Текст книги "Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи"

Автор книги: Дорис Лессинг

Соавторы: Ивлин Во,Джеймс Олдридж,Фрэнсис Кинг,Алан Силлитоу,Дилан Томас,Стэн Барстоу,Уильям Тревор,Сид Чаплин,Джон Уэйн,Уолтер Мэккин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Так – заметано. Большое спасибо. – Молодой человек поднялся, чуть не опрокинув чашку с чаем, стоявшую у его локтя. – Извините, я совсем забыл про чай. – Он взял чашку и, видимо желая показать, что в самом деле хотел пить, так резко наклонил ее, что по его куртке побежали капли. До печенья, лежавшего на блюдце, он так и не дотронулся.

– Ваша статья появится в эту субботу? – спросила миссис Хэттон.

– Если все будет в порядке. Кстати, вы не знаете, когда выходит книга?

– Понятия не имею. – Рут усмехнулась. – Право же, по-моему, все это несколько преждевременно. Я ведь еще не подписала контракта.

– Ну, я уверен, что тут все будет в порядке, – сказал молодой человек. – С нетерпением буду ждать, когда смогу прочесть вашу книгу.

Она проводила его до дверей и вернулась в гостиную. Мать стояла на коврике у камина.

– А тебе не кажется, что пора бы дать мне прочесть твой роман?

– Если ты в самом деле хочешь…

– Конечно, хочу. Во-первых, мне это интересно, а во-вторых, уже в понедельник знакомые начнут останавливать меня на улице и расспрашивать о нем, должна же я все-таки знать, что сотворила моя дочь, правда?

Рут сказала:

– Я сейчас его принесу. – Она поднялась к себе в комнату и вернулась с рукописью. Мать взвесила стопку листов на руке.

– Ого, сколько!

– Да нет, книга не будет толстой.

– Во всяком случае, читать в постели ее неудобно. Надо же было столько страниц напечатать, а я-то и знать ни о чем не знала.

– Перепечатка – самое пустое дело, – сказала Рут. – Когда добираешься до последней страницы, даже смешно становится.

Миссис Хэттон пробежала глазами несколько страниц.

– Рут… но это… словом, тут нет ничего сенсационного? Я хочу сказать: сейчас в книгах можно обнаружить такое, чего я не потерплю в своем доме.

– Мама, я написала роман, – сказала Рут. – Это не сказочка и не сочинения, где грязь показана ради грязи или ради денег. А что это такое, прочтешь и увидишь.

Молодой репортер позвонил на следующее утро и попросил фотографию Рут. Миссис Хэттон дала ему портрет, снятый еще в ту пору, когда Рут училась в колледже. Рут это отнюдь не пришлось по вкусу. Она знала, что не такая уж она уродина. Ей не раз говорили, что у нее красивые ноги, и было время, когда, увидев себя в зеркале, она замирала и подолгу любовалась своей гладкой кожей и узкой талией, подчеркивавшей высокую грудь, испытывая чувственное наслаждение от сознания, что кто-то будет поклоняться всему этому, и радуясь, что она сможет кому-то это подарить и кто-то с благодарностью примет ее дар. Ведь было же… Но с этой фотографии смотрело бледное лицо в очках, с вялой полуулыбкой – лицо человека, не способного ни на что яркое, разве что сидеть за учебниками, сдать экзамен, написать книжку. Ну что же, с кривой усмешкой подумала она, в этом есть доля правды.

Мать читала рукопись днем, пока была одна дома. Рут обнаружила, что напряженно ждет ее реакции, и попыталась что-то угадать по поведению матери. Но та ничем не выдавала своих чувств, и они не обменялись по этому поводу ни словом, пока миссис Хэттон не дочитала до конца.

– По-моему, это хорошо написано. Хотя не знаю, что подумают другие. – Рут молчала. – Во всяком случае… видишь ли, я как-то не ожидала, что ты напишешь такую книгу.

– Вот как?

