Текст книги "Сборник " Песня, зовущая домой""

Автор книги: Дорис Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)

Глава одиннадцатая

Когда в понедельник утром я шла на свой первый урок, служитель передал мне письмо. Почерк был мне незнаком, на конверте стоял штамп почтового отделения в Глазго. Я открыла его и заметила сначала название палаты, потом – название больницы. Письмо было кратким.

Дорогая Дебора,

ноги проходят давно полагавшееся им обслуживание, и если у вас есть свободное время, на что я и не надеюсь, мы все трое будем рады вас видеть. Время для посещений (тут он указал часы). Кстати, я опять Джон Маккензи, имейте в виду. Держу пальцы скрещенными!

Колин

В общей палате стояло шестнадцать кроватей, и все были заняты. Включенное на полную громкость радио передавало репортаж с футбола.

Из общей картины ослепительно-белых простынь и полосатых пижам выделилась одна довольно-таки великолепная пижама, синяя с белыми и желтыми квадратами, и в ней довольно-таки великолепный мужчина. И почему это я всегда считала худобу Адама предпочтительнее откровенно симпатичной внешности?

– Джон, – засмеялась я, – как жаль! И как ваши дела? – Я протянула руку в его теплую ладонь, и она сразу привлекла меня ближе к нему.

– Бросьте, вы же знаете, что этого мало. Они тут целый день дожидались.

Ну, если они и вправду ждали, думала я, то уж точно дождались. Его мягкие, нежные, но решительные губы безошибочно нашли мои.

– Колин, – прошептала я, – пожалуйста. – Так меня еще не целовали, и я ощутила легкое опьянение.

– Ну, это должно их удовлетворить, – плутовски объявил Колин. – Видите ли, меня никто не навещал, кроме родителей, так что они стали меня даже немного жалеть. Пришлось сказать им, что когда вы приедете, мы все наверстаем.

Великолепные зубы Колина светились белым светом на загорелом лице. Операция по удалению мозолей довольно болезненна. Судя по виду Колина, ему было хоть бы что.

– О, знаете ли, мы тут развлекаемся вовсю, – сказал он. – Я в некотором смысле получаю удовольствие. – Контраст с моим последним посещением больного был поразительным, но с другой стороны, я могла ручаться, что Колин сумеет получить удовольствие в любых обстоятельствах. Точнее, в любых, кроме как тем вечером в театре в Сикоуве – и это не получило объяснения по сей день. – И вообще, – говорил он, – я не мог дожидаться отдельной палаты. Двадцать четвертого я отправляюсь в Германию.

Я пришла в ужас.

– А сможете?

Он в этом не сомневался. Он сообщил мне, что поет не ногами, и если к тому времени он еще не сможет натянуть туфли, то «босые бродячие певцы всегда производили фурор». Раз уж мы говорили о театре, то теперь или никогда.

– Колин, – очень мягко сказала я, – насчет того вечера в Сикоуве. С моей стороны было глупо не спросить вас. Мне очень жаль.

– Не надо, – не раздумывая, ответил он. – Я тоже глупо себя вел. Забудем об этом, ладно?

Я согласилась, раздумывая, неужели этим все и кончится. Но он продолжал:

– Просто я в свое время обещал и всегда старался выполнить обещание. – Его лицо снова стало невыразительным, хотя и всего на мгновение, но так, что мне не потребовалось спрашивать, кому он обещал. Энн. Но почему? Какая жена не была бы в восторге от возможности разделить успех мужа? Какая жена могла взять с него обещание, что обожаемые им дети тоже не будут разделять его? Какие болезненные воспоминания оставили эти линии на его лице?

– Знаю, что это выглядит странным, но на самом деле это не так. Видите ли, Энн хотела, чтобы я оставил все это. – Он сделал неопределенный жест рукой.

– Оставить? – перебила я, не веря своим ушам.

– Боюсь, она считала это несколько вульгарным, – просто сказал он. – Энн была… не от мира сего. Она напоминала цветок.

Может, и напоминала, злобно подумала я. И еще она, наверное, была слепа или ни разу не пробовала хорошенько разглядеть своего мужа. Его выступления можно было считать какими угодно, только не вульгарными; и кроме их артистичности, они были выражением характера Колина. И мир, и он сам стали бы беднее без этих представлений.

– Это не мое дело. – Последнее время я как будто только и повторяла эти слова. – Но ведь… – Я замолчала. Я хотела сказать: теперь с этим покончено.

– Ведь со смертью Энн это должно было окончиться, – закончил фразу Колин. – Не знаю. Это кажется чересчур простым. У нас было джентльменское соглашение. Мне досталась более легкая часть. Энн не вмешивала сюда детей, по крайней мере пока они были маленькими.

Как же, джентльменское соглашение, презрительно думала я, слыша убежденный голосок: Папа не поет за деньги, это вульгарно. Не очень-то джентльменское соглашение. Энн Камерон посеяла семя и не забыла его полить.

Но Колин продолжал:

– Видите ли, она всегда надеялась, что я вернусь к преподаванию. Думаю, она бы прожила дольше, если бы я это сделал.

– Нет, этого не могло быть. В этом нет никакого смысла, – вставила я. – Так же как и в том, чтобы оставить то, что у вас так хорошо получается.

– Когда я преподавал в Крилли, никто не жаловался, – сообщил Колин, и его взгляд повеселел впервые за последние несколько минут. – И они думали, что если бы я занялся преподаванием музыки, то это был бы неплохой компромисс.

– Они?

– Энн и Адам. Они оба горели чистейшим пламенем. – Так, что дошли до фанатизма, внутренне прокомментировала я. – Они ни во что не ставили… – Он не закончил фразу. – Боюсь, я не старался им угодить. Я думаю, что если музыка – это часть жизни, а я сам не представляю себе жизни без нее, тогда всякая музыка нужна. Мне, во всяком случае. Адам, конечно же, считал, что я просто погнался за большими деньгами, а Энн – ну, да теперь это не важно.

– Вы правы, – решилась я. – И надеюсь, что вы говорите это серьезно. Вы рассчитались с Энн по своим долгам, и теперь она это поймет. Вам надо подумать о детях. Разве можно их лишать того, от чего весь мир получает удовольствие? «Чистое пламя», видите ли, – заключила я. Щеки мои пылали. – Вы сами горите золотым пламенем.

Моя тирада была встречена полнейшим молчанием, и я впервые увидела Колина совершенно растерянным. От света, разлившегося по его лицу, у меня сжалось горло.

– Дебора, вы не имеете представления, что это для меня значит – услышать такое от вас.

Но я уже сказала – и подумала – слишком много, и внезапно я это осознала и попыталась дать задний ход.

– Просто здравый смысл, – быстро сказала я. – Общая тенденция в наши дни – это широта взглядов.

Я не сразу уловила, что он сказал, пока не увидела, что его глаза мерцают, а грудь дрожит от сдерживаемого смеха.

– Вы-то сами не слишком «тенденциозны», верно?

– Я стараюсь, – сказала я, вновь удивляясь сама себе. – Нет, правда, раньше я думала, как Адам. Только недавно я обнаружила, как много потеряла.

Наступило очень неловкое молчание. Мерцание потухло, глаза стали совсем синими и очень серьезными.

– Мы все еще обсуждаем музыку?

– Конечно, – быстро сказала я.

– Этого-то я и боялся.

Прозвенел звонок, и я встала, чтобы идти.

– О, кстати, я кое-что принесла вам. – Я нырнула в сумку. – Закройте глаза и вытяните руки. Нет, обе, – добавила я, заметив его неуверенность.

Мгновением позже я положила ему на сгиб руки Хани в юбочке с расцветкой клана Камеронов. Ее голубые глаза смотрели бессмысленно, но ничего бессмысленного не было во внимательно разглядывавших ее глазах, круглых, как блюдца. Клоунада, однако, предназначалась для наблюдавших за нами пациентов. Потом он до абсурда длинно благодарил меня за куклу и за фрукты, которые я ему принесла.

– Я зайду еще, – небрежным тоном сказала я.

– Знаете что? Оказывается, это действует! – Он поднял ладони со скрещенными пальцами.

– Ну вы и хитрец, Джон Маккензи! – поддразнила я.

– А вы еще один. Потому-то мы и нравимся друг другу, – нашелся он.

– Кто сказал, что мы друг другу нравимся? – необычайно умно спросила я.

– Во-первых, я. Во-вторых, вы – и вот вам! – Наверное, он собирался снова поцеловать меня, в шутку, конечно, но я вдруг ужасно засмущалась и увернулась. Мы ограничились рукопожатием, и я ушла вслед за остальными посетителями.

Двумя днями позже меня позвали к телефону.

– Мисс Белл? – спросил голос с явным шотландским акцентом. – Я мать Колина. Сегодня он выходит из больницы и просил меня дать вам знать. Он говорил, что вы собираетесь заглянуть к нам, – продолжала она. – Так как насчет субботы или воскресенья?

Я пришла в восторг. Крилли, который после глупости прошлой субботы еще больше был похож на Бригадон, вернется на свое место. Однако суббота казалась слишком близкой, раз Колин выходил из больницы только сегодня, в четверг.

– Думаю, наверное воскресенье действительно будет лучше, – согласилась миссис Камерон. – Может, к тому времени он уже сможет ради вас надеть туфли. Кстати, я должна была сказать это вам. – Она объяснила, что лучше ехать поездом, и закончила обещанием, что кто-нибудь меня встретит в двенадцать тридцать. – Тогда вы как раз успеете к ленчу.

– О, не надо ленча, пожалуйста. Я не хочу доставлять вам лишних хлопот.

– Глупости, милочка! – Я начала понимать, где Йен мог подцепить сильнейший акцент, который он иногда демонстрировал. – Что такое одним местом за столом больше? Ничего особенного ради вас не будет.

Когда в воскресенье утром поезд приближался к Крилли, ощущения печали уже не было. День стоял ясный, и недальние склоны гор, освещенные солнцем, были бледно-зелеными и желтыми. Крилли оказался больше, чем я думала; он лежал между холмами, долину заполняли черепичные крыши, и к нам спускались пастбища, на которых паслись бело-рыжие коровы. Станция была маленькая, и на ней вышла только я, так что не удивительно, что меня заметили чуть ли не раньше, чем я ступила на платформу.

Раздался вопль:

– Дебора! – и маленькая фигурка в синем блейзере понеслась ко мне. Вытянутая голова ткнулась в мои ребра, руки обвили талию.

– Ну, Йен, до чего ты шикарно выглядишь, – похвалила я блейзер, и тут возникло еще одно явление. К нам не спеша приближался пожилой мужчина – скажем так, Колин на тридцать лет старше.

– Мисс Белл, – он протянул руку, – позвольте мне вас поздравить. Мой внук только что впервые в жизни причесался без напоминаний.

– Это мой дедушка, – торопливо вставил Йен. – Он умеет водить машину.

– И боюсь, даже перерос свою пригодность к этому занятию, – сказал мистер Камерон. – Сейчас они уже не хотят, чтобы я ездил в Глазго, – а то бы я заехал за вами.

– Папа ждет там, – прервал Йен мои возражения. – Он не пришел сюда, потому что он в тапках.

Мистер Камерон откашлялся и провел меня туда, где рядом с оградой станции стояла, ну конечно же, длинная синяя машина. Колин помахал мне через стекло, и то же сделала ревниво, как всегда, прижавшаяся к нему Руфь.

– Отлично, Дебора. – Крупная ладонь сжала мои пальцы. – Добро пожаловать в Крилли. Ради вас мы даже устроили солнечный день.

– И надели туфли? – пыталась пошутить я. Надо было что-то такое сказать, чтобы справиться с охватившим меня наплывом чувств.

– Ну, не совсем. – Он показал ноги в мягких тапочках. – Лучшее, что я мог сделать.

– Хорошо бы на меня не лезли туфли, – объявила Руфь. – Тогда я могла бы не пойти в школу.

– Хорошо бы на меня не лезли туфли, – эхом отозвался Йен. – Тогда я мог бы не пойти в церковь.

– Этого достаточно, – так строго произнес их дедушка, что у виновников порозовели щеки, а Колин сделал гримасу, не оставлявшую сомнения в том, на чьей стороне его симпатии.

– Не знаю, что вы скажете об этом мавзолее, – заметил он, когда мы подъезжали к стоявшему на склоне высокому дому.

– Возможно, она ничего не скажет – на всякий случай, – отозвался его отец и повернул машину между слегка осевшими столбами ворот.

Слигачан мог бы прелестно выглядеть, но, о Боже, какая же ему была нужна забота: кто-то должен сгрести золотистые каштановые листья с лужайки, кто-то – убрать увядшие георгины с полукруглой клумбы (месяц назад, когда здесь никого не было, они, наверное, выглядели великолепно); надо было поставить новые кованые ворота и заново все перекрасить. Моя дурная привычка обдумывать, что бы я сделала с чужой собственностью, разгулялась вовсю. Кто догадался выбрать эту ярко-зеленую краску? Крытый розовой черепицей дом просто умолял о бело-черной краске.

– Ваше лицо не вытянулось, – сказал Колин, – но, наверное, потому, что вы привыкли им управлять.

При этих словах я вдруг вспомнила мамину теорию насчет «экономки». Требовалось ли дальнейшее подтверждение? Он хотел, чтобы дом мне понравился, и так оно и вышло. Нет, «понравился» было не то слово. Мне нравились современные дома с центральным отоплением и оборудованные по последнему слову техники. Я их знала от А до Я. Этот же дом как будто был викторианским и принадлежал тем временам, когда семьи были велики и слуги не составляли проблем. Наверное, это тронуло меня больше всего. У человека, который его купил, были жена, сын и дочь. Возможно, он рассчитывал и хотел, чтобы больше детей заполняли большие комнаты и кувыркались на широкой неухоженной лужайке?

Голос Йена прервал мои мысли.

– Вот наша лодка! – Она была укреплена на стоявшем рядом с домом трейлере. – А это машина дедушки. – Он показал мне на «Моррис 1100», припаркованный на дорожке. – Мы продали нашу вторую машину, – добавил он. – Некому было на ней ездить.

Меня тащили посмотреть лодку, когда со ступеней донесся голос хозяйки:

– Подожди с этим, Йен, и все заходите. Обед уже на столе.

Мать Колина была небольшого роста и моложе своего мужа, чей возраст я оценила в семьдесят с небольшим. У нее были седые волосы и такие же голубые глаза, как у Колина. Ее вязаный костюм точно подходил им по тону.

Она сжала мне ладонь, нетерпеливо поглядывая на остальных. Только Руфь поднялась со мной по ступенькам. Йен с отцом и дедом задержались, изучая правую заднюю шину.

– Думаю, она слегка ослабла, – говорил Колин.

Миссис Камерон яростно уставилась на него.

– Бога ради, вы только на него посмотрите, мисс Белл! – Она повысила голос. – Колин, ты зайдешь, наконец? Ты же знаешь, что тебе еще нельзя разгуливать на этих ногах.

От ее строгого тона я чуть не захихикала. Ясно, что миссис Камерон считала своего сына не знаменитостью, а ребенком, каким он был когда-то. И он как будто не имел ничего против.

– Как раз думал, до чего жаль, что я не научился ходить на голове, – отозвался он и заковылял к входной двери. Я могла поручиться, что ему было очень больно. Через одиннадцать дней – в концертное турне. Да, это точно показывало характер.

– А, все равно что об стенку горох. Остается только рукой махнуть, – заключила миссис Камерон.

Ее «ничего особенного» оказалось супом, ростбифом, йоркширским пудингом, цветной капустой в белом соусе и золотистыми жареными картофелинами, за которыми последовали рассыпчатый яблочный пирог и сливки. Очевидно, воскресный ленч являлся немаловажным событием, и большую его часть миссис Камерон не сводила глаз с близнецов, приказывая им передать соль, или соус, или горчицу.

– Теперь идите, переоденьтесь для церкви, – сказала она, когда с едой было покончено.

– Но, бабушка, не сегодня же! – возразил Йен. – Дебора приехала. – Он повернулся к отцу. – Папа, я должен идти сегодня?

Трудный вопрос. Я видела, что Колин колеблется.

– Ну, я думаю, может быть… – неопределенно начал он, но мать сразу же прервала его.

– Этого достаточно… – Мгновение я боялась, что она собирается сказать «Колин». Она не сказала, но наверняка именно это было у нее на уме. – Йен, ты отлично знаешь, что можешь не ходить в церковь, только если заболеешь.

– Но я все объяснил Богу. – Иен не собирался сдаваться. – Утром я сказал ему, что ко мне приезжает друг.

– Йен, ты пререкаешься с бабушкой? – коротко спросил мистер Камерон.

– Нет, – закричал Йен. Щеки его раскраснелись. – Просто я думаю, Богу не очень нравятся друзья!

Наступило тяжелое молчание, нарушенное тонким голоском Руфи:

– Какой он ужасный, верно? – Ни дедушка, ни бабушка не сказали ни слова, а Колин закрыл глаза с выражением ненамного взрослее, чем у виновника случившегося.

– И я думаю, что может быть, друзьям не всегда нравится Бог, – в отчаянии сказала я. – Во всяком случае, не настолько, как должно бы. И раз сегодня такой приятный день, можно мне пойти с вами в церковь поблагодарить за него, как вы думаете?

Теперь молчание прервал Йен:

– О да. Мы так и сделаем? Папа, сделаем мы так?

– Не ходите, Колин, – прошептала я, мучаясь угрызениями совести. – Вы уже и так много времени провели на ногах.

Однако последнее слово осталось за Руфью.

– Церковь, – авторитетно сообщила она, – это не станция. Папа может пойти туда в тапках. Бог не рассердится.

Что Колин и сделал, несмотря на все протесты. Служба была короткой, и хорошо, поскольку в середине проповеди я заметила, как он снял один тапок, но так как это была служба для детей и они составляли большинство прихожан, никто не проявил к нам особого интереса. Вскоре мы снова усаживались в большую голубую машину.

– Теперь послушайте, вы двое, – объявил Колин, когда мы подъехали к Слигачану. – Деборе и мне надо поговорить, так смотрите, чтобы примерно час я вас не видел.

«Надо поговорить»– у меня внутри снова екнуло. Если он попросит тебя стать его экономкой, предупредила я себя, ни за что не соглашайся.

Для начала шедший в одних носках Колин показал мне в Слигачане то, чего я еще не видела. Каждая увиденная комната снова возвращала меня к печальным размышлениям о доме для большой семьи. Просторные квадратные комнаты так и просились, чтобы их использовали как спальни и детские, и они были достаточно велики, чтобы им шли яркие цвета и обои с узором. Если в этот дом вложить деньги, он мог бы стать очаровательным.

Последняя комната, в которую мы зашли, была расположена на самом верху, и ее окна выходили на другую сторону долины.

– Этот вид должен помогать, когда вы работаете, – заметила я.

Ясно, что комната использовалась именно для этой цели. При таком расположении она должна быть почти звуконепроницаемой, и в ней стоял рояль. В этой комнате я внезапно ощутила сопричастность и сильнее почувствовала то, что я последнее время переживала все больше и больше, когда слышала его пение. Этот голос не просто счастливо достался ему, как я считала раньше, – конечно же, он был даром Божьим, но его заботливо растили, над ним работали. Никаким другим образом нельзя было добиться безукоризненных дыхания и дикции. Да, хотя он временами и паясничал, но этот человек рядом со мной, который наконец уселся и задрал перебинтованные ноги, признавал только совершенство.

– Мама хочет, чтобы я избавился от Слигачана, – вдруг сказал он. – Наверняка, она сказала вам.

Она сказала, когда мы мыли посуду.

– Так дольше продолжаться не может, – сказала она и объяснила, что у «Джеймса» бронхит и в Крилли ему всегда было хуже, чем дома в Ланарке. – Этот дом слишком велик – его просто невозможно обогреть. А наш совсем маленький. Мы купили его, когда он уволился. Кроме того, там центральное отопление. Колин хотел установить его здесь, но я бы не вынесла этого беспорядка. – И тут она снова вздохнула и сказала, что ей хотелось бы к ноябрю вернуться с Джеймсом в Ланарк. Ноябрь и февраль были его плохие месяцы. – А теперь еще и школа Йена. Как раз поэтому… – Спохватившись, она замолчала, и я почувствовала, что она, обычно сдержанная, как все шотландцы, немного шокирована такой своей разговорчивостью при первой же встрече.

– Да ладно, я уже столько наговорила, что могу и продолжить. Вы знакомы с Магдой, вдовой моего старшего сына. – Я кивнула. – Может, это глупо с моей стороны, но я все думаю, до чего было бы удобно, если бы они с Колином… Как раз поэтому я и предложила этим летом взять детей на юг. Конечно, из этого ничего не могло получиться, теперь я это вижу. Он ей в какой-то степени нравится, но ей никогда не сойтись с детьми. И все равно Колин не желает и слышать об этом.

Голос Колина вдруг прервал мои мысли.

– Составьте мне компанию, – просительно сказал он, – снимите туфли.

Я разинула рот.

– Зачем?

– Потому что у меня болят ноги.

Псих. Я в отчаянии качнула головой, но одновременно моя рука опустилась и стянула с ног лодочки на высоком каблуке. Мои пальцы с наслаждением распрямились.

– Устраивайтесь, стоянка бесплатная. – Он подвинул свои ноги на табуретке, и мои расположились рядом.

– Так лучше? – заботливо спросила я.

– Да, спасибо. Так гораздо удобнее. – Он откинулся на спинку и совершенно естественным жестом тепло обхватил меня рукой за плечи.

Я знала, что это не было естественно; это было просто частью сна, в котором я жила с того момента, как поезд остановился на станции Крилли, но, как всегда в волшебных снах, мне не хотелось просыпаться. И тут Колин заговорил снова.

– О Дебби, – потерянным голосом сказал он, – помогите мне. Что же мне делать?

– Ну, спорна я скажу, что вам не надо делать, – уверенно отозвалась я. – Две вещи. Вам не надо беспокоиться, и вам не надо сегодня еще больше наказывать свои ноги. Посмотрим, может мне удастся управиться с вами лучше, чем вашей матери.

Вроде до него дошло. Загорелая щека Колина довольно прижалась к моему правому плечу, и мне осталось только разглядывать курчавые темные волосы в дюйме от моего носа. Будь я настолько глупа, чтобы сделать то, что мне хотелось, то я бы погладила ему голову, пригладила волосы, ласково обхватила плечи. Но ведь это должен быть деловой разговор.

Как будто в подтверждение этому Колин опять вернулся к своим заботам.

– Что вы на самом деле думаете об этом месте? Я знаю, что оно запущено. Энн не могла много сделать – видите ли, она была не очень здорова, а меня хватало только на нее и детей. Будь вы на моем месте, вы бы его продали?

– Ни за что, – твердо ответила я. Он любил дом, и ему нравилось жить в Крилли; почему он должен от них отказываться? – У него есть все, что требуется для уютного дома, и я бы его быстро таким и сделала.

– Тогда хотелось бы мне, чтобы вы были на моем месте. – Он сказал это совсем по-детски. – Или я на вашем, или мы оба вместе. – Наступило молчание. – Вы слышали, что я сказал? – спросил он, задирая голову и глядя на меня.

– Да. Вы как будто мои мысли прочли.

Его челюсть забавно отвисла, глаза расширились, он сел прямо.

– Я… прочел?

– Я собиралась вас выручить, – объяснила я. – Я об этом думала и знаю, что вы имеете в виду. Должна сознаться, что сначала это меня шокировало.

–  Шокировало? – без всякого выражения повторил он.

– О, пожалуйста, не обижайтесь. Просто я строила довольно радужные планы. – Я в общих чертах рассказала ему о них, включая и колледж за морем.

– И при чем же тут я? – вежливо спросил он. Я заметила, что оживление почти пропало с его лица.

Я поторопилась снова его ободрить.

– Как раз к этому я и подвожу. Немного личный вопрос, но надеюсь, вы не возражаете. – Он покачал головой, как будто загипнотизированный. – Я знаю, что вы уже восемь или девять лет как добились успеха, и может быть…

– С меня достаточно? – с готовностью подхватил он. – Сознаюсь, эта мысль не нова.

– Дайте же мне закончить! – раздраженно сказала я. – Я хотела сказать, что вы уже на вершине. Вы можете немного расслабиться – если не сейчас, то хотя бы через три-четыре года. Так вот это я и собираюсь предложить, если это вас устроит. Три года. Я буду вести хозяйство и заниматься Йеном и Руфью – и вами, когда вы будете здесь. Ваши родители смогут с чистой совестью в январе вернуться в Ланарк. Через три года вы не узнаете этот дом, а близнецам будет около одиннадцати, и они почти весь день будут в школе. А мне еще не будет тридцати, и если, как я собираюсь, я буду держать себя в курсе, то наверняка не успею закиснуть. Очень многие на год-два оставляют преподавание, когда выходят замуж…

– Я все ждал, когда же мы доберемся до этого, – слабым голосом сказал Колин.

– Ну вот и добрались, так что вы об этом думаете? – нетерпеливо спросила я.

– Не слишком много, – разочаровывающе сказал он. – Как я себе это представляю, так через три года, когда мне вот-вот стукнет сорок, меня просто бросят.

– Но не раньше, чем я найду вам другую экономку, – пообещала я. – И тогда это не будет сложно, потому что все будет в полном порядке.

Это подействовало, как удар тока. Колин с грохотом сбросил ноги с табурета и завопил, но не только от боли:

–  Экономка!Так вот оно что – вы предлагаете обосноваться здесь в качестве экономки?

– Конечно. А как же еще?

Против ожидания, он ничего не ответил, но плечи его задрожали.

– И вы сказали, что в начале января мои родители могли бы с чистой совестью вернуться в Ланарк? Дебби, милая моя, – вы же их видели!

– Оставьте меня на полчаса с вашей мамой, и я гарантирую, что рассею все ее сомнения, – сказала я. – Я уже говорила ей, какие предметы я преподаю. Наверняка я смогу убедить ее, что это великолепный проект. Моя мама сначала тоже не придет в восторг, но я ее уговорю.

– Нет, – сказал Колин.

Я замолчала.

– Нет? – Я ушам своим не верила.

– Нет, – повторил он. – И нечего так смотреть, Бога ради. Вы не могли серьезно предложить такое. Как вы думаете, что бы подумали люди о наших отношениях? И в какой обстановке мы воспитываем детей? О, знаю, знаю, – раздраженно прервал он меня, когда я открыла рот. – Ничего такого не было бы, уж вы-то позаботились бы об этом.

Меня бросило в жар. При самой дикой фантазии я не могла бы этого вообразить. Чтобы Колин попытался воспользоваться моим положением. Не то чтобы у него не было женщин – например, Хани, – но только не в Крилли. Крилли – это дом и дети, святое место. И во всяком случае, он всего-навсего подшучивал надо мной. Со мной ничего такого быть не могло.

И тут вдруг все переменилось. Колин придвинулся на диванчике и нежно взял мои руки в свои.

– Дебора, вы должны простить меня. Никто лучше меня не знает, что значит для вас ваше преподавание и как здорово у вас это получается. Так что я не могу передать, насколько славным и щедрым кажется мне ваше предложение. Хотел бы я, чтобы мы могли стать вашими подопечными свинками. Думаю, я хочу этого больше всего на свете. Но если вы не согласитесь на мое предложение, об этом не может быть и речи.

– Ваше… предложение? – еле выговорила я.

– То, которое вы так и не выслушали, – мягко сказал он. – Потому что считали его тем же самым, что собирались сделать вы. Но оно другое, – беспомощно добавил он. – Так и знал, что не сумею толком объяснить.

Я терпеливо ждала.

– Простите, но вам пришлось бы выйти за меня замуж, – почти извиняющимся тоном сказал он. – Я и думать не стал бы ни о чем другом. Не то чтобы я когда-нибудь… навязывался вам. Я понимаю ваши чувства. – Так как я продолжала молчать, он заговорил быстрее. – Адам никогда не женится на вас, Дебора. И ни на ком другом. У меня достаточно оснований так думать, так что это не должно влиять на ваше решение. Преподаванием, как вы сами сказали, можно будет вновь заняться, когда все образуется. Я не миллионер, – как бы мимоходом добавил он, – но мне везло. У нас будет все, что нужно, – я приложу все силы, чтобы вы были счастливы. Что вы скажете на это?

– Ничего, – выдохнула я. – Я хочу сказать, мне надо это обдумать.

– Что значит обдумать?

Если Дебора означает «красноречие», то оно меня покинуло.

– Это… слишком серьезно.

– …И не может приниматься легкомысленно, необдуманно или без обсуждения, – неожиданно процитировал Колин, и в его голосе не было ни намека на то, другое или третье. – Что касается меня, могу заверить, что и не будет. – Его голос прервался.

– И меня тоже, – добавила я, подавленная его благородством.

И все же, старалась я себя уговорить, это деловое предложение. Он меня обеспечит, а я оправдаю его затраты. Ни я его не подведу, ни он меня. Хоть это и не было у него на лице написано, у меня были основания так думать судя по его первому браку, его привязанности к близнецам, его обещанию Энн, ПО дому, который он приобрел для нее.

И если у меня не было ничего подобного, у меня все же была – да, Деб, признайся сама себе, моя любовь к нему. Утро, когда он упал в бассейн, вечер, когда мы вместе шли на репетицию хора, день в Плимуте – все вело к тому. Можно было считать и дальше, но я не стала. Почему отступничество Адама не слишком затронуло меня? Почему я практически почти забыла его по возвращении в Лондон? Потому что при всей своей строгости и неприступности я отдала сердце тому, о ком и подумать не могла бы раньше, и мне казалось, что самое лучшее, что можно для него сделать, – не дать ему об этом узнать.

– Ну, так каких еще львов мы можем посадить на цепь? – настаивал Колин.

– Ведь это навсегда, – прямо сказала я. – И может появиться кто-то еще.

Тут я его задела. Лицо его потемнело.

– Да, тут может быть закавыка. Спасибо, что сказали.

– Я не о себе думала, – торопливо поправилась я. – О вас.

– Обо мне? – Он казался пораженным. – Вот уж я тут ни при чем. Не теперь. – Он опять положил свои руки на мои, чуть сжав запястья. – Я думаю, Дебби, что у вас обо мне неверное представление. Я могу петь романтические песни, но это не делает меня Лотарио. Гораздо чаще я напоминаю слона в посудной лавке. – Его лицо опять затуманилось и снова прояснилось. – Конечно, у меня были женщины, но по-настоящему я любил только два раза в жизни.

Два раза!Я начала раздумывать, кого еще он любил, кроме Энн, когда он встряхнул мои запястья.

– Теперь, если у вас на уме есть еще возражения, выкладывайте их, прежде чем они все испортят.

Просто и очень по-детски я сказала:

– Колин, я состарюсь. Я не всегда буду способна оправдывать ваши затраты. Я могу нажить ревматизм или… – Он выглядел озадаченным, но не прерывал меня, – стать забывчивой, или слегка свихнуться, и если бы я была просто экономкой, вы могли бы…

– Наверное, купить лужайку и выставить вас на подножный корм! О Дебби! – Он снова улыбался, и его лицо лучилось морщинками удовольствия. – Вот уж не волнуйтесь, что касается меня, вы всегда сумеете оправдать затраты! – Он схватил меня за плечи и тряхнул. – У вас седые волосы! – обвиняюще закричал он.

– А у вас живот эркером! – крикнула я в ответ, хлопая ладонью по тому месту, которое когда-нибудь могло так выглядеть.

– А я вам за это снижу зарплату! – Он придвинулся поближе.

Вершина ухаживания, подумала я. За это его тоже надо хорошенько тряхнуть. Я неожиданно схватила его за плечи – и вдруг не захотела отпускать.

– Дебби, так заполучу я вас или нет? Вот в чем вопрос.

Я, точнее моя правая щека, сделала дурацкую вещь. Она на мгновение опустилась на его левое плечо. И потом я выпрямилась и сказала деловым тоном:

– Ладно, но не раньше окончания семестра. Жаль на счет центрального отопления, но боюсь, с ним придется подождать до после Рождества.

– Боже ж ты мой, – сказал Колин, совершенно непонятным тоном, – как неудачно. – И потом целую минуту, показавшуюся мне очень длинной, он не говорил ничего. Он просто смотрел на меня испытующе и без единой искорки в глазах.