близких.

Клэр!

Пишу в самолете, ночью. Лечу на Восточное побережье. Два часа назад от своего человека во Флориде я узнал, что с тобой случилось. Он работает на меня с прошлого года, с тех пор, как ты начала писать о Терри Колфилд. Я подумал тогда, что ты ввязалась в опасное дело.

Я тебя оставил в беде, одну, а должен был быть рядом. Все эти годы я старался держаться подальше. Из лучших побуждений. Да что до них теперь? Главное – снова увидеть тебя.

Постарайся продержаться до моего приезда. Прошу тебя.

Когда я очнулась после операции – впервые за два дня по-настоящему пришла в себя, – в голове у меня роились какие-то странные мысли.

– Были порваны связки и мышцы, – объяснял хирург бабушке Дотти, сидевшей у моей кровати. – Перелом бедра. Сильное нервное потрясение. Поправится примерно через полгода, правда, нога окончательно заживет через год, не раньше.

– Здесь кто-то был ночью? – спросила я, когда он ушел. Бабушка Дотти все еще была бодра, только поседела, и ее мучил артрит. – Или я была одна?