– Ты… ты знала кого-нибудь в колледже, кто делал аборт?

– Можно ведь узнать что угодно, если держать глаза и уши открытыми, разговаривать с людьми, слушать, что они рассказывают, и дополнять недосказанное воображением.

– Но эта девушка, которую ты описываешь, у которой роман… Разве так уж необходимы были все эти подробности?

– Мне хотелось написать возможно жизненнее и правдивее.

– Да, но… должна признаться, меня не раз бросало в краску. Собственно, там есть такие вещи, о которых даже я толком не знаю.

– Ну что ты, мама. Ты же родила троих детей.

– Во всяком случае, не знала, пока не вышла замуж.

– Времена меняются.

– Да. Значит, я должна примириться – видимо, ничего другого мне не остается, как примириться с тем, что ты уже…

– Мама, – решительно прервала ее Рут, – книга – это книга, а моя личная жизнь никого не касается.

– Все равно, как подумаю, что ты подвергала себя смертельному риску… А я-то считала, что так хорошо воспитала тебя – всех вас троих.

– Извини, мама, но если ты называешь хорошим воспитанием то, что ты научила своих дочерей варить, жарить и шить, следила, чтобы они были сыты и одеты, заставляла их раз в неделю посещать церковь, но почти ничего не рассказала им о важнейших сторонах жизни, чего же тут удивляться, что они подвергаются смертельному риску, как только выходят из дома.

– Ну, если ты так считаешь…

– Извини, мама, – сказала Рут. – Я вовсе не хотела тебя обидеть.

Она, конечно, была чересчур резка, но ведь она защищалась, боясь, как бы не подорвали ее уверенности в себе, как бы гордость тем, чего она достигла честным трудом, не превратилась в стыдливый конформизм с его поистине непристойным подходом к жизни, который она так презирала.

– Мне очень жаль, если ты считаешь, что я тебе ничем не помогла, – сухо заметила ее мать.

– Это все не так уж важно, лишь бы… – начала Рут и умолкла.

– Лишь бы – что?

Ей хотелось сказать: лишь бы ты не изуродовала меня, навязав мне свою мещанскую чувствительность. Но это только еще больше оскорбило бы гордость матери.

– Мама, – осторожно начала она, – я знаю, что неизбежно найдутся люди, которые наклеят самые страшные ярлыки на то, что я написала. Но я надеюсь, куда больше окажется тех, которым понравится книга, которые ее оценят или, по крайней мере, с уважением отнесутся к ней. И мне хочется думать, что ты принадлежишь к числу этих последних и что ты – на моей стороне.

– Ты знаешь, что я всегда на твоей стороне, что бы ты ни делала, и я буду защищать тебя до последнего. Но я не могу не пожалеть, что ты не написала… ну, более изящной книги, более нравственной. А уж что отец скажет, я даже и представить себе не могу.

– Неужели она тебя нисколько не тронула? – спросила Рут. – Неужели тебе совсем безразлична судьба этой девушки?

– Нет, что ты, мне ее очень жаль. Столько горя и страданий. И молодой человек, несомненно, безобразно обращается с ней. Но, с другой стороны, я не могу не понимать, что во многом виновата она сама. А эта жуткая женщина – ее мать, которая все время принижает своего мужа…

Губы Рут начали растягиваться в улыбку, но мать не смотрела на нее и не заметила этого. Они помолчали, и миссис Хэттон вздохнула.

– Надеюсь, однако, все кончится хорошо.

– Сенсация на один день, – сказала Рут.

– Я все-таки жалею, что поспешила позвонить в газету. Мне надо было сначала прочитать роман и как-то с ним освоиться.

Рут рассмеялась.

– Сейчас это уже не имеет значения. Будем надеяться, что роман принесет мне кучу денег. И тогда это оправдает меня в глазах всех.

Ох, эта ее чертова стеснительность!

Все началось в понедельник утром на ее первом уроке в младшем классе, когда она заметила, что девчушки, сбившись в кучку, о чем-то перешептываются.

– А я видела вашу фотографию в газете, мисс.

– Вы действительно сделали книгу, мисс?

– Не сделала, а написала, – поправила Рут. – Написала книгу.

– Так правда, мисс?

– Да, правда.

– А о чем она, мисс?

– Вы будете выступать по телевидению, мисс?

– Давайте все сядем и успокоимся, хорошо? Сейчас не время об этом. Сегодня мы займемся приготовлением бисквитов…

В перерыве, войдя в преподавательскую, она увидела Артура Дебенхэма, который пил там кофе.

– A-а, вот идет наша Эдна О’Дрэббл. Или это Маргарет Брайен?[5]5
  Автор намеренно путает фамилии двух известных молодых писательниц: английской писательницы Маргарет Дрэббл и ирландской – Эдны О’Брайен.


[Закрыть]

– Зачем вы изображаете из себя невежду, Артур? – сказала Рут. – Неужели вы действительно не читали этих писательниц?

– Вам пора было бы знать, Рут, что только покойники способны снискать уважение нашего Артура, – заметила Лоис Рейнер. – Его тайная страсть – малоизвестные романистки эпохи короля Эдуарда.

Рут рассмеялась. Лоис была человек непокладистый – приземистая, плоскогрудая старая дева, примерно того же возраста, что и Дебенхэм, с пожелтевшей у корней сединой, в очках с крылатой оправой, придававших ей свирепый вид.

– Мне просто хотелось поздравить вас, – сказал Дебенхэм. – Думается, это немалое достижение, когда человеку удается напечатать книгу, – даже в наши дни. Ну, а уж требовать, чтобы она к тому же была и читабельная, это, наверное, слишком.

Рут чуть не задохнулась и мучительно покраснела, а он поставил на стол пустую чашку и вышел. Даже Лоис была озадачена.

– Жалкий шут! – сказала она, когда дверь за ним закрылась.

– Не думаю, чтобы он хотел меня обидеть, – заметила Рут.

– Если он так хорошо разбирается в английской литературе, пора бы ему в его возрасте научиться выражать свои мысли. – Глаза Лоис сверкнули за стеклами очков. Она налила кофе и протянула чашку Рут. – Возьмите, солнышко. Надеюсь, вы столкнетесь чаще с глупостью, чем с ехидством. Впрочем, в литературном мире, говорят, полно и этого. И кроме того, они там любят друг про друга сплетничать: я постираю твое грязное белье, а ты – мое.

– Я понятия об этом не имею. Я же человек начинающий.

– Первые шаги, – сказала Лоис. – Кто знает, куда они приведут? Так или иначе, надеюсь, что за моральную поддержку вы подарите мне книжку с надписью.

Рут улыбнулась.

– Постараюсь посодействовать, чтобы вы ее получили.

– Говорят, жена выдает ему по первое число.

– Вот как?

– Еще бы! Жуть какую жизнь ему устраивает.

Вечером, на курсах, внешне спокойная и скромная, она наслаждалась завистью своих соучеников. Курсы были при Центре обучения взрослых в более крупном городе, расположенном в нескольких милях от того, где жила Рут, и все узнали об ее успехе, когда Джим Томас, их преподаватель, объявил об этом в начале занятий.

– Давайте поздравим Рут Хэттон, у которой приняли роман к публикации. И выразим восхищение ее сдержанностью, ибо она и словом не обмолвилась, что работает над романом, пока ее труды не увенчал успех.

Томас явно завидовал ей не меньше остальных.

– Вы знаете, что я написал три романа и ни один из них не попал в печать? – сказал он ей после занятий.

– Но ведь ваши стихи и рассказы были напечатаны.

– Да, только это и позволило мне не пасть духом и не считать, что я напрасно трачу время.

– Перестаньте. Просто не понимаю, как вы можете так говорить.

– Неужели? Одно дело – болтать о чем-то с умным видом и совсем другое – самому что-то создать.

– Но ведь столько печатается всякой гадости, под которой вы в жизни не поставили бы свою подпись, верно?

– Да, конечно. Однако много печатается и такого, что я отдал бы правый глаз, лишь бы это написать.

– Еще неизвестно, к какой категории вы отнесете мою книгу.

– Да, это верно. – Он с минуту задумчиво смотрел на нее, и вдруг оба рассмеялись.

– Зато теперь я буду ужасно бояться, что вы о ней подумаете, когда прочтете.

– Вам от этого не уйти. Раз вы что-то предложили миру, мир имеет право высказаться об этом.

– Да.

– Эта мысль смущает вас?

– Немного.

– Но я думаю, душевный подъем, который вы испытываете, все восполняет, а?

– О да!

В глазах ее вспыхнул такой восторг, что он громко рассмеялся. И когда они вместе пошли к двери, вдруг обнял ее за плечи.

– Желаю вам удачи с вашей книгой.

Итак, Рут отправилась в Лондон для встречи с издателем, что успокоило миссис Хэттон, но вызвало полное изумление и непонимание у друзей и знакомых. По счастью, приближался конец семестра, поэтому она смогла выехать через десять дней после того, как получила от издателя приглашение.

В Лондоне стояла жара, воздух был густой и тяжелый. Проехав несколько станций на метро, Рут вышла, свернула не в ту улицу и потерялась. Выяснив наконец, куда ей идти, она поняла, что опаздывает и заспешила. В результате, когда она подошла к высокому старому особняку, расположенному на зеленом сквере близ Британского музея, от спокойствия, которое она сумела внушить себе в поезде, под влиянием жары не осталось и следа; к тому же она вся взмокла под костюмом, который был как раз, когда она прохладным утром выходила из дома, и оказался слишком плотным и жарким здесь.

По наивности Рут представляла себе издательство чем-то вроде помещения газеты, со стеклянными перегородками между кабинетами и слабым гулом печатных машин, доносящимся откуда-то снизу; здесь же, когда после, недолгого ожидания в приемной, ее повели вверх по узкой скрипучей лестнице мимо плотно закрытых на каждой площадке дверей, у нее возникло ощущение, будто она в адвокатской конторе.

Комната, куда ее привели, освещалась двумя высокими, в частых переплетах окнами, сквозь которые виднелась зелень деревьев. Во времена, когда писал Теккерей и когда в домах на этом сквере жила процветающая верхушка лондонской буржуазии, здесь явно была верхняя гостиная. Интересно, подумала Рут, сколько их, известных литераторов, проводили в эту комнату, усаживали в это мягкое кресло неопределенной эпохи, предлагали сигареты и шерри, как ей сейчас, одновременно вежливо осведомляясь, хорошо ли она доехала, и поддерживая разговор о Лондоне и неожиданно наступившей жаре. От сигарет она отказалась, а шерри решила выпить. Тут раздался телефонный звонок, и она, повернув голову, в течение нескольких минут разглядывала книги, расставленные позади нее на полках, – ряды томов, выпущенных этим издательством; она усиленно всматривалась в корешки, пытаясь прочесть фамилии авторов, вышедших под маркой, которая скоро будет стоять и на ее книге.

– Ну-с… – Раймонд Уотерфорд положил трубку и улыбнулся ей из-за письменного стола. Он был главным редактором фирмы, – с ним она и переписывалась. Это был крупный мужчина сорока с лишним лет, с редкими, растрепанными волнистыми волосами и мясистым квадратным лицом. Большой желтый галстук-бабочка в голубой горошек горел на его груди, резко контрастируя с синим костюмом в тоненькую полоску. Он вертел в руках новенькую вересковую трубку, однако не набивал ее табаком. Он уже сказал Рут, что трубки не курит – просто держит в руках: а вдруг это поможет ему отучиться от привычки без конца дымить сигаретой.

– Нам очень понравился ваш роман, мисс Хэттон. Все мои коллеги считают, как и я, что он удивительно хорошо написан.

– Благодарю вас.

– Это далеко не всегда бывает. Вы сейчас еще над чем-нибудь работаете?

– Я ведь его только что закончила и не успела ничего начать.

– Вы хотите сказать, что мы первые, кто с ним ознакомился?

– Да.

– А почему вы остановили свой выбор на нас?

– Потому что вы опубликовали двух-трех писателей, которыми я восхищаюсь. И если вы им подошли – значит, подойдете и мне.

Уотерфорд рассмеялся.

– Вполне справедливо. И я думаю, вам представится возможность убедиться, что, мы не хуже других в Лондоне умеем продавать художественную литературу. Насколько я понимаю, вы собираетесь писать новый роман?

– О да. Я сейчас вынашиваю одну идею.

– Прекрасно. Издатели, знаете ли, любят иметь перспективу на будущее. Как правило, первый роман не приносит денег – дивиденды начинают поступать, когда выходит второй или третий. Правда, в данном случае, если рецензенты поймут, кто перед ними, а публика должным образом откликнется, мы можем добиться кое-какого успеха. Но я бы не советовал вам излишне обольщаться. В нашем деле полно людей, чьи предсказания не сбываются.

Рут молчала. Здесь, конечно, такие вопросы задавать глупо.

И тем не менее она решилась спросить:

– А вам не кажется, что я кое-где пережала?

– В чем? Не понимаю.

– Ну, что есть слишком смелые места.

– Вы имеете в виду, что вы кое-что выпятили? Боже мой, нет, конечно. Никому здесь это даже в голову не пришло. – Он улыбнулся. – Вы по-прежнему живете с родными? – Рут кивнула. – Я иногда думаю, – сказал он, – что писатель должен быть всеведущим свидетелем – знать все, но не участвовать ни в чем.

– Вы хотите сказать, чем-то вроде католического священника?

Он так и прыснул.

– Да, чем-то в этом роде.

– Только вот читатели почему-то ждут от нас совсем обратного, – сказала Рут. – Они хотят, чтобы писатель исповедовался перед ними, а не наоборот.

– М-да… – Внимание его куда-то отвлекалось. Он передвинул бумаги на столе, словно искал что-то, потом взглянул на часы. – Нам пора на ленч.

Он осведомился, не хочет ли она вымыть руки, и вызвал девушку, которая провела ее в маленький туалет, находившийся на площадке этажом выше. А через несколько минут они с Уотерфордом уже шагали через сквер, и он плотно свернутым зонтом указывал, куда сворачивать на очередном перекрестке. В ресторане, низком зале со стенами, выложенными дубовыми панелями, с красными бархатными диванами и спокойными внимательными официантами, называвшими Уотерфорда по фамилии, Рут, у которой под воздействием волнения и вина развязался язык, рассказала ему, подстегиваемая его вопросами, о своей семье, о работе в колледже, о том, что она сейчас делает и каких писателей любит. В какой-то момент она увидела за соседним столиком актера, которого знала по фильмам, и Уотерфорд немало позабавил ее, посвятив в детали одной немного скандальной истории, связанной с ним. Теперь Рут сама принялась его расспрашивать. Когда они предполагают выпустить ее книгу? Сколько времени ей придется ждать верстки?

– А у вас есть агент? – спросил Уотерфорд.

– Нет. Он мне нужен?

– Да. Вы запутаетесь в авторских правах. Дешевым изданием занимаемся мы сами, но ведь роман могут опубликовать и за границей – как в Соединенных Штатах, так и на континенте; потом его могут издать в каком-нибудь журнале с продолжением; потом права на экранизацию и так далее.

– Вы могли бы кого-нибудь мне порекомендовать?

– Думаю, что да. Все дело в том, кто вам больше подойдет. Сколько времени вы намерены пробыть в городе?

– До завтра. Я остановилась у подруги.

– Так или иначе, агент захочет прочесть роман прежде, чем решит, возьмется он представлять ваши интересы или нет. У вас есть лишний экземпляр рукописи?

– Есть еще один.

– В таком случае вам придется переслать его мне, как только вы вернетесь. Вам ведь он не понадобится, правда?

– Думаю, что нет.

– Конечно. Для вас это уже пройденный этап – теперь надо браться за следующий роман. А кроме того, если вы перешлете мне свой экземпляр, вам нечего будет давать читать, и всем придется ждать, пока выйдет книга. – И он улыбнулся.

– Хорошо.

– Писатели, видимо, должны к этому привыкать, – заметил он, возвращаясь к тому, о чем они начали говорить еще у него в кабинете. – Я имею в виду: писать и видеть напечатанным то, о чем они никогда в жизни не стали бы говорить в так называемом «приличном обществе». Честным быть нелегко. Мне кажется, единственный выход из положения – подобрать для себя такую среду, где ты чувствовал бы себя свободно и непринужденно и в то же время не был бы отрезан от источника вдохновения, если употребимо такое слово. От своего материала, если угодно. Вот почему многие молодые писатели после первого же успеха приезжают в Лондон. И вот почему столь многие из них обнаруживают, что, переехав, они потеряли почву, которая их питала. Но есть и другая сторона медали: опасность стать слишком крупной рыбой в слишком маленьком пруду.

– Пруд, может быть, и маленький, – сказала Рут. – Но, по-моему, он глубокий.

– Ну что ж, подождем и увидим, что вы из него выудите в вашей следующей книге. А пока, надеюсь, вы не станете возражать, если сделаетесь очень известной и ваши фотографии появятся в газетах, а?

– Нет, – призналась Рут. – Нет, думаю, что не стану.

– Конечно, – сказал Уотерфорд, – вы были бы редким экземпляром, если бы возражали.

Во второй половине дня, слегка одуревшая от выпитого за обедом вина, Рут поехала на метро к своей подруге, жившей в Бэронз-Корт. Моника Даррел училась вместе с Рут в колледже, но по окончании довольно скоро забросила преподавание и пошла на сцену. Проработав год в провинциальном театре с широким репертуаром, она получила довольно хорошую роль в телевизионном многосерийном фильме и теперь сочетала участие в нем с игрой в одной заново поставленной пьесе, которая уже давно с большим успехом шла в Вест-Энде.

– Написала бы что-нибудь симпатичное для меня, – сказала Моника. – Эта пьеса, в которой я играю, жуткое старье, но публика ее любит, и, похоже, она будет идти всю жизнь. В самом деле, почему бы тебе не написать какую-нибудь потрясную пьесу для телевидения, а затем потребовать, чтобы мне дали главную роль?

– Надо будет об этом подумать, – сказала Рут.

– Жить-то ведь чем-то нужно. Правда, кому-кому, а не мне ворчать, когда столько таких, как я, сидит без работы. Но хватит об этом: я ужасно рада видеть тебя, Рут, и до чего же приятно, что все так здорово получается с твоим романом. Ну и хитра же ты: звука не проронила.

Рут повторила то, что говорила всем остальным. Она отнюдь не против того, чтобы Моника прочла роман. Ведь как раз для таких, как она, роман и написан, и Рут надеется, что именно они-то ее и поймут.

– Когда же он выходит?

– Хотят включить его в выпуск на осень. Значит, он выйдет самое позднее где-то перед рождеством.

– Издатели довольны?

– Да, меня очень хвалили.

– Будем надеяться, что тебя ждет большой успех, чудесные отзывы и куча денег.

Рут отвернулась от окна. Квартира находилась высоко, под самой крышей.

– Тебе очень повезло, что тут столько зелени, правда? – заметила она. – С улицы ничего не заметно, так что и предположить даже трудно.

– Это церковные земли, – пояснила Моника. – Сама церковь скрыта за деревьями. Но если посмотреть поверх вон той стены, видны верхушки некоторых надгробий.

Рут присела на пуф у кровати.

– Ты знаешь, – сказала она, – у меня очень странное чувство в связи с моей книгой. По-моему, она в самом деле будет иметь успех. – С минуту она сидела молча, потом рассмеялась, и сосредоточенное, серьезное выражение сразу исчезло с ее лица. – Но все это, наверное, так, пустые мечтания.

– И более идиотские вещи случались, как любила говорить моя тетя Амелия. Держи на счастье пальцы крестом, солнышко, и надейся на лучшее.

Моника вскипятила чай и приготовила тосты.

– По счастью, эти две недели я свободна от съемок, – сказала она, – иначе едва ли мне удалось бы вот так поболтать с тобой. Когда я репетирую да еще играю в пьесе, то верчусь как белка в колесе с половины десятого утра до половины одиннадцатого вечера. Времени не хватает даже на то, чтобы поесть, – приходится терпеть до конца представления. Правда, тогда, если повезет, за ужин уже плачу не я.

– У тебя кто-нибудь сейчас есть?

– Нет, сейчас нет. Кстати, чуть не забыла. – Моника замерла, не донеся чашки до рта. – Я на прошлой неделе видела Мориса Уоринга.

– Вот как? Где же?

– В «У Солсбери». Я заскочила туда с приятелем выпить после спектакля, и он там был.

– Ты говорила с ним?

– С минуту. Похоже, что он был рад меня видеть. Ореол сцены и все прочее. Думаю, ему страшно захочется прочесть твою книжку, когда он о ней услышит. Обожает все, что связано с успехом, наш Морис.

– Он не говорил, чем сейчас занимается?

– Преподает в начальной школе где-то в центральных графствах. Он сказал где, но я забыла. Рут, он ведь не того?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– О, сама не знаю. Просто он как-то странно стоял и оглядывал присутствующих, когда мы вошли. Может быть, все это мое воображение. Скорее всего он просто выискивал знаменитостей.

– Так или иначе, мне такие наклонности в нем неизвестны, – сказала Рут. – Вернее, не были известны.

– Кому же и знать, как не тебе. – Моника смотрела на нее в упор. Рут скорее чувствовала, чем видела ее взгляд, потому что, как это ни глупо, она просто не могла заставить себя в этот момент посмотреть на Монику. Ей нечего было скрывать. Разве то, что сердце у нее при упоминании его имени вдруг подпрыгнуло и упало, что, должно быть, отразилось на ее голосе, которым ей не вполне удалось овладеть.

– Он женат?

– Как же он может быть женат, если у меня впечатление, что он не того? А впрочем, не знаю. Я его не спрашивала, и он мне ничего не говорил.

– А он… он не спрашивал обо мне? – Она разозлилась на себя за то, что задала этот вопрос. Ведь она считала, что справилась с чувством, что долгая работа над романом помогла ей избавиться от горечи и понять: если без конца бередить рану, от того живительного чувства, которое она испытала, ничего не останется. Она сумела обуздать себя – так ей казалось. И вот вдруг опять сорвалась – даже приревновала к Монике за то, что та говорила с ним, стояла с ним рядом всего две недели назад, в то время как сама она не видела его больше двух лет.

– Он поинтересовался нашей компанией в целом, в том числе упомянул и о тебе. Спросил, вижу ли я тебя. Я сказала ему, что мы переписываемся, и сообщила, что ты делаешь.

– И это все?

– Да. А чего ты еще ждала?

– Ничего.

– Рут… – помолчав немного, с легким упреком сказала Моника.

– Я знаю. – Рут налила себе еще чаю. – Его кондрашка хватит, когда он прочтет роман.

– Вот как? Значит, ты все там описала?

– Ну, я скорее отталкивалась от фактов, а не описывала их. Ведь именно так поступают писатели. Однако это достаточно близко к истине, так что он все узнает. Девушка в книге делает аборт.

– Ого! Не хочешь же ты сказать?.. Не могла же ты…

– Нет, конечно, иначе ты и еще кое-кто знали бы об этом. Нет, к тому времени он уже уехал. Просто я немножко все усугубила, довела до крайности. Видишь ли, я какое-то время в самом деле думала, что я беременна.

– И ни слова не сказала!

– Нет. Я это держала про себя. Почти три недели жила в таком ужасе, что и сказать не могу.

– А ведь я никогда не была до конца уверена, что ты с ним…

– Спала? В самом деле не была уверена? Это было потрясающе, Моника. Нечто совершенно необыкновенное и такое возвышенное. А потом осталась одна горечь.

– Я и не представляла себе, что он так скверно с тобой поступил… Значит, когда он прочтет роман, он может подумать, что ты…

– Наверное, и подумает.

– Так этой свинье и надо. Если, конечно, у него есть совесть. Видишь ли, честно говоря, мне лично он никогда не нравился…

Вечером они вместе отправились в театр. Пока Моника готовилась к выходу на сцену, Рут бродила по Шефтсберит-авеню, разглядывая витрины. Пьеса, как Моника и предсказывала, была весьма избитая и надуманная – по собственной инициативе Рут никогда бы на такую вещь, не пошла. Но Рут еще ни разу не видела своей подруги на сцене и рада была воспользоваться представившейся возможностью. По окончании спектакля они встретились с Моникой у артистического подъезда.

– Итак, куда бы ты хотела пойти?

– По-моему, я никогда не была в той пивной, про которую ты говорила. Ты, кажется, назвала ее «У Солсбери»?

– A-а, это такая забегаловка в переулке святого Мартина, где после спектакля иногда встречаются актеры, – Моника помедлила. – Видишь ли, Рут, он не принадлежит к числу ее завсегдатаев.

– Нет, конечно, – сказала Рут. Она чувствовала себя ужасно глупо, словно ее поймали с поличным. – Пошли куда-нибудь поесть, хорошо?

Пока она находилась в Лондоне, она могла в общем-то не думать о главном, но, очутившись в поезде, где с каждой милей крепла нить, привязывавшая ее к прошлому и привычному, она предалась мрачному самоанализу.

Как и накануне, она по-прежнему была убеждена в успехе романа и теперь попыталась представить себе свою будущую жизнь. Она видела, что перед ней открываются перспективы, о которых она и мечтать не могла, – видела это с пророческой ясностью, но трезво, ничего не преувеличивая. Она знала, что та скромная мера славы и благосостояния, которую принесет ей книга, должна быть подкреплена долгим и упорным трудом; понимала она и то, что дело, за которое берется, не оградит ее волшебным щитом от разочарований и огорчений, – скорее наоборот: если быть честной, надо воспринимать окружающее обнаженными нервами – словно ты без кожи, воспринимать все так, как она не умела до сих пор.

И до чего же здорово, что все это пришло к ней так рано, пока радость жизни еще бьет в ней ключом!

Значит, если она не хочет это потерять, надо прежде всего сделать из себя что-то стоящее – изыскать способ продержаться до тех пор, пока она не найдет если не счастье, то хотя бы силу духа, которая поможет ей выстоять в этой новой жизни с ее поисками, самоанализом и самокопанием; она должна пройти через все это и остаться верной своему таланту и памяти о том счастье, которое она познала, когда Морис любил ее.

Будь Рут верующей, она, наверное, обратилась бы с молитвой к богу. Но так как в бога она не верила, то просто закрыла глаза и дала себе клятву.

Некоторое время спустя официант в белой куртке открыл дверь купе и объявил, что первая смена может идти обедать. Рут еще не чувствовала голода, тем не менее она встала и, покачиваясь, чтобы удержать равновесие в быстро мчавшемся поезде, направилась в вагон-ресторан